попросил  у  него  извинения и, извиняясь, еще сильнее
ненавидел  эту  сладкую  тварь.  Ведь  письмо говорило прямо об отношениях к
нему Прасковьи Ивановны.
     Получалось  в общем что-то ужасное, глупое и нелепое. В отчаянии доктор
бежал  к Стабровским, чтобы хоть издали увидеть Устеньку, услышать ее голос,
легкую  походку,  и опять ненавидел себя за эти гимназические выходки. Она -
такая  чистая,  светлая,  а  он  -  изношенный,  захватанный,  как позабытая
бутылка с недопитою мадерой.


VI

     Деятельность  банка  все  росла.  С  одной  стороны неудержимым потоком
приливали  вклады,  с другой - шел отлив в форме кредита. Скоро определилась
во  всех  подробностях  экономическая  картина, и каждая торговая фирма была
точно  взвешена.  Известны  были  все  торговые  обороты,  сумма затраченных
капиталов,  доходность  предприятия и все финансовые возможности, до прогара
включительно.  В первое время банк допускал кредиты в более широкой форме, а
потом   начались   систематические   сокращения.  Это  была  целая  система,
безжалостная  и последовательная. Люди являлись только в роли каких-то живых
цифр.  Главные  банковские операции сосредоточивались на хлебном деле, и оно
было  известно  банковскому  правлению  лучше,  чем производителям, торговым
посредникам  и  потребителям.  Здесь  шел в счет и глубокий снег, и весенние
дожди,  и  сухие  ветры, и урожай, и недороды в соседних округах, и весь тот
круг  интересов  и  злоб,  какие  сцепились  железным  кольцом  около хлеба.
Понижение  на копейку в пуде ржи уже отражалось на банковском хозяйстве, как
повышение  или  понижение  денежной  температуры.  В  общем  банк походил на
громадную  паутину,  в  которой  безвозвратно  запутывались  торговые  мухи.
Конечно,  первыми  жертвами  делались  самые маленькие мушки, погибавшие без
сопротивления.  Охватившая  весь  край  хлебная  горячка сказывалась в целом
ряде  таких  жертв,  другие  стояли  уже  на  очереди, а третьи готовились к
неизбежному концу.
     По  протекции  Галактиона  Вахрушка  занял  при  банке самый выдающийся
пост,  пост  банковского  швейцара.  Он  теперь  стоял  в передней, одетый в
новенькую  синюю  ливрею, и с важностью отворял и затворял банковские двери,
кланялся,  помогал  раздеться,  ловко принимал пятиалтынные и двугривенные и
еще  раз  кланялся.  Он  с  необыкновенной  быстротой освоился с своим новым
положением,  точно был создан с специальною целью быть банковским швейцаром.
Служба  была  совсем  нетрудная,  и  Вахрушка старался. Он поднимался ранним
утром  и  с  ожесточением  чистил  все медные ручки, заслонки, вытирал пыль,
прибирал, приводил все в порядок и в десять часов утра говорил:
     - Ну, теперь наша мельница готова!
     У  Вахрушки  была  своя  комната  рядом  с  передней,  первого числа он
получал  аккуратно  десять  рублей  жалованья,  - одним словом, благополучие
полное.  Ни  о  чем  подобном  старик  не  смел даже мечтать, и ему начинало
казаться,  что  все  это - какой-то радужный сон, фантасмагория, бред наяву.
Старик  всю жизнь прожил в черном теле, а тут, на старости лет, прикачнулось
какое-то  безумное  счастье.  Конечно,  причиной  и  единственным источником
этого  счастья  был  Галактион,  и Вахрушка относился к нему, как к существу
высшей  породы.  Он  выбегал  встречать  его на крыльцо и по первому взгляду
знал  вперед,  в  каком  настроении  Галактион  Михеич  Вахрушка  изучал это
серьезное   лицо  с  строгими  глазами,  походку,  каждое  движение  и  всем
любовался. Разве может быть другой такой человек?
     - Бога  мне,  дураку,  не  замолить  за  Галактиона Михеича, - повторял
Вахрушка,  задыхаясь  от  рабьего  усердия.  -  Что я такое был?.. Никчемный
человек,  червь,  а тетерь... Ведь уродятся же такие человеки, как Галактион
Михеич!  Глазом  глянет - человек и сделался человеком... Ежели бы поп Макар
поглядел теперь на меня. Х-ха!.. Ах, какое дело, какое дело!
     Вахрушка  через  прислугу,  конечно,  знал,  что  у  Галактиона  в дому
"неладно"  и  что  Серафима  Харитоновна пьет запоем, и по-своему жалел его.
Этакому-то  человеку  жить  бы  да  жить  надо, а тут дома, как в нетопленой
печи.  Ах,  нехорошо! Вот ежели бы Харитина Харитоновна, так та бы повернула
все  единым духом. Хороша бабочка, всем взяла, а тоже живет ни к шубе рукав.
Дальше Вахрушка угнетенно вздыхал и отмахивался рукой, точно отгонял муху.
     В  течение  двух  месяцев  старик  вызнал  всех своих банковских и всех
клиентов  и  рассортировал их по-своему. Немец Полуштоф тоже умен, только уж
очень  увертлив,  старик  Стабровский,  конечно,  из  поляков  и  гордо себя
содержит;  Мышников  -  ловкий  барин,  сурьезный,  и т.д. Зато киргиз Шахма
возмущал  Вахрушку,  и  он  навеличивал  его  про  себя татарскою образиной.
Наконец,  молчаливый  Драке,  двигавшийся как манекен из папье-маше, наводил
на  Вахрушку  какую-то  оторопь.  Старик  испытывал  панический страх, когда
молчаливый  немец  деревянным  шагом  проходил  через его переднюю. Пробовал
Вахрушка  угождать  ему  всячески  -  и  опять  ничего.  Немец  молчит,  как
зарезанный.
     "И  что  только  у  него, у идола, на уме? - в отчаянии думал Вахрушка,
перебирая  репертуар  собственных  мыслей.  - Все другие люди как люди, даже
Шахма,  а  этот  какой-то омморок... Вот Полуштоф так мимо не пройдет, чтобы
словечка не сказать, даром что хромой".
     Клиентов  банка  Вахрушка  разделил  на  несколько  категорий:  одни  -
настоящие  купцы,  оборотистые и важные, другие - пожиже, только вид на себя
напущают,  а  остальные  -  так,  как  мякина около зерна. Одна видимость, а
начинки-то и нет.
     Итак,  Вахрушка занимал ответственный пост. Раз утром, когда банковская
"мельница"  была  в  полном  ходу, в переднюю вошел неизвестный ему человек.
Одет  он  был  по-купечеству,  но держал себя важно, и Вахрушка сразу понял,
что  это  не  из  простых  чертей,  а важная птица. Незнакомец, покряхтывая,
поднялся наверх и спросил, где можно видеть Колобова.
     - Как прикажете доложить?
     - Прохоров.
     Этой  одной  фамилии  было  достаточно,  чтобы  весь банк встрепенулся.
Приехал  сам  Прохоров,  -  это  что-нибудь  значило.  Птица  не маленькая и
недаром  прилетела.  Артельщики  из кассы, писаря, бухгалтеры - все смотрели
на  знаменитого  винного  короля, и все понимали, зачем он явился. Галактион
не вышел навстречу, а попросил гостя к себе, в комнату правления.
     - Вы,  значит,  и  член  правления?  - довольно грубо спросил Прохоров,
протягивая руку Галактиону.
     - Да...  Чем  могу  служить  вам?  -  деловым  тоном ответил Галактион,
прищуривая глаза. - Не угодно ли вам присесть...
     - Что же, в ногах правды нет, - присядем.
     Прохоров еще раз осмотрел комнату, повел плечами и проговорил:
     - Это вы тогда приезжали ко мне?
     - Да.
     - Так-с... гм... Значит, вы же и конкуренцию устраивали мне?
     - Я  вам  не  обязан  давать  отчета, господин Прохоров. Здесь я только
член правления.
     - Так-с... да...
     - Нас  несколько членов правления: Штофф, Стабровский, Мышников, Шахма,
Драке... Может быть, вы с ними желаете переговорить?
     - Так-с... Это все единственно-с. Разговоры-то короткие... да.
     - Всего  лучше,  если  вы  подадите  ваше  заявление  в банк письменно.
Правление его рассмотрит и даст ответ.
     - Так-с... А в сущности все единственно.
     Прохоров   сознавал  собственное  унижение,  сознавал,  что  вот  этот,
неизвестный  в  коммерческом мире еще три года назад, Колобов торжествует за
его  счет,  и  не  мог уйти, не покончив дела. Да, нужно было испить чашу до
дна.  В  свою  очередь  Галактион смотрел на Прохорова такими глазами, точно
это  был  медведь,  поднявшийся из далекой родной берлоги и ввалившийся всею
тушей   в  банк.  Кстати,  он  припомнил,  что  Стабровский  предсказал  его
появление  в  банке  еще  после окончания войны в Суслоне, и Галактион тогда
мог   только   подивиться   его   смелости   высказать   такое   невероятное
предположение.   Для   него  лично  "конченный"  Прохоров  имел  специальное
значение,  потому что победой над ним открывалось осуществление его заветной
мечты.
     Собралось  банковское  правление.  Предстояло  обсудить важный вопрос о
том,  открыть Прохорову кредит под его винокуренные заводы или нет. Он желал
получить  сумму  в  триста  тысяч.  Обсуждали  этот  вопрос Штофф, Мышников,
Галактион  и Драке. Стабровский отказался приехать в заседание под предлогом
болезни.  Совещавшиеся члены знали вперед, какую они комедию ломают, но вели
переговоры  с  серьезными лицами. В результате получился отказ. Это приятное
известие  должен  был  сообщить  Драке, как делалось во всех затруднительных
случаях.
     - Вы  хотели  получить  триста  тысяч  под  ваши заводы? - тянул Драке,
глядя на винного короля своими рыбьими глазами.
     - Так-с... да.
     - Мы  этот  вопрос  обсуждали  и нашли, что он неудобоисполним. Вы меня
понимаете? Одним словом, мы не можем.
     В  сущности  Прохоров  ожидал  такого  ответа,  как  человек, бывалый в
переделках,  и  только  съежил  плечи.  Он  ничего не ответил немцу, даже не
поклонился и вышел.
     - Это  какая-то разбойничья шайка, - ругался он, когда Вахрушка подавал
ему шубу и калоши. - Так-с...
     Вечером  Галактион  поехал  к Стабровскому. Старик действительно был не
совсем  здоров  и  лежал  у себя в кабинете на кушетке, закутав ноги пледом.
Около  него  сидела  Устенька  и  читала  вслух какую-то книгу. Стабровский,
крепко пожимая Галактиону руку, проговорил всего одно слово.
     - Поздравляю... Устенька, вы можете идти к себе.
     Девушка поднялась и вышла.
     - Да,  да,  поздравляю,  - повторял Стабровский. - У меня был Прохоров,
но  я  его не принял. Ничего, подождет. Его нужно выдержать. Теперь мы будем
предписывать  условия.  Заметьте,  что  не  в  наших  интересах  топить  его
окончательно,  да  я  и  не  люблю этого. Зачем? Тем более что я совсем и не
желаю  заниматься  винокуренным  делом...  Только  статья дохода - не больше
того. А для него это хороший урок.
     Прохоров  добился  аудиенции  у  Стабровского  только  через три дня. К
удивлению,  он  был  принят  самым  любезным  образом,  так что даже немного
смутился.  Старый  сибирский  волк не привык к такому обращению. Результатом
этого   совещания   было   состоявшееся,  наконец,  соглашение:  Стабровский
закрывал   свой   завод,  а  Прохоров  ежегодно  выплачивал  ему  отступного
семьдесят тысяч.
     - Заметьте,  что  раньше  мы  могли  сойтись  на более выгодных для вас
условиях,  -  заметил  Стабровский  на  прощанье. - А затем, я сейчас мог бы
предложить  вам  еще  более тяжелые... Но это не в моих правилах, и я никому
не желаю зла.
     - Так-с... Что уж тут говорить-то. Конечно, темнота наша.
     Вечером Стабровский сам приехал к Галактиону.
     - Поздравьте:  мы  все  кончили,  -  весело проговорил он. - Да, все...
Хорошо  то,  что  хорошо  кончается.  А  затем, я приехал напомнить вам свое
обещание...  Я  вам  открываю  кредит  в  пятьдесят  тысяч.  Хоть  в воду их
бросьте.  Сам  я не могу принять участия в вашем пароходном деле, потому что
мой принцип - не разбрасываться. Надеюсь, что мы всегда останемся друзьями.
     Заветная  мечта  Галактиона  исполнялась. У него были деньги для начала
дела,  а  там  уже  все  пойдет само собой. Ему ужасно хотелось поделиться с
кем-нибудь  своею  радостью, и такого человека не было. По вечерам жена была
пьяна,  и  он старался уходить из дому. Сейчас он шагал по своему кабинету и
молча  переживал  охватившее  его  радостное  чувство. Да, целых четыре года
работы,  чтобы  получить  простой кредит. Но это было все, самый решительный
шаг в его жизни.


VII

     Харитина  совсем  собралась уходить от Галактиона, когда случилось одно
событие,  которое  точно  пришло  к  ней  на  помощь.  Это было незадолго до
масленицы.  Раз  ночью  к  Галактиону  прибежала толстая малыгинская стряпка
Аграфена и с причитаниями объявила, что Анфуса Гавриловна умерла.
     - Ох,  бедовушка  головушке!  -  вопила  баба.  - Еще с вечера она была
ничего,  только  на  сердце  жалилась...  Скушно, говорит. Давно она сердцем
скудалась...  Ну, а тут осередь ночи ее и прикончило. Харитон-то Артемьич за
дохтуром  бегал...  кровь  отворяли...  А  она, сердешная, как убитая. И что
только будет, господи!..
     Старушка   умерла   от  разрыва  сердца.  Малыгинский  дом  точно  весь
застонал.  Пока  была жива старушка, ее почти не замечали, а теперь для всех
было  ясно как день, что с нею вместе рушился весь дом. И всех лучше понимал
это сам Харитон Артемьич, ходивший из комнаты в комнату, как оглушенный.
     - Как  же  это  так?  -  повторял  он.  -  Ведь  вчера еще жива была...
Наказывала  еще  осетра  пудового  купить  для  солки...  икряного...  А тут
вдруг...
     Еще  раз  в отцовском доме сошлись все сестры. Даже пришла Серафима, не
показывавшаяся  нигде.  Все  ходили  с  опухшими  от слез глазами. Сошлись и
зятья.  Самым  деятельным  оказался  Замараев.  Он взял на себя все хлопоты,
суетился, бегал и старался изо всех сил.
     - Один  ты  у меня правильный зять, - говорил Харитон Артемьич, забывая
старую  семейную рознь. - Золото, а не мужик... Покойница Фуса постоянно это
говорила,  а  я  перечил  ей.  Теперь  вот  и  перечить  некому  будет.  Ох,
горюшко!.. Ты уж, писарь, постарайся на последях-то.
     - Да  уж  не беспокойтесь, тятенька... Уж для богоданной маменьки готов
надвое расколоться. Что же, предел... все там будем.
     Рядом  с  искренним  горем  выплыли  сейчас же и другие чувства. Первые
начали  следить  друг  за  другом  сестры,  мысленно  делившие  между  собой
маменькино  наследство.  Запасливая  была  старушка,  всю  жизнь  "опила  да
берегла,  -  мало  ли  наберется в дому маменькина добра. Сундуки ломятся...
Прежде  всего  сестры заподозрили тихоню Агнию, - ведь она в доме оставалась
все  время  и  как  раз  заграбастает  самое  лучшее.  Много ли нужно, чтобы
спрятать  столовое  серебро?  Одних  серег  сколько  было  у  маменьки, пять
собольих  воротников,  бархату  на  два  платья, три не шитых лисьих меха...
Конечно,  Агния  знала,  где  все лежит, и не упустит случая. Та же Аграфена
поможет...  За  Аграфеной  был устроен правильный надзор, как и за Агнией, и
сестры  дежурили  попеременно.  Всех  схватила  самая  отчаянная жадность, и
каждая  думала,  что  все  другие  обманут  именно  ее. Мужья, конечно, были
посвящены   во   все   тайны  этой  бабьей  политики,  и,  нужно  отдать  им
справедливость, все точно сговорились и ни во что не желали вступаться.
     - Делайте, как знаете... Не наше это дело.
     Явившийся  Лиодор усилил смуту. Он приехал совершенно неожиданно ночью.
Дежурившая  "полуштофова  жена"  спала.  Лиодор  взломал  в  столовой буфет,
забрал  все  столовое  серебро и скрылся. Утром произошел настоящий скандал.
Сестры  готовы  были,  кажется, разорвать "полуштофову жену", так что за нее
вынужден был вступиться сам Харитон Артемьич.
     - Да  вы  никак сбесились, сороки? - зыкнул он на дочерей. - Разе такое
теперь  время,  оглашенные?  Серебро  жалеете,  а  мать  не жаль... Никому и
ничего  не  дам!  Так  и  знайте...  Пусть Лиодор пропивает, - мне ничего не
нужно.
     Благоразумнее   других   оказалась  Харитина,  удерживавшая  сестер  от
открытого  скандала.  Другие начали ее подозревать, что она заодно с Агнией,
да  и  прежде была любимою тятенькиной дочерью. Затем явилось предположение,
что  именно она переедет к отцу и заберет в руки все тятенькино хозяйство, а
тогда  пиши  пропало.  От  Харитины  все  сбудется...  Да и Харитон Артемьич
оказывал  ей  явное  предпочтение.  Особенно  рвала  и метала писариха Анна,
соединившаяся на этот случай с "полуштофовой женой".
     Из  зятьев неотлучно были в доме Харченко и Замараев. Они часто уходили
в  кабинет учителя, притворяли за собой двери, пили водку и о чем-то подолгу
шушукались. Вообще держали себя самым подозрительным образом.
     В  малыгинском  доме  перебывал  весь  город  и  даже  заехал Ечкин. Он
повертелся  неизвестно  зачем,  попробовал  любезничать  с  Харитиной  и, не
встретив сочувствия, исчез.
     - Справки  наводить  приезжал,  -  сообщил Замараев шепотом Харченке. -
Знает,  где  жареным  пахнет.  В  последнее-то  время  тятенька  на  фабрике
векселями  отдувался,  -  ну,  а  тут  после  богоданной маменьки наследство
получит.  Это хоть кому любопытно... Всем известно, какой капитал у маменьки
в банке лежит. Ох, грехи, грехи!.. Похоронить не дадут честь-честью.
     Похороны  были устроены самые пышные. Харитон Артемьич ничего не жалел,
и  ему  все  казалось,  что  бедно.  Замараев терял голову, как устроить еще
пышнее.  Кажется,  уж  всего  достаточно...  Поминальный  стол на полтораста
персон,  для  нищей  братии  отведен  весь  низ  и  людская, потом милостыня
развозилась по всему городу возами.
     Наконец,  все  было  кончено.  Покойница  свезена  на кладбище, поминки
съедены,  милостыня  роздана,  и  в малыгинском доме водворилась мучительная
пустота,  какая  бывает  только  после  покойника.  Сестры  одна  за  другой
наезжали  проведать  тятеньку,  а  Харитон  Артемьич  затворился  у  себя  в
кабинете и никого не желал видеть.
     - Это  наследство  вынюхивают,  -  объяснял  он  Замараеву. - Как бы не
так!.. Покойница-то все мне оставила по духовной.
     - Уж  это  известно,  тятенька. А все-таки оно того... духовную-то надо
по закону представить... Закон требует порядка.
     - Ты меня учить? Да ты с кем разговариваешь-то, чернильная твоя душа?
     - Для  вас  же  говорю,  тятенька,  чтобы  не вышло чего... Духовную-то
нужно представить куда следует, а потом опись имущества и всякое прочее.
     - Да  ты  никак  с  ума  спятил?!  -  закричал  старик.  -  Ведь Анфуса
Гавриловна,  чай,  была моя жена, - ну, значит, все мое... Я же все заводил.
Кажется, хозяин в дому, а ты пристаешь... Вон!
     Старик   рассвирепел   и  выгнал  писаря.  Вот  бог  наградил  зятьями!
Другие-то  хоть молчат, а этот так в ухо и зудит. И чего пристал с духовной?
Ведь сам писал.
     Приставанья  и  темные  намеки  писаря  все-таки  встревожили  Харитона
Артемьича,  и  он  вечерком  отправился  к старичку нотариусу Меридианову, с
которым  водил  дела.  Всю дорогу старик сердился и ругал проклятого писаря.
Нотариус был дома и принял гостя в своем рабочем кабинете.
     - А  я  к  тебе  с  секретом,  - объяснил Харитон Артемьич, доставая из
кармана духовную. - Вот посмотри эту самую бумагу и научи, как с ней быть.
     Нотариус  оседлал  нос  очками, придвинул бумагу к самой свече и прочел
ее  до  конца с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента,
пожевал  сухими  губами  и  опять принялся перечитывать с самого начала. Эта
деловая  медленность  начинала  злить  Харитона  Артемьича. Ведь вот как эти
приказные  ломаются над живым человеком! Кажется, взял бы да и стукнул прямо
по  башке  старую  канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную
и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом:
     - Завещание недействительно, Харитон Артемьич.
     В  первую минуту Малыгин хорошенько даже не понял, в чем дело, а только
почувствовал, как вся комната завертелась у него перед глазами.
     - Как недействительно?! - вскипел он уже после драматической паузы.
     - Очень просто... Недостает одного свидетеля.
     - Как недостает? Целых двое подписались.
     - В том-то и дело, что двое... По закону нужно троих.
     - Врешь...  Я  сам  подписывал  духовную  у  старика Попова, и нас было
двое: протопоп да я.
     - Совершенно  верно:  когда  подписывает  духовную в качестве свидетеля
священник,  то  совершенно  достаточно двух подписей, а без священника нужно
три. И ваше завещание имеет сейчас такую же силу, как пустой лист бумаги.
     - Не может этого быть, потому как у меня деньги на жену положены были.
     - Д