одну  горную речку с заводским прудом. Русские инженеры,
делавшие   промеры,   решили,   что   это  невозможно.  Их  сменил  какой-то
французский  инженер  и  подтвердил  то  же самое. Тогда Михей Зотыч "прошел
линию"  с  своим  бурачком  с  водой  и заявил, что проведет канал, если ему
дадут  вольную.  Работы по приблизительным сметам равнялись тридцати тысячам
рублей.  Счет  шел на ассигнации, но эти крепостные ассигнации стоили дороже
вольных  серебряных рублей. Заводоуправление согласилось, - вероятно, в виде
курьеза,  -  и  через  три  года  работы  канал  был готов и самым блестящим
образом оправдал все расчеты самоучки-инженера.
     Получив  вольную  (действие происходило в сороковых годах), Михей Зотыч
остался  на  заводах.  Он  арендовал  у заводовладельца мельницу в верховьях
Ключевой  и  зажил  на ней совсем вольным человеком. Нужно было снова нажить
капитал,  чтобы  выступить  на  другом  поприще.  И этот последний шаг Михей
Зотыч делал сейчас.


VII

     Дело  со  свадьбой  быстро  пошло  вперед.  Двухнедельный  срок, данный
Михеем  Зотычем, поднял малыгинский дом вверх дном. Анфуса Гавриловна просто
сбилась  с  ног  с  своими бабьими хлопотами. Оказалось, как всегда бывает в
таких  случаях,  что и того нет, и этого недостает, и третьего не хватает, а
о  четвертом  и  совсем  позабыли.  И  в  то же время нужно было сделать все
по-настоящему,   чтобы  не  осрамиться  перед  другими  и  не  запереть  ход
оставшимся  невестам.  Чужие-то  люди  все  заметят  и зубы во рту у невесты
пересчитают,  и  Анфуса  Гавриловна  готова  была  вылезти из кожи, чтобы не
осрамить  своей  репутации.  А  тут  еще  наехали разные тетки, свояченицы и
дальние родственницы, и каждая чем-нибудь расстраивала.
     - Женишок,  нечего  хаять,  хорош, а только капитал у них сумнительный,
да  и  делить  его  придется  промежду  тремя  братьями, - говорила тетка со
стороны мужа. - На запольских-то невест всякий позарится, кому и не надо.
     - Ну,  капитал  дело  наживное, - спорила другая тетка, - не с деньгами
жить...  А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так
уж  оно  не  того...  Михей-то  Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил.
Аспид  настоящий,  а  не  человек.  Да  еще  сказывают,  что у Галактиона-то
Михеича  уж  была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то
и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
     Анфуса  Гавриловна  все  это  слышала  из  пятого  в десятое, но только
отмахивалась   обеими   руками:  она  хорошо  знала  цену  этим  расстройным
свадебным  речам.  Не  одно  хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих
шепотов.  Лично  ей  жених  очень нравился, хотя она многого и не понимала в
его  поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще
надо? Серафимочка точно помолодела лет на пять и была совершенно счастлива.
     - Высидела  жениха,  -  шептали бедные родственницы, не могшие простить
этого   счастия  и  подыскивавшие  что-нибудь  неприятное.  -  Ну,  да  ему,
голенькому, как раз по зубам невеста-перестарок.
     Теперь  весь  верх  малыгинского дома был занят женщинами, хлопотавшими
около  невестина  приданого. Особенно хорошо было по вечерам, когда наезжали
со  всего  Заполья  подруги  невесты  и  все комнаты наполнялись беззаботным
девичьим  смехом, молодыми голосами и старинными свадебными песнями. Сколько
тут  было  хорошеньких  девичьих  лиц,  блестевших  молодостью  глаз  и того
беспричинного  веселья,  которое  приходит  и  уходит  вместе  с молодостью.
Выворочены  были  из  кладовых  старинные сундуки с заготовленным уже раньше
приданым,  по  столам  везде  разложены  всевозможные новые материи, - одним
словом,  работа  шла  вовсю.  Делалось все это, между прочим, и с тою целью,
чтобы   все  видели,  как  Малыгины  выдают  дочь  замуж.  Из  всех  девушек
веселилась,  главным  образом,  Харитина,  на  которую теперь мать почему-то
особенно ворчала и не давала прохода.
     - И  что  ты  хвостом-то  повертываешь,  бессовестная? - ворчала Анфуса
Гавриловна. - Ты у меня смотри, я до тебя доберусь!
     - Мамынька, да что вы в самом-то деле привязываетесь ко мне?
     - Погоди, я тебе покажу, вертихвостка!
     Особенно  доставалось Харитине, когда приезжал жених. Анфуса Гавриловна
не спускала глаз с нее. Дело доходило до подзатыльников и слез.
     - А  не  лезь  на  глаза, не представляйся! - как-то по-змеиному шипела
Анфуса  Гавриловна.  - Вон другие-то девушки прячутся от мужчин, а ты все на
выставку, все на выставку!
     - Мамынька, да, право же, ей-богу, я ничего... Я тоже буду прятаться.
     Жених  держал  себя  с  большим  достоинством  и  знал  все  порядки по
свадебному  делу.  Он  приезжал  каждый  день  и проводил с невестой как раз
столько  времени,  сколько нужно - ни больше, ни меньше. И остальных девушек
не  забывал:  для  каждой  у  него было свое словечко. Все невестины подруги
полюбили Галактиона Михеича, а старухи шептали по углам:
     - Ну,  этот  из  молодых да ранний! Пожалуй, другим-то зятьям и пикнуть
не даст.
     Нравился  девушкам  и другой брат, Емельян. Придет на девичник, сядет в
уголок  и  молчит,  как  пришитый. Сначала все девушки как-то боялись его, а
потом  привыкли  и  насмелились до того, что сами начали приставать к нему и
свои девичьи шутки шутить.
     - Емельян Михеич, расскажите сказочку! Емельян Михеич, спойте песенку!
     А  Емельян  Михеич сидит и только молча улыбается. Самые смелые девушки
кончали  тем,  что  стали  примеривать на него невестины наряды, надевали на
него  чепцы и шляпы и хохотали до слез. Одно появление Емельяна уже вызывало
общее  веселье,  и девушки нападали на него всею гурьбой, как осиное гнездо.
А  он все молчал и только улыбался. При нем не стеснялись и болтали все, что
взбредет  в голову, его же тащили во все девичьи игры и шалости, теребили за
бороду,  целовали  и  проделывали  всякие дурачества, особенно когда старухи
уходили  после  обеда  отдохнуть.  С другими мужчинами не смели и сотой доли
того  сделать, а жениха даже побаивались, хотя на вид он и казался ласковее.
Все  чувствовали,  что жених только старается быть вежливым и что его совсем
не интересуют девичьи шутки и забавы.
     И  действительно,  Галактион  интересовался,  главным  образом, мужским
обществом.  И  тут  он  умел  себя  поставить и просто и солидно: старикам -
уважение,  а  с  другими на равной ноге. Всего лучше Галактион держал себя с
будущим  тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только
всего  одно  слово: "Выпьем!" Будущий зять оказывал старику внимание и делал
такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
     - Богоданный  тятенька,  вы  бы  на  террасе  посидели... Оно на свежем
воздухе приятнее.
     Такое  поведение,  конечно,  больше  всего нравилось Анфусе Гавриловне,
ужасно  стеснявшейся  сначала  перед  женихом  за  пьяного  мужа,  а  теперь
жених-то   в  одну  руку  с  ней  все  делал  и  даже  сам  укладывал  спать
окончательно  захмелевшего  тестя.  Другим  ужасом для Анфусы Гавриловны был
сын  Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет
на  день,  на  два.  Когда  он  показывался  где-нибудь  на  дворе,  девушки
сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
     Раз  все-таки  Лиодор неожиданно для всех прорвался в девичью и схватил
в   охапку  первую  попавшуюся  девушку.  Поднялся  отчаянный  визг,  и  все
бросились  врассыпную.  Но  на  выручку  явился  точно  из-под земли Емельян
Михеич.  Он молча взял за плечо Лиодора и так его повернул, что у того кости
затрещали, - у великого молчальника была железная сила.
     - Да  ты,  черт,  не очень того! - бормотал потерявшийся Лиодор. - Мы и
сами с усами. Мелкими можем расчет дать!
     Емельян  только  показал  глазами на окошко, а потом вытолкал Лиодора в
дверь.  Девушки  не  знали,  как и благодарить великодушного силача, который
опять молча улыбался.
     Появилась   в   малыгинском   доме   и   Евлампия   Харитоновна,   или,
по-домашнему,  "полуштофова  жена".  Прямой ссоры с зятем-немцем у Малыгиных
не  было,  но  и  родственной  близости  не  выходило.  Видались  больше  по
праздникам  да  на  именинах.  Евлампия  была  большая  модница  и  щеголяла
напропалую.  И  на  свадьбу  она явилась в таком платье, что все ахнули. Все
удивлялись  только  одному,  откуда  хитрый  немец  берет  деньги, чтобы так
наряжать   жену:  ни  торговли,  ни  службы,  ни  определенных  занятий,  ни
капитала,  а  живет  на  широкую  ногу.  Познакомившись  с женихом, Евлампия
сделала презрительное движение плечами и только заметила:
     - Не большого бобра убили, мамынька!
     - Какого   еще   тебе   жениха  нужно,  Евлампия?  -  обиделась  Анфуса
Гавриловна. - Все завидуют... Пожалуй, почище твоего-то немца будет.
     - Ну,  моего  немца  вы  оставьте,  мамынька. Вы ему теперь цены еще не
знаете.
     - То-то  он  что-то  уж  очень  скрывает  свою цену, - ядовито заметила
Анфуса Гавриловна. - Как будто и другие тоже ничего не замечают.
     Вечерком  заглянула  и  Татьяна  Харитоновна,  бывшая за Булыгиным. Она
урвалась  из  дому  тайком, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Серафимина
жениха.  Не  красно  жилось  Татьяне,  похудела  она, как щепка, под глазами
синие  круги.  Болело  о ней сердце у Анфусы Гавриловны, постоянно болело, а
помочь  было  нечем.  Такая уж неудача родилась. Она посмотрела на жениха из
другой  комнаты,  похвалила  и  незаметно  ушла  домой,  точно боялась своим
присутствием  нарушить  веселье  в  отцовском  доме.  Анфуса Гавриловна даже
всплакнула  потихоньку,  -  очень  уж жаль ей было Татьяны. Кажется, всех бы
дочерей  собрала под свое материнское крыло и никому не дала бы в обиду. Вот
и  Анны, писаревой жены, тоже нет на свадьбе, и мать не раз о ней вспомнила.
Так,  ни  за  грош  девку  загубили...  Отец  и  слышать  ничего  не хотел о
суслонском писаре.
     - Ну  что,  каков  жених?  -  спрашивала  Анфуса  Гавриловна,  провожая
Татьяну по черной лестнице.
     - Женихи-то  все  хороши,  мамынька,  -  уклончиво  ответила Татьяна. -
Ничего,  хороший.  Женихов-то,  как гусей, по осени считают. Что-то очень уж
ласковый. Я это так, к слову.
     - Не  буян  бы  да  не  пьяница,  Татьянушка! А наша Серафима прямо ума
решилась. Горит вся.
     - Дай бог, мамынька.
     - Ох,  Татьянушка,  болит  у  меня  сердце  за всех вас! Вот как болит!
Хотела  выписать Анну из Суслона, да отец сразу поднялся на дыбы: слышать не
хочет.
     В  Заполье  еще  сохранились  старинные  свадебные  обряды,  хотя они и
перемешались  с новыми модными обычаями. Колобовская свадьба благодаря спеху
прошла  кое-как  в этом отношении, и старухи, собравшиеся на свадьбу, сильно
пеняли  на старика Колобова. Куда ускорился старичонко, подумаешь, а дело не
таковское.  Блох  ловить  торопятся,  а  жену  берут  честь-честью.  Не было
настоящего  сватовства,  не  было  рукобитья,  а  прямо начали с девичников,
точно  на  пожар  погнали.  Опытные старушки ничего хорошего в этом спехе не
видели  и  сулили  молодым незадачу. Конечно, все это говорилось по углам, а
не  в  глаза  мужниной и жениной родне. Ломался старый вековой обычай, а это
не  к  добру.  Сам-то  Михей  Зотыч  небось  и  глаз  не казал на свадьбу, а
отсиживался  у  себя  на постоялом дворе да на берегу Ключевой. Все обсудили
старушки,  все  вызнали  и  по-своему рассудили дело: неправильная свадьба и
все равно проку не будет. Вон и жених уж сейчас туманный ходит.
     Веселилась  и  радовалась  одна невеста, Серафима Харитоновна. Очень уж
по  сердцу пришелся ей молодой жених, и она видела только его одного. Скорее
бы  только  все  кончилось...  С  нею  он был сдержанно-ласков, точно боялся
проявить  свою  жениховскую  любовь.  Только  раз  Галактион  Михеич  сказал
невесте:
     - Вы  доброю  волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста, не
обижайтесь на меня: может быть, у вас был кто-нибудь другой на примете?
     - Что  вы,  Галактион  Михеич,  - смущенно ответила невеста. - Никого у
меня  не  было  и  никого мне не нужно. Я вся тут. Сами видите, кого берете.
Как вы, а я всей душой...
     Галактиону  Михеичу  вдруг  сделалось  совестно,  потому  что он не мог
ответить  невесте  так  же  искренне  и  просто.  Собственно  невеста  ему и
нравилась,  ему хотелось иногда ее приласкать, сказать ласковое словечко, но
все  как-то  не  выходило, да и свадебные гости мешали. Жениху с невестой не
приходилось оставаться с глазу на глаз.
     Однажды вечером на девичнике, когда девушки запели старинную песню:

                Расступитеся, люди добрые,
                Дайте-ко мне путь-дороженьку,
                Что на все на четыре стороны!
                Мне идти к родному батюшке!.. -

у жениха вдруг упало сердце, точно  он  делал  что-то  нехорошее  и  кого-то
обманывал,  у  него  даже  мелькнула  мысль,  что ведь можно еще отказаться,
время  не  ушло, а впереди целая жизнь с нелюбимой женой. Но это было только
проявление  минутной  слабости.  Ничего  не  оставалось,  как идти до конца.
Взглянув  на  пригорюнившегося  брата Емельяна, Галактион понял, что они оба
охвачены  одним  сомнением,  оба  думали  одну думу и оба приходили к одному
заключению. Да, суженой-ряженой, видно, на коне не объедешь.


VIII

     На  свадьбе  Галактион  перезнакомился  со  всем  Запольем,  потому что
теперь  в  малыгинский  дом  валили  званый  и  незваный. Это тоже старинный
обычай,  и  чем больше гостей, тем больше почету невестину дому. Даже старые
недруги  могли приходить, и старое зло на время забывалось. Из приходивших в
малыгинский  дом большинство были купцы средней руки. Знать составляли такие
именитые  люди,  как  старик  Луковников и запольский богач Евграф Огибенин.
Огибенинский  купеческий  род  пользовался  громадною  популярностью во всем
округе,  центр  которого  составляло Заполье. Еще деды вели здесь торговлю и
завязывали  первые  узлы.  Нынешний Евграф Огибенин являлся последним словом
купеческого  прогресса,  потому  что  держал себя совсем на господскую ногу:
одевался  по  последней  моде,  волосы  стриг под гребенку, бороду брил, усы
завивал  и в довершение всего остался старым холостяком, чего не случалось в
купечестве, как стояло Заполье.
     - Пошел   род   на  перевод,  -  говорил  старик  Луковников,  особенно
недолюбливавший Евграфа.
     Другие   называли   Огибенина   просто   "Еграшкой   модником".  Анфуса
Гавриловна  была  взята  из  огибенинского  дома,  хотя  и состояла в нем на
положении  племянницы.  Поэтому  на  малыгинскую  свадьбу  Огибенин явился с
большим  апломбом, как один из ближайших родственников. Он относился ко всем
свысока,  как  к дикарям, и чувствовал себя на одной ноге только с Евлампией
Харитоновной.
     Из  всей  этой малыгинской родни и сборных гостей Галактиону ближе всех
пришелся  по душе будущий родственник, немец Штофф. Это был небольшого роста
господин,  немного  припадавший  на  левую  ногу.  Лицо  у немца было совсем
русское  и  даже обросло по-русски какою-то мочальною бороденкой. Знакомство
состоялось как-то сразу, и будущие зятья полюбились друг другу.
     - Я  здесь совсем чужой, - откровенно объяснял Штофф. - Да и вы тоже не
совсем  свой...  Впрочем,  ничего,  привыкнете со временем. Первое время мне
приходилось довольно-таки тяжеленько, а теперь ничего, обтерпелся.
     В  разговоре  немец  постоянно  улыбался  и  немного  подмигивал правым
глазом, точно этот глаз у него тоже прихрамывал, как левая нога.
     - И  знаете,  на  чем  я сошелся с ними? - объяснял он. - На водке... У
меня  счастливый желудок, а это здесь считается величайшим достоинством. Мне
это много помогло.
     Немец  жил в Заполье лет пять и знал всех наперечет, а также знал и все
торговые дела.
     - Зачем  вы  здесь  живете, Карл Карлыч? - спрашивал Галактион в том же
откровенном тоне, в каком начал немец.
     - Зачем?  -  удивился Штофф. - О, батенька, здесь можно сделать большие
дела!..  Да,  очень  большие!  Важно поймать момент... Все дело в этом. Край
благодатный,   и  кто  пользуется  его  богатствами?  Смешно  сказать...  Вы
посмотрите  на  них:  никто  дальше насиженного мелкого плутовства не пошел,
или  скромно  орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством. О,
здесь  можно  развернуться!..  Только  нужно  людей, надежных людей. Моя вся
беда в том, что я русский немец... да!
     Этим  Штофф  открывал  свои  карты, и Галактион понял, почему немец так
льнет  к  нему.  Лично  он  ему  очень нравится, как человек обстоятельный и
энергичный. Что же, в свое время хитрый русский немец мог пригодиться.
     Свадебное  дело  близко  шло к развязке. Гостей набиралось все больше и
больше.  Появились  какие-то  совсем неизвестные люди, которых знал по своим
степным  делам  один  Харитон Артемьич, но сейчас открещивался от них обеими
руками.  Это  были  купцы  из глухих пограничных степных городков. Народ все
рослый  и  совсем  дикий.  Из  них  запольские купцы признали только одного,
известного  степного  богатыря  Сашку Горохова, крестившегося четырехпудовою
гирей.  Этот  Сашка Горохов быстро сделался настоящим героем дня, потому что
никто  не  мог  его  перепить,  даже  немец Штофф. И вид у него был какой-то
несообразный,  как  у старинного бронзового памятника какому-нибудь герою, -
бычья   шея,  маленькая  голова,  невероятной  величины  руки  и  ноги.  Эту
фундаментальную   структуру   степного   богатыря   портила  только  сильная
сутуловатость.   К   довершению  курьеза  Сашка  говорил  какою-то  жалобною
тоненькою  фистулой  и  шепелявил,  как  младенец. Харитон Артемьич впился в
него,  как  клещ,  и  не  отходил.  Сам  уж  он  допился до того, что не мог
отличить  водки  от  воды,  чем  и  пользовались, а зато любовался подвигами
Сашки, получившего сразу кличку "луженого брюха".
     - Саша, выпей!
     Саша  молча  наливал  чайный  стакан  водки  и молча его выпивал, точно
выливал в какое-то подполье.
     - А еще можешь, Саша?
     - Могу-с, - слащаво пищал Саша и выпивал второй стакан.
     Около  этого  богатыря собиралась целая толпа поклонников, следивших за
каждым  его  движением, как следят все поклонники за своими любимцами. Разве
это  не  артист, который мог выпивать каждый день по четверти ведра водки? И
хоть  бы  пошатнулся.  Таким  образом,  Сашка  являлся  главным развлечением
мужской компании.
     Появились  и  другие  неизвестные  люди.  Их  привел  неизвестно откуда
Штофф.  Во-первых,  вихлястый  худой  немец  с  бритою  верхней  губой, - он
говорил   только   вопросами:  "Что  вы  думаете?  как  вы  сказали?"  Штофф
отрекомендовал  его  своим  самым  старым  другом,  который  попал в Заполье
случайно,  проездом  в  Сибирь.  Фамилия  нового  немца  была  Драке,  Федор
Федорыч.
     - О,  это  большой  человек!  -  по  секрету  сообщал  Штофф  жениху. -
Настоящий большой человек!
     А  большой немец как-то особенно глупо хлопал глазами, вытягивал тонкую
гусиную шею, сосал какие-то лепешки и спрашивал с удивлением:
     - Зачем  они  женятся?  Что?  Разве это необходимо для каждого русского
купца? А впрочем, может быть, я плохо понимаю по-русску?
     Не  получая  ответа  на  такие  вопросы,  немец  принимал  сонный вид и
начинал сосать свои лепешки.
     Этот   потешный   немец   сделался   жертвой   знаменитого  запольского
исправника  Полуянова,  только  что  вернувшегося  из  уезда.  Имя Полуянова
гремело  далеко  и  наводило панику своим зверством, особенно с купцами. Это
был   плечистый,   среднего  роста  мужчина,  с  каким-то  дубленым  загаром
энергичного  лица,  -  он  выбился  в  исправники  из  знаменитых  сибирских
фельдъегерей.  Ходил  Полуянов  всегда  в  военной  тужурке,  заложив руки в
карманы.  В  компании  он был милейшим человеком - забавник, балагур, питух,
песенник,  бабий  угодник,  -  на  все  руки.  Но стои