л к себе
Галактиона и за стаканом чая, как бы между прочим, заметил:
     - Вы что это, батенька, надрываетесь над конкурсом?
     - Да  так... Надобно привести все в известность, Павел Степаныч. Что же
тянуть?
     - Да  тут  и  тянуть  нечего:  дело ясно как день. В сущности никакой и
несостоятельности нет, а одно бубновское беспросыпное пьянство.
     - Тем более...
     - Ну,  торопятся  только  блох  ловить,  - загадочно ответил Мышников и
посмотрел на Галактиона через очки.
     Галактион  только  теперь  понял, в чем дело. Конкурс Бубнова составлял
статью  постоянного дохода, и чем дольше он будет тянуться, тем выгоднее для
членов  конкурса, получавших определенное жалованье и, кроме того, известный
процент с "конкурсной массы"...
     - Да,  дело  совершенно  верное,  -  тянул  Мышников.  -  И  даже очень
глупое...  А  у Прасковьи Ивановны свой отдельный капитал. Притом дни самого
Бубнова  уже  сочтены...  Мне  говорил  доктор... ну, этот сахар, как его...
Кочетов.  Он  тут  что-то  этакое  вообще... Да, нам положительно некуда так
торопиться.
     Жил  Мышников  очень  просто, на чиновничью ногу. Он не был женат, хотя
его уютная квартира и говорила о семейных наклонностях хозяина.
     Галактион  понял  только  одно,  что производилось разорение спившегося
купца  на  самом  законном  основании,  а  затем,  что деньги можно получать
совершенно  даром.  Он  мог  уже существовать с семьей только на жалованье с
конкурса.  В  первый  еще  раз  Галактиону  пришлось  столкнуться с нечистым
делом,  и он поколебался, продолжать его или бросить в самом начале. Но ведь
не  он,  так на его место найдется десяток других охотников, притом во главе
конкурса  стоял такой почтенный человек, как старик Луковников; наконец, ему
не  из  чего  было  выбирать, а жить было нужно. Чтобы оправить себя в своих
собственных  глазах, Галактион решил, что будет участвовать в конкурсе пока,
до  приискания настоящего дела. Он именно жаждал этого настоящего дела, а не
темной наживы.
     - А  ты,  брат,  не  сомневайся, - уговаривал его Штофф, - он уже был с
Галактионом  на  "ты".  -  Как нажиты были бубновские капиталы? Тятенька был
приказчиком  и  ограбил  хозяина,  пустив  троих  сирот  по миру. Тут, брат,
нечего церемониться... Еще темнее это винокуренное дело. Обрати внимание.
     Винокуренный  завод интересовал Галактиона и без этих указаний. Главное
затруднение  при  выяснении  дела  заключалось  в том, что завод принадлежал
Бубнову   наполовину   с   Евграфом  Огибениным,  давно  уже  пользовавшимся
невменяемостью  своего компаньона и ловко хоронившим концы. Потом оказалось,
что  и  сам  хитроумный Штофф тоже был тут при чем-то и потому усиленно юлил
перед  Галактионом.  Все-таки  свой  человек  и,  в случае чего, не продаст.
Завод был небольшой, но давал солидные средства до сих пор.
     По  конкурсным  делам  Галактиону  теперь  пришлось бывать в бубновском
доме  довольно  часто.  Сам  Бубнов по болезни не мог являться в конкурс для
дачи  необходимых  объяснений,  да  и  дома  от него трудно было чего-нибудь
добиться.  На  выручку  мужа  являлась  обыкновенно сама Прасковья Ивановна,
всякое объяснение начинавшая с фразы:
     - У меня свой капитал, и я ничего не понимаю в делах.
     Но  это  была  только одна отговорка. Она отлично понимала всякие дела,
хотя и относилась к конкурсу совершенно равнодушно.
     - Она  ждет  не  дождется,  когда  муж  умрет,  чтобы  выйти  замуж  за
Мышникова,  -  объяснила  Харитина  эту  политику.  -  Понимаешь, влюблена в
Мышникова,  как  кошка.  У  ней  есть свои деньги, и ей наплевать на мужнины
капиталы. Все равно прахом пойдут.
     С  Галактионом  Прасковья Ивановна держалась на деловую ногу, хотя и не
прочь   была   пококетничать   слегка.   Все-таки  нужный  человек  и  может
пригодиться.  Галактион  отлично  понимал только одно, что она находится под
каким-то  странным  влиянием своего двоюродного брата Голяшкина и все делает
по  его  совету.  В  конкурсной  массе  были  явные следы хозяйничанья этого
сладкого  братца,  и  Галактион  сильно  его  подозревал  в больших плутнях.
Вообще,  чем  дальше  в  лес,  тем  больше  дров.  Братец  умильно  старался
ухаживать   за  Галактионом,  хотя  и  не  знал,  с  какой  стороны  к  нему
подступиться.  Он  что-то  не  договаривал и только воровато шмыгал глазами.
Галактион  почему-то  чувствовал  уже  себя  неловко,  когда  появлялся этот
братец.  Да  и  появлялся  он  всегда  как-то  неожиданно, точно вырастал из
земли.
     Главное  действующее  лицо  всех  этих  происков,  вожделений  и тайных
желаний  не принимало никакого участия в общей суматохе. Больной обыкновенно
лежал  в  своем кабинете на широком клеенчатом диване и бессмысленно смотрел
куда-нибудь  в одну точку. Когда к нему входил Галактион, он сначала смотрел
на  него  испуганными  глазами, напрасно стараясь припомнить, кто это такой.
Как   он   страдал,  этот  несчастный  пропойца!..  Лицо  получало  какой-то
зеленоватый  трупный оттенок, на лбу выступал холодный пот, кулаки судорожно
сжимались, лицо кривилось ужасною улыбкой.
     - Мн... мадерцы, - хрипел он.
     Бубнов  пил  только  мадеру и без нее не мог ни двигаться, ни говорить.
Шелест  женина  платья  попрежнему  его  пугал,  и  больной  делал над собой
страшное   усилие,   чтобы  куда-нибудь  не  спрятаться.  Для  дела  он  был
совершенно  бесполезен,  и Галактион являлся к нему только для проформы. Раз
Бубнов отвел его в сторону и со слезами на глазах проговорил:
     - Вы сделаете для меня?
     - Что такое сделать?
     - Нет, вы скажите: сделаете?
     - Ну хорошо, сделаю.
     Больной подвел его к какому-то угловому шкафику и шепотом проговорил:
     - Голубчик, поймайте его... Он там всегда прячется.
     - Кто он?
     - А чертик... такой зелененький!
     Что  было  тут  говорить?  Больной  несколько  раз  избавлялся от своих
галлюцинаций, а потом начиналась та же история.
     В  бубновском  доме Галактион часто встречал доктора Кочетова, который,
кажется,  чувствовал  себя  здесь  своим  человеком. Он проводил свои визиты
больше   с  Прасковьей  Ивановной,  причем  обязательно  подавалась  бутылка
мадеры.  Раз,  встретив  выходившего  из  кабинета  Галактиона, он с улыбкой
заметил:
     - Что вы мучите напрасно Ефима Назарыча?
     - Такое уж дело, доктор... Не для собственного удовольствия.
     - Ха-ха!  Мне  нравится  этот  вежливый способ грабежа. Да... Не только
ограбят,  но  еще  спросят,  с которого конца. Все по закону, главное... Ах,
милые люди!
     Галактион  вспыхнул  и  готов  был  наговорить  доктору  дерзостей,  но
выручила Прасковья Ивановна.
     - Да  ведь и вы, доктора, тоже хороши, - азартно вступилась она. - Тоже
по  закону  морите  живых  людей...  Прежде  человек сам умирал, а нынче еще
заплати доктору за удовольствие помереть.
     - Что   же,  вы  правы,  -  равнодушно  согласился  доктор,  позабыв  о
Галактионе.  -  И  мы  тоже... да. Ну, что лечить, например, вашего супруга,
который  представляет  собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете, и
я  еду,  прописываю разную дрянь и не имею права отказаться. Тоже комедия на
законном основании.
     Провожая  Галактиона в переднюю, Прасковья Ивановна с милою интимностью
проговорила:
     - Доктор  очень милый человек, но он сегодня немного того... понимаете?
Ну, просто пьян! Вы на него не обижайтесь.
     - Да  я,  кажется,  ничего  не  сказал.  Вы  сами можете подумать то же
самое.
     - Я-то? Ах, мне решительно все равно!
     Эта  первая  неудачная  встреча  не  помешала  следующим, и доктор даже
понравился  Галактиону,  как  человек  совершенно  другого, неизвестного ему
мира.  Доктор  постоянно был под хмельком и любил поговорить на разные темы,
забывая на другой день, о чем говорилось вчера.
     - А  у  вас  все  Мышников орудует? - спрашивал доктор почти при каждой
встрече. - О, у него громадный аппетит!.. Он вас всех слопает.
     Доктор   почему-то   ненавидел   этого   адвоката.  Прасковья  Ивановна
пользовалась, чтобы поддразнить его.
     - Вы  просто ревнуете Павла Степаныча, доктор. Вам завидно, что он тоже
образованный.  Да,  из  нашего,  из  купеческого  звания  и  образованный...
Умница.
     - Вот посмотрим, что вы заговорите, когда он вас оберет, как липку.
     - Да  я сама бы ему с радостью все отдала: на, милый, ничего не жаль. И
деньги, доктор, к рукам.
     Эти  разговоры  кончались обыкновенно тем, что доктор выходил из себя и
начинал  ругать  Мышникова,  а  если  был  трезв,  то  брал  шапку и уходил.
Прасковья  Ивановна провожала его улыбавшимися глазами и только качала своею
белокурою головкой.
     Раз доктор приехал сильно навеселе. Прасковьи Ивановны не было дома.
     - Вы  все  еще  жилы  тянете из моего пациента? - спросил он Галактиона
сильно заплетавшимся языком. - И я тоже... С двух сторон накаливаем. Да?
     - Вы это так говорите, доктор, без толку.
     - Нет,  с  толком,  ваше  степенство.  Вы  нигде  не учились, Галактион
Михеич?
     - Нет, нигде. Раскольничья своя мастерица кое-как грамоте обучила.
     - Это  ваше  счастие...  да...  Вот  вы  теперь будете рвать по частям,
потому  что боитесь влопаться, а тогда, то есть если бы были выучены, начали
бы  глотать  большими  кусками,  как  этот  ваш Мышников... Я знаю несколько
таких  полированных  купчиков,  и  все  на одну колодку... да. Хоть ты его в
семи водах мой, а этой вашей купеческой жадности не отмыть.
     - Это тоже глядя по человеку, доктор. Разные и купцы бывают.
     - Разные-то   разные,  а  жадность  одна.  Вот  вас  взять...  Молодой,
неглупый   человек...   отлично   знаете,   как  наживаются  все  купеческие
капиталы...  Ну,  и  вы  хотите  свою долю урвать? Ведь хотите, признайтесь?
Меня вот это и удивляет, что в вас во всех никакой совести нет.
     - Вы  это  правильно,  а  только  суди на волка, суди и по волку, - так
пословица  говорится,  доктор.  Видали  мы  и  настоящих  господ,  и  господ
иностранцев, какие они узоры-то выводят? Еще нас поучат.
     - Да,  бывает...  Все  бывает.  Слопаете  все  отечество, а благодарных
потомков  пустите  по  миру...  И  на  это  есть закон, и, может быть, самый
страшный:   борьба   за   существование.   Оберете  вы  все  Зауралье,  ваше
степенство.
     Слушая  ожесточенные  выходки  доктора,  Галактион понимал только одно,
что  он  действительно  полный  неуч  и даже не знает настоящих образованных
слов.


VII

     Старик  Луковников,  сделавшись  городским  головой,  ни  на  волос  не
изменил  образа  своей  жизни.  Он  по-прежнему  жил  в нижнем этаже в своих
маленьких  каморках,  а  наверху  принимал только гостей в торжественные дни
именин  и  годовых  праздников. Крепкий был старик и крепко жил, не в пример
другим  прочим.  Устеньке  было  уже  двенадцать  лет, и у отца с ней вместе
росла  большая  забота.  Сам-то  вот прожил век по старинке, а дочери уж как
будто  и не приходится. Требовалось что-то новое, чтобы потом не стыдно было
в   люди   показать.  Вот  у  протопопа  обе  дочери  в  гимназии  учатся  в
Екатеринбурге,  потом  из  чиновничьих  дочерей  тоже  не  отстают.  Мельком
Луковников  видал  этих  новых  птиц,  и они ему нравились. И платьица такие
скромненькие,   коричневенькие,   и   переднички   беленькие,   и   волосики
гладко-гладко  причесаны,  и разговор по-образованному, и еще на фортепьянах
наигрывают,  -  куда  же  купеческим девицам против них? Тем и отличаются от
деревенских девок, что шляпки носят да рядятся, а так-то дуры дурами.
     Умный  старик  понимал,  что  попрежнему  девушку воспитывать нельзя, а
отпустить  ее  в  гимназию не было сил. Ведь только и свету было в окне, что
одна  Устенька. Да и она тосковать будет в чужом городе. Думал-думал старик,
и  ничего не выходило; советовался кое с кем из посторонних - тоже не лучше.
Один  совет  -  отправить  Устеньку  в  гимназию.  Легко  сказать,  когда до
Екатеринбурга  больше  четырехсот  верст!  Выручил  старика  из  затруднения
неожиданный и странный случай.
     "Вот  уж  поистине,  что  не  знаешь,  где  потеряешь,  где найдешь", -
удивлялся он сам.
     Дело  вышло  как-то  само  собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин.
Очень  он  не  нравился  старику,  но,  нечего  делать,  принимал его скрепя
сердце.  Сначала  Ечкин  бывал  только наверху, в парадной половине, а потом
пробрался  и в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из
думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
     - Уж вы меня извините, Тарас Семеныч.
     - Пожалуйста,  Борис  Яковлич...  Только мне принимать-то вас здесь как
будто и совестно... Ну, я-то привык, а вы в хороминах живете.
     - По  необходимости,  Тарас Семеныч, по необходимости... А сам я больше
всего   простоту   люблю.   Отдохнул  у  вас...  Вот  и  с  Устенькой  вашей
познакомился. Какая милая девочка!
     - Хороша дочка Аннушка, только хвалит мать да бабушка.
     - Нет, я серьезно... Мы с ней сразу друзьями сделались.
     Старика  покоробило  от  этой  дружбы,  но ничего не поделаешь. Как это
Ечкин  мог  только пробраться в домашние горницы? - удивления достойно! Чего
старуха  нянька смотрела? Как бы изумился и вознегодовал Тарас Семеныч, если
б  узнал  правду: бывая наверху. Ечкин каждый раз давал старухе по три рубля
на  чай  и  купил  ее  этим  простым  путем.  Полюбился  старухе ласковый да
тароватый  барин,  и она ни за что не хотела верить, что он "из жидов". Жиды
скупущие,  сами  с  других  деньги  берут, а этот так и сыплет бумажками. Не
может  этого  и  быть,  чтобы  "из  жидов". Да и собой мужчина красавец, так
соколом  и выглядывает. Какой же это жид? Одним словом, старуха была куплена
и провела гостя в жилые горницы.
     - Сняла  ты  с меня голову, - корил ее потом Луковников. - Из настоящих
он жидов и даже некрещеный.
     Старуха  так  и не поверила, а потом рассердилась на хозяина: "Татарина
Шахму,  кобылятника, принимает, а этот чем хуже? Тот десять раз был и как-то
пятак медный отвалил, да и тот с дырой оказался".
     И  сам  Луковников, хотя и испытывал предубеждение относительно "жида",
но  под  конец  сдался. Человек как человек, ничем не хуже других народов, а
только  умнее.  Поговорить  с  ним даже приятно, - все-то он знает, везде-то
бывал  и  всякое  дело понимает. Любопытный вообще человек. Приедет и всегда
вежливый  такой.  Устеньке  непременно  подарочек  привезет  и  даже старуху
няньку  не  забудет,  -  как-то  на два платья ситцу привез. Нечего сказать,
увертлив  и  ловок.  Конечно,  недаром  он  к  нему  ездит, хочет что-нибудь
вытянуть,  но  и то надо сказать, что волка ноги кормят. Один раз Ечкин чуть
не  потерял  своего  реноме  зараз:  приехал и просит пять тысяч на три дня.
Смутила  эта  просьба  Луковникова, но точно на него что нашло - пошел и дал
деньги. Однако Ечкин оправдал себя и вернул деньги из минуты в минуту.
     - Послушайте,  Тарас  Семеныч,  я  знаю,  что  вы  мне  не доверяете, -
откровенно  говорил  Ечкин.  -  И  даже  есть  полное основание для этого...
Действительно,  мы,  евреи,  пользуемся  не  совсем  лестной репутацией. Что
делать?   Такая   уж  судьба!  Да...  Но  все-таки  это  несправедливо.  Ну,
согласитесь:  когда  человек  родится,  разве он виноват, что родится именно
евреем?
     - Это, конечно, Борис Яковлич. От необразования больше.
     - А  между тем обидно, Тарас Семеныч. Поставьте себя на мое место. Ведь
еврей  такой  же  человек.  Среди евреев есть и дураки и хорошие люди. Одним
словом,  предрассудок.  А  что  верно,  так это то, что мы люди рабочие и из
ничего  создаем  капиталы.  Опять-таки:  никто  не мешает работать другим. А
если  вы  не  хотите  брать  богатства,  которое лежит вот тут, под носом...
Упорно не хотите. И средства есть и энергия, а только не хотите.
     - Послушайте,  кто  же  себе враг, Борис Яковлич? От денег никто еще не
отказывался.
     - Да  вы  первый. Вот возьмите хотя ваше хлебное дело: ведь оно, говоря
откровенно,  ушло  от вас. Вы упустили удобный момент, и какой-нибудь старик
Колобов  отбил  целый  хлебный  рынок.  Теперь  другие  потянутся  за ним, а
Заполье  будет  падать, то есть ваша хлебная торговля. А все отчего? Колобов
высмотрел  центральное  место  для рынка и воспользовался этим. Постройте вы
крупчатные  мельницы  раньше  его, и ему бы ничего не поделать... да. Упущен
был момент.
     - Это  вы  действительно  верно изволите рассуждать. Кто же его знал?..
Еще  приятель  мой. И небогатый человек, главное... Сказывают, недавно целую
партию своей крупчатки в Расею отправил.
     - Из  этого  ничего  не  выйдет,  пока  не  проведут Уральскую железную
дорогу. Все барыши перевозка съест.
     - Так я, по-вашему, должен был крупчатку выстроить?
     - И  даже  не  одну,  а  несколько,  и  рынок остался бы в ваших руках.
Впрочем, и теперь можно поправить дело.
     - Именно?
     - Вальцовую  мельницу  выстроить.  Ведь  для одной такой мельницы нужно
миллион пудов пшеницы. Извольте-ка конкурировать с таким зверем.
     - Необычное это дело, Борис Яковлич, и больших тысяч стоит.
     - Я  говорю к примеру... Мало ли есть других дел, Тарас Семеныч? Только
нужны люди и деньги... да.
     - Что же деньги - и деньгами отца с матерью не купишь.
     Для  Ечкина  это  было  совсем  не  убедительно. Он развил широкий план
нового  хлебного  дела,  как  оно  ведется в Америке. Тут были и элеватор, и
подъездные  пути,  и  скорый  кредит,  и  заграничный экспорт, и интенсивная
культура,  -  одним  словом,  все,  что  уже  существовало  там,  на Западе.
Луковников  слушал  и  мог только удивляться. Ему начинало казаться, что это
какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
     - Да  вы это так все говорите, Борис Яковлич? Конечно, мы люди темные и
прожили век, как тараканы за печкой... Темные люди, одним словом.
     - Все  видел  своими глазами, - уверял Ечкин. - Да, все это существует.
Скажу больше: будет и у нас, то есть здесь. Это только вопрос времени.
     Впрочем,  у  него  было  несколько других проектов, не менее блестящих,
чем хлебное дело на новых основаниях.
     - Вот  хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже
спета,  то  есть  в  настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа -
вот  где  смерть  салу.  Теперь  керосин  все:  из  него  будут добывать все
смазочные  масла;  остатки  пойдут  на  топливо.  Одним словом, громаднейшее
дело.  И  все-таки  есть  выход...  Нужно  основать  стеариновую  фабрику  с
попутным  производством  разных  химических продуктов, маргариновый завод. И
всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
     - Мы этим делом совсем не занимаемся. Это уж вы степнякам объясняйте.
     - А  как  вы думаете относительно сибирской рыбы? У меня уже арендованы
пески  на  Оби  в  трех  местах.  Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну,
тогда  у  меня  есть пять золотых приисков в оренбургских казачьих землях...
Тут  уж  дело  вернее  смерти.  И  это  не  нравится? Тогда, хотите, получим
концессию  на  устройство  подъездного пути от строящейся Уральской железной
дороги  в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и
гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
     - Вот  что,  Борис  Яковлич,  со  мной вы напрасно хорошие слова только
теряете,  а  идите-ка  вы  лучше  к  Евграфу  Огибенину.  Он у нас модник и,
наверное, польстится на новое.
     - Я уже был у него. Кажется, у нас устраивается одно дельце.
     - Ну, в добрый час!
     Для  Луковникова  ясно было одно, что новые умные люди подбираются к их
старозаветному  сырью  и  к залежавшимся купеческим капиталам, и подбираются
настойчиво.  Ему  делалось  даже  страшно  за  то  будущее,  о котором Ечкин
говорил   с  такою  уверенностью.  Да,  приходил  конец  всякой  старинке  и
старинным  людям.  Как  хочешь,  приспособляйся по-нов