заводил  речь  о
земстве,  о  школах и разных общественных делах, и Устенька понимала, что он
старается  втянуть  Дидю  в  круг этих интересов. Дидя слушала из вежливости
некоторое   время,   а  потом  старалась  улизнуть  из  комнаты  под  первым
предлогом. Старик провожал ее печальными глазами и грустно качал головой.
     Раз,  среди  самого  серьезного разговора, Устенька неожиданно спросила
старика:
     - Скажите,   Болеслав   Брониславич,  вы  очень  не  любите  Галактиона
Михеича?
     - Да, не люблю.
     - Не будет с моей стороны нескромным вопросом, если спрошу: за что?
     - Причин  достаточно,  а  главная - та, что из него вышло совсем не то,
что  я  предполагал.  Впрочем,  это часто случается, что мы в людях не любим
именно свои собственные ошибки. А почему тебя это интересует?
     - Да  так...  Он  нынче  бывает  у  отца, и я возмущалась, что отец его
принимает.
     - Ах,  это  совсем  другое дело! Мы, старики, в силу вещей, относимся к
людям  снисходительнее,  хотя  и ворчим. Молодость нетерпима, а за старостью
стоит  громадный  опыт, который говорит, что на земле совершенства нет и что
все относительно. У стариков, если хочешь, своя логика.
     Устенька  не  без ловкости перевела разговор на другую тему, потому что
Стабровскому,  видимо,  было неприятно говорить о Галактионе. Ему показалось
в  свою  очередь,  что  девушка  чего-то не договаривает. Это еще был первый
случай  недомолвки.  Стабровский  продумал  всю сцену и пришел к заключению,
что  Устенька  пришла  специально  для  этого  вопроса. Что же, это ее дело.
Когда  девушка  уходила, Стабровский с особенной нежностью простился с ней и
два раз поцеловал ее в голову.
     - Умница ты моя... - повторял он взволнованно.
     Раз,  когда  Устенька  была  одна,  неожиданно  заявился Галактион. Она
встретила  его  довольно  сурово,  но  он,  кажется, совсем был нерасположен
что-нибудь замечать.
     - Папы нет дома.
     - Нет? А я его подожду.
     - Как хотите.
     Он  говорил  таким тоном, каким говорят с прислугой. Устенька обиделась
и  вышла из комнаты. Пусть сидит один, невежа! Галактион действительно сидел
у  стола  и ничего не хотел замечать. Устенька два раза посмотрела на него в
щель  двери  и совсем рассердилась. В самом деле, это нахальство - явиться в
дом,  сесть  и  не  обращать  ни  на кого внимания. Устенька волновалась. Ее
раздражение  достигло  высшей  степени,  когда  она  услышала, что Галактион
сидит  и  смеется.  Нет, это уж слишком... Она вышла к Галактиону и увидела,
что он сидит с последним номером "Запольского курьера" и хохочет.
     - Может быть, вам что-нибудь нужно передать папе?
     - Ах, это вы, барышня! - удивился Галактион, продолжая смеяться.
     - Чему вы смеетесь?
     - Да очень уж смешно в газете пишут.
     - Ничего смешного нет.
     - Да  вы  не  читали...  Вот  посмотрите - целая статья: "Наши партии".
Начинается  так:  "В нашем Заполье городское общество делится на две партии:
старонавозная  и  новонавозная".  Ведь  это  смешно?  Пишет  доктор Кочетов,
потому  что  дума  не  согласилась  с  его докладом о необходимых санитарных
мерах. Очень смешные слова доктор придумал.
     - А  по-моему,  так  это просто неприличные слова... Вероятно, и доктор
придумал их в ненормальном состоянии.
     - Ничего  вы  не понимаете, барышня, - довольно резко ответил Галактион
уже  серьезным  тоном.  -  Да, не понимаете... Писал-то доктор действительно
пьяный,  и барышне такие слова, может быть, совсем не подходят, а только все
это  правда.  Уж  вы  меня  извините,  а  действительно  мы  так  и живем...
по-навозному.  Зарылись  в  своей грязи и знать ничего не хотим... да. И еще
нам же смешно, вот как мне сейчас.
     - Кто же вам велит так жить?
     - Кто  велит?.. Вот видите, барышня, как я с вами буду разговаривать...
Если вам сказать все прямо, так вы, пожалуй, и обидитесь.
     - Можно все говорить, если серьезно.
     - Да?  Так...  Хорошо.  Прежде всего все мы звери. Вы скажете: "Ах, это
мужчины  звери,  а  женщины  бедные" и прочее. Так? Хорошо? Отчего же теперь
постоянно  такая  вещь  выходит:  вот  я  вдовец,  у  меня дети, я женюсь на
хорошей  девушке,  а  эта  хорошая девушка и начинает изживать со свету моих
детей?..  Одним  словом,  мачеха. Ведь таких случаев сколько угодно-с... да.
Значит,  у  мужчины  одно  зверство,  а  у женщины другое, а вместе нам одно
название:  звери.  Конечно, есть такие особенные хорошие люди, да лиха беда,
что  их  очень уж мало... Вот переберите-ка свои поступки и обдумайте... да.
Так-то  вот  я  часто  про  себя  думаю...  Думаешь-думаешь - и даже страшно
сделается.  Да  разве  это  я?  да  разве  я  такой?..  Если  бы про другого
рассказали это, так не поверил бы... да.
     - И я не верю.
     - Кому?
     - Вам...  Да,  не  верю.  Вы  - нехороший человек... Вам этого никто не
смеет  сказать,  а я скажу, чтобы вы и сами знали. Ведь каждый человек умеет
очень хорошо оправдывать только самого себя.
     Девушка  раскраснелась  и  откровенно высказала все, что сама знала про
Галактиона,   кончая   несчастным   положением   Харитины.   Это  был  целый
обвинительный  акт,  и  Галактион  совсем  смутился. Что другие говорили про
него  - это он знал давно, а тут говорит девушка, которую он знал ребенком и
которая не должна была даже понимать многого.
     - Да,  да,  да...  -  азартно повторяла Устенька, точно Галактион с ней
спорил.  - И я удивляюсь, как вы решаетесь приходить к нам в дом. Папа такой
добрый,  такой  доверчивый...  да.  Я  ему  говорила то же самое, что сейчас
говорю вам в глаза.
     Галактион  поднялся бледный, страшный, что-то хотел ответить, но только
махнул  рукой  и,  не  простившись,  пошел  к двери. Устенька стояла посреди
комнаты.  Она задыхалась от волнения и боялась расплакаться. В этот момент в
гостиную  вошел Тарас Семеныч. Он посмотрел на сконфуженного гостя и на дочь
и не знал, что подумать.
     - Галактион Михеич, куда же ты бежишь?
     Галактион  обернулся  и,  показывая  на Устеньку, проговорил всего одно
слово:
     - Она права.
     У Луковникова произошло довольно неприятное объяснение с дочерью:
     - Устенька,  так  нельзя.  Наконец,  какое  ты  имела  право оскорблять
человека в своем доме?
     - А  если  я не могу, папа?.. Ведь вы все молчите, а я взяла и сказала.
Я ему все сказала.
     - И  он  тоже  все  сказал... Ведь хороший бы человек из него мог быть,
если бы такая голова к месту пришлась.
     По  своему  характеру  Луковников  не  мог  никого обидеть, и поведение
Устеньки  его  серьезно  огорчило.  В кого она такая уродилась? Права-то она
права,  да  только  все-таки  не  следовало  свою  правоту показывать этаким
манером.  И  притом  девушка  - она и понимать-то не должна Харитининых дел.
Старик почти не спал всю ночь и за утренним чаем еще раз заметил:
     - А  я  все-таки  не  согласен  с  тобой,  Устенька. И правде бывает не
место.  Какие мы с тобой судьи? Ты думаешь, он сам хуже нашего понимает, где
хорошо и где нехорошо?
     Устенька  выслушала  все  и  ничего  не  ответила. Тарас Семеныч только
пожал  плечами  и  по  пути  в  свою  думу  заехал  к Стабровскому. Он очень
волновался, рассказывая все подробности дела.
     - Ах,  милая, милая! - восхищался Стабровский. - Господи, если б у меня
была  такая  дочь!  Ведь  это  молодое, чистое золото, Тарас Семеныч... Да я
сейчас же поеду к ней и расцелую ее. Бедняжка, наверное, теперь волнуется.
     - Нет,  этого  вы,  пожалуйста, не делайте, Болеслав Брониславич. Пусть
уж лучше она одна про себя раздумается.


IX

     Галактион  приходил  к  Луковникову  с  специальною целью поблагодарить
старика   за   хороший   совет  относительно  Мышникова.  Все  устроилось  в
какой-нибудь  один  час  наилучшим  образом,  и многолетняя затаенная вражда
закончилась  дружбой.  Галактион  шел  к  Мышникову  с  тяжелым сердцем и не
ожидал  от  этого  похода  ничего  хорошего,  а  вышло все наоборот. Сначала
Мышников  отнесся  к  нему  недоверчиво  и с обычною грубоватостью, а потом,
когда  Галактион  откровенно  объяснил  свое  критическое  положение, как-то
сразу отмяк.
     - Что  же  вы мне раньше ничего не сказали? - заметил Мышников с укором
делового человека. - Без Стабровского можно обойтись, и даже очень.
     - Да  ведь  вы,  Павел  Степаныч,  знали  положение  дела. Что тут было
говорить? Потом мне казалось, что вы относитесь ко мне...
     - Вздор!..  Никак  я не относился... У меня уж такой характер, что всем
кажется,  что  я  отношусь  как-то  нехорошо. Ваше дело хорошее, верное, и я
даже с удовольствием могу вам помочь.
     Собственно деловой разговор занял очень немного времени.
     - Вы   понимаете,   что   если   я   даю   средства,  то  имею  в  виду
воспользоваться  известными  правами,  - предупреждал Мышников. - Просто под
проценты  я  денег  не даю и не желаю быть ростовщиком. Другое дело, если вы
мне  выделите известный пай в предприятии. Повторяю: я верю в это дело, хотя
оно сейчас и дает только одни убытки.
     Это  был  самый  лучший  исход,  и  деньги  Мышникова  не  ложились  на
пароходство  займом,  а  входили  живым капиталом. Главное - не было никаких
нравственных  обязательств  и  ответственности.  Подсчитав  актив  и пассив,
Мышников решил так:
     - Скажу  вам  откровенно,  Галактион  Михеич, что всех своих денег я не
могу  вложить в пароходство, а то, что могу вложить, все-таки мало. Ведь все
дело  в  расширении дела, и только тогда оно сделается выгодным. Так? Отчего
вы не обратились к Штоффу, тем более что он не чужой вам человек?
     - Вот  именно  последнее  и  служит  препятствием,  Павел  Степаныч.  С
посторонним  человеком  всегда как-то легче вести дело и даже получить отказ
не обидно.
     - В  таком  случае  позвольте мне с ним переговорить. Я думаю, что наша
компания  всего лучше устроится на таких основаниях: у вас два пая, а у меня
со Штоффом по одному.
     Галактиону   приходилось   только   соглашаться.   Да  как  и  было  не
согласиться,  когда все дело висело на волоске? Конечно, было жаль выпускать
из  своих рук целую половину предприятия, но зато можно было расширить дело.
А   главное   заключалось   в  том,  что  компаньоны-пароходчики  составляли
большинство  в  банковском  правлении  и  могли,  в случае нужды, черпать из
банка, сколько желали.
     Одним  словом,  все  дело  устроилось наилучшим образом, и Галактион не
смел  даже  мечтать  о  таком  успехе.  Оставалось только оформить договор и
приступить  к  делу  уже "сильною рукой", как говорил Павел Степаныч. Именно
под   этим   впечатлением   Галактион  и  отправился  к  Луковникову,  чтобы
поделиться  со  стариком  своею  радостью,  а  вместо  этого получился такой
разгром,  какого  он  еще  не испытывал. Кто угодно выскажи ему то же самое,
что  говорила  Устенька, не было бы так обидно, а тут удар был нанесен такою
чистою и хорошею рукой.
     Выйдя  от  Луковникова,  Галактион  решительно  не знал, куда ему идти.
Раньше  он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он
не  мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было
совестно.  Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели шел из улицы в
улицу,  пока  не  остановился  перед  ссудною кассой Замараева. Начинало уже
темнеть,  и  кое-где  в  окнах  мелькали  огни.  Галактион  позвонил, но ему
отворили не сразу. За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
     - Дома Флегонт Васильевич? - спросил Галактион горничную.
     Горничная  посмотрела  на  него  какими-то  оторопелыми глазами и потом
убежала.  Галактион снял пальто и вошел в гостиную. Где-то захлопали двери и
послышался сердитый шепот.
     "Они, кажется, здесь с ума сошли?" - невольно подумал Галактион.
     В   этот  момент  открылась  дверь  хозяйского  кабинета,  и  в  дверях
показался  Голяшкин,  одетый  во  фрак,  белый  галстук и белые перчатки. Он
поманил гостя пальцем к себе.
     - Ну,  Галактион  Михеич,  ты нам всю обедню испортил, - шепотом заявил
Голяшкин,  запирая  за  собой  дверь.  -  Ни раньше, ни после тебя принесло.
Горничной-то  прямо  было наказано никого не принимать, а она увидала тебя и
сбежала. Известно, дура.
     - Куда это ты вырядился-то петухом галанским?
     - Я-то? А мы на свадьбу.
     Голяшкин зажал себе рот и изобразил ужас.
     - Ох,  продал  проклятый  язык!  -  виновато забормотал он, озираясь на
запертую дверь. - Ведь сегодня твоего брата Симона женим... да.
     - Симона?
     - Его  самого...  В  том  роде  выходит,  что не невеста убегом выходит
замуж, а жених. Совсем особенное дельце.
     - Ничего не понимаю.
     - И я тоже... Спроси Ечкина: он все оборудовал.
     Теперь   Галактион  уже  решительно  ничего  не  понимал.  Его  выручил
появившийся  Замараев.  Он  еще в первый раз в жизни надел фрак и чувствовал
себя, как молодая лошадь в хомуте.
     - Накрыл  ты  нас,  Галактион  Михеич, - заговорил он, стараясь придать
голосу  шутливый  тон.  - Именно, как снег на голову. Мы-то таимся, а ты тут
как тут.
     После   некоторого   ломанья   Замараев   рассказал   все   подробности
предстоящей свадьбы. Галактион выслушал и спросил только одно:
     - А отец ничего не знает?
     - Никто  и ничего не знает. Ечкин обернул дело уж очень скоро. Симон-то
на  отчаянность пошел. Всего и свидетелей трое: мы с Голяшкиным да Полуянов.
В том роде, как бывают свадьбы-самокрутки.
     - Отчего же Симон мне ничего не сказал? Ведь не чужие.
     - А уж об этом ты его спроси сам.
     - Хорошо,  я  спрошу.  Вместе  с  вами  поеду  на  свадьбу.  Вперед  не
обманывайте добрых людей.
     - Чего  же  тут  обманывать? Слава богу, Симон-то Михеич не двух лет по
третьему. В своем уме паренек.
     - Оно и похоже, что в своем.
     - Да  ведь  и ты, Галактион Михеич, женился не по своей воле. Не все ли
одно,  ежели  разобрать?  А  я  так  полагаю, что от своей судьбы человек не
уйдет.  Значит,  уж  Симону  Михеичу  выпала такая часть, а суженой конем не
объедешь.
     На  этот  разговор вышла Анна Харитоновна и начала уговаривать Колобова
не  ездить  на  свадьбу.  Но  эта политика суслонской писарихи имела как раз
обратное действие. Галактион заявил решительно, что поедет.
     - Ну,  как знаете, Галактион Михеич, - обиделась Анна, - я, значит, вам
же добра желаю. Прежде-то соседями живали, так оно тово...
     Замараев  едва  успел придумать предупредительную меру, - он потихоньку
послал Голяшкина вперед, а сам поехал вместе с Галактионом.
     - Я вас на своей лошадке подвезу, Галактион Михеич.
     - А Голяшкина загонщиком послал? Не бойся, будут рады.
     - Мне-то  что  же?  Не  к  чужому  человеку  едете,  а  я только так...
вообще...
     Предупрежденный  Симой  встретил  брата  спокойно,  хотя  и с затаенной
готовностью  дать  отпор.  Свадьба  устраивалась  в  нагибинском доме, и все
переполошились,  когда  узнали,  что  едет Галактион, особенно сама невеста,
уже  одевавшаяся к венцу. Это была типичная старая девица с землистым цветом
лица и кислым выражением рта.
     - Где Ечкин? - спрашивала она, бросая свои наряды.
     Как  на  грех,  Ечкин, вертевшийся все время на глазах, куда-то пропал.
Старик Нагибин совершенно растерялся и спрятался со страха.
     - Позовите  сюда  Галактиона  Михеича, - решила невеста. - Я сама с ним
поговорю. А главное - чтоб он не оставался с глазу на глаз с Симоном.
     Посредником  явился  все тот же Голяшкин, точно он готов был вылезть из
собственной кожи.
     - Галактион  Михеич,  вас невеста зовет. Пожалуйте к ним в комнату. Они
вам хотят словечко сказать... очень просили.
     Так  братья  и  не  успели  переговорить.  Впрочем, взглянув на Симона,
Галактион  понял,  что тут всякие разговоры излишни. Он опоздал. По дороге в
комнату  невесты  он  встретил  скитского  старца Анфима, - время проходило,
минуя  этого человека, и он оставался таким же черным, как в то время, когда
венчал  Галактиона. За ним в скит был послан нарочный гонец, и старик только
что приехал.
     Когда  Галактион вошел в комнату, его встретила невеста и подала первая
сухую и костлявую руку.
     - Милости   просим,   Галактион  Михеич,  -  заговорила  она,  подавляя
невольное  волнение.  -  Вы  это очень хорошо сделали, что приехали к нам на
свадьбу. Я даже не знала, что вы в городе.
     - И  я  тоже случайно узнал про вашу свадьбу. Извините, я даже не знаю,
как вас зовут.
     - Натальей, а отца Осипом, - значит, вышла Наталья Осиповна.
     Невеста  говорила  теперь  уже совсем смело, овладев собой. Она сделала
Голяшкину знак глазами, чтоб он убирался.
     - Садитесь,  -  предложила  она.  -  У нас все так скоро случилось, что
даже  не  успели оповестить родных. Уж вы извините. Ведь и ваша свадьба тоже
скороспелкой  вышла.  Это прежде тянули по полугоду, да и Симон Михеич очень
уж торопил.
     - Что  же,  я  ничего не говорю. Вам жить с Симоном, вам и знать, как и
что.
     - О  нас  не  беспокойтесь, - с улыбкой ответила невеста. - Проживем не
хуже  других.  Счастье  не  от людей, а от бога. Может быть, вы против меня,
так скажите вперед. Время еще не ушло.
     - Я?  Нет,  я  ничего не могу сказать. Конечно, оно как-то неловко, что
Симон женится тайком, а впрочем, все равно.
     - Он  стыдится,  что  берет  жену  старше себя, - объяснила невеста без
заминки.
     Невеста  понравилась  Галактиону  своим  решительным характером. Именно
такую  жену  и нужно бесхарактерному и податливому Симону. Эта будет держать
его в руках.
     Когда  жених,  а  потом  невеста  уехали в моленную, явился Ечкин, весь
сиявший  румянцем  и  бриллиантами.  Увидев  шагавшего  по  пустой  гостиной
Галактиона, он радостно крикнул:
     - Кого  я  вижу!  Вот  удружил, что сам догадался приехать! А я нарочно
разыскивал тебя по всему городу.
     - Не  ври ты, пожалуйста, - оборвал его Галактион. - Ты это все устроил
потихоньку.  Не  беспокойся,  понимаю,  что  тебе нужно. Обрабатываешь этого
старого дурня?
     - Тсс...  Ради  бога, тише!.. Просто, не могу видеть мертвый капитал, а
каждая девушка и молодой человек - именно мертвый капитал.
     - Перестань морочить. Одно скажу: ловко. Да, очень ловко.
     Пока  происходило длинное раскольничье венчание, старик Нагибин заперся
в  своей  собственной  моленной  и  все  время  молился,  откладывая  земные
поклоны. Он даже прослезился и все шептал: "Слава тебе, господи!"
     Из  свидетелей  запоздал к обряду один Полуянов, но зато он вернулся из
моленной   первым.  Его  встретил  на  крыльце  Нагибин,  расцеловал  и  все
повторял:
     - Слава тебе, господи!
     - Что  же,  дело  правильное,  Осип  Григорьич. И в писании сказано: не
хорошо жити единому.
     Против   общего   ожидания  скороспелый  свадебный  стол  прошел  очень
оживленно.  Невесту провожали совершенно неизвестные Галактиону раскольничьи
девушки,  вырядившиеся  в  старинные  парчовые  сарафаны, а одна даже была в
кокошнике.  Старец  Анфим  за  столом попал между Полуяновым и Ечкиным и под
столом   несколько  раз  перекрестил  "жида".  Молодая  держала  себя  очень
свободно,   просто   и  смотрела  на  мужа  уже  с  чувством  собственности.
Приехавшая  к  свадебному  столу Анна Харитоновна не могла надивиться: давно
ли  вот эта самая Наташа была такая тихая да застенчивая, а тут откуда прыть
взялась.  Мужчины  скоро  подвыпили, и поднялось свадебное галденье. Выпил и
сам  старик  Нагибин.  Пошатываясь,  он  обходил всех гостей, всех целовал и
всем повторял одно я то же:
     - Слава тебе, господи! Родимые мои, слава тебе, господи!
     Ечкин сидел рядом с Галактионом и несколько раз толкал его локтем.
     - Посмотри  на  Замараева  и  Голяшкина: эти два плута далеко пойдут, -
шептал он.
     - Не дальше тебя, Борис Яковлич.
     Галактион  все время молчал, находясь под впечатлением давешней сцены с
Устенькой.  Если  б  она  увидала этот тир б