ит так весело.
     - Земля  -  все,  понимаешь?  -  говорил  Михей  Зотыч.  -  А остальное
пустяки... И заводы, и фабрики, и машины.
     - Это ты правильно.
     - А  почему  земля  все? Потому, что она дает хлеб насущный... Поднялся
хлебец  в  цене  на пятачок - красный товар у купцов встал, еще на пятачок -
бакалея  разная  остановилась,  а  еще  на  пятачок  - и все остальное село.
Никому  не  нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины... Все
от  хлебца-батюшки.  Урожай  - девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай -
посиживай  у  окошечка  да  поглядывай  на  голодных  женихов. Так я говорю,
дурашка?
     - Тоже  вот  и насчет водки, Михей Зотыч... Солдату плепорция казенная,
а отставному где взять в голодный-то год?
     Иногда  на  Михея Зотыча находило какое-то детское умиление, и он готов
был  целовать благодатную землю, точно еврей после переселения в обетованную
землю.  Уж  очень  хорошо  было  кругом.  Народ  жил  полною  чашей,  - любо
посмотреть.  Этакого-то  угодного  места  по  всей  Расее не сыщешь с огнем.
Народ  еще  не  "испотачился"  и жил по-божески. Все свое, домашнее, - вот и
достаток,  потому  что  как  все  от  матушки-земли  жили  и  не  гнались на
городскую  руку  моды  заводить.  Прикидывая  в  уме  хлебный район по одной
Ключевой,  Михей  Зотыч  видел,  что  сырья  здесь  хватит на двадцать таких
крупчаток, какую он строил в Прорыве.
     - Всем хватит, Вахрушка, и еще от нас останется, да.
     - Как не хватить, Михей Зотыч?
     Другой  вопрос,  который  интересовал  старого  мельника,  был тот, где
устроить  рынок. Не покупать же хлеб в Заполье, где сейчас сосредоточивались
все  хлебные  операции.  Один  провоз съест. Мелкие торжки, положим, кое-где
были,  но  нужно  было  выбрать  из  них  новин  пункт.  Вот в Баклановой по
воскресеньям бывал подвоз хлеба, и в других деревнях.
     - Эх, повернуть бы торжок в Суслон! - мечтал старик.
     Он  прикинул  еще  раньше центральное положение, какое занимал Суслон в
бассейне  Ключевой, - со всех сторон близко, и хлеб сам придет. Было бы кому
покупать.  Этак,  пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль о повороте торжка
сильно  волновала  Михея  Зотыча,  потому  что  в  этом  заключалась  смерть
запольским  толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза - и конец. Вот
этого-то он и не сказал тогда старику Луковникову.
     Это   путешествие   чуть   не   закончилось  катастрофой.  Старики  уже
возвращались  домой.  Дело происходило ночью, недалеко от мельницы Ермилыча.
Лошадь  шла  шагом, нога за ногу. Старики дремали, прикорнув в телеге. Вдруг
Вахрушка вздрогнул, как строевая лошадь, заслышавшая трубу.
     - Михей Зотыч, родимый, не ладно!
     - А! Что? - бормотал спросонья хозяин.
     - Слышишь?
     Где-то  вдали  тонко  прозвонили дорожные колокольчики и замерли, точно
порвалась струна.
     - Исправник  навстречу гонит! - в ужасе прошептал Вахрушка, проникнутый
смертным страхом ко всякому начальству.
     - Ну, и пусть гонит. Мы ему не мешаем.
     - Ах,  ты  какой,  право!.. Лучше бы своротить с дороги. Неровен час...
Ежели пьяный, так оно лучше не попадаться ему на глаза.
     - Давай сюда вожжи, дурашка.
     Вахрушка  так  и  замер  от  страха.  А  колокольчики так и заливаются.
Ближе, ближе, - вот уж совсем близко.
     - Михей Зотыч, своротим от греха, - молил Вахрушка.
     - Молчи, дурашка.
     Ночь была темная, и съехались носом к носу.
     - Эй,  кто  там  дорогу  загородил?  -  рявкнул  голос из исправничьего
экипажа.
     - Черт с репой! - спокойно ответил Михей Зотыч.
     - Сворачивай с дороги, каналья!
     - Ты сворачивай, порожнем на тройке едешь, а я с возом на одной!
     Кто-то  соскочил  с козел исправничьего экипажа и накинулся с неистовым
ревом на непокорную телегу. В воздухе свистнула нагайка.
     - Бей каналью! - кричал сам Полуянов, сидя в экипаже.
     - Илья  Фирсыч,  да  ты  никак  с  ума спятил! - крикнул Колобов, ловко
защищаясь  кнутиком  от  казачьей  нагайки.  -  Креста на тебе нет... Аль не
узнал?
     - Да кто там? - сердился исправник.
     - Сказано: черт с репой! Бит небитого везет.
     - Тьфу! Дурак какой-то... Ну, подойди сюда.
     - Ох,  не  подходи!  -  в  ужасе  шептал Вахрушка, ухватывая хозяина за
рукав.
     Но  Колобов  смело  подошел  к  экипажу.  Полуянов  чиркнул  спичку и с
удивлением смотрел на бродягу.
     - Не признаешь? Хе-хе. А еще на свадьбе вместе пировали в Заполье.
     - Да  это  ты, Михей Зотыч? Тьфу, окаянный человек! - засмеялся грозный
исправник.  -  Эк  тебя  носит  нелегкая! Хочешь коньяку? Нет? Ну, я скоро в
гости к тебе на мельницу приеду.
     - Милости просим.
     Когда   исправничий  экипаж  покатил  дальше,  Вахрушка  снял  шапку  и
перекрестился.  Он еще долго потом оглядывался и встряхивал головой. С этого
момента  он  проникся  безграничным  удивлением  к смелости Михея Зотыча: уж
если исправника Полуянова не испугался, так чего же ему бояться больше?


XII

     Как  Галактион  сказал,  так и вышло: жилой дом на Прорыве был кончен к
первопутку,  то  есть  кончен  настолько,  что  можно  было переехать в него
молодым.  Серафима  торжествовала. Ей так надоело жить в чужих людях, у всех
на  виду, а тут был свой угол, свое гнездо. Она больше не робела перед мужем
и  с  затаенною  радостью  чувствовала,  что  он  начинает  ее  любить.  Это
высказывалось  в  тысяче  тех  обыденных мелочей, которые в отдельности даже
назвать  трудно.  Муж  теперь  предупреждал  ее малейшие желания и следил за
каждым  шагом. Но ей решительно ничего было не нужно. Боже мой, как она была
счастлива, а новый дом на Прорыве казался ей раем.
     - У  нас  теперь  свое  гнездо,  -  повторяла она, ласкаясь к мужу. - И
никто, никто не смеет его тронуть. Да, Глаша?
     - Кому же это нужно, Сима?
     - Нет,  я  так,  к  примеру.  Мне иногда делается страшно. Сама не знаю
отчего,  а  только страшно, страшно, точно вот я падаю куда-то в пропасть. И
плакать  хочется,  и  точно обидно за что-то. Ведь ты сначала меня не любил.
Ну, признайся.
     - Перестань болтать глупости!
     - Как  же  ты  мог  любить,  когда  совсем не знал меня? Да я тебе и не
нравилась.  Тебе  больше нравилась Харитина. Не отпирайся, пожалуйста, я все
видела,  а только мне было тогда почти все равно. Очень уж надоело в девицах
сидеть.  Тоска  какая-то,  все  не  мило.  Я  даже  злая сделалась, и мамаша
плакала от меня. А теперь я всех люблю.
     Это  счастливое  настроение  заражало  и  Галактиона, и он находил жену
такою  хорошей и даже красивой. От девичьей угловатости не осталось и следа,
а  ее  сменила чарующая женская мягкость. Галактиону доставляло удовольствие
ухаживать за женой.
     Серафиме  нравилось  и самое место, выбранное Галактионом под мельницу.
Ключевая  была  здесь такая быстрая да глубокая, а напротив каменным гребнем
поднималась  большая  гора. Из-за горы, вниз по Ключевой, виднелась Шеинская
курья,  а  за  ней  белою  свечой  поднималась  церковь в Суслоне. Место под
мельницу  было  выбрано  на  левом  берегу,  на каменном мысу, вдававшемся в
Ключевую.  Правда,  уже  теперь  чувствовалась  некоторая  теснота, но когда
будут  кончены  постройки,  сделается  совсем  свободно.  Серафима по-своему
мечтала  о будущем этого клочка земли: у них будет свой маленький садик, где
она  будет гулять с ребенком, потом она заведет полное хозяйство, чтобы дома
все  было  свое,  на  мельничном пруду будет плавать пара лебедей и т.д. Эти
лебеди  снились  Серафиме даже во сне, как символ семейного счастия. Да, она
была  счастлива  и  чувствовала,  что все ее любят, даже старик Михей Зотыч.
Она  понимала,  что он любит собственно не ее, а тех будущих внучат, которых
она подарит ему.
     - Так,  невестушка,  так,  милая...  -  повторял  старик,  глядя на нее
любящими глазами. - Внучка мне нужно.
     - Будет внучек, папаша.
     - То-то,  смотри,  Серафима  Харитоновна,  не  осрамись,  да  и меня не
подведи.
     Такие   откровенные  разговоры  заставляли  Серафиму  вспыхивать  ярким
румянцем,  хотя  она  и  сама была уверена, что родится именно мальчик. Даже
молчаливый  Емельян  теперь как-то особенно подолгу заглядывался на невестку
и  начинал  ухмыляться.  Ему  тоже  нравилась  ласковая  и  старавшаяся всем
угодить  сноха.  Приехал  и  третий брат, Симон, совсем еще молодой человек,
состоявший  в  семье  на положении мальчика. Он был самый красивый и походил
на  мать,  но  отец как-то недолюбливал его за недостаток характера. Мальчик
был  такой  ласковый,  и  Серафима  полюбила его с первого раза, как родного
брата.
     - У  нас  вся  семья  сердитая, - потихоньку рассказывал мальчик. - И я
всех боюсь.
     Это  была  первая  женщина,  которую  Симон  видел совсем близко, и эта
близость  поднимала  в  нем  всю  кровь, так что ему делалось даже совестно,
особенно  когда  Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал
ее  и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму,
и  она  напрасно  старалась  держаться с мальчиком строго, - у ней строгость
как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
     - Симон, не смотри на меня так! - строго говорила она.
     - Я... я ничего.
     - Если Галактион увидит, он тебе задаст.
     Вообще  в  новом  доме  всем  жилось хорошо, хотя и было тесновато. Две
комнаты  занимали молодые, в одной жили Емельян и Симон, в четвертой - Михей
Зотыч,  а  пятая  носила  громкое  название  конторы, и пока в ней поселился
Вахрушка.  Стряпка  Матрена  поступила  к  молодым,  что послужило предметом
серьезной ссоры между сестрами.
     - Жили-жили,  да  в  благодарность  и  стряпку  сманили,  - корила жена
писаря.
     - Никто  и  не думал сманивать, - оправдывалась Серафима. - Сама пришла
и живет. Мы тут ни при чем. Скажешь, что и солдата тоже мы сманили?
     - И солдата... Умны уж очень.
     Между   зятьями   временно  пробежала  черная  кошка,  и  недоразумения
возникали  из-за  всяких  пустяков.  Впрочем, они скоро помирились благодаря
политике  Галактиона. По первопутку приехал в гости дорогой тестюшка Харитон
Артемьевич  вместе  с  любимой  дочерью  Харитиной,  -  вернее  сказать,  не
приехал,  а  его  привезла  Харитина.  Старик  с самой свадьбы не переставал
кутить  и начал заговариваться. Анфуса Гавриловна решительно ничего не могла
с  ним поделать и отправила на поправку к новому зятю, на которого надеялась
теперь,  как  на  каменную  стену.  Очень уж умный и почтительный зять и все
устроит.  Из  писем  Серафимы  Анфуса  Гавриловна  знала  их  жизнь и заочно
восторгалась  новым  зятем. Галактион воспользовался появлением гостей, чтоб
устроить  новоселье, как того требовали деревенские порядки. Был приглашен в
первую голову писарь Замараев.
     - Да  ты  с  ума  сошел,  Галактион?  -  удивилась  даже  смелая на все
Харитина.
     - Нисколько.  Он такой же зять, как и я. Родне не приходится считаться.
Нечего нам делить.
     - А тятенька?
     - Ничего и тятенька. В гостях воля хозяйская.
     Поведение  Галактиона  навсегда  примирило  Анну с добрым и умным новым
зятем.  Писарь  тоже  не  мог  не  согласиться,  что Галактион все по-умному
делает.
     Были  приглашены  также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не
соглашался  ехать  к  староверам,  пока  писарь  не  уговорил  его. К самому
новоселью  подоспел  и  исправник  Полуянов, который обладал каким-то чутьем
попадать  на  такие  праздники.  Одним  словом,  собралась большая и веселая
компания.   Как-то   все  выходило  весело,  начиная  с  того,  что  Харитон
Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и все спрашивал:
     - Да ты кто таков, человек, будешь?
     - Не чужой человек, тятенька. Прежде зятем считали.
     - Зятем?  Тьфу!..  Тоже  и  скажет человек. Разе у меня такие зятья? Ах
ты, капустный зверь!
     Молодая  хозяйка  была  счастлива,  как  никогда, и сияла своим молодым
счастьем.  Она  походя  обнимала  Харитину и целовала ее от избытка радости.
Бойкая  и  взбалмошная  Харитина  против  обыкновения  держала  себя  как-то
особенно   солидно   и   казалась   даже   грустной.   Ее  только  забавляли
преследовавшие  ее  глаза  Симона.  Мальчик  совсем увлекся, увлекся сразу и
ничего  больше не видел, кроме запольской красавицы с ее поджигающим смехом,
вызывающею  улыбкою  и  бойкою речью. Он так ел ее глазами, что даже заметил
Галактион и сказал жене:
     - Ты  скажи  Симону,  что  так  нельзя...  Мне  самому неловко сказать.
Совсем дурак мальчишка.
     - Что  же  тут мудреного? Харитину как увидят, так и влюбятся. Уж такая
уродилась...  Она  у  меня  сколько  женихов отбила. И ты тоже женился бы на
ней, если бы не отец.
     - Перестань болтать глупости! Как тебе не стыдно?
     - Я ведь не ревную, а так, к слову сказала.
     Веселье  продолжалось  целых  три  дня,  так что Полуянов тоже перестал
узнавать  гостей  и всех спрашивал, по какому делу вызваны. Он очувствовался
только  тогда, когда его свозили в Суслон и выпарили в бане. Михей Зотыч, по
обыкновению, незаметно исчез из дому и скрывался неизвестно где.
     Больше  всего доставлял хлопот дорогой тестюшка, с которым никто не мог
управиться,  кроме  Галактиона. Старших дочерей он совсем не признавал, да и
любимицу  Харитину  тоже.  Раз ночью с ним сделалось совсем дурно. Стерегший
гостя Вахрушка только махал руками.
     - Я  боюсь,  -  заявила  Серафима  разбуженному  мужу.  - Иди ты... Ах,
господи, вот согрешенье-то!.. Мамаша тоже послала гостя.
     Галактион  накинул  халат  и отправился в контору, где временно помещен
был  Харитон  Артемьич.  Он  сидел  на  кровати с посиневшим лицом и страшно
выкаченными  глазами.  Около  него  была  одна Харитина. Она тоже только что
успела  соскочить  с постели и была в одной юбке. Плечи были прикрыты шалью,
из-под  которой  выбивалась шелковая волна чудных волос. Она была бледна и в
упор посмотрела на Галактиона.
     - Пошли  скорее  Вахрушку  за нашатырным спиртом, - тихо и повелительно
приказала она. - Да чтобы живо. Потом принеси снегу и воды.
     Девушка   знала,   как   нужно   отваживаться   с   пьяницей-отцом,   и
распоряжалась,  как у себя дома. Старик сидел попрежнему на кровати и тяжело
хрипел.  Временами  из  его груди вырывалось неопределенное мычание, которое
понимала только одна Харитина.
     - Ммм... моч... рю... ку... ррюмочку.
     - Подожди,  будет  и  рюмочка, - сурово говорила Харитина, щупая голову
ошалевшего родителя. - Вот до чего себя довел.
     - Мм... не ббуду... не ббуду...
     Лицо  его  искривилось,  глаза  страшно  выкатились,  и он повалился на
постель.  В  этот  момент  вбежал  Галактион  со  снегом  и  водой. Холодные
компрессы  сделали  свое  дело,  а  поданная  рюмка водки на время успокоила
пьяницу.  Он  теперь  лежал на постели с закрытыми глазами, опухший, налитый
пьяным  жиром,  а  над  ним  наклонилась  Харитина, такая цветущая, молодая,
строгая.  Днем  у  нее  глаза  были  серые,  а  ночью  темнели, как у кошки;
золотистые  волосы  обрамляли  бледное лицо точно сиянием. Галактион стаял в
изголовье  кровати  и невольно любовался ею, любовался не так, как прежде, а
как  мужчина,  полный  сил,  который  видит красивую женщину. Все эти дни он
почти  совсем  не обращал на нее внимания и даже не замечал, хотя они и были
по-родственному  на  "ты" и даже целовались, тоже по-родственному. В комнате
горела  одна сальная свечка, и при ее красноватом свете Харитина походила на
русалку.  Она  не  смотрела  на  Галактиона,  но  чувствовала  на  себе  его
пристальный  взгляд  и  машинально  поправила  под  шалью спустившийся рукав
рубашки.  Потом  она  смело  посмотрела  прямо в лицо Галактиону, посмотрела
почти  с  ненавистью,  плотно  сжав губы. Потом он видел, как она медленно и
спокойно  подошла  к  нему,  обняла  его  своими  голыми  руками и безмолвно
прильнула к его лицу горевшими губами.
     - Харитина,   опомнись!..  Харитина,  что  ты  делаешь?  -  шептал  он,
напрасно стараясь освободиться из ее объятий. - Харитина!..
     Белые руки распались сами собой, и она засмеялась нехорошим смехом.
     - Не  любишь?  забыл?  - шептала она, отступая. - Другую полюбил? А эта
другая  рохля  и  плакса.  Разве  тебе  такую было нужно жену? Ах, Галактион
Михеич!  А  вот  я так не забыла, как ты на своей свадьбе смотрел на меня...
ничего  не  забыла.  Сокол  посмотрел,  и  нет  девушки...  и  не стыдно мне
нисколько.
     Она  опять  обняла  его  и  целовала, вернее - душила своими поцелуями,
лицо,  шею,  даже руки целовала. Галактион чувствовал только, как у него вся
комната  завертелась перед глазами, а эти золотые волосы щекотали ему лицо и
шею.
     - Милый,  милый!  - шептала она в исступлении, закрывая глаза. - Только
один  раз.  Разве  та,  другая,  умеет любить? А я-то тосковала по нем, я-то
убивалась!
     - Харитина!..
     - Нет здесь никакой Харитины. Харитина там, где ее любят.
     Эта  дикая  сцена  была  прекращена  появлением Вахрушки, который успел
вернуться из Суслона со спиртом.
     - Ты  меня  будешь  помнить,  - повторила несколько раз Харитина, давая
отцу  нюхать  спирт.  -  Я  не  шутки  с  тобой шутила. О, как я тебя люблю,
несчастный!
     Когда  Галактион  проснулся  на  другой день, все случившееся ночью ему
показалось  тяжелым кошмаром. Он даже посомневался, было ли все это на самом
деле.  Харитина  вышла  к  чаю,  как  всегда.  На ней была та же шаль, что и
ночью,  и  это  кольнуло Галактиона. Она ему хотела показать, что ставит его
ни  во что. Припоминая подробности вчерашней сцены, Галактион отчетливо знал
только  одно,  именно,  что он растерялся, как мальчишка, и все время держал
себя  дураком. Нужно было сделать решительный шаг в ту или другую сторону, а
теперь  оставалось  делать  такой вид, что он все принял за глупую выходку и
не придает ничему серьезного значения.
     - Мы  с папашей сегодня едем домой, - заявила Харитина усталым голосом.
-  Видно,  чем  ушибся,  тем и лечись. Кстати, нас проводит Илья Фирсыч. Ему
тоже пора домой.
     Полуянов  даже  стал  на  колени  и  принялся  целовать  руки капризной
красавицы.
     - О, богиня, я могу только повиноваться, как слабый смертный!
     Симон,  бывший  свидетелем  этой  глупой  сцены,  бледнел и краснел, до
крови  кусая  губы.  Бедный мальчуган страстно ревновал запольскую красавицу
даже,  кажется,  к  ее  шали,  а  когда на прощанье Харитина по-родственному
поцеловала его, он не вытерпел и убежал.
     - Что  ты  делаешь с мальчиком? - упрекнула ее Серафима, находившаяся в
лениво-спокойном настроении беременной женщины.
     - Я?  Ничего,  -  резко  ответила  Харитина.  -  Кто  меня полюбит, тот
несчастный человек навек.
     Галактион  все  время  молчал  и  старался  не  смотреть  на  нее.  Она
поцеловалась с ним, опустив глаза.
     - Желаю  тебе  быть паинькой, - пошутила над ним Харитина, усаживаясь в
экипаж. - Пряничка дадут.
     В  этот  момент  Галактион  ненавидел  ее и был счастлив, что ночью был
дураком.


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *


I

     Прошло пять лет.
     Все  Заполье  переживало  тревожное  время.  Кажется,  в  самом воздухе
висела  мысль,  что  жить  по-старинному,  как  жили  отцы  и  деды, нельзя.
Доказательств  этому  было  достаточно, и самых убедительных, потому что все
они  били  запольских  купцов  прямо  по карману. Достаточно было уже одного
того,  что  благодаря  новой  мельнице  старика  Колобова в Суслоне открылся
новый  хлебный  рынок,  обещавший  в  недалеком  будущем сделаться серьезным
конкурентом Заполью. Это была первая повестка.
     - Нет,  брат,  шабаш, - повторяли запольские купцы. - По-старому, брат,
не  проживешь. Сегодня у тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя,
а  там и до степного сала доберутся. Что же у нас-то останется? Да, конечно.
Надо все по-полированному делать, чтобы как в других прочих местах.
     Запас   сведений   об   э