глазами, кусая губы.
     - Что  же  ты  молчишь?  - неожиданно накинулась на него Харитина. - Ты
мужчина... Наконец, ты не чужой человек. Ну, говори что-нибудь!
     - Что  же  я  тебе  скажу,  когда  ты  сама  кругом виновата. Вперед не
кокетничай. Веди себя серьезно.
     Этого  было  достаточно,  чтобы  Харитина вышла из себя и обрушилась на
него целым градом попреков.
     - И  это  ты  мне  говоришь,  Галактион?..  А кто сейчас дурака валял с
Бубнихой?..   Ведь   она  тебя  нарочно  затащила  в  клуб,  чтобы  показать
Мышникову, будто ты ухаживаешь за ней.
     Галактион ничего не понимал.
     - Да  что я с тобой буду делать? - взмолилась Харитина в отчаянии. - Да
ты  совсем  глуп...  ах,  как  ты глуп!.. Пашенька влюблена в Мышникова, как
кошка,  -  понимаешь?  А  он  ухаживает  за  мной,  -  понимаешь?  Вот она и
придумала  возбудить  в нем ревность: дескать, посмотри, как другие кавалеры
ухаживают за мной. Нет, ты глуп, Галактион, а я считала тебя умнее.
     - Каков уж есть. Знаю только одно, что мне здесь нечего делать.
     - Нет, постой!.. А как ты со мной поступил, а?
     - Никак я не поступал.
     - Не  ври...  Ведь  ты знаешь, что твоя жена меня выгнала вон из дому и
еще намекнула, за кого она меня считает.
     - При чем же я тут? Вы будете ссориться, а я отвечай.
     - Дурак!   Из-за   тебя  я  пострадала...  И  словечка  не  сказала,  а
повернулась  и  вышла.  Она  меня,  Симка,  ловко  отзолотила.  Откуда прыть
взялась  у  кислятины...  Если б ты был настоящий мужчина, так ты приехал бы
ко  мне  в  тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже
приготовилась  обморок  разыграть... Ну, это все пустяки, а вот ты дома себя
дурак  дураком  держишь.  Помирись  с  женой... Слышишь? А когда помиришься,
приезжай мне сказать.
     Галактион  поднялся  и  хотел уйти. Он разозлился на болтовню Харитины,
да  и  делать  ему  было  нечего.  Она  опять  удержала его, взяла за руку и
проговорила усталым голосом:
     - Проводи  меня  домой...  Все  равно  -  тебе зараз отвечать: в Кунаре
кутил, Бубниху привез в клуб, а из клуба увез Харитину.
     Одеваясь в передней, Харитина несколько раз повторяла:
     - А он мне будет мстить... да.


XI

     Каждому  человеку  присвоена  своя психология, и таковая была также и у
исправника  Полуянова.  Он  служил  давно  и,  что  называется,  набил руку.
Особенно  развернулся  он в Запольском уезде, где являлся грозой. Начальство
поощряло  эту  усердную  службу,  и  Полуянов  благоденствовал.  Получал  он
жалованья  что-то  около  трех тысяч, а проживал двенадцать. Все это знали и
смотрели  снисходительно,  потому  что  прямых  взяток  Полуянов  не брал, а
только  принимал  иногда  "благодарности".  С  женитьбой на Харитине расходы
возросли,  а  с  открытием  клуба  в Заполье тем более. Пришлось прибегать к
экстраординарным  мерам. Изобретательность Полуянова достигла своего апогея.
В  одной  деревне  он  увидел  лежавший в поле громадный валун, тысяч в пять
пудов,  и  объявил,  что  такую редкость необходимо отправить в Петербург на
обывательских   подводах.  Мужики  пришли  в  ужас  и  стали  откупаться  от
проклятой  редкости  гривенником  с  души. Это была настоящая дань. В другой
деревне  Полуянов  с  этою  же  целью  опечатал  целое  озеро,  то есть взял
веревку,  спустил один конец в воду, а другой припечатал к вбитому на берегу
колу.  Озеро  давало  мужикам  до  десяти тысяч рублей дохода ежегодно, и за
распечатание  Полуянов  стал  получать  половину.  Обложены  были  данью все
деревенские   торжки,   натуральная   повинность   по   исправлению  тракта,
винокуренные  заводы, мельницы и всякое проявление пытливого промышленного и
торгового  духа.  Но  особенно  налег  Полуянов  на мертвые тела. Убитый или
скоропостижно  умерший  являлся  настоящим кладом. Исправник морил мужиков в
качестве  понятых и, приняв мзду, вез тело в следующий пункт, чтобы получить
и  здесь откуп. Одно такое мертвое тело он возил чуть не по всему уезду и по
пути  завез  на  мельницу  к  Ермилычу,  а  когда  Ермилыч  откупился,  тело
очутилось на погребе попа Макара.
     В  течение  целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук
вполне  благополучно,  а  робкие  проявления протеста заканчивались тем, что
жалобщики  и  обиженные  должны были выкупать свою строптивость новою данью.
Одним  словом,  все  привыкли  к художествам Полуянова, считая их неизбежным
злом,  как  градобитие,  а  сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму
еще  больше.  Но  с  последним  казусом вышла большая заминка. Нужно же было
сибирскому исправнику наскочить на упрямого сибирского попа.
     В  одно  прекрасное утро была запряжена заслуженная кобыла, и поп Макар
покатил  в Заполье. Здесь он прежде всего толкнулся к соборному протопопу, с
которым   вместе  учился  в  семинарии,  и  по  пунктам  изложил  нанесенную
Полуяновым обиду.
     - Да,  казус, - глубокомысленно согласился протопоп. - Не благопотребно
для твоего сана, а, между прочим, того...
     - А я, во-первых, буду жаловаться.
     - Смотри,  отец,  чтобы  хуже  не  вышло.  Иные  нецыи  пробовали прати
противу  рожна  и  должны  были  заплатить  сугубую  мзду за свою излишнюю и
неблаговременную строптивость.
     - Во-вторых,  я  никого  не  боюсь, - смело заявлял суслонский поп. - Я
буду обличать нового Ахава...
     - А может быть, возможно все кончить по соглашению?
     В  этих  видах  поп  Макар  отправился  к  старому  Луковникову,  как к
человеку   почтенному   и   облеченному   властью.  Тарас  Семеныч  выслушал
деревенского попа, покачал головой и заявил:
     - Я тут ничего не могу сделать, отец Макар.
     - Да  вы  поговорите  с  Ахавом,  Тарас  Семеныч.  Может  быть,  он вас
выслушает.
     - Попробую.
     Эта проба привела только к тому, что Полуянов страшно вспылил.
     - Да я этого попишку самого... Да я его в порошок изотру!
     - Вам  ближе  знать,  Илья  Фирсыч, - политично заметил Луковников. - Я
для вашей же пользы говорю... Неровен час, все может быть.
     - Ученого  учить  -  только  портить,  -  с гордостью ответил Полуянов,
окончательно  озлившийся  на  дерзкого  суслонского  попа.  - Весь уезд могу
одним узлом завязать и отвечать не буду.
     Как  это  ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он
принимал  благодарности,  а  что  было  бы,  если  б он все правонарушения и
казусы  выводил  на  свежую  воду?  Ведь за каждым что-нибудь было, а он все
прикрывал  и не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку,
которая  лежит  у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это
работа  Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни
папы, ни мамы не скажут.
     Полный  сознания  своей  правоты, Полуянов и в ус себе не дул. Такие ли
дела  сходили  с  рук!  Он  приберегал  теперь  Малыгиных  и  Булыгиных, как
постоянную  доходную  статью.  Потом  голова  его  была  занята  неотступною
мыслью,  как  обработать  Шахму:  татарин  богатый  и до сих пор отделывался
грошами.   У   Полуянова   явилась   смелая   мысль  пристегнуть  к  делу  о
скоропостижной  девке вот этого миллионера-татарина, который кутил с Штоффом
в  Кунаре.  Оставалось  восстановить только факт, что он кутал именно с этой
девкой.  Требовалась тонкая работа. Кстати, эта скоропостижная девка была та
самая   красавица   Матрена,  которая  обнимала  Галактиона.  Убитую  хитрые
двоеданы увезли в другой конец уезда и подбросили к православной деревне.
     "Только  бы  подтянуть  к  этому  делу  Шахму, - мечтал Полуянов, хмуря
глаза, - растерзали бы мы его на части".
     С  этой  целью  Полуянов  несколько раз ездил в Кунару, жестоко кутил и
наводил  справки  под  рукой.  Его  бесило  главным  образом  то, что в этой
истории   замешался   проклятый   немец   Штофф,  который,  в  случае  чего,
вывернется,  как  уж.  Вся  эта  сложная  комбинация  поглощала  теперь  все
внимание  Полуянова, и он плевать хотел на какого-то несчастного попа. А тут
еще  деньги  нужны.  Проигравшись  как-то  в клубе в пух и прах, Полуянов на
другой  день  с  похмелья  отправился  к Шахме и без предисловий заявил свои
подозрения. Богач-татарин струсил сразу.
     - Да,  жаль,  -  повторил  Полуянов.  -  Может быть, ты и не виноват, а
затаскают по судам, посадят в тюрьму.
     Шахма расступился и отвалил исправнику сразу пять тысяч.
     - Одна рука давал, другая не знал, - говорил он.
     - Хорошо, хорошо. Увидим.
     Разлакомившись  легкой  добычей,  Полуянов  захотел  проделать такую же
штуку  с  Малыгиными  и  Булыгиными.  Но  здесь  получилась большая ошибка в
расчете.   Харитон   Артемьич   даже   обрадовался,  когда  Полуянов  заявил
подозрение на Лиодора.
     - Он,  непременно  он,  Лиодорка,  убил... Хоть сейчас присягу приму. В
ножки  поклонюсь,  ежели ты его куда-нибудь в каторгу определишь. Туда ему и
дорога.
     - Позвольте,  как  же  вы  так  говорите, Харитон Артемьич? Ведь он вам
все-таки родной сын.
     - На свои деньги веревку куплю, только пусть повесится!..
     Тесть  и  зять  совершенно  забыли,  что они родные. Когда Полуянов для
ускорения  переговоров  уже  назначил  сумму благодарности, Харитон Артемьич
опомнился.
     - Постой,  голова...  Да  ты  куда  пришел-то? Ведь я тебе родной тесть
прихожусь?.. Есть на тебе крест-то?
     - По поговорке: хлебцем вместе, а табачком врозь.
     Увлеченный   своими   планами,   Полуянов   совершенно  забыл  о  своих
родственных  отношениях  к Малыгиным и Булыгиным, почесал в затылке и только
плюнул.  Как это раньше он не сообразил?.. Да, бывают удивительные случаи, а
все  проклятое  похмелье.  Просто  какой-то  анекдот. Для восстановления сил
тесть и зять напились вместе.
     - Вот  тебе  и  зять!  - удивлялся Харитон Артемьич. - У меня все зятья
такие:  большая  родня - троюродное наплевать. Ты уж лучше к Булыгиным-то не
ходи, только себя осрамишь.
     - Что  поделаешь?  Забыл,  -  каялся  Полуянов.  -  Ну,  молите бога за
Харитину,  а  то  ободрал бы я вас всех, как липку. Даже вот бы как ободрал,
что и кожу бы с себя сняли.
     Хотя  Харитон Артемьич и предупредил зятя относительно Булыгиных, а сам
не  утерпел и под пьяную руку все разболтал в клубе. Очень уж ловкий анекдот
выходил.  Это  происшествие  облетело  целый  город,  как  молния.  Очень уж
постарался  Илья  Фирсыч.  Купцы  хохотали доупаду. А тут еще суслонский поп
ходит  по  гостиному  двору  и  рассказывает, как Полуянов морозит у него на
погребе скоропостижное девичье тело.
     Странно,  что  все  эти  переговоры  и  пересуды  не доходили только до
самого  Полуянова.  Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную
игру  в  клубе.  На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в
двух  комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и
метал.  Понтировали  Стабровский,  Ечкин,  Огибенин и Шахма. В числе публики
находились  Мышников и доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал
куши один за другим.
     - Вам   сегодня   везет,   как   висельнику,  -  заметил  разозлившийся
Стабровский.
     Именно в этот момент Полуянова вызвали.
     - А,  черт,  умереть  спокойно  не  дадут! - ругался он. - Скажи, чтобы
подождали!
     Лакей ушел и вернулся.
     - Ваше высокоблагородие, Илья Фирсыч, приказано.
     - Что-о?
     - От следователя.
     Произошел  небывалый  в  стенах  клуба скандал. Полуянов был взят прямо
из-за карточного стола и арестован. Ему не позволили даже заехать домой.
     Следователь  Куковин был очень непредставительный мужчина, обремененный
многочисленным  семейством  и  живший  отшельником.  Он,  кажется, ничего не
знал, кроме своих дел.
     - Я  считаю  необходимым  подвергнуть  вас аресту, господин Полуянов, -
сонно заявил следователь, потягиваясь в кресле.
     - Вы не имеете права.
     - Позвольте  мне  самому  знать  мои права... А вас я вызову, когда это
будет нужно.
     И  только  всего.  Полуянов  совершенно  растерялся и сразу упал духом.
Сколько  тысяч  людей он заключал в скверный запольский острог, а теперь вот
приходится  самому.  Когда  он  остался  один  в  камере, - ему предоставили
льготу занять отдельную камеру, - то не выдержал и заплакал.
     - За  что?  О  господи,  за что?.. Ах, все это проклятый суслонский поп
наделал!..   Только  бы  мне  освободиться  отсюда,  уж  я  бы  задал  перцу
проклятому попу!
     Когда  на  другой  день приехал к Харитине встревоженный Галактион, она
встретила его довольно равнодушно и лениво проговорила:
     - Этого нужно было ожидать... Ах, мне решительно все равно!
     - Скверная штука может быть... Ссыпка на поселение в лучшем случае.
     Харитина что-то соображала про себя, а потом оживленно проговорила:
     - Ведь   я   говорила,   что  Мышников  будет  мстить.  Это  он  научил
суслонского  попа...  Ах,  какой  противный человек, а еще уверял, что любит
меня!
     Легкомыслие  Харитины, как к нему Галактион ни привык, все-таки изумило
его.  Она  или  ребенок,  или  безвозвратно  погибшая  женщина. Его начинало
коробить.
     - Послушай,  Харитина, поговорим серьезно... Ведь надо чем-нибудь жить.
Есть у вас что-нибудь про черный день?
     - Муж говорил, что, когда умрет, я буду получать пенсию.
     - И  только? Теперь нечего и думать о пенсии. Ну, значит, тебе придется
идти к отцу.
     - Благодарю  покорно...  Никогда!  Я  лучше  на  содержание к Мышникову
пойду.
     - Перестань  болтать  глупости.  Нужно  обсудить  дело  серьезно... Да,
серьезно.
     - Что  тут  обсуждать,  когда я все равно ничего не понимаю? Такую дуру
вырастили  тятенька  с  маменькой...  А  знаешь  что? Я проживу не хуже, чем
теперь...  да.  Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это
уж не Мышников сделает, нет... А знаешь, кто?
     - Ничего я не знаю.
     - Ступай и посмотри в зеркало.
     Харитина  засмеялась  и  выбежала из комнаты, а Галактион действительно
подошел  к  зеркалу  и  долго  смотрел  в  него.  Его  лицо тоже искривилось
улыбкой, - он вспомнил про детей.
     "Нет,  никогда  этому  не  бывать,  Харитина  Харитоновна!" - сказал он
самому себе, повернулся и вышел.
     На  лестнице  он  встретил  полицию,  явившуюся  опечатывать  имущество
Полуянова.


XII

     Арест  Полуянова  и следствие по этому делу заняли все внимание Заполья
и  всего  Запольского  уезда.  Ничего подобного еще не случалось до сих пор.
Выплыла  целая  серия  мелких  плутней,  подлогов,  вымогательств, всяческих
правонарушений  и  побоев  без  конца.  Появилась  даже  в столичных газетах
длинная  корреспонденция  о деле Полуянова, причем неизвестный корреспондент
намекал,  что  это дело служит только к целому ряду других, которые Полуянов
покрывал  "из  благодарности".  Между  прочим,  был  намек  и  на бубновский
конкурс.   Эта   корреспонденция   была  ударом  грома.  Все  переполошились
окончательно.  Главное,  кто  мог  написать  все  это?  Где корреспондент? А
несомненно   должен   быть,   и  несомненно  -  свой  человек,  знавший  всю
подноготную Заполья.
     - Это  он  только сначала о Полуянове, а потом и до других доберется, -
толковали  купцы.  -  Что  же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому
дела  до нас не было... Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента
до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
     Явилось  предположение,  что  писал  кто-нибудь  "из  поляков"  или "из
жидов",  - народ известный. От полуяновского-то дела никому не поздоровится,
ежели начнут делать переборку.
     Бубновский конкурс встревожил больше всех Галактиона.
     - Э,  вздор!  -  успокаивал  Штофф.  -  Черт  дернул Илюшку связаться с
попом.  Вот  теперь  и  расхлебывай...  Слышал,  Шахма-то  как  отличился  у
следователя?  Все  начистоту  ляпнул.  Ведь  все равно не получит своих пять
тысяч, толстый дурак... Ну, и молчал бы, а то только самого себя осрамил.
     Галактион  понимал  только  одно,  что не сегодня-завтра все конкурсные
плутни   выплывут   на   свежую   воду   и   что   нужно   убираться  отсюда
подобру-поздорову.  Штоффу он начинал не доверять. Очень уж хитер немец. Вот
только  бы  банк поскорее открыли. Хлопоты по утверждению банковского устава
вел в Петербурге Ечкин и писал, что все идет отлично.
     Несколько   раз   Галактион   хотел  отказаться  от  конкурса,  но  все
откладывал,  - и жить чем-нибудь нужно, и другие члены конкурса рассердятся.
Вообще,  как  ни  кинь  - все клин. У Бубновых теперь Галактион бывал совсем
редко, и Прасковья Ивановна сердилась на него.
     - Впрочем,  вам теперь много хлопот с Харитиной, - язвила она с женскою
жестокостью. - У нее только и осталось, что дала ей природа.
     - Прасковья   Ивановна,  вы  забываете,  что  Харитина  -  моя  близкая
родственница и что она сейчас в таком положении...
     - Да?  Скажите,  пожалуйста,  а  я  и  не  подозревала, что она в таком
положении... Значит, вам предстоят новые хлопоты.
     Ей  нравилось  сердить  Галактиона,  и  эта  игра  увлекала  ее.  Очень
красиво,  когда  настоящий  мужчина  сердится,  -  так бы, кажется, в мелкие
крошки  расшиб,  а  только вот по закону этого не полагается. Раз, увлекшись
этою игрой, Прасковья Ивановна даже испугалась.
     - Да  вы  меня  и  в самом деле ударите, - говорила она, отодвигая свое
кресло. - Слава богу, что я не ваша жена.
     Галактион  был  бледен и смотрел на нее остановившимися глазами, тяжело
переводя  дух.  "Ах,  какой он милый! - восхищалась Прасковья Ивановна, сама
деспот в душе. - Это какой-то тигр, а не мужчина!"
     Поведение  Прасковьи  Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем
более  что  ему  решительно было не до любовных утех. Достаточно было одного
домашнего  ада,  а  тут  еще  приходится заботиться о сумасбродной Харитине.
Она,  например, ни за что не хотела выезжать из своей квартиры, где все было
описано, кроме ее приданого.
     - Буду здесь жить, и конец! - повторяла она. - Пусть и меня описывают!
     Она  дошла  до  того,  что принялась тосковать о муже и даже плакала. И
добрый-то  он,  и  любил  ее,  и  напрасно  за  других  страдает. Галактиону
приходилось   теперь   частенько  ездить  с  ней  в  острог  на  свидания  с
Полуяновым,  и он поневоле делался свидетелем самых нежных супружеских сцен,
причем Полуянов плакал, как ребенок.
     - Он  из-за  меня страдает, - повторяла Харитина. - Из-за меня Мышников
подвел его.
     Полуянов  в  какой-нибудь  месяц страшно изменился, начиная с того, что
уже  по  необходимости  не  мог  ничего  пить. С лица спал пьяный опух, и он
казался  старше на целых десять лет. Но всего удивительнее было его душевное
настроение,  складывавшееся  из  двух  неравных  частей:  с  одной стороны -
какое-то  детское  отчаяние,  сопровождавшееся слезами, а с другой - моменты
сумасшедшей ярости.
     - Ведь  я  младенец  сравнительно  с  другими,  - уверял он Галактиона,
колотя  себя  в  грудь.  -  Ну,  брал... ну, что же из этого? Ведь по грошам
брал,  и  даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если
б  я  только  мог  рассказать  все!..  И все они правы, а я вот сижу. Да это
что...  Моя  песня спета. Будет, поцарствовал. Одного бы только желал, чтобы
меня  выпустили  на  свободу всего на одну неделю: первым делом убил бы попа
Макара, а вторым - Мышникова. Рядом бы и положил обоих.
     Странно,   что  первый  об  утверждении  устава  нового  банка  сообщил
Галактиону в остроге Полуянов и тут же предупредил:
     - Ну,  я  скажу  тебе, голубчик, по секрету, ты далеко пойдешь... Очень
далеко.  Теперь  ваше  время...  да.  Только помни старого сибирского волка,
исправника  Полуянова:  такова  бывает  превратность судьбы. Был человек - и
нет человека.
     Эта   новость  была  отпразднована  у  Стабровского  на  широкую  ногу.
Галактион  еще  в  первый  раз  принимал  участие  в тако