представляла собою кратер
остывшего  вулкана,  внутри  которого  сложились   свои,   отличные   от
окружающего мира флора и фауна. А если проще  -  тот  самый  "Затерянный
мир", о котором ты говорил.
   - Кратер?
   - Да, круглое  плато,  обнесенное  стеной  неприступных  гор.  Но  за
десятки тысяч лет горы понемногу осели и приобрели вид  обычных  холмов.
Отсутствие в долине  хищников,  изобилие  горных  родников  и  роскошных
пастбищ навело профессора на мысль, что здесь могли бы выжить даже такие
выкидыши эволюции,  как  единороги.  Обо  всем  этом  профессор  написал
трактат под названием "Соображения по поводу  уникального  микромира  на
Волтафильском  плато"   и,   приложив   к   нему   шестьсот   тринадцать
археологических,  ботанических  и  зоологических  образцов,  в   августе
1936-го года представил сей труд на рассмотрение Академии наук СССР.
   - И его, конечно же, не оценили.
   - Ты прав. Его гипотезу почти никто не воспринял всерьез. К тому  же,
как  назло,  именно  в  эти  годы  между  Московским   и   Ленинградским
университетами  шла  борьба  за   главенство   в   Академии.   Положение
ленинградцев  было  шатким:  в  их   исследованиях   вечно   недоставало
"диалектического   подхода",   из-за   чего   им    постоянно    урезали
финансирование, грозя посадить на хлеб и воду. И тем не менее,  отрицать
существование черепа  единорога  никто  не  посмел.  То  есть,  гипотезы
гипотезами, но если вещь реально существует, игнорировать ее невозможно.
И  Академия  назначила  специальную  комиссию  по  изучению  загадочного
объекта. С десяток экспертов в течение года  заново  исследовали  каждый
квадратный сантиметр черепа и с большой неохотой пришли  к  единодушному
выводу:  да,  этот  череп  естественного  происхождения,  подделкой   не
является   и   действительно   принадлежит    особи,    которую    можно
охарактеризовать условным  термином  "единорог".  И  в  конечном  итоге,
Президиум Академии  наук  постановил:  считать  хозяина  данного  черепа
оленем-мутантом, то есть единичным случаем, не характерным для  эволюции
видов. Череп вернули профессору в Ленинградский  университет,  а  вопрос
закрыли.
   Несколько лет профессор Перов ждал, что ветер судьбы  переменится,  и
результаты его исследований признает ученый свет, но в сорок первом году
разразилась война с Германией, и надежды  угасли,  а  в  сорок  третьем,
морально раздавленный, он скончался. Череп же пропал неизвестно куда еще
в сорок втором, во время блокады Ленинграда. После  того,  как  немецкая
артиллерия и  русские  бомбардировщики  практически  сровняли  с  землей
университет,  уже  никто  не  знал,  куда  делся  череп.   Так   исчезло
единственное   в   мире   вещественное   доказательство    существования
единорогов.
   - Так что же, вообще ничего не осталось?
   - Кроме фотографий - ничего.
   - Фотографий?
   - Ну да, снимков черепа. Профессор сделал около сотни. Часть  уцелела
и до  сих  пор  хранится  в  архиве  Ленинградского  университета.  Вот,
например, один.
   Я взял у нее книгу и взглянул на фото. Изображение было размытым,  но
общие контуры предметов  считывались  неплохо.  Череп  стоял  на  столе,
покрытом белой тканью. Рядом, для сравнения  размеров,  лежали  наручные
часы. В центре лба на снимке был нарисован белый кружок, уточнявший, где
находится рог. Никаких сомнений: этот  череп  и  тот,  что  подарил  мне
старик, принадлежали животным  одной  породы.  У  первого  рог  частично
сохранился, у второго нет, но все остальное  совпадало  один  к  одному.
Глаза мои скользнули к черепу на телевизоре. Замотанный в  футболку,  он
издали сильно смахивал на мирно дремлющего кота. Я немного  поколебался,
не рассказать ли о нем моей лекторше. Но все же решил молчать.  В  конце
концов, на то они и секреты, чтобы о них знало как можно меньше народу.
   - Остается вопрос, действительно ли его уничтожило  при  бомбежке,  -
сказал я.
   - Как знать... - ответила она, теребя мизинцем челку. -  Если  верить
этой книге, Ленинград после войны  остался  в  таких  руинах,  точно  по
городу проехались огромным катком; и больше всего пострадал  именно  тот
район, где находился университет. Так что черепа, скорее  всего,  больше
не существует. Не  исключено,  конечно,  что  профессор  еще  до  начала
блокады спрятал его в безопасном месте, или же он каким-то образом попал
в руки немцев, а те увезли его в Германию как трофей... Так  или  иначе,
следы черепа теряются.
   Я еще раз посмотрел на фото, захлопнул книгу, положил на  подушку.  И
задумался: является ли череп на телевизоре черепом с фотографии - или же
принадлежит другому  единорогу,  которого  откопали  где-то  еще?  Проще
всего, конечно, спросить об этом напрямую у старика. Мол, откуда  у  вас
этот череп и зачем вы подарили его мне?.. А я ведь  скоро  встречусь  со
стариком, чтобы отдать результаты шаффлинга! Ну вот, тогда и  спрошу.  А
до тех пор, как тут ни ломай себе голову, с мертвой точки все  равно  не
сдвинуться.
   Пока я думал об этом, рассеянно глядя в потолок, моя гостья  положила
голову мне на грудь и прижалась к боку.  Я  обнял  ее.  Оттого  ли,  что
ситуация с единорогами немного прояснилась, мне стало  легче.  И  только
самочувствие пениса не хотело улучшаться, хоть плачь. Но  вздымался  мой
пенис или болтался, как резиновый шланг, - ей, похоже, было до лампочки.
С беззаботным видом она прижималась ко мне,  выводя  ноготками  на  моем
животе ей одной понятные загогулины.
 
10 
КОНЕЦ СВЕТА 
Стена 
 
   Хмурым вечером я подхожу к сторожке и вижу,  как  моя  тень  помогает
Стражу чинить телегу. Выкатив ее на площадь перед Воротами, они  снимают
прогнившие доски с бортов и заменяют их новыми. Страж  ловко  проходится
по новым доскам рубанком, а тень приколачивает их молотком. С  тех  пор,
как мы  расстались,  моя  тень  почти  не  изменилась.  Выглядит  вполне
здоровой, только движения какие-то неуклюжие да  под  глазами  собрались
морщинки затаенного недовольства.
   Когда я подхожу, оба отрываются от работы и оглядываются на меня.
   - По делу пришел? - спрашивает Страж.
   - Ага... Поговорить надо, - отвечаю я.
   - Мы скоро передохнем. Подожди в доме, - говорит Страж, отворачиваясь
к недоструганной доске. Моя тень еще раз зыркает в мою сторону - и  лишь
яростнее колотит молотком. Похоже, зла на меня как черт.
   Зайдя в сторожку, я сажусь за стол и  жду,  когда  придет  Страж.  На
столе, как всегда, бардак. Порядок на столе Страж наводит, только  когда
собирается точить свои  ножи.  Обычно  стол  завален  грязными  чашками,
деревянными болванками,  курительными  трубками,  засыпан  молотым  кофе
пополам  со  стружкой.  И  только  ножи  на  стене  неизменно  развешаны
стройными, безупречными рядами.
   Стража нет очень долго. Я сижу, развалясь  на  стуле,  и  разглядываю
потолок. В этом городе ужасно много времени, которому некуда  деться.  И
местные жители знают самые разные способы его убивать.
   Время идет, а со двора все доносятся визг рубанка и стук молотка.
   Наконец дверь распахивается, но в дом входит не Страж, а моя тень.
   - Долго разговаривать времени нет, - быстро говорит она, проходя мимо
меня. - Я только на минутку за гвоздями.
   Моя тень открывает дверь кладовой и достает с  правой  полки  ящик  с
гвоздями.
   - В общем, слушай внимательно, - говорит она, выбирая из ящика гвозди
нужной длины. - Первым делом ты должен изготовить карту Города. Да не по
чьим-то рассказам, а обойти все сам и нарисовать то,  что  видел  своими
глазами. До последней мелочи.
   - На это нужно время, - говорю я.
   - Хорошо бы передать мне  эту  карту  до  конца  осени,  -  торопливо
говорит тень. - К карте приложи объяснения. Особенно важно  -  подробные
описания Стены, Восточного Леса и мест, где втекает и вытекает Река. Это
все. Сделаешь?
   С этими словами моя тень  открывает  дверь  и  выходит.  Когда  дверь
закрывается, я подробно восстанавливаю в памяти все,  что  она  просила:
Стена, Восточный Лес, вход-выход Реки... А что? Составить карту Города -
и в самом деле неплохая  идея!  Наконец-то  смогу  представить,  как  он
выглядит полностью и из чего состоит. Да и  свободное  время  проведу  с
пользой. Не говоря уже о радости от того,  что  моя  тень  мне  все  еще
доверяет.
   Чуть погодя возвращается Страж. Войдя в дом,  первым  делом  вытирает
полотенцем   вспотевший   лоб,   затем   отмывает   грязь.   И   наконец
поворачивается ко мне:
   - Ну? Что там у тебя?
   - Я пришел повидаться со своей тенью, - говорю я.
   Страж несколько раз кивает, набивая трубку табаком, потом закуривает.
   - Сейчас пока нельзя, - говорит он. - Жаль, но тебе еще рано.  В  это
время года тени еще слишком сильны. Подожди, пока дни станут короче. Так
будет лучше... - Он ломает в пальцах  спичку  и  бросает  в  тарелку  на
столе. - Лучше для тебя самого. Будешь привечать свою тень, пока она  от
тебя не отвыкла, -  потом  хлопот  не  оберешься.  Я  такого  уже  много
навидался. Так что не обижайся, но придется подождать.
   Я молча киваю. Что ему ни скажи, он все равно сделает по-своему; а  с
тенью поговорить, пускай и недолго, все-таки удалось. Остается набраться
терпенья и ждать, когда он позволит нам встретиться.
   Поднявшись со стула, Страж подходит к умывальнику,  наливает  воды  в
большую глиняную кружку, выпивает до дна, опять наливает, опять выпивает
- и так несколько раз.
   - Как с работой? Получается?
   - Да... Втягиваюсь потихоньку, - отвечаю я.
   - Это хорошо, - кивает Страж. - Кто работает как следует, тот и живет
по-людски. А у тех, кто не умеет хорошо работать, вечно  всякая  чушь  в
голове.
   За окном слышно, как моя тень по-прежнему забивает гвозди.
   -  Пойдем-ка  прогуляемся,  -  предлагает  Страж.  -  Покажу  кое-что
интересное.
   Я  выхожу  за  ним  на  улицу.  Моя  тень,   забравшись   в   телегу,
приколачивает последнюю доску. Не считая колес, телега совсем как новая.
   Страж ведет меня через площадь к подножью  Обзорной  Башни.  Время  -
полдень, душный и пасмурный. Небо над Стеной затягивают с запада  черные
тучи - вот-вот хлынет ливень. Рубашка на  Страже  насквозь  промокла  от
пота и, облепив его огромную спину, источает едкую вонь.
   - Это Стена, - говорит Страж и похлопывает ладонью по Стене,  как  по
шее лошади. - Семь метров  высотой,  вокруг  всего  Города.  Перебраться
через нее могут разве что птицы. Ни входа, ни выхода, кроме этих  Ворот,
больше нет. Раньше были еще Восточные Ворота, но  теперь  их  кто-то  за
муровал. Кладка, сам видишь, кирпичная, но кирпич не простой: ничем  его
не разбить и не развалить. Ни  пушечным  ядром,  ни  землетрясением,  ни
ураганом.
   Наклонившись, Страж подбирает с земли увесистое  поленце  и  начинает
обстругивать его ножом. Нож строгает на удивленье легко, и поленце почти
сразу превращается в тонкий клинышек.
   - Приглядись получше, - говорит он. - В кладке нет швов. Кирпичи  так
плотно притерты друг к другу, что не пролезет и волосок.
   Он пробует  втиснуть  тонко  заточенный  клинышек  в  щель  меж  двух
кирпичей, но тот не входит даже на миллиметр.  Тогда  Страж  выбрасывает
клинышек и скребет кирпичи ножом. Несмотря на пронзительный скрежет, нож
не  оставляет  на  кирпиче  ни  царапины.   Страж   хозяйским   взглядом
осматривает лезвие и лишь потом закрывает нож и прячет в карман.
   - Никто не может повредить Стену. Или взобраться на нее.  Потому  что
Стена совершенна. Запомни это как следует. Никому не дано выйти  отсюда.
А значит, не стоит забивать голову всякой чушью.
   Он кладет огромную ладонь мне на плечо.
   - Знаю, тебе нелегко. Но пойми:  каждый  через  это  проходит.  И  ты
должен потерпеть. Зато потом придет избавление.  И  все  страдания,  все
тяжкие мысли уйдут. Все до одной. Наши чувства мимолетны, и  ценности  в
них ни на грош. Забудь свою тень. Здесь - Конец Света.  Здесь  кончается
все, и больше некуда уходить. Ни тебе, ни кому бы то ни было.
   И он снова похлопывает меня по плечу.
 
*** 
 
   На обратном пути я останавливаюсь на Старом Мосту и, облокотившись  о
перила, гляжу на Реку и прокручиваю в голове то, что сказал мне Страж.
   Конец Света...
   Стало быть, я бросил свой старый мир и очутился здесь, в Конце Света.
Но как это произошло, что заставило меня это сделать  и  какой  во  всем
этом смысл - ничего этого я вспомнить не мог.  Что-то  -  некая  сила  -
зашвырнула меня сюда. Огромная  несправедливая  сила.  Из-за  которой  я
потерял свою тень, потерял память, а скоро, того и гляди, потеряю себя.
   Под ногами приятно журчит Река. Посреди Реки, подо мною, -  отмель  с
плакучими ивами. Их понурые ветви то  и  дело  погружаются  в  воду,  их
сносит течением, отчего все деревья качаются в странном,  завораживающем
танце. Вода в Реке красивая, прозрачная - видно, как  вокруг  валунов  в
запрудах собираются стайки рыб. Глядя на реку, я, как всегда,  впадаю  в
спокойное Созерцание.
   Если с моста по ступенькам сойти на отмель,  прямо  под  ивами  можно
увидеть скамейку, вокруг которой отдыхает пять или шесть зверей. Я люблю
спускаться сюда, доставать из кармана хлеб  и  угощать  их.  Они  вертят
спросонья головами, потом замечают меня и берут  куски  хлеба  губами  с
моей ладони. Но кормить с руки мне удается только детенышей  или  старых
зверей.
   Чем дальше осень, тем больше глубокие озера их глаз подергивает дымка
печали. Листья не деревьях меняют цвет, трава жухнет, - и они  понимают:
близятся голодные времена. Для меня же, как предсказывает старик, грядет
пора долгих, тяжелых страданий.
 
11 
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ 
Одевание. Арбуз. Хаос 
 
   В полдевятого она поднялась, собрала с  пола  разбросанную  одежду  и
стала не торопясь одеваться. Я валялся в  постели,  уткнувшись  носом  в
локоть, и рассеянно, вполглаза наблюдал, как  она  это  делает.  Плавные
движения, с которыми она надевала одну вещь за другой, наполняла  скупая
и кроткая грация зимней птицы,  что  не  желает  расходовать  зря  силы.
Девушка задернула молнию на юбке, застегнула пуговицы на блузке - сверху
вниз, одну за другой. Наконец, присев  на  кровать,  натянула  чулки.  И
поцеловала  меня  в  щеку.  На  свете   есть   много   женщин,   которые
соблазнительно раздеваются, но соблазнительно натягивающих одежду,  могу
спорить, найдется немного. Закончив, она взбила ладонями волосы,  и  мне
сразу почудилось, будто комнату проветрили.
   - Спасибо за ужин, - сказала она.
   - Не стоит, - отозвался я.
   - Ты всегда столько готовишь? - поинтересовалась она.
   - Если срочной работы нет, - ответил я. - Когда много работы,  вообще
не готовлю. доедаю, что осталось, или ем где-нибудь в ресторане.
   Она прошла в кухню, опустилась на стул, достала из сумочки сигареты и
закурила.
   - А я, представляешь, совсем никогда не готовлю. Во-первых, не  очень
люблю; а во-вторых, как представлю: каждый день возвращаться с работы  к
семи вечера, готовить много еды, потом все съедать до последней  крошки,
- так руки сами опускаются. Эдак получается, будто вся жизнь - для того,
чтоб жевать, разве нет?
   "Похоже на то", - мысленно согласился я.
   Пока я одевался, она вынула из  сумочки  блокнот  и  ручку,  написала
что-то и, вырвав страницу, протянула мне.
   - Мой телефон, - пояснила она.  -  Захочешь  встретиться,  или  будет
лишняя еда - звони. Сразу приду.
 
*** 
 
   Забрав три книги о млекопитающих, она ушла, и  в  комнате  воцарилась
странная, тревожная тишина. Я подошел к телевизору, размотал футболку  и
в  который  раз  воззрился  на  череп.  И  хотя  тому  не  было  никаких
доказательств, чем дольше я на него смотрел,  тем  отчетливее  казалось,
что передо мною - тот самый череп, который молоденький ротмистр  откопал
на украинском фронте. Чем дальше, тем сильнее мерещилось, будто  с  этим
черепом связано столько странных историй, что мне и не снилось. А может,
мне так чудилось просто потому, что час назад  я  сам  услышал  странную
историю. Кто его знает.  От  нечего  делать  я  взял  стальные  щипцы  и
легонько ударил по черепу.
   Затем  сложил  в  раковину  посуду,  вымыл  тарелки,  стаканы,  вытер
кухонный стол. Ну, что ж. Пора  и  за  шаффлинг.  Чтобы  никто  не  смог
помешать, я поставил телефон на автоответчик, отключил дверной звонок  и
погасил свет во всей квартире, оставив гореть только торшер на кухне. По
крайней мере, часа на два я должен забыть  обо  всем  и  сосредоточиться
только на задании.
   Мой пароль для шаффлинга  -  "Конец  Света".  Так  называется  чья-то
личная Драма, на основе которой я перетасовываю  результаты  стирки  для
последующей обработки в компьютере. Под словом "драма" я подразумеваю не
ту  драму,  что  можно  увидеть  по  телевизору.  Эта  драма   -   нечто
беспорядочное, без конкретных сюжетных  линий.  И,  в  общем-то,  я  это
называю драмой просто так, для удобства.  На  самом  деле,  о  том,  что
происходит в этой так называемой драме, мне знать не положено. Все,  что
я знаю, - это ее название: "Конец Света".
   Эту Драму выбрали для  меня  ученые  верхнего  эшелона  Системы.  Как
только я выучился на конвертора, закончил  годичный  курс  тренировок  и
сдал последний экзамен, они сунули меня в анабиоз и две недели снимали с
моего  замороженного  мозга  энцефалограммы.  Проверив  весь   мозг   до
последнего уголка, они извлекли из него  нервный  центр,  отвечающий  за
сознание, подобрали для шаффлинг-пароля подходящую драму, ввели  в  этот
центр и снова внедрили его в мозг. И сообщили мне, что отныне мой пароль
для шаффлинга - "Конец Света". И что теперь  у  моего  сознания  двойная
структура. То есть во мне существует внешнее,  хаотическое  сознание,  а
внутри его, вроде косточки в соленой  сливе,  -  еще  одно  сознание,  в
котором этот хаос конденсируется.
   Но вот что же именно внутри косточки, мне не объяснили.
   - Этого тебе и знать не нужно, -  сказали  они.  -  Ведь  нет  ничего
точнее и  определеннее,  чем  бессознательное  мышление.  Когда  человек
достигает определенного возраста  -  по  нашим  расчетам,  где-то  около
двадцати восьми лет, - его мозг перестает  развиваться.  Все  дальнейшие
"перевороты сознания", на самом  деле  лишь  микроскопические  изменения
мозговой коры - ничтожнейшие, если сравнивать с работой  всего  мозга  в
целом. В твоем же случае "Конец Света" будет  функционировать  как  ядро
сознания до конца жизни. Это тебе понятно?
   - Понятно.
   - Все анализы и теории ученых  по  сути  -  все  равно  что  булавки,
которыми они пытаются разрезать арбуз.  Они  могут  поцарапать  арбузную
корку, но им никогда не добраться до мякоти.  Именно  поэтому  мы  сочли
необходимым сразу отделить мякоть от  корки.  Конечно,  найдется  немало
идиотов, кому интересно всю жизнь забавляться с  коркой...  В  общем,  -
продолжали они, - теперь мы должны навеки уберечь драму,  выбранную  для
твоего пароля, от импульсов и воздействий  внешнего  хаоса  в  твоей  же
голове. Представь, что мы рассказали тебе содержание  Драмы  -  дескать,
там все происходит так или эдак. Иначе говоря, очистили арбуз от  корки.
Несомненно, ты сразу захочешь в него вцепиться, "переписать"  эту  драму
по своему разумению. Дескать, здесь лучше поступить  так,  там  добавить
этого...  Как  только  это  произойдет,  драма  пароля   потеряет   свою
универсальность - и шаффлинг окажется невозможен.
   - Вот почему, - подхватил еще один, - мы снабдили  твой  арбуз  очень
толстой коркой. Из-под нее ты можешь вызвать свою Драму в любую  минуту.
Потому что она - это ты сам. Но узнать, что у нее внутри, ты не  можешь.
Все происходит в море Хаоса. С пустыми руками ты проплываешь это море  -
и с пустыми же выходишь на берег. Понимаешь, о чем я?
   - Кажется, понимаю.
   - Проблема не только в этом, - продолжал третий. -  Как  ты  думаешь,
должен ли человек отчетливо понимать, как устроено его сознание?
   - Не знаю, - ответил я.
   - Вот и мы не знаем, - сказали мне. - Эта проблема