а   в  другой  жила  дочь  Устинька  с  старухой  нянькой.  Даже  на
неприхотливый  взгляд  Михея  Зотыча  горницы были малы для такого человека,
как Тарас Семеныч.
     - Ты  ведь  нынче  в  больших  тысячах, - заговорил гость после длинной
паузы. - Надо бы наверх перебраться.
     - Ладно  и здесь, Михей Зотыч. Как-то обжился, а там пусто, наверху-то.
Вот, когда гости наберутся, так наверх зову.
     - Другие-то  вон  как  у вас поживают в Заполье. Недалеко ходить, взять
хоть того же Харитона Артемьича. Одним словом, светленько живут.
     - Другие  и пусть живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и
моих  маленьких  горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют...
Много  у  нас  в Заполье этих других-то развелось. Модники... Смотреть-то на
них  тошно, Михей Зотыч. А все через баб... Испотачили бабешек, вот и мутят:
подавай им все по-модному.
     - Денежки у вас дикие, вот они петухами и поют.
     - Есть  и  такой  грех.  Не  пожалуемся  на  дела, нечего бога гневить.
Взысканы  через  число...  Только  опять и то сказать, купца к купцу тоже не
применишь.  Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся
теперь  разный  мусор.  Взять вот хоть этих степняков, - все они с бору да с
сосенки  набрались.  Один  приказчиком был, хозяина обворовал и на воровские
деньги в люди вышел.
     - Это ты насчет Малыгина?
     - Не  один он такой-то... Другие в орде темным делом капитал приобрели,
как  Харитошка  Булыгин.  Известное дело, как там капиталы наживают. Недаром
говорится:  орда  слепая.  Какими  деньгами  рассчитываются  в орде? Ордынец
возьмет бумажку, посмотрит и просит дать другую, чтобы "тавро поятнее".
     - Фальшивой работы бумажки?
     - И  своей  фальшивой  и  привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один
такой-то  хахаль, предлагал купить по триста рублей тысячу. "У вас, говорит,
уйдут  в степь за настоящие"... Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю,
к  степнякам,  а  мы  этим  самым  товаром не торгуем... Есть, конечно, и из
мучников  всякие. А только деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего
же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
     - Ох,  пью,  миленький... И грешно, а пью. Великий соблазн, а пью... По
нашей-то вере это даже вот как нехорошо.
     - Пустяки  это все... Чай - злак божий и создан он на потребу человеку.
А  потом,  не  сквернит человека входящее во уста, а исходящее из уст... Эй,
Матрена!
     В  дверях  показалась  старуха  няня, из-за которой выглядывала детская
русая головка.
     - Наставь-ка  нам  самоварчик,  честная  мать.  Гость  у  меня... А ты,
Устюша, иди сюда. Да не бойся, глупая.
     Старик  должен  был  сам  подойти  к девочке и вывел ее за руку. Устюше
было  всего  восемь  лет. Это была прехорошенькая девочка с русыми волосами,
голубыми  глазками  и  пухлым  розовым  ротиком.  Простое  ситцевое  розовое
платьице  делало  ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился
весь  вид,  когда он заговорил с дочерью, - и лицо сделалось такое доброе, и
голос ласковый.
     - Да  ты  не  бойся,  Устюша,  -  уговаривал  он  дичившуюся  маленькую
хозяйку.  -  Михей Зотыч, вот и моя хозяйка. Прошу любить да жаловать... Вот
ты  не  дождался  нас,  а  то  мы бы как раз твоему Галактиону в самую пору.
Любишь чужого дедушку, Устюша?
     - Не-е-т, - недоверчиво протянула девочка. - Он беззубый.
     - Ну, это пустяки: мы ему зубы молодые вставим.
     - А  я  тебе  гостинца привезу в другой раз, - пробовал задобрить гость
упрямившуюся маленькую хозяйку. - Любишь пряники?
     - Подымай  выше,  - засмеялся счастливый отец. - Нам пряники нипочем, а
подавай фрукты.
     - Набалуешь дочь, Тарас Семеныч.
     - Пока  мала,  и  пусть  побалуется,  а  когда  в  разум  войдет,  мы и
строгость  покажем.  Одна  ведь  она  у  меня, как перст... Только и свету в
окне.
     Колобов   совсем   отвык   от  маленьких  детей  и  не  знал,  как  ему
разговаривать  с  Устюшей.  Впрочем,  девочка  недолго  оставалась  у отца и
убежала в кухню к няне.
     - Вот  ращу  дочь,  а  у  самого кошки на душе скребут, - заметил Тарас
Семеныч,  провожая  глазами убегавшую девочку. - Сам-то стар становлюсь, а с
кем  она  жить-то  будет?..  Вот  нынче какой народ пошел: козырь на козыре.
Конечно,  капитал  будет,  а  только деньгами зятя не купишь, и через золото
большие слезы льются.
     За  самоваром  старики  разговорились. Михей Зотыч снял свою сермяжку и
остался в одной синей рубахе.
     - Ты  это  что  добрых-то  людей  пугаешь?  -  еще  раз удивился хозяин
улыбаясь. - Бродяга не бродяга, а около этого.
     - Да  так  нужно  было,  Тарас  Семеныч...  Ведь  я не одну невесту для
Галактиона смотреть пришел, а и себя не забыл. Тоже жениться хочу.
     - Хорош жених!
     - А  то как же... И невесту уж высмотрел. Хорошая невеста, а женихов не
было. Ну, вот я и пришел... На вашей Ключевой женюсь.
     - Н-но-о?
     - Верно  тебе  говорю...  Заводы бросаю и всю семью вывожу на Ключевую.
Всем  работы хватит... И местечко приглядел, повыше Суслона, где малыгинский
зять писарит. Ах, хорошо местечко!.. Ужо меленку поставлю.
     - А свою бросаешь?
     - Жаль,  а  приходится  бросать.  Тоже  ведь  на  Ключевой  стоит. Своя
река-то...  Ну,  пока  мы  к  заводам  обязанные  были,  так оно некуда было
деться,  а теперь совсем другое. О сынах надо позаботиться... Дела там мало,
в  горах.  Много  ли  там  хлеба  сеют,  а  здесь  у вас приволье. Вот я всю
Ключевую  наскрось  и  прошел...  Не река, а угодница. Два города стоят, три
завода,  а  сколько  фабрик,  заимок,  мельниц  - и не пересчитаешь... Иду и
дивлюсь.  Верст с триста прошел, а все в виду селенья. Другой такой реки и в
Расее с огнем не сыщешь. Ах, хороша речка!
     - Большую мельницу-то думаешь строить?
     - А   уж  это  как  бог  приведет...  Вот  еще  как  мои-то  помощники.
Емельян-то,  значит,  большак, из воли не выходит, а на Галактиона как будто
и не надеюсь. Мудреный он у меня.
     - Знаю, знаю, что любимый сын... Сам виноват, что набаловал.
     - Нет,  не то... Особенный он, умственный. Всякое дело рассудит... А то
упрется на чем, так точно на пень наехал.
     - Постой,  Михей  Зотыч,  а  ведь  ты неправильно говоришь: наклался ты
сына  середняка  женить, а как же большак-то неженатый останется? Не порядок
это.
     Гость немного замялся и только потом объяснил:
     - Особенное  тут  дело  выходит,  Тарас  Семеныч.  Да...  Не  спросился
Емельян-то,  видно,  родителя. Грех тут большой вышел... Там еще, на заводе,
познакомился  он  с одною девицей... Ну, а она не нашей веры, и жениться ему
нельзя,  потому как или ему в православные идти, или ей в девках сидеть. Так
это самое дело и затянулось: ни взад ни вперед.
     - И хорошая девушка?
     - Ему, значит, хороша, а я не видал.
     Луковников  был  православный,  хотя  и  дружил  по  торговым  делам со
староверами.  Этот  случай  его  возмутил,  и  он  откровенно  высказал свое
мнение,  именно,  что  ничего  Емельяну  не  остается,  как  только  принять
православие.
     - Ведь  вот  вы все такие, - карал он гостя. - Послушать, так все у вас
как  по-писаному,  как  следует  быть...  Ведь  вот  сидим вместе, пьем чай,
разговариваем,  а  не  съели  друг  друга.  И  дела раньше делали... Чего же
Емельяну  поперек  дороги  вставать?  Православной-то  уж ходу никуда нет...
Ежели уж такое дело случилось, так надо по человечеству рассудить.
     - И  то  я  их  жалею,  про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не
маленький...  Ну,  вижу,  помутился  он,  тоскует... Ну, я ему раз и говорю:
"Емельян,  когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю". Так и
сказал. А при себе не могу дозволить.
     Хозяин  только  развел  руками. Вот тут и толкуй с упрямым старичонкой.
Не  угодно  ли  дожидаться,  когда  он умрет, а Емельяну уж под сорок. Скоро
седой волос прошибет.
     - Однако  я  у  тебя  закалякался, - объявил гость, поднимаясь. - Мне и
спать пора... Я ведь, как воробей, поднимаюсь вместе с зарей.
     - Да где ты остановился-то, Михей Зотыч?
     - А  сам  еще  не знаю где, миленький. Где бог приведет... На постоялый
двор куда-нибудь заверну.
     - Оставайся у меня. Место найдем.
     - Место-то  найдется,  да  я  не  люблю  себя  стеснять...  А там я сам
большой, сам маленький, и никому до меня дела нет.
     - Ну, с тобой каши не сваришь. Заходи как-нибудь.
     Уходя  от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а
главного-то  он все-таки не сказал. Что болтать прежде времени? Он шел опять
по  Хлебной  улице  и думал о том, как здесь все переменится через несколько
лет и что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.


VI

     Старик  Колобов  зажился  в  Заполье.  Он  точно  обыскивал весь город.
Все-то  ему  нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала
все  дивились  чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а
еще  больше  нравилась  река  Ключевая. По утрам он почти каждый день уходил
купаться,  а  потом  садился  на  бережок  и  проводил целые часы в каком-то
созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
     - А  вы  неладно  с  городом-то устроились, - говорил Колобов мучникам,
жарившим в шашки у своих лавок. - Ох, неладно!
     - А чем мы провинились, дедко?
     - Да  так...  Грешным  делом, огонек пыхнет, вы за водой, да в болоте и
завязнете. Верно говорю... Не беду накликаю, а к примеру.
     Все  соглашались  с  ним,  но никто не хотел ничего делать. Слава богу,
отцы  и  деды  жили,  чего  же  им  иначить? Конечно, подъезд к реке надо бы
вымостить, это уж верно, - ну, да как-нибудь...
     Колобов  поджидал  сыновей,  уезжавших  по  делам на заводы. Они должны
были  вернуться  давно, да что-то замешкались. Старику пришлось проболтаться
в  Заполье  целых  две  недели,  пока  они вернулись. Приехали двое старших,
Емельян  и  Галактион. Они одевались уже по-новому, в пиджаки и сюртуки, как
следует  быть  новым людям. Емельяну уже было под сорок, и на макушке у него
просвечивала   порядочная   лысина.  Это  был  молчаливый  человек,  занятый
какими-то  своими  мыслями.  Много-много,  если взглянет на кого, а то и так
сойдет.  Окладистая  русая борода и строгие серые глаза придавали ему вообще
довольно  суровый вид. Галактион был моложе на целых пятнадцать лет. Это был
высокий  статный  молодец  с  типичным  русским  лицом, только что опушенным
небольшою  бородкой.  Ласковые  темные  глаза постоянно улыбались. У старика
Колобова  все  надежды  заключались  в  Галактионе, - очень уж умный паренек
издался.  За  что ни возьмется, всякая работа горит в руках. Он и механик, и
мельник, и бухгалтер, и все, что хочешь. Никакое дело от рук не отобьется.
     - Высмотрел  я  место  себе под мельницу, - объяснял старик сыновьям. -
Всю Ключевую прошел - лучше не сыскать. Под Суслоном, где Прорыв.
     - Что  же, будем строиться, - согласился Галактион. - Мы проезжали мимо
Суслона.  Место подходящее... А только я бы лучше на устье Ключевой поставил
мельницу.
     - Далеконько  отбилось устье-то, почитай в самой орде, - сказал старик,
- а Суслон в самом горле... Кругом, как полная чаша.
     Пораздумавшись,  старик решил, что нужно съездить на устье Ключевой, до
которого от Заполья не больше верст шестидесяти.
     - Посмотрим,  -  бормотал он, поглядывая на Галактиона. - Только ведь в
устье-то  вода  будет  по  весне долить. Сила не возьмет... Одна другую реки
будут подпирать.
     Емельян,  по обыкновению, молчал, точно его кто на ключ запер. Ему было
все  равно:  Суслон так Суслон, а хорошо и на устье. Вот Галактион другое, -
у того что-то было на уме, хотя старик и не выпытывал прежде времени.
     Поездка  на  устье  Ключевой  являлась  одной прогулкой, - так было все
хорошо  кругом.  Сначала  старик не соглашался ехать на лошадях и непременно
хотел  идти  пешком,  но  Галактион  его  уломал.  Дорога шла правым степным
берегом,  где  зеленым ковром расстилались поемные луга, а за ним разлеглась
уже  степь,  запаханная  только  наполовину.  И селитьба здесь пошла редкая.
Похаять  места, конечно, нельзя, а все-таки не то, что под Суслоном. Быстрою
сибирскою  ездой  шестьдесят  верст  сделали  в пять часов: выехали пораньше
утром, а к десяти часам были уже на месте.
     - Вот  это  так  место!  - проговорил Галактион, когда дорожный коробок
остановился на мысу.
     Действительно,  картина была замечательная. Глубокий Тобол шел по степи
"в  трубе",  точно  в  нарочно  прорытой  канаве.  Ключевая  впадала с левой
стороны,  огибая  отлогий  мыс, известный под названием Городища, потому что
на  нем  еще  сохранились следы старых земляных валов и глубоких рвов. Место
слияния  двух  рек образовало громадное плесо, в котором вода сейчас стояла,
как  зеркало.  Михей Зотыч долго ходил по берегу, присматривая открывавшуюся
даль  из-под  руки.  Он  что-то  бормотал  себе  под  нос, крутил головой и,
наконец, вырешил все дело:
     - Какое  же это место? Тут надо какую плотину - страшно вымолвить... Да
и весной вода вон куда поднимается.
     Он  показал  размывы  берега,  где черта водяного весеннего уровня была
налицо.
     - Тут  надо  каменную  плотину  налаживать,  да  и ту прорвет, - ворчал
старик, тыкая своею черемуховою палкой в водороины.
     - А  я  бы так не ушел отсюда, - думал вслух Галактион, любуясь местом.
- Ведь что только можно здесь сделать, родитель!
     - Ну-ка, што? - поддразнил старик.
     - Пароходную  пристань  вот  тут,  а  повыше  буян  для  склада  всяких
товаров... Вот что!
     - А пароходы где?
     - За  пароходом  дело не встанет... По другим-то местам везде пароходы,
а  мы  все гужом волокем. Отсюда во все стороны дорога: под Семипалатинск, в
степь, на Обь к рыбным промыслам... Работы хватит.
     Галактион  даже  закрыл  глаза,  рисуя себе заманчивую картину будущего
пароходства.  Михей  Зотыч  понял, куда гнул любимый сын, и нахмурился. Не о
пустяках  надо было сейчас думать, а у него вон что на уме: пароходы... Тоже
придумает.
     - Ну,  уж  ты  сам  езди  на  своих  пароходах, - ворчал он, размахивая
палкой, - а мы на берегу посидим.
     - Одно другому не мешает, родитель.
     - А   вот   и  мешает!  За  двумя  зайцами  погонишься,  ни  одного  не
поймаешь...  Надо  выкинуть  дурь-то  из  головы.  Я  вот  покажу тебе такой
пароход...
     Повернувшись к Галактиону, старик неожиданно проговорил:
     - Я   тебе  невесту  высватал,  дураку,  а  у  тебя  пароходы  на  уме.
Благодарить будешь.
     Галактион  ничего  не  ответил отцу, а только опустил глаза. Он даже не
спросил,  кто  невеста.  Это  последнее окончательно возмутило старика, и он
накинулся на своего любимца с неожиданною яростью:
     - Да  ты  што  молчишь-то,  пень  березовый?..  Я  для  него  убиваюсь,
хлопочу, а он хоть бы словечко.
     - Что  же  мне  говорить?  -  замялся  Галактион.  - Из твоей воли я не
выхожу. Не перечу... Ну, высватал, значит так тому делу и быть.
     - А  для  кого  я  хлопотал-то,  дерево ты стоеросовое?.. Ты что должен
сделать,  идол  каменный?  В  ноги  мне  должен кланяться, потому как я тебе
судьбу  устраиваю.  Ты  вот  считаешь  себя  умником,  а  для  меня ты вроде
дурака...  Да. Ты бы хоть спросил, какая невеста-то?.. Ах, бесчувственный ты
истукан!
     - Знаю,   какая-такая   невеста,  -  уже  спокойно  ответил  Галактион,
поднимая  глаза на отца. - Что же, девушка хорошая... Немножко в годках, ну,
да это ничего.
     - Ну, а еще-то што? Ну, договаривай.
     - А  еще  то,  родитель, что ту же бы девушку взять да самому, так оно,
пожалуй,  и  лучше  бы  было.  Это  я  так,  к  слову...  А  вообще Серафима
Харитоновна девица вполне правильная.
     - Вот  как  ты  со  мной  разговариваешь,  Галактион!  Над родным отцом
выкомуриваешь!.. Хорошо, я тогда с тобой иначе буду говорить.
     Эта  сцена  более  всего  отозвалась  на  молчавшем  Емельяне.  Большак
понимал,  что это он виноват, что отец самовольно хочет женить Галактиона на
немилой,  как  делывалось  в  старину.  Боится  старик,  чтобы  Галактион не
выкинул  такую  же штуку, как он, Емельян. Вот и торопится... Совестно стало
большаку,  что  из-за  него  заедают  чужой  век.  И  что  это накатилось на
старика? А Галактион выдержал до конца и ничем не выдал своего настроения.
     Упрямый  старик  сердился  всю  дорогу  и все поглядывал на Галактиона,
который не проронил ни слова. Подъезжая к Заполью, Михей Зотыч проговорил:
     - Думал  я,  по осени сыграем свадьбу... По-хорошему, думал, все дельце
пойдет. А теперь другое... Да. Через две недели теперь свадьба будет.
     - А по мне все равно, - проворчал Галактион. - Хоть завтра.
     - Ты  у  меня поговори, Галактион!.. Вот сынка бог послал!.. Я о нем же
забочусь,  а  у него пароходы на уме. Вот тебе и пароход!.. Сам виноват, сам
довел  меня.  Ох,  согрешил  я с вами: один умнее отца захотел быть и другой
туда  же...  Нет, шабаш! Будет веревки-то из меня вить... Я и тебя, Емельян,
женю  по пути. За один раз терпеть-то от вас. Для кого я хлопочу-то, галманы
вы  этакие?  Вот  на старости лет в новое дело впутываюсь, петлю себе на шею
надеваю, а вы...
     Михей  Зотыч  ужасно  волновался  и  несколько раз ссылался на покойную
жену, которая еще не так бы поступила с ослушниками отцовской воли.
     - Она  не  посмотрела  бы,  что такие лбы выросли... Да!.. - выкрикивал
старик,  хотя  сыновья  и не думали спорить. - Ведь мы так же поженились, да
прожили век не хуже других.
     Братья  нисколько  не  сомневались,  что отец не будет шутить и сдержит
свое  слово.  Не  такой  человек, чтобы болтать напрасно. Впрочем, Галактион
ничем  не обнаруживал своего волнения и относился к своей судьбе, как к делу
самому обыкновенному.
     Вообще  вся  колобовская  семья была какая-то странная, что объясняется
отчасти  их  генеалогией.  Первым объявился на Урале дедушка Колобок; он был
из  сибирских  беглых.  Пробираясь из Сибири в Расею, он застрял на одном из
горных  уральских заводов, женился, да так и остался навсегда. Откуда он был
родом  и  кто  такой - никто не знал, даже единственный сын Михей Зотыч. Дед
не  любил  говорить  о  своем прошлом. Известно было только одно, что он был
"по  старой  вере".  На  заводах  в то время очень нуждались в живой рабочей
силе  и охотно держали бродяг, скрывая их по рудникам и отдаленным куреням и
приискам.  Дед  так и прожил "колобком" до самой смерти, а сын, Михей Зотыч,
уже  был  приписан  к  заводским  людям,  наравне  с  другими  детьми. Этому
"заводскому  сыну"  пришлось  пройти  очень тяжелую школу, пока он выбился в
люди,  то  есть  достиг  известной самостоятельности. Время было крепостное,
суровое,  а  на  заводах  царили  порядки  доброго каторжного времени. Михей
Зотыч  проходил  "механический  цех", потом попал к паровым котлам, потом на
медный  рудник  к  штанговой  машине,  откачивавшей  из  шахты воду, потом к
лесным  поставкам, - одним словом, прошел сложный и тяжелый путь. Его спасли
так  называемые  отрядные  работы,  которые  сдавались  своим  же  заводским
рабочим  с торгов. Тут впервые сказалась вся сметка и находчивость недавнего
простого  рабочего.  Он  быстро выдвинулся вперед и начал копить деньгу. Так
продолжалось  лет десять. В это время Михей Зотыч успел жениться и обзавелся
своим  домком.  Одно  оставалось у него на душе - и при деньгах он оставался
подневольным  человеком,  неся  отцовское иго. Добиться воли, сбросив с себя
отцовский  плен,  сделалось  заветною  мечтой настойчивого и предприимчивого
человека.  Но  выкупиться  богатому  подрядчику  из  заводской  неволи  было
немыслимо:  заводы не нуждались в деньгах, как помещики, а отпускать от себя
богатого  человека невыгодно, то есть богатого по своей крепостной заводской
арифметике.   Но  тут  спас  Михея  Зотыча  счастливый  случай.  Нужно  было
соединить  каналом