нал,  папаша,  что  вы  больны.  Отчего  вы мне ничего не
написали? Я сейчас же приехал бы...
     - Что  писать-то,  милый сын? Какой я писатель? Вот смерть приходила...
да.  Собрался было совсем помирать, да, видно, еще отсрочка вышла. Ох, грехи
наши тяжкие!
     - Прежде  смерти  никто  не  помрет, - ответил из угла старец, которого
Галактион  сейчас  только  заметил.  - А касаемо грехов, это ты верно, Михей
Зотыч. Пора мир-то бросать, а о душе тягчать.
     Это  был  тот  самый  старец,  который  был  у  Галактиона с увещанием.
Галактион сделал вид, что не узнал его.
     - Ох,  пора! - стонал Михей Зотыч, тяжело повертываясь на своем жестком
ложе.  -  Много  грехов,  старче... Вот как мышь в муку заберется, так и я в
грехах.
     - Не  за  себя одного дашь ответ, - отозвался сердито старец. - Говорю:
пора... Спохватишься, да как бы не опоздать. Мирское у тебя на уме.
     Старец  рассердился  без  всякой причины и вышел, хлопнув дверью. Михей
Зотыч закрыл глаза и улыбнулся.
     - В  скиты меня тащат, - заговорил он, - да... Оно пора бы, ежели бы...
Зачем ты сюда-то приехал. Галактион?
     - На заводе был у Стабровского, папаша. По пути и сюда завернул.
     - Нанялся к Стабровскому в подрушные?
     - Нет, я так... У меня свое дело.
     - Хорошее дело, сыночек...
     - Какое уж есть... Не помирать же с голоду.
     - Отцу  не  хотел  служить, а бесу служишь. Ну, да это твое дело... Сам
не маленький и правую руку от левой отличишь.
     Галактион  замер, ожидая, что отец начнет выговаривать ему относительно
жены, но Михей Зотыч закрыл глаза и опять улыбнулся.
     - Думал:  помру,  -  думал  он вслух. - Тяжело душеньке с грешным телом
расставаться...  Ох, тяжело! Ну, лежу и думаю: только ведь еще жить начал...
Раньше-то в египетской работе состоял, а тут на себя... да...
     С трудом облокотившись на подушку, старик прибавил другим голосом:
     - А   я  два  места  под  мельницы  арендовал,  Галактион.  Одно-то  на
Ключевой, пониже Ермилыча, а другое - на притоке.
     - Для чего ж тебе еще две мельницы?
     - Ну уж это не твое дело.
     - Что  же, я могу составить тебе планы и сметы, а выстроите и без меня.
У меня своего дела по горло.
     Старик  посмотрел  на  сына  прищуренными  глазами,  как  делал,  когда
сердился, но сдержал себя и проговорил деловитым тоном:
     - Сами  управимся,  бог  даст... а ты только плант наведи. Не следовало
бы  тебе по-настоящему так с отцом разговаривать, - ну, да уж бог с тобой...
Яйца умнее курицы по нынешним временам.
     Галактион  провел  целый  день  у отца. Все время шел деловой разговор.
Михей  Зотыч  не  выдал себя ни одним словом, что знает что-нибудь про сына.
Может  быть,  тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие
семейные  дела,  но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он
помешался на своих мельницах и больше ничего знать не хотел.
     Вечером Галактиона поймал Симон.
     - Братец,  совсем  вы забыли нас, - жаловался он. - А мы тут померли от
скуки...  Емельян-то  уезжает  по  ночам  в Суслон, а я все один. Хоть бы вы
меня взяли к себе в Заполье, братец... Уж я бы как старался.
     - Погоди, вот сам сначала устроюсь... Тебе Харитина кланяется.
     - Станет   она  думать  обо  мне,  братец!  На  всякий  случай  скажите
поклончик,  что,  мол,  есть такой несчастный молодой человек, который жисть
свою готов за вас отдать. Так и скажите, братец.
     - Сладко уж очень, а я не умею так говорить, - отшучивался Галактион.
     Потом Галактион с неожиданною нежностью обнял брата и проговорил:
     - Симон,  бойся  проклятых  баб.  Всякое  несчастье  от  них... да. Вот
смотри на меня и казнись. У нас уж такая роковая семья... Счастья нет.
     С отцом Галактион расстался совсем сухо, как чужой.
     Емельян  поехал  провожать  Галактиона  и всю дорогу имел вид человека,
приготовившегося   сообщить   какую-то   очень   важную   тайну.   Он   даже
откашливался,  кряхтел и поправлял ворот ситцевой рубахи, но так ничего и не
сказал.  Галактион  все  думал  об  отце и приходил к заключению, что старик
серьезно повихнулся.


IV

     Галактион  отъехал  уже  целых  полстанции от Суслона, как у него вдруг
явилось  страстное  желание  вернуться  в Прорыв. Да, нужно было все сказать
отцу.
     - Поворачивай!  - крикнул он ямщику таким голосом, что тот оглянулся. -
Да живее!
     Какое-то   странное  волнение  охватило  Галактиона,  точно  он  боялся
чего-то  не  довезти  и  потерять  дорогой.  А  потом  эта  очищающая  жажда
высказаться,  выложить всю душу... Ему сделалось даже страшно при мысли, что
отец мог вдруг умереть, и он остался бы навсегда с тяжестью на душе.
     Симон  испугался,  когда  увидел вернувшегося Галактиона, - у него было
такое страшное лицо. Он еще не видал брата таким.
     - Что случилось, Галактион?
     - Ничего... Забыл переговорить с отцом об одном деле.
     Михей  Зотыч,  наоборот,  нисколько не удивился возвращению Галактиона.
Скитский  старец  попрежнему  сидел  в углу, и Галактион обрадовался, что он
здесь, как живой посредник между ним и отцом.
     - Чего позабыл? - грубо спросил Михей Зотыч улыбаясь.
     - Чего  забыл?  - точно рванул Галактион. - А вот это самое... да. Ведь
я  домой  поехал,  а  дома-то  и нет... жена постылая в дому... родительское
благословение,  навеки нерушимое... Вот я и вернулся, чтобы сказать... да...
сказать...  Ведь  все  знают,  -  не скроешь. А только никто не знает, что у
меня вся душенька выболела.
     - А  ты  всем скажи: отец, мол, родной виноват, - добавил Михей Зотыч с
прежнею  улыбкой. - Отец насильно женил... Ну, и будешь прав, да еще тебя-то
пожалеют,  особливо  которые  бабы  ежели  с  жиру  бесятся.  Чужие-то  люди
жалостливее.
     - Хорошо  тебе наговаривать, родитель, да высмеивать, - как-то застонал
Галактион,  -  да.  А  я  вот  и  своей-то  постылой  жизни не рад. Хлопочу,
работаю,  тороплюсь куда-то, а все это одна видимость... у самого пусто, вот
тут пусто.
     - Ишь  как  ты  разлакомился  там,  в  Заполье! - засмеялся опять Михей
Зотыч.  -  У  вас  ведь  там все правые, и один лучше другого, потому как ни
бога,  ни  черта не знают. Жиды, да табашники, да потворщики, да жалостливые
бабешки.
     Галактион  вскочил  со стула и посмотрел на отца совсем дикими глазами.
О,   как   он  сейчас  его  ненавидел,  органически  ненавидел  вот  за  эту
безжалостность,   за   смех,   за  самоуверенность,  -  ведь  это  была  его
собственная  несчастная  судьба,  которая  смеялась над ним в глаза. Потом у
него  все  помутилось  в  голове.  Ему  так много было нужно сказать отцу, а
выходило  совсем  другое,  и язык говорил не то. Галактион вдруг обессилел и
беспомощно посмотрел кругом, точно искал поддержки.
     - А  в Кирилловой книге сказано, - отозвался из угла скитский старец: -
"Да  не  будем  к  тому младенцы умом, скитающися во всяком ветре учения, во
лжи  человеческой,  в  коварстве  козней  льщения.  Блюдем  истинствующие  в
любви".
     - Это  ежели у кого совесть, - добавил Михей Зотыч смиренным тоном. - А
у нас злоба и ярость.
     - Смейся,  родитель.  Да,  смейся!  -  крикнул  Галактион.  - А над кем
смеешься-то?
     - Слышишь,   старче,   как   нынче   детки   с   родителями   разговоры
разговаривают?  -  обратился  Михей Зотыч к своему гостю. - Ну, сынок, скажи
еще что-нибудь.
     - И  скажу!  От  кого плачется Серафима Харитоновна? От кого дом у меня
пустует?  Кто  засиротил  малых  детушек  при  живом  отце-матери?  От  кого
мыкается  по  чужим  дворам  Емельянова  жена, как беспастушная скотина? Вся
семья врозь пошла.
     - А  вот  помру,  так  все  поправитесь, - ядовито ответил Михей Зотыч,
тряхнув  головой.  - Умнее отца будете жить. А сейчас-то надо бы тебя, милый
сынок,   отправить  в  волость,  да  всыпать  горячих  штук  полтораста,  да
прохладить потом в холодной недельки с две. Эй, Вахрушка!
     На  счастье  Галактиона,  Вахрушки не случилось дома, и он мог убраться
из-под гостеприимной родительской кровли цел и невредим.
     - Ужо  в  город приеду к тебе в гости! - крикнул ему вслед Михей Зотыч,
напрасно  порываясь  подняться.  -  Там-то  не уйдешь от меня... Найдем и на
тебя управу!
     Когда  под окнами проехала дорожная повозка Галактиона, скитский старец
проговорил:
     - А  ты  напрасно  изводишь сына-то, Михей Зотыч. На каком дереве птицы
не  сиживали,  -  так  и  грехи  на человеке. А мужнин-то грех за порогом...
Подурит, да домой воротится.
     - А  ежели  я его люблю, вот этого самого Галактиона? Оттого я женил за
благо  время  и  денег  не  дал,  когда  в  отдел  он  пошел...  Ведь умница
Галактион-то,  а  когда  в  силу  войдет,  так  и  никого  бояться не будет.
Теперь-то  вон как в нем совесть ходит... А тут еще отец ему спуску не дает.
Так-то, отче!
     Всю  дорогу  до Заполья Галактион ехал точно в каком-то тумане. С отцом
вышло  какое-то  дикое  объяснение,  и  он не мог высказать того, что хотел.
Свою  душевную  тяжесть он вез обратно с собой. Теперь у него не выходила из
головы  жена.  Какая-то жгучая жалость охватывала его сердце, а глаза видели
заплаканное,  прежде  времени  старившееся лицо Галактиону делалось совестно
за  свое  поведение.  В  самом  деле,  зачем  он зорил свой собственный дам?
Кстати,   и  с  Прасковьей  Ивановной  все  кончилось  так  же  быстро,  как
началось...   Они   не   сошлись  характерами.  Прасковья  Ивановна  жаждала
безусловного  повиновения, а Галактион не умел поддаваться, да и не любил ее
настолько,   чтобы  исполнять  каждый  женский  каприз.  Положим,  Прасковья
Ивановна  была  и  красива,  и молода, и пикантна, но это было совсем не то.
Из-за   нее  для  Галактиона  выдвигалось  постоянно  другое  женское  лицо,
ласковое   и   строгое,   с  такими  властными  глазами,  какою-то  глубокою
внутреннею  полнотой.  Под этим взглядом он чувствовал себя как-то и хорошо,
и  жутко,  и спокойно, точно в ясное солнечное летнее утро, когда все кругом
радуется.  Прасковья  Ивановна  сама догадалась, что из этой связи ничего не
выйдет, и объявила Галактиону без слез и жалоб, деловым тоном:
     - Идите  вы, Галактион Михеич, к жене... Соскучилась она без вас, а мне
с  вами  скучно.  Будет...  Как-никак,  а  все-таки  я  мужняя жена. Вот муж
помрет, так, может, и замуж выйду.
     - За Мышникова?
     - Уж  какая  судьба  выпадет. Вот вы гонялись за Харитиной, а попали на
меня.  Значит,  была  одна  судьба,  а  сейчас  вам выходит другая: от ворот
поворот.
     Так и расстались, и ни которому ни тепло, ни холодно не сделалось.
     Именно  с  такими  мыслями  возвращался в Заполье Галактион и последнюю
станцию  особенно торопился. Ему хотелось поскорее увидеть жену и детей. Да,
он  соскучился  о  них.  На  детей  в последнее время он обращал совсем мало
внимания,  и  ему  делалось  совестно.  И жены совестно. Подъезжая к городу,
Галактион  решил,  что  все расскажет жене, все до последней мелочи, вымолит
прощение и заживет по-новому.
     - Эй, ямщик, живее!
     Но  в  Заполье  его ожидал неожиданный сюрприз. Дома была одна кухарка,
которая и объявила, что дома никого нет.
     - Как никого?
     - Да  так. Серафима Харитоновна забрала ребяток и увезла их к тятеньке.
Сказала, што сюда не вернется.
     Это  был  настоящий удар. В первый момент Галактион не понял хорошенько
всей  важности  случившегося.  Именно  этого  он никак не ожидал от жены. Но
опустевшие  комнаты  говорили красноречивее живых людей. Галактиона охватило
озлобленное  отчаяние.  Да, теперь все порвалось и навсегда. Возврата уже не
было.
     - Что  же,  сам  виноват,  - вслух думал Галактион. - Так и должно было
быть... Серафиме ничего не оставалось делать, как уйти.
     Долго  Галактион  ходил по опустевшему гнезду, переживая щемящую тоску.
Особенно  жутко  ему  сделалось,  когда  он  вошел  в детскую. Вот и забытые
игрушки,  и  пустые  кроватки,  и  детские костюмчики на стене... Чем бедные
детки  виноваты?  Галактион  присел  к  столу  с  игрушками  и заплакал. Ему
сделалось  страшно  жаль  детей. У других-то все по-другому, а вот эти будут
сиротами  расти  при  отце  с  матерью...  Нет,  хуже! Ах, несчастные детки,
несчастные!
     Много  передумал  Галактион  за  эти  часы,  пока  не  перешел к самому
близкому.  Да,  теперь  уж,  вероятно,  целый  город знает, что жена ушла от
него.  Худые  вести  не  лежат на месте. Как он теперь в люди глаза покажет?
Ведь  все будут на него пальцами указывать. Чувство жалости к жене сменилось
теперь  затаенным  озлоблением.  Да,  она  хотела  устроить  ему  скандал  и
устроила  в  полной  форме. Хуже ничего не могла придумать. И опять от этого
скандала   хуже  будет  все  тем  же  несчастным  детям.  Если  бы  Серафима
по-настоящему любила детей, так никогда бы так не сделала.
     "Ну,  ушла к отцу, что же из этого? - раздумывал Галактион. - Ну, будут
дети  расти у дедушки, что же тут хорошего? Пьянство, безобразие, постоянные
скандалы. Ах, Серафима, Серафима!"
     Галактион  дождался сумерок и отправился к Малыгиным. Он ужасно боялся,
чтобы  не  встретить  кого-нибудь из знакомых, и нарочно обошел самые людные
улицы, как вор, который боится собственной тени.
     Его  неожиданное  появление  в  малыгинском  доме  произвело  настоящий
переполох,  точно вошел разбойник. Встретившая его на дворе стряпка Аграфена
только  ахнула,  выронила  из  рук  горшок  и  убежала  в кухню. Сама Анфуса
Гавриловна  заперлась  у  себя в спальне. Принял зятя на террасе сам Харитон
Артемьич, бывший, по обыкновению, навеселе.
     - Ну,  милый  зятек, как мы будем с тобой разговаривать? - бормотал он,
размахивая  рукой.  -  Оно  тово...  да...  Наградил  господь меня зятьками,
нечего  сказать.  Один  в  тюрьме  сидит, от другого жена убежала, третий...
Настоящий альбом! Истинно благословил господь за родительские молитвы.
     - Поговоримте серьезно, Харитон Артемьич.
     - Да  ты с кем разговариваешь-то, путаная голова? - неожиданно закричал
старик.  -  Вот  сперва  свою  дочь вырасти... да. А у меня с тобой короткий
разговор: вон!
     Старик  даже  затопал ногами и выбежал с террасы. Галактион чувствовал,
как  он  весь  холодеет,  а  в  глазах стоит какая-то муть. Харитон Артемьич
сбегал  в  столовую,  хлопнул  рюмку водки сверх абонемента и вернулся уже в
другом настроении.
     - Вот что, Галактион, неладно... да.
     - Я и сам знаю, что хорошего ничего нет. А только вот дети.
     - Ах,  нехорошо,  брат!.. И мы не без греха прожили... всячески бывало.
Только оно тово... Вот ты вырасти свою дочь... Да, вырасти!..
     Старик  опять  закричал  и затопал ногами, но в этот критический момент
явилась  на  выручку  Анфуса  Гавриловна.  Она  вошла с опущенными глазами и
старалась не смотреть на зятя.
     - Иди-ка  ты,  отец, к себе лучше, - проговорила старушка с решительным
видом, какого Галактион не ожидал. - Я уж сама.
     - Что  же,  я  и  уйду,  -  согласился  Харитон  Артемьич.  - Тошно мне
глядеть-то  на всех вас. Разорвал бы, кажется, всех. Наградил господь. Что я
тебе  по-настоящему-то должен сказать, Галактион? Какие-такие слова я должон
выговаривать? Да я...
     - Ну, иди, иди, Харитон Артемьич.
     - И  уйду.  А  ты,  Фуса, не верь ему, ни единому слову не верь, потому
нынешние-то зятья... тьфу!
     Когда  Харитон  Артемьич  вышел  с террасы, наступила самая томительная
пауза,  показавшаяся Галактиону вечностью. Анфуса Гавриловна присела к столу
и  тихо заплакала. Это было самое худшее, что только можно было придумать. У
Галактиона  даже  заныло  под ложечкой и вылетели из головы все слова, какие
он хотел сказать теще.
     - Вся  надежда  у  меня  только  на  тебя была, Галактион, - заговорила
Анфуса Гавриловна, не вытирая слез, - да. А ты вот что придумал.
     - Меж  мужем и женой один бог судья, мамаша, а вторая причина... Эх, да
что  тут  говорить!  Все равно не поймете. С добром я ехал домой, хотел жене
во  всем  покаяться  и  зажить по-новому, а она меня на весь город ославила.
Кому хуже-то будет?
     - Сам  же  запустошил дом и сам же похваляешься. Нехорошо, Галактион, а
за  чужие-то  слезы  бог  найдет.  Пришел  ты,  а того не понимаешь, что я и
разговаривать-то  с  тобой по-настоящему не могу. Я-то скажу правду, а ты со
зла  все  на  жену переведешь. Мудрено с зятьями-то разговаривать. Вот выдай
свою дочь, тогда и узнаешь.
     Галактион  заходил  по  террасе,  как  раненый  зверь. Потом он тряхнул
волосами и проговорил:
     - Вот  что, мамаша, кто старое помянет, тому глаз вон. Ничего больше не
будет.  У  Симы я сам выпрошу прощенье, только вы ее не растравляйте. Не ее,
а детей жалею. И вы меня простите. Так уж вышло.


V

     Жена  вернулась  к  Галактиону,  но  этим  дело не поправилось. Супруги
встретились   затаенными   врагами,  прикованными  на  одну  цепь.  Серафима
понимала  одно,  именно,  что все это хуже того, если б муж бранил ее и даже
бил.  Побои  и брань проходят и забываются, а у них было хуже. Галактион был
чужим  человеком  в  своем  доме  и  говорил только при детях. С женой он не
сказал  двух  слов, и это молчание убивало ее больше всего. Она даже боялась
думать  о  том,  что  будет  дальше,  и чувствовала себя живым покойником. И
раньше  муж  не  любил  ее  по-настоящему,  но жалел, и она чувствовала себя
покойно.  Сейчас Галактион сидел почти безвыходно дома и все работал в своей
комнате  над  какими-то  бумагами,  которые  приносил  ему Штофф. Изредка он
выезжал только по делам, чаще всего к Стабровскому.
     Чужие  люди  не  показывались у них в доме, точно избегали зачумленного
места.  Раз  только  зашел  "сладкий  братец"  Прасковьи  Ивановны и долго о
чем-то  беседовал  с Галактионом. Разговор происходил приблизительно в такой
форме:
     - Заехал  я  к  вам,  Галактион  Михеич, по этой самой опеке, - говорил
Голяшкин,  сладко  жмуря  глаза.  -  Хотя  вы  и  отверглись от нее, а между
прочим, и мы не желаем тонуть одни-с. Тонуть, так вместе-с.
     - Ах, мне все равно! - соглашался Галактион. - Делайте, как знаете!
     - На манер Ильи Фирсыча Полуянова?
     - Опять-таки дело ваше.
     - Так-то  оно  так,  а  все-таки  будто и неприятно, ежели, например, в
острог.  Прасковья Ивановна наказали вам сказать, что большие слухи ходят по
городу. Конечно, зря народ болтает, а оно все-таки...
     - Послушайте, мне решительно все равно. Понимаете?
     У  Голяшкина  была  странная  манера  во время разговора придвигаться к
собеседнику  все  ближе  и  ближе,  что  сейчас  как-то  особенно  волновало
Галактиона.  Ему  просто  хотелось  выгнать  этого  сладкого  братца, и он с
большим  трудом удерживался. Они стояли друг против друга и смотрели прямо в
глаза.
     - Как же я скажу Прасковье Ивановне? - неожиданно спросил Голяшкин?
     - А так и скажите, что пропадай все.
     - Позвольте-с, как же это так-с? Прасковья Ивановна...
     Галактион неожиданно вспылил, затопал ногами и крикнул:
     - Да  что ты из меня жилы тянешь... Уходи, ежели хочешь быть цел! Так и
своей Прасковье Ивановне скажи! Одним словом, убирайся ко всем чертям!
     - Так-с.  Так  вы  вот  как-с,  -  бормотал Голяшкин, пятясь к двери. -
Да-с. Очень вежливо...
     Галактион   остановил   его   и,   взяв  за  борт  сюртука,  проговорил
задыхавшимся голосом:
     - Ну,  чего  ты  боишься, сахар? Посмотри на себя в зеркало: рожа прямо
на подсудимую скамью просится. Все там будем. Ну, теперь доволен?
     - Вы-то  как  знаете,  Галактион  Михеич,  а я не согласен, что касаемо
подсудимой  скамьи.  Уж  вы  меня извините, а я не согласен. Так и Прасковье
Ивановне  скажу. Конечно, вы во-время из дела ушли, и вам все равно... да-с.
Что   касаемо  опять  подсудимой  скамьи,  так  от  сумы  да  от  тюрьмы  не
отказывайся. Это вы правильно. А Прасковья Ивановна говорит...
     - Вон, дурак!
     Этот  визит все-таки обеспокоил Галактиона. Дыму без огня не бывае