ло ему только оставить
веселую  компанию, как сейчас же он превращался в зверя. Тяжелая была рука у
Ильи  Фирсыча  Полуянова,  и недаром его называли дантистом. Сейчас Полуянов
старался  наверстать  пропущенное  время  и успевал напиваться по три раза в
день.  В  светлые  промежутки  он  занимался  травлей  нового немца, потешая
почтенную  публику  разными  выходками. Лучшим номером в этом репертуаре был
тот,  когда Полуянов незаметно усаживал рядом с Драке только что приехавшего
богатого степного татарина Шахму.
     - Шалтай-балтай,  поговори  с  немцем,  - упрашивал Полуянов. - В ножки
поклонюся твоей татарской образине.
     - Мало-мало  калякаем  немца... - бормотал Шахма, грузно подсаживаясь к
Драке. - Эй, знаком, карта гуляешь?
     - Зачем карта?
     - Э-э...  Шахма  любит  карта... Один карта на левой нога, другой карта
на  правой  нога. Купца много смеял, а Шахма много платил... Исправник любит
деньга Шахма... Шахма любит исправник.
     Этот  Шахма  был  известная  степная  продувная бестия; он любил водить
компанию  с купцами и разным начальством. О его богатстве ходили невероятные
слухи,  потому  что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч,
которые  платил  с  чисто  восточным  спокойствием.  По  наружности  это был
типичный  жирный  татарин,  совсем  без  шеи, с заплывшими узкими глазами. В
своей  степи  он  делал  большие  дела, и купцы-степняки не могли обойти его
власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
     - Да  разве  я тебя звал? - удивлялся Харитон Артемьич, продирая глаза.
- Виделись-то еще в прошлом году.
     - Ну,  тогда и звал, - невозмутимо отвечал Шахма. - Сама говорил: девка
буду пропивать, приезжай, Шахма. Вот я и гулял на твой свадьба.
     - А водку не выучился пить?
     - Закон  Шахме  не  велит...  Карта  гулял, деньга платил, а водка тебе
оставлял.
     Полуянов  значительно  оживил  свадебное торжество. Он отлично пел, еще
лучше  плясал  и  вообще  был  везде душой компании. Скучавшие девушки сразу
ожили,  и  веселье  полилось  широкою  рекой,  так что стоном стон стоял. На
улице  собиралась  целая  толпа  любопытных, желавшая хоть издали послушать,
как  тешится Илья Фирсыч. С женихом он сейчас же перешел на "ты" и несколько
раз принимался целовать его без всякой видимой причины.
     - Мы  ведь  тут,  каналья ты этакая, живем одною семьей, а я у них, как
посаженый  отец  на  свадьбе...  Ты,  ангел  мой,  еще  не знаешь исправника
Полупьянова.  За  глаза  меня  так  навеличивают.  Хорош мальчик, да хвалить
некому...  А  впрочем, не попадайся, ежели что - освежую... А русскую хорошо
пляшешь?  Не  умеешь?  Ах  ты,  пентюх!..  А  вот постой, мы Харитину в круг
выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
     Устраивался  круг,  и  Полуянов пускался в пляс. Харитина действительно
плясала   русскую  мастерски,  и  мать  только  удивлялась,  где  она  могла
научиться   разным   вывертам.   Такая   пляска  заканчивалась  каким-нибудь
неистовым   коленом   разудалого  исправника:  он  начинал  ходить  колесом,
кувыркался через голову и т.д.
     Последними  уже  к  большому  столу  явились  два новых гостя. Один был
известный   поляк   из   ссыльных,  Май-Стабровский,  а  другой  -  розовый,
улыбавшийся  красавец,  еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба
попали  на  свадьбу  проездом,  как знакомые Полуянова. Стабровский, средних
лет  господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил всех своими
бриллиантами,  которые  у  него  горели  везде,  где  только  можно  было их
посадить.
     - Вот  так  штука:  жид  на  свадьбе  проявился! - дивились добродушные
запольские купцы и видели в этом новую дурную примету.
     Но  Полуянов всех успокоил. Он знал обоих еще по своей службе в Томске,
где  пировал  на  свадьбе  Май-Стабровского. Эта свадьба едва не закончилась
катастрофой.  Когда  молодых  после  венца усадили в коляску, лошади чего-то
испугались  и  понесли.  Плохо  пришлось  бы  молодым,  если  бы  не выручил
Полуянов:  он  бросился к взбесившимся лошадям и остановил их на всем скаку,
причем у него пострадал только казенный мундир.
     - Мои  сибирские  дружки,  -  хвалился  Полуянов,  представляя незваных
гостей. - Захотят - купят и продадут все наше Заполье и еще сдачи дадут.
     Штофф отвел таинственно жениха в сторону, огляделся и сообщил:
     - Вы ничего не слыхали про Ечкина, Бориса Яковлича Ечкина?
     - Нет, не слыхал.
     Штофф  приподнял  плечи,  повертел  у своего лба пальцем и торжественно
проговорил:
     - Это,  голубчик,  гениальнейший человек, и другого такого нет, не было
и  не  будет.  Да...  Положим,  он  сейчас  ничего  не  имеет  и  бриллианты
поддельные,  но я отдал бы ему все, что имею. Стабровский тоже хорош, только
это  уж  другое: тех же щей, да пожиже клей. Они там, в Сибири, большие дела
обделывали.
     Галактион   с  особенным  вниманием  посмотрел  на  Ечкина  и  еще  раз
удивился:  решительно  ничего  особенного  в  нем  не  было. Просто какой-то
приказчик  из  магазина  с  золотыми  вещами.  И  улыбается  глупо и глазами
шмыгает.  А  впрочем, кто их знает, - Штофф зря не будет говорить. Курьезнее
всего  вышло  то,  как  напыжился Евграф Огибенин на новых гостей, затмивших
его  и  костюмами  и  галантерейностью обращения. Особенно проклятый жид его
возмущал,  - со всеми перезнакомился, всем успел сказать что-нибудь приятное
и  сейчас  же  уселся с Шахмой за карточный стол. Нечего сказать, увертливый
жид,  а  держит  себя  в  размашку, как будто уж совсем не по-жидовски. Дамы
находили  тоже,  что  сибирский  жид  скорее  походит на ярославского лихого
коробейника.
     Венчание   молодых   происходило,   по   старому  обряду,  в  старинной
раскольничьей   моленной.  Провожавшие  молодых  все  оделись  по  старинке:
мужчины  в  длиннополые кафтаны, а женщины в сарафаны. Невеста в этом наряде
была  совсем  хороша,  и  жених  ею невольно полюбовался. Замечательный этот
женский  русский  костюм,  он  ко  всякой  идет - к красивой и некрасивой, к
молодой  и  старой.  Но  Галактион  просто  ахнул,  когда  среди провожавших
невесту  он  увидел  Харитину:  это была такая красавица, что у него на душе
захолонуло.  В  детстве  он  испытывал подобное же чувство, когда на качелях
подкидывало  вверх.  Да,  она  стояла перед ним, сама красота, и жгла-палила
своими   девичьими  глазами  его  сердце...  Эта  встреча  произошла  уже  в
моленной,  куда  жених  уехал  вперед  и  там  ожидал  невесту.  У  него все
завертелось  перед  глазами,  и  во  время  самого обряда венчания он не мог
избавиться  от преступной теперь мысли о другой девушке. Да и обряд венчания
по  старинным  уставам,  с  крюковыми  напевами,  ничего веселого не имел, и
Галактиону  казалось,  что он уже умер и его хоронят. Ему сделалось страшно,
страшно  за  себя,  за ту девушку, которая сегодня сделается его подругой на
всю  жизнь...  Не  скрылось это настроение жениха от следивших за каждым его
шагом  женских  глаз, и зашушукали сдержанные голоса, точно шуршала шелковая
материя.
     Дома   оставались   купцы   из  православных,  как  старик  Луковников,
привезший  почти  насильно  упрямившегося  Михея  Зотыча, да игроки в карты.
Метал  банк  сначала Ечкин и проигрался. Понтировавший ему Евграф Огибенин с
особенным  удовольствием  положил  в  свой  бумажник  несколько  сторублевых
ассигнаций,  -  игра  шла,  ввиду  малого  времени, крупными цифрами. Ечкина
сменил   Стабровский   и  тоже  проигрался.  Выигрывали  Огибенин  и  Шахма.
Последний  задыхался  от  радости  и  спускал  выигранные  деньги куда-то за
пазуху,  точно  в  подвал.  Кончилось  тем,  что  начал  метать Огибенин и в
несколько  талий  проиграл  не  только  все,  что  выиграл  раньше, но и все
деньги,  какие  были при нем, и деньги Шахмы. Все выиграл Стабровский и даже
не моргнул глазом.
     - Ах  ты,  шайтан!  - ругался Шахма, ощупывая опустевшую пазуху и делая
гримасы.  -  Ну,  шайтан!..  Левая нога, правая нога, и нет ничего, а старый
Шахма дурак.
     - Дома  еще  осталось,  -  успокаивал  его  Стабровский, подавая на чай
подручному, подававшему карты, десятирублевую ассигнацию.
     Большой  послесвадебный стол представлял собой оригинальную по пестроте
картину.  В  главной  зале,  где  сидели  молодые,  были размещены ближайшие
родственники  и  самые  почетные  гости.  В последнее число попали исправник
Полуянов,  Евграф  Огибенин,  Май-Стабровский,  Шахма  и  даже Драке. Старик
Луковников,  как  самый  почетный  гость,  сидел  рядом  с  Михеем  Зотычем,
казавшимся  каким-то грязным пятном среди окружавшей его роскоши, - он ни за
что  не  согласился  переменить  свою  изгребную  синюю  рубаху  и  дорожную
сермяжку.  Из дам выделялись своим нарядом красавица жена Полуянова, а потом
Евлампия  Харитоновна,  явившаяся  в  довольно  смелом  декольте, что немало
смущало благочестивых древних старушек.
     - Ох,   стыдобушка  головушке  глядеть-то  на  полуштофову  жену!..  У,
срамница!.. Вся заголилась, точно в баню собралась идти...
     В   других  комнатах  были  рассажены  остальные  гости,  причем  самые
неважные были переведены вниз.
     Свадебное  веселье  пошло своим чередом, увеличиваясь с каждою минутой,
как  катившийся  с  горы  ком снега. Впрочем, все шло благополучно вплоть до
того  момента,  когда начали поздравлять молодых шампанским. Гости сбились в
одной  комнате.  Сашка  Горохов  стоял с своим бокалом за спиной Огибенина и
довольно  терпеливо  ждал  своей  очереди чокнуться с молодыми, но потом ему
надоело  ждать,  он взглянул направо и увидал декольтированные женские плечи
Евлампии  Харитоновны.  Она  сидела  к нему спиной, и он видел только разрез
платья  сзади,  открывавший  белую  налитую  спину,  уходившую  желобом  под
корсет.  У  Сашки  моментально  мелькнула  счастливая  мысль, и он весь свой
бокал  вылил  за  спину  "полуштофовой  жене".  Поднялся визг, гвалт, хохот.
Взбешенный  Штофф  кинулся  с  кулаками  на обидчика, все повскочили с своих
мест,  -  одним  словом, весь стол рушился. Но этим скандал еще не кончился.
Благодаря  происходившей  суматохе  наверх  незаметно  пробрались  два новых
гостя:  сын  Лиодор  и  зять  Булыгин,  оба  пьяные, с каким-то определенным
намерением.
     - Тут  жиды  да  немцы  радуются, а родному сыну да зятю и места нет! -
гаркнул Лиодор. - Пашка, валяй жидов, а я немцев молотить начну!
     Толпа  расступилась, и новые гости предстали во всей красе. Лиодор был,
по  обыкновению,  в  черкеске  и  папахе.  Женщины завизжали, а "полуштофова
жена"  забралась  под  стол,  где  ее  потом  едва нашли. Выручил всех Сашка
Горохов,  стоявший к Лиодору ближе других. Он бросился на смутьянов, схватил
их  в  охапку  и  торжественно  вынес  из залы, не обращая внимания, как его
молотили  четыре  кулака,  четыре  ноги,  а Лиодор в бешенстве даже вцепился
зубами  в  плечо.  На  лестнице  догнал  Полуянов  и собственноручно спустил
гостей вниз, так что затрещали деревянные ступени.
     Одним  словом,  большой  стол  закончился  крупным скандалом. Когда все
немного  успокоились  и все пришло в порядок, хватились Михея Зотыча, но его
и след простыл.


IX

     Колобовская   свадьба  отозвалась  в  Суслоне  далеким  эхом.  Особенно
волновались в писарском доме, куда вести собирались со всех сторон.
     - Хорошую  роденьку  бог  послал,  -  ворчал писарь Флегонт Васильич. -
Оборотни  какие-то...  Счастье  нам  с  тобой,  Анна  Харитоновна, на родню.
Зятья-то  на  подбор,  один  лучше  другого,  да и родитель Харитон Артемьич
хорош. Брезгует суслонским зятем.
     - Погордилась  сестрица  Серафима  Харитоновна,  - соображала писарская
жена Анна Харитоновна, - очень погордилась.
     - И  мамынька  тоже  хороша:  про  родную  дочь  забыла.  Сказывают, на
свадьбе-то какие-то жиды да татары радовались.
     - Не  будет  добра,  Флегонт  Васильич.  Все  говорят, что неправильная
свадьба.  Куда торопились-то? Точно на пожар погнали. Так-то выдают невест с
заминочкой... А все этот старичонко виноват. От него все...
     - Уж   этот  мне  старичонко!  -  рычал  писарь,  вспоминая  нанесенный
бродягой конфуз. - Колдун какой-то!
     В  писарском  доме  теперь  собирались  гости почти каждый день. То поп
Макар  с  попадьей, то мельник Ермилыч. Было о чем поговорить. Поп Макар как
раз был во время свадьбы в Заполье и привез самые свежие вести.
     - Сбежал  от  большого  стола  старичок-то, женихов отец, - рассказывал
он.  -  Бой  у них вышел промежду гостей, ну, оглянулись, а свекра-то и нет.
Словно в воду канул...
     - Ох, неспроста это, отец Макар!.. Не таковский он человек.
     - Бродяга какой-то, вот и бегает.
     Раз,  когда  так  вечерком  гости  разговаривали  разговоры,  писарская
стряпка Матрена вошла в горницу, вызвала Анну Харитоновну и заявила:
     - Тут он, сродственник-то.
     - Какой сродственник?
     - Ну,  а  этот...  старичонко  с  палочкой...  Еще который сына женил в
Заполье на твоей сестре.
     - Да где он?
     - А  в  кухне  сидит у меня... Я пельмени делаю, оглянулась, а он сидит
на лавочке. Точно из земли вырос, как гриб-дождевик.
     Можно  себе  представить  общее  удивление. Писарь настолько потерялся,
что  некоторое  время  не  мог  выговорить  ни одного слова. Да и все другие
точно  онемели.  Вот  так  гостя  бог  послал!.. Не успели все опомниться, а
мудреный гость уже в дверях.
     - Флегонту  Васильичу,  родственнику,  наше  почтение  и  всей  честной
компании.
     - Здравствуйте,  Михей Зотыч, - здоровался хозяин. - Будет вам шутки-то
шутить  над  нами...  И  то  осрамили  тогда на всю округу. Садитесь, гостем
будете.
     - От  свадьбы  убежал...  да...  А  у  меня  дельце  до  тебя,  Флегонт
Васильич, и не маленькое дельце.
     - Утро  вечера мудренее, Михей Зотыч... Завтра о деле-то поговорим. Да,
пожалуй, я тебе вперед сам загадку загадаю.
     Отведя гостя в сторону, писарь сказал на ухо:
     - Меленку  хотите у нас оборудовать? Я-то уж потом догадался и вперед с
мужичками насчет земли словечка два закинул.
     - Вот  умница! - похвалил гость. - Это и мне так впору догадаться... Ай
да  молодец писарь, хоть на свадьбу и не звали!.. Не тужи, потом позовут, да
сам не пойдешь: низко будет.
     Появление  старика  Колобова  в  Суслоне было целым событием. Теперь уж
все  поняли,  зачем птица прилетела. Всех больше волновался мельник Ермилыч,
под  рукой  распускавший  нехорошие  слухи  про  старика Колобова. Он боялся
сильного  конкурента.  Но  Колобов  сам  пришел  к нему на мельницу в гости,
осмотрел все и сказал:
     - А  ты не беспокойся, мельник, тесно не будет... Я ведь крупчатку буду
ставить.  Ты  мели да помалывай серячок, а мы белую мучку будем делать, даст
бог.
     Потом  старик  побывал  у  попа  Макара  и  тоже осмотрел все поповское
хозяйство. Осмотрел и похвалил:
     - Ничего,  светленько  живете,  отец  Макар...  Дай бог так-то всякому.
Ничего,  светленько... Вот и я вырос на ржаном хлебце, все зубы съел на нем,
а под старость захотел пшенички. Много ли нужно мне, старику?
     - Что  же,  нам не жаль... - уклончиво отвечал отец Макар, отнесшийся к
гостю  довольно  подозрительно.  -  Чем бог послал, тем и рады. У бога всего
много.
     - Бог-то  бог,  да  и  сам  не  будь  плох. Хорошо у вас, отец Макар...
Приволье  кругом.  Вы-то  уж  привыкли  и не замечаете, а мне в диковинку...
Одним словом, пшеничники.
     - Мельницу  хочешь  строить?  -  спрашивал поп Макар, слегка прищуривая
один глаз.
     - Не знаю, что выйдет, а охота есть.
     От  новых  знакомых получалось одно впечатление; все жили по-богатому -
и  писарь,  и мельник, и поп, - не в пример прочим народам. И мужики тоже не
бедовали.  Рожь  сеяли только на продажу, а сами ели пшеничку. И хороша была
эта  ключевская  пшеничка,  хоть  насквозь  смотри.  Смолотая  на  раструске
пшеничная  мука  была  хоть и серая, но такая душистая и вкусная. Суслонские
бабы  отлично  пекли  свой пшеничный хлеб, а ржаного и в заводе не было. Так
уж  велось  исстари, как было поставлено еще при дедах. От всего веяло тугим
хорошим  достатком.  И  народ  был  все  рослый  и  крепкий  -  недаром этих
"пшеничников" узнавали везде.
     Раз  ночью  писарский дом был поднят весь на ноги. Около часу к воротам
подкатила почтовая тройка.
     - Здесь  живет  писарь  Замараев? - спрашивал в темноте сильный мужской
голос.
     Писарь растворил окно и довольно грубо ответил:
     - Он самый.
     - Запольские молодые приехали. Можно остановиться?
     - Ах, милости просим!.. Это вы, Галактион Михеич?
     - Да, да.
     Большой  сибирский  тарантас тяжело вкатился на двор, а писарь выскочил
на крыльцо со свечой в руках.
     - Вот не ожидали-то, дорогие гости!
     - Просим любить и жаловать, Флегонт Васильич.
     Зятья  оглядели  друг  друга  и  расцеловались.  Молодая не выходила из
экипажа,  сладко  потягиваясь. Она ужасно хотела спать. Когда вышла хозяйка,
она   с   ленивою  улыбкой,  наконец,  вылезла  из  тарантаса.  Сестры  тоже
расцеловались.
     - Давно  мы  с  тобой  не видались, Сима, - повторяла Анна Харитоновна,
продолжая рассматривать сестру. - Какая-то ты совсем другая стала.
     - Уж  какая  есть,  Анюта.  Мамаша  тебе наказала кланяться и не велела
сердиться.
     - Хорошо,  хорошо.  Еще  поговорим...  А  муж  у  тебя  молодец,  Сима.
Красивый.
     - Разве?
     Серафима  Харитоновна  тихо  засмеялась  и  еще  раз поцеловала сестру.
Когда  вошли  в  комнату  и  Серафима  рассмотрела  суслонскую  писаршу,  то
невольно  подумала:  "Какая  деревенщина  стала наша Анна! Неужели и я такая
буду!"  Анна  действительно  сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не
по-деревенски.  Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное
платье сидело на ней, как перчатка.
     - Вы  нас  извините, - говорил Галактион, - не во-время побеспокоили...
Ночь, да и остановиться негде.
     - Ну,  что за счеты между родственниками! - политично отвечал писарь. -
Тятенька-то  ваш здесь, в Суслоне... Только у нас не хочет жить. Карахтерный
старичок.
     - Папаша,  вероятно,  опять  пешком  пришли? - осведомилась Серафима. -
Они все по-своему... на особицу.
     Галактион  очень  понравился  и  писарю и жене. Настоящий молодец, хоть
куда поверни. На отца-то и не походит совсем. И обращение самое политичное.
     - Ну,   этот  из  молодых,  да  ранний,  -  задумчиво  говорил  писарь,
укладываясь на кровать с женой. - Далеко пойдет.
     - А Симка-то так ему в глаза и заглядывает, как собачка.
     - Что  же,  насиделась  она  в девках. Тоже любопытно... Известная ваша
женская слабость. Какого еще прынца нужно?
     - Здесь, говорит, жить будут.
     - Отлично.  Нам  веселее...  Только  вот  старичонко-то  того...  Я его
просто   боюся.   Того  гляди,  какую-нибудь  штуку  отколет.  Блаженный  не
блаженный,  а около этого. Такие-то вот странники больше по папертям стоят с
ручкой.
     Молодой  Колобов  понравился  всем в Суслоне: и учен, и прост, и ловок.
Зато  молодая не пришлась по вкусу, начиная с сестры Анны. Очень уж модная и
на все фыркает.
     - Неужто мы здесь будем жить? - капризно спрашивала она мужа.
     - А то где же?
     - Да здесь с тоски пропадешь.
     - Некогда будет тосковать.
     Серафима  даже  всплакнула  с горя. С сестрой она успела поссориться на
другой  же  день  и  обозвала  ее  неотесаной  деревенщиной, а потом сама же
обиделась и расплакалась.
     - Вы  на  нее  не  обращайте  внимания,  Анна  Харитоновна,  - спокойно
заметил Галактион и строго посмотрел на жену.
     Этого  было  достаточно,  чтобы  Серафима  сейчас  же  притихла  и даже
попросила у Анны прощения.
     Вот  с отцом у Галактиона вышел с первого раза крупный разговор. Старик
стоял  за  место для будущей мельницы на Шеинской курье, где его взяли тогда
суслонские  мужики,  а  Галактион  хотел  непременно  ставить мельницу в так
называемом  П