,  что  это  была тихоня Агния, и возненавидел ее. Как бы он
удивился, если б узнал, что писала сама Харитина!
     Так  началась семейная жизнь Галактиона в Заполье. Наружно он помирился
с  женой, но это плохо скрывало глубокий внутренний разлад. Между ними точно
выросла  невидимая  стена.  Самым  скверным  было  то, что Галактион заметно
отшатнулся  от Анфусы Гавриловны и даже больше - перешел на сторону Харитона
Артемьича.
     - А  ты,  зятюшка,  не  очень-то  баб  слушай... - тайно советовал этот
мудрый  тесть.  -  Они, брат, изведут кого угодно. Вот смотри на меня: уж я,
кажется,  натерпелся  от  них  достаточно. Даже от родных дочерей приходится
терпеть... Ты не поддавайся бабам.
     Харитон  Артемьич  дошел до того, что тайно передавал зятю все домашние
разговоры и пересуды по его адресу.
     Ссорившиеся    муж    и    жена    теперь    старались    сосредоточить
неизрасходованный  запас  нежных  чувств  на  детях,  причем встретили самую
отчаянную  конкуренцию со стороны бабушки, уцепившейся за внучат с особенною
энергией.  Ни  у  одной дочери не было детей, кроме Серафимы. У писарши Анны
родились  двое,  но скоро умерли. Баловнем Анфусы Гавриловны сделалась самая
младшая  девочка, Катя, напомнившая бабушке умершую дочь Марью. Вот такая же
была,  как  две  капли  воды.  Открылась  старая  материнская рана, и Анфуса
Гавриловна  горько  плакала,  вспоминая  мертвого  ребенка. Это проснувшееся
материнское  горе  точно  было заслонено все время заботами о живых детях, а
теперь  все  уже  были  на своих ногах, и она могла отдаться своему чувству.
Старушке  делалось даже страшно, когда она подолгу и пристально вглядывалась
в  Катю:  вот  точь-в-точь  такая  же  была  Маня,  так же смеялась и так же
смотрела.  Входя  в  роль матери, Анфуса Гавриловна искренне удивлялась, что
Катя зовет мамой не ее, а дочь Серафиму.
     К  детям  же  прильнула  рыхлая  и  по  наружному виду апатичная Агния.
Девушка  сначала  долго  присматривалась  к  детям, точно не верила чему-то,
такому  теплому  и  хорошему,  так  тепло и хорошо накипавшему на ее душе. В
этой  девушке  проснулось  неудоволетворенное  и  неиспытанное  материнство,
которое  даже  пугало  ее.  И  странно,  что  дети льнули инстинктивно к ней
гораздо  больше,  чем  к  бабушке.  Огорченная  Анфуса  Гавриловна  серьезно
ссорилась  с  Агнией  и  употребляла  разные  дипломатические хитрости, чтоб
устранить  ее.  Несколько  раз  мать  и  дочь предъявляли взаимные претензии
Серафиме, как матери.
     - Да  возьмите  их хоть совсем, - равнодушно отвечала Серафима. - Вам в
охоту с чужими детьми поводиться.
     Галактион  был  другого  мнения  и стоял за бабушку. Он не мог простить
Агнии  воображаемой измены и держал себя так, точно ее и на свете никогда не
существовало.  Девушка  чувствовала это пренебрежение, понимала источник его
происхождения  и  огорчалась  молча  про себя. Она очень любила Галактиона и
почему-то  думала,  что  именно  она  будет  ему нужна. Раз она даже сделала
робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
     - Ты напрасно думаешь, Галактион, что я про тебя писала Симе.
     - Хорошо,  хорошо. Все вы на одну стать, - грубо ответил Галактион. - И
цена вам всем одна. Только бы вырваться мне от вас.
     - Грешно тебе, Галактион.
     - Молчи лучше, сплетница! Говорить-то с тобой противно!
     Агния  молча  проглотила  эту  обиду  и  все-таки не переставала любить
Галактиона.  В  их  доме  он один являлся настоящим мужчиной, и она любила в
нем  именно  этого  мужчину,  который  делает  дом.  Она  тянулась  к нему с
инстинктом  здоровой,  неиспорченной  натуры,  как растение тянется к свету.
Даже  грубая  несправедливость  Галактиона  не  оттолкнула  ее,  а точно еще
больше  привязала.  Даже  Анфуса Гавриловна заметила это тяготение и сделала
ей строгий выговор.
     - Ты  у  меня  смотри,  тихоня... Погляди на себя в зеркало-то, на рожу
свою. Только мать срамишь, бесстыдница!
     Про  себя Агния решила давно, что она останется незамужницей и уйдет от
грешного мира куда-нибудь в скиты замаливать чужие грехи.
     Дела   Галактиона  шли  попрежнему.  Бубновский  конкурс  мог  тянуться
бесконечно.  Но  его  интересовал  больше  всех  устав нового банка, который
писал  Штофф.  По этому делу Галактион несколько раз был у Стабровского, где
велись   предварительные   обсуждения   этого   устава,  причем  Стабровский
обязательно  вызывал  Ечкина.  Этот  странный  человек  делал  самые  ценные
замечания, и Стабровский приходил в восторг.
     - Ах,  Борис  Яковлич,  вы  будете у нас министром финансов! - повторял
хитрый пан. - Этакая удивительная голова!
     Галактион  прежде  всего испытывал какое-то ребячье смущение в кабинете
Стабровского,  где  так  свободно  и  просто  делались  миллионные  дела. Он
чувствовал  себя  таким маленьким и ничтожным, потому что в первый раз лицом
к  лицу встретился с настоящими большими дельцами, рассуждавшими о миллионах
с  таким же равнодушием, как другие говорят о двугривенном. С уставом, когда
он  был  совсем  готов,  вышло неожиданное затруднение: из числа учредителей
старик   Луковников   отказался   наотрез  его  подписать.  Как  старика  ни
уламывали, из этого ничего не вышло.
     - Неподходящее дело, - повторял упрямый старик.
     Старик  Стабровский  был  серьезно  возмущен, но не выдал себя ни одним
движением.
     - Может  быть,  Тарас  Семеныч,  вы сами впоследствии пожалеете о своем
отказе, - говорил он.
     - Уж это как бог даст... - упрямо повторял старик.
     В  числе  консультантов большую силу имел Мышников; он был единственным
представителем  юриспруденции  и  держал  себя  с достоинством. Только Ечкин
время  от времени "подковывал" его каким-нибудь замечанием, а другие скромно
соглашались.  В  последнем совещательном заседании принимали участие татарин
Шахма и Евграф Огибенин.
     - Гуляй  банк! - повторял Шахма. - Одна рука брал, другая рука давал...
Обе барыша получал.
     Штофф  измучился  с  уставом  до  смерти,  и  когда,  наконец, все было
оформлено и подписано, он проговорил, обращаясь к Галактиону:
     - Ну,  голубчик, я устал... Надо отдохнуть. Знаешь, что мы сделаем? Ну,
да об этом потом поговорим.
     Отдых  Штоффа скоро объяснился. Он пригласил Галактиона съездить вместе
в  бубновский  винокуренный  завод  для  какой-то  внезапной  ревизии. Когда
выехали вечером из Заполья, Штофф неожиданно заявил кучеру:
     - Поворачивай в Кунару.
     Кунара  была  подгородная  деревушка,  куда  купцы  ездили  кутить. Там
теперь шли деревенские посиделки и супрядки.
     - Надо  будет произвести неожиданную и самую строгую ревизию, - смеялся
Штофф, хлопая Галактиона по плечу.
     - Карл Карлыч, оно того... Еще узнают дома.
     - Э,  вздор!..  Никто и ничего не узнает. Да ты в первый раз, что ли, в
Кунару  едешь?  Вот  чудак.  Уж  хуже, брат, того, что про тебя говорят, все
равно  не  скажут. Ты думаешь, что никто не знает, как тебя дома-то золотят?
Весь город знает... Ну, да все это пустяки.
     Немец попал в самое больное место, и Галактион угрюмо замолчал.
     Скоро  замелькали  желтые  огоньки  потонувшей в глубоком снегу Кунары.
Деревня  была  небольшая,  но  богатая,  как  все  раскольничьи деревни. Она
пользовалась  плохою  репутацией, как притон бродяг. Искони здесь утвердился
своеобразный  кустарный промысел приготовления домашним способом ассигнаций.
Потом эти "кунарские деньги" уходили в безграмотную орду.
     - К Спиридону! - командовал Штофф.
     Кошевая  остановилась  у большой новой избы. В волоковое окно выглянула
мужская  голова  и  без  опроса  скрылась.  Распахнулись сами собой шатровые
ворота,  и  кошевая  очутилась в темном крытом дворе. Встречать гостей вышел
сам  хозяин,  лысый  и  седой  старик.  Это  и был Спиридон, известный всему
Заполью.
     - Карлу  Карлычу,  сто  лет не видались, - певуче говорил Спиридон. - А
это кто с тобой будет?
     - Да так... Тоже из немцев.
     Они   прошли  в  новую  заднюю  избу,  где  за  столом  сидел  какой-то
низенький,  черный,  как  жук,  старик. Спиридон сделал ему головой какой-то
знак,  и  старик  вышел.  Галактиону показалось, что он где-то его видел, но
где - не мог припомнить.
     - Милости  просим,  дорогие  гости,  - повторял Спиридон, тяжело шмыгая
больными ногами; он ужасно напоминал загнанную и опоенную лошадь.
     На  помощь  старику  явилась  его  жена, высокая, худая старуха с злыми
глазами.
     - Ну,  бабушка,  сердце повеселить приехали, - говорил Штофф. - Ну, что
у вас тут нового?
     - Есть   и   новое,   Карла   Карлыч...  Хороша  девушка  объявилась  у
Маркотиных.  И  ростом  взяла,  и  из  себя уж столь бела... Матреной звать.
Недавно  тут  Илья  Фирсыч  наезжал, тот вот как обихаживал с ней вприсядку.
Лебедь белая, а не девка.
     "Двоеданы",  то  есть  раскольники,  отличались  вообще  красотой, не в
пример православному населению.
     Дальше  вынесли  из кошевой несколько кульков и целую корзину с винами,
-   у  Штоффа  все  было  обдумано  и  приготовлено.  Галактион  с  каким-то
ожесточением  принялся  за  водку,  точно  хотел  кому  досадить.  Он быстро
захмелел,   и  дальнейшие  события  происходили  точно  в  каком-то  тумане.
Какие-то  девки  пели  песни,  Штофф  плясал русскую, а знаменитая красавица
Матрена сидела рядом с Галактионом и обнимала его точеною белою рукой.
     - Откуда ты взялся-то, мил-хороший? - шептала она.
     Потом  послышался  какой-то стук, кто-то кричал в сенях, а в заключение
в избу ворвался пьяный Лиодор.
     - А,  вот  вы  где,  милые  зятюшки!  - гаркнул он, кидаясь на Штоффа с
кулаками.
     Произошла  свалка. Кто-то кого-то бил, девки бросились из избы, а Штофф
спрятался под стол.


X

     Встреча  с  Лиодором  в  Кунаре  окончательно  вырешила дело. Галактион
дальше  не  мог  оставаться  у  тестя.  Он нанял себе небольшую квартирку за
хлебным  рынком  и переехал туда с семьей. Благодаря бубновскому конкурсу он
мог  теперь  прожить  до  открытия банка, когда Штофф обещал ему место члена
правления с жалованьем в пять тысяч.
     - А  что  касается нашей встречи с Лиодором, то этому никто не поверит,
-  успокаивал  немец.  - Кто не знает, что Лиодор разбойник и что ему ничего
не значит оговорить кого угодно? Одним словом, пустяки.
     Прищурив один глаз и прищелкнув языком, Штофф прибавил:
     - Бабец-то, Матрена эта самая, ничего... хе-хе!..
     Галактион  ничего  не  отвечал  на  эти  заигрыванья. Он дал себе слово
ничего  не  пить и не путаться с веселою компанией. Да и характер у него был
совсем  не  такой,  а  вышло  все как-то так, само собой. Поездка в Кунару в
малыгинской  семье  вызвала  целую  бурю.  Анфуса  Гавриловна  плакала целую
неделю  и  даже  не пожелала проститься с зятем, когда он переезжал на новую
квартиру.  Зато  Харитон  Артемьич,  сам  время  от  времени  покучивавший у
двоеданов,  радовался  от  чистого сердца. Вот тебе и непьющий зять... Ловко
его  немец поддел, да и Лиодорка охулки на руку не положил. Наткнулись зятья
на ерша.
     Заступницами  Галактиона  явились Евлампия и Харитина. Первая не хотела
верить,  чтобы муж был в Кунаре, а вторая старалась оправдать Галактиона при
помощи  системы  разных  косвенных  доказательств.  Ну,  если б и съездили в
Кунару  -  велика  беда!  Кто  там  из  запольских купцов не бывал? Тятеньку
Харитона Артемьича привозили прямо замертво.
     - Вам-то  какая  забота  припала?  -  накидывалась Анфуса Гавриловна на
непрошенных  заступниц.  - Лучше бы за собой-то смотрели... Только и знаете,
что хвостами вертите. Вот я сдеру шляпки-то, да как примусь обихаживать.
     Евлампия  обиделась  и  уехала, не простившись с матерью. А Харитина не
унялась.  Она прямо от матери отправилась к Галактиону. Ее появление до того
изумило Серафиму, что она не могла выговорить слова.
     - Ну,  квартирку-то могли бы и получше найти, - как ни в чем не бывало,
советовала Харитина, оглядывая комнаты. - Ты-то чего смотрела, Сима?
     - Ах, мне все равно!
     Харитина  разделась,  полюбовалась хорошенькими ребятишками и потом без
всяких подходов проговорила:
     - Вот что, Сима, ты на меня сердишься?
     - И не думала.
     - Ну,  перестань.  Я  знаю,  что сердишься. А только напрасно... Я тебе
зла не жалаю, и мне ничего твоего не нужно. Своего достаточно.
     От  этого  намека  некрасивое лицо Серафимы покрылось красными пятнами,
губы задрожали, и она крикнула сдавленным голосом:
     - Вон,  мерзавка!  И  видеть тебя не желаю... Ты у нас в семье какая-то
проклятая уродилась. Вон... вон!.. Я знаю, что ты такое!
     Спокойно  посмотрев  на сестру своими странными глазами, Харитина молча
ушла  в  переднюю,  молча  оделась  и молча вышла на улицу, где ее ждал свой
собственный  рысак. Она ехала и горько улыбалась. Вот и дождалась награды за
свою  жалость.  "Что же, на свете всегда так бывает", - философствовала она,
пряча нос в новый соболий воротник.
     Невесело  было  новоселье Галактиона. Жена упорно молчала, молчал и он,
потому  что  нечего было говорить. Она его ни в чем не обвиняла, он ни в чем
не  оправдывался,  да  и трудно было бы оправдываться. Его охватывало жгучее
раскаяние  только при виде детей, на которых больше всего сказывался тяжелый
семейный  разлад.  Опять  Галактион  думал  о  Харитине,  - разве она так бы
сделала?  Стала бы плакать, ругаться, убежала бы из дому, наконец ударила бы
чем  ни  попадя  и  все-таки  не  стала бы опалы тянуть. Да, он был два раза
неправ  относительно  жены,  но  и другие мужья не лучше, а еще хуже. У него
являлось  желание  помириться  с  женой, рассказать ей всю чистую правду, но
стоило  взглянуть  на ее убитое лицо, как всякое желание пропадало. Страшная
тоска  охватывала  Галактиона, и он начинал чувствовать себя чужим человеком
в  собственном  доме.  Теперь  он был рад всякому случаю уйти куда-нибудь из
дому  и  с  особенной  энергией  принялся  за  бубновский процесс. Галактион
начинал  побаиваться,  как  бы  не  запутаться с этим делом в чужих плутнях.
Кураторы все ловкий народ, сухими из воды выйдут, а его как раз утопят.
     У  Бубновых  в  доме  было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же
доктор,  тот  же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее
время  Прасковья  Ивановна как-то особенно ласково заглядывала на Галактиона
и каждый раз упрашивала его остаться или как-нибудь посидеть вечерком.
     - Мне некогда, - отговаривался Галактион.
     - Ну, ну, бука!.. Разве отказывают кавалеры, когда дама просит?
     - Какой я кавалер, Прасковья Ивановна? Неподходящее дело.
     - Хорошо.  Тогда  я  иначе  буду поступать: не отпущу домой, и все тут.
Ведь драться не будете?
     Несколько  раз  она  удерживала  таким  образом  упрямого  гостя,  а он
догадался  только  потом,  что  ей  нужно  было  от него. О чем бы Прасковья
Ивановна  ни  говорила,  а  в  конце  концов  речь  непременно  сводилась на
Харитину.   Галактиону  делалось  даже  неловко,  когда  Прасковья  Ивановна
начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась...
     - Она красавица, - уверяла Прасковья Ивановна.
     - Говорят.
     - А вы будто уж и не замечали ничего?
     - Да  ведь  она  мне  свояченица,  Прасковья  Ивановна,  и  замечать не
приходится. Пусть уж другие замечают.
     - Хорошо,  хорошо.  Какой  вы  хороший, Галактион Михеич! А вот она так
мне  все  рассказывала.  Чуть не отравилась из-за вас. Откуда у мужчин такая
жестокость?
     - Извините  меня, а только от глупости, Прасковья Ивановна. Мало ли что
девушки придумывают, а замуж выйдут - все и пройдет.
     - А помните, как на мельнице она вас целовала?
     - Это ей во сне приснилось.
     - Ведь  она  не говорит, что вы ее целовали. Ах, какой вы скрытный! Ну,
уж  я  вам,  так  и  быть, сама скажу: очень вам нравится Харитина. Конечно,
родня, немножко совестно.
     Раз  Прасковья  Ивановна  заставила Галактиона проводить ее в клуб. Это
было  уже  на  святках.  Штофф устроил какой-то семейно-танцевальный вечер с
туманными  картинами, и Прасковья Ивановна непременно желала быть там. Штофф
давно  приглашал  Галактиона  в этот клуб, но он все отказывался под разными
предлогами, а тут пришлось ехать поневоле.
     Дорогой  Прасковья  Ивановна  ни с того ни с сего расшалилась. Она сама
прижалась к Галактиону и шепнула:
     - Ах, какой вы!.. Держите меня крепче!
     Лицо  у нее разгорелось от мороза, и она заглядывала ему прямо в глаза,
улыбающаяся,  молодая,  красивая,  свежая.  Он ее крепко обхватил за талию и
тоже почувствовал себя так легко и весело.
     - Ведь я хорошенькая, да?
     - Ничего.
     - У,  медведь! Разве так отвечают даме? А кто красивее: я или Харитина?
Да держите же меня крепче, мямля!
     Первым  в  клубе  встретился Штофф и только развел руками, когда увидал
Галактиона  с  дамой  под  руку.  Вмешавшись в толпу, Галактион почувствовал
себя  еще  свободнее.  Теперь  уже  никто  не  обращал  на  них  внимания. А
Прасковья  Ивановна  крепко  держала  его  за  руку, раскланиваясь направо и
налево.  В  одной  зале  она  остановилась,  чтобы  поговорить  с  адвокатом
Мышниковым, посмотревшим на Галактиона с удивлением.
     - Мы  сегодня кутим, - объясняла ему Прасковья Ивановна, играя глазами.
- А вам весело?
     - Ничего...  Так  себе,  -  лениво ответил адвокат, ежа плечи. - Мы еще
увидимся, Прасковья Ивановна.
     - Почему  вы  всегда  бежите  от  меня?  Неужели  уж  я  такая старая и
страшная?
     Адвокат  ничего  не ответил, а только еще раз пожал плечами и с улыбкой
посмотрел  на Галактиона. Происходило что-то непонятное для последнего, и он
начинал испытывать смущение.
     Клуб  был  маленький,  и  комнаты  не  были  еще  отделаны с надлежащей
клубною  роскошью.  Играл  плохонький  еврейский оркестр. Но невзыскательная
запольская  публика,  наскучавшаяся у себя дома, была рада и этому, особенно
дамы.
     - Подождите  меня здесь, - сказала Прасковья Ивановна, останавливаясь у
дамской уборной. - Я сейчас.
     Здесь  Галактиона  нашла  Харитина.  Она  шла,  обмахиваясь  веером,  с
развязностью  и  шиком  настоящей клубной дамы. Великолепное шелковое платье
тащилось  длинным  шлейфом,  декольтированные плечи, голые руки - все было в
порядке.  Но  красивое  лицо  было  бледно и встревожено. Она сначала прошла
мимо, не узнав Галактиона, а потом вернулась и строго спросила:
     - Скажи,  пожалуйста,  ты-то  зачем  здесь?  Впрочем,  я видела, как ты
разгуливаешь  с  Пашенькой. Ах ты, глупенький глупенький!.. Ну, давай, делай
руку кренделем!
     - А  у  меня  ведь  своя дама есть. Кажется, не полагается ее оставлять
одну.
     - Хорошо,  не беспокойся. Она обойдется и без тебя, а мне нужно с тобой
серьезно поговорить. Да, да...
     Она  нахмурила брови и потащила Галактиона в самую дальнюю комнату, где
усадила в укромный уголок, и заговорила:
     - Вот  я  здесь  только  что сидела с Мышниковым... да. И он объяснялся
мне  в  любви...  Мне  все  признаются  в любви. Ну, Мышников-то долго ходил
около  меня,  а  потом  и не выдержал. Понимаешь, я сама виновата... Грешным
делом,  сильно  кокетничала  с  ним. Ведь умный человек, а того не понимает,
что  я  его не люблю, а просто извожу для собственного удовольствия. Схватил
меня  за  руку,  сам  весь  дрожит,  глаза горят... И какой дерзкий... Ну, я
сейчас:  "Милостивый  государь,  за  кого  вы  меня  принимаете? Кажется, вы
ошиблись  адресом..."  Озлился,  побледнел...  А  потом  и говорит: "Мне это
хороший  урок,  а  вы  меня вспомните, Харитина Харитоновна". Вот ведь какой
злюка!.. А разве я обязана всех любить? Ну, теперь он будет мне мстить.
     - Что же он может с тобой сделать?
     - Не  знаю, я только боюсь... Мне даже домой хочется уехать. Ты знаешь,
доктор у меня нашел болезнь: нервы.
     Харитина  действительно  волновалась, и в голосе у нее слышались слезы.
Галактион сидел с опущенными