спешно закрыла дверь
и, проверив запоры, включила свет.
   Лабораторию разворотили с той же предельной беспощадностью,  с  какой
громили офис наверху и мою квартирку. Пол  был  усеян  бумагами,  мебель
перевернута, посуда разбита, а на ковер, стянутый к  центру,  опрокинуто
целое ведро растворимого кофе. Зачем Профессору столько кофе, у меня  не
укладывалось  в  голове.  Самому  буйному  кофеману  таких  запасов   не
потребить за всю жизнь.
   Однако, в отличие от прежних погромов, именно в том, как  разделались
с лабораторией, читался особенный почерк. Как если бы исполнители  четко
разделяли, что курочить, а что нет.  Они  уничтожили  все,  что,  на  их
взгляд, подлежало уничтожению, а остальное будто и пальцем  не  тронули.
Компьютер,  средства  связи,  выключатель  звука  и  мини-электростанция
работали. Только генератор ультразвуковой блокады  вышел  из  строя,  но
достаточно поставить на место несколько вырванных плат - и он вернется к
жизни.
   В соседней комнате тоже потрудились на совесть.  То,  что  на  первый
взгляд казалось бескрайним хаосом, при ближайшем  рассмотрении  выдавало
холодный расчет. Как черепа на полках, все до единого, так и необходимые
в работе измерительные приборы избежали погрома и оставались на  местах.
Зато дребедень, которую всегда можно купить заново, равно  как  и  сырье
для опытов, превратилась в сплошное месиво.
   Толстушка подошла к сейфу в стене и открыла дверцу. Не  заперто.  Она
погрузила внутрь обе ладони и, вытащив полную  пригоршню  серого  пепла,
высыпала его на пол.
   - Безопасность у вас что надо, - одобрил  я.  -  Ублюдкам  ничего  не
досталось.
   - И кто же, по-твоему, это сделал?
   - Человек, - сказал я. - То ли кракеры, то ли еще кто. Сговорились  с
упырями, отперли дверь, а внутрь прошли только люди. Люди, которые  сами
хотели пользоваться лабораторией  и,  пожалуй,  продолжать  исследования
Профессора. Вот - ценное оборудование не тронуто. А чтобы  и  жаббервоги
его не повредили, снова заперли дверь.
   - Значит, они не нашли ничего важного?
   - Похоже на то. - Я огляделся. - Но они утащили твоего  деда.  А  для
меня сейчас нет ничего важнее, чем найти его. Это же он  засунул  в  мою
башку какую-то хреновину, пока я и знать не знал. И  что  мне  без  него
делать?
   - Да нет, - сказала толстушка. - Похоже, они его не  поймали.  Можешь
не беспокоиться. Здесь есть потайной ход. Наверняка он успел убежать.  С
таким же излучателем, как у нас.
   - Откуда ты знаешь?
   - Чувствую. Пускай и не на сто  процентов.  Дед  -  очень  осторожный
человек, и так просто поймать себя не даст. Он  же  прекрасно  понимает:
если снаружи в дверь кто-то лезет - надо бежать.
   - Так, значит, сейчас он уже наверху?
   - Нет, - покачала она головой. - Все  не  так  просто.  Потайной  ход
спускается в лабиринт, ведущий прямо в гнездо жаббервогов.  Чтобы  выйти
по нему куда нужно, даже  если  очень  спешить,  требуется  часов  пять.
Батарей излучателя хватает только на полчаса, так что  выйти  наружу  он
еще не успел.
   - Или его сцапали жаббервоги.
   - Об этом не беспокойся. Он давно уже  вычислил  безопасное  место  в
Пещерах - такое укрытие в лабиринте, куда жаббервоги не  сунутся  и  где
можно пересидеть, если что. наверное, спрятался там и ждет нас.
   - Все-то у него предусмотрено, - сказал я. - А ты это место найдешь?
   - Должна найти. Дед очень подробно объяснял, как добираться.  К  тому
же, в дневнике есть карта. И советы, как уберечься от разных опасностей.
   - Опасностей? Каких, например?
   - Пожалуй, тебе лучше об этом не знать, -  покачала  она  головой.  -
Есть люди, у которых от такой информации нервы шалят не на шутку.
   Я вздохнул и решил больше не расспрашивать о  том,  что  подстерегает
мои и без того уже расшатанные нервы.
   - Сколько же идти до этих пещер?
   - До входа в Пещеры - минут двадцать пять  или  тридцать.  А  там  до
укрытия еще час-полтора.  В  самих  Пещерах  жаббервогов  можно  уже  не
бояться. Но пока не добрался до входа - прямо беда. Если замешкаться  по
дороге, батареек не хватит, и излучатель отключится.
   - А что если он отключится на полпути?
   - Тут уже как повезет, - ответила она. -  Тогда  придется  бежать  со
всех ног, отбиваясь лучами фонариков. Жаббервоги не  выносят,  когда  на
них светят в упор. Но  если  дать  им  хоть  малейшую  передышку,  сразу
вцепятся - и привет.
   - Очень весело, - мрачно произнес я. - Батарейки зарядились?
   Она проверила датчик и посмотрела на часы.
   - Через пять минут.
   - Нужно спешить, - сказал  я.  -  Если  я  хоть  что-нибудь  понимаю,
жаббервоги уже сообщили кракерам, что мы здесь. Значит, скоро эти ребята
и сюда доберутся.
   Она сняла дождевик, сапоги, нацепила мою куртку  американских  ВВС  и
натянула кроссовки.
   - Ты бы тоже переоделся, - посоветовала она. - Теперь  придется  идти
налегке. Иначе в жизни отсюда не выберемся.
   Я стянул плащ, надел поверх свитера нейлоновую  ветровку  и  задернул
молнию до подбородка, переобулся в кеды и закинул на плечи рюкзак.  Часы
показывали полпервого ночи.
   Она прошла в дальнюю комнату, открыла шкаф, побросала все плечики  на
пол и повернула стальную трубу, на которой они висели.  Через  несколько
секунд послышался звук, похожий на жужжанье бормашины, и в задней стенке
шкафа распахнулась квадратная дыра сантиметров семьдесят шириной. В дыре
я  увидел  безнадежную  мглу,  из  которой  не  возвращаются.  Холодный,
заплесневелый воздух наполнил комнату.
   - Ну как, здорово придумано? - похвасталась она, обернувшись,  но  не
отрывая рук от трубы.
   - Да уж, - согласился я. Никому бы и в голову не взбрело искать здесь
потайной ход. - Просто не дед, а какой-то архитектурный маньяк.
   - И вовсе даже не маньяк, -  возразила  толстушка.  -  Маньяк  -  это
человек, который все время глядит в одну сторону и бьет  в  одну  точку,
так? А дед не такой. Он в самых разных  вещах  понимает  гораздо  больше
обычных людей. Второго такого больше на свете не найти. Все  эти  гении,
раздутые в журналах и по телевизору, по сравнению с ним  -  ограниченные
пустышки. Настоящий гений - человек, живущий в том мире, который он  сам
придумал и построил.
   - Все это замечательно. Но как насчет окружающих? Когда люди  поймут,
что  он  гений,  они  сразу  захотят  проломить,  как  стену,  эту   его
самодостаточность, и как-нибудь  его  использовать.  Потому  и  творятся
всякие гадости - вроде той, в которую  мы  влипли.  Будь  ты  абсолютный
гений или абсолютный дурак, тебе никогда не удастся жить  обособленно  в
своем абсолютном мире. Как ты для этого под землю ни прячься и на  какую
стену ни  залезай.  Кто-нибудь  обязательно  заявится  в  твою  жизнь  и
перевернет ее вверх дном. И твой дед - не исключение. Из-за него мне уже
вспороли живот, а через денек-другой придет конец света.
   - Как только мы найдем деда, он все проблемы решит! - Она  потянулась
рядом со мной всем телом. И легонько поцеловала меня в мочку уха. От  ее
поцелуя по телу разлилось тепло, а рана даже как будто перестала болеть.
Вот уж не знал, что у моих мочек такая интересная особенность.  Впрочем,
меня уже слишком давно не целовали семнадцатилетние  девушки.  Последний
раз - когда мне было двадцать.
   - Если каждый будет верить, что все кончится хорошо,  в  мире  нечего
будет бояться, - сказала она.
   - С возрастом верить становится все трудней, - ответил я. -  Примерно
как жевать стертыми зубами. Мои зубы не стали циничнее  или  малодушнее.
Они просто стерлись.
   - Страшно?
   - Страшно, - ответил я. И, нагнувшись, еще раз заглянул в дыру.  -  Я
клаустрофоб. И к тому же с детства боюсь темноты.
   - Но обратно уже не вернуться. Остается только идти  вперед,  это  ты
понимаешь?
   - Умом-то понимаю... - ответил я. Постепенно мне стало казаться,  что
тело становится каким-то чужим. Такое  ощущение  я  испытывал  в  школе,
когда играл в баскетбол. Мяч движется слишком быстро, я бросаюсь за ним,
но сознание не поспевает.
   Еще несколько секунд она смотрела  на  датчик  излучателя  и  наконец
сказала:
   - Пойдем! - Батареи зарядились.
   Как и прежде, она пошла первой, я за ней. Когда мы  залезли  в  нору,
она обернулась, повернула какую-то рукоятку сбоку от отверстия, и  дверь
начала закрываться. Чем плотнее закрывалась дверь, тем  у?же  становился
серый прямоугольник  на  земле  перед  нами.  Вскоре  он  превратился  в
узенькую полоску и исчез. Зловещая тьма - еще злее, чем в прошлый раз, -
окутала меня с головы до ног. Фонарик не справлялся с такой  темнотищей,
фактически освещая лишь себя самого.
   - Что-то я не пойму, - сказал я.  -  Какого  черта  твой  дед  выбрал
именно ту дорогу, которая ведет прямиком в гнездо жаббервогов?
   - Потому что она самая безопасная, - ответила она, посветив на  меня.
-  Там,  в  Пещерах,  находится  Святыня  жаббервогов,  к   которой   им
приближаться нельзя.
   - В каком смысле? Из религиозных соображений?
   - Я думаю, да. Сама не видела, но дед  рассказывал.  Если  поклонение
идолам считать  религией,  то  это  -  религия.  Они  поклоняются  Рыбе.
Огромной безглазой Рыбе. - Она посвятила фонариком по сторонам. - Ладно,
пойдем скорее. Времени совсем мало.
   Нора оказалась тесной и низкой, пробираться по ней  можно  было  лишь
согнувшись пополам. Сталактитов  почти  не  встречалось,  но  иногда  мы
все-таки стукались обо что-то головой. Однако ни о самой боли, ни  о  ее
причинах времени раздумывать не было. Спохватившись, я рванул  за  своей
спутницей, стараясь не отставать и удерживая ее фигуру в луче  фонарика.
Несмотря  на  полноту,  двигалась  она  легко,  шла  быстро  и   неплохо
рассчитывала свои силы. Меня никогда не считали слабаком, но от  бега  в
скрюченном положении рана заныла так, что я чуть  не  взвыл.  Как  будто
напоролся животом на сталагмит.  Рубашка  взмокла  от  пота  и  облепила
продрогшую спину. Но перед  опасностью  потерять  толстушку  из  виду  и
остаться одному в  темноте  даже  боль  и  холод  казались  чуть  ли  не
благодатью.
   Чем дальше мы шли, тем сильнее казалось, будто я не принадлежу самому
себе. Видимо, из-за того, что не  мог  разглядеть  сам  себя.  Я  поднес
ладонь к глазам близко-близко, но не увидел ничего.
   Странное это состояние - не видеть себя. Чем  дольше  я  в  нем,  тем
сильнее кажется, что тело - лишь одна из гипотез о том, что такое я. Да,
голова раскалывается после ударов о потолок, и боль в животе не стихает.
Да, я чувствую под ногами землю. Но это  всего  лишь  категории  боли  и
осязания. Еще пара тезисов в гипотезу о  моем  теле.  Но  ведь  запросто
может быть и так, что тело давно исчезло, а  идеи  остались  и  работают
дальше! Словно человек с ампутированной  ногой  продолжает  чувствовать,
как чешутся на ней пальцы...
   Я попробовал было светить заодно и по стенам вокруг, а  иногда  и  по
самому себе - просто чтобы убедиться, что еще  существую.  Но,  опасаясь
потерять из виду толстушку, тут же прекратил эти  эксперименты.  "Все  в
порядке. Тело на месте", - твердо сказал я себе.  Хотя  бы  потому,  что
если бы мое тело исчезло, а душа - или что там еще - осталась жить,  мне
сейчас было бы легче. Ведь если наша душа и в  самом  деле  мучается  от
раны в животе, язвы желудка или геморроя - где тогда искать спасения,  и
зачем нам душа, которая неотделима от тела?
   Размышляя  над  этим,  я,  словно  пес,  спешил   трусцой   за   этой
травянисто-лиловой курткой американских летунов, за торчавшей из-под нее
розовой юбкой в обтяжку и розовыми кроссовками "Найки".  в  луче  фонаря
мерцали Золотые сережки . Словно рядом с  ее  ушами  плыли  два  больших
светлячка.
   Она пробиралась вперед, не оборачиваясь и не разговаривая,  словно  я
уже для нее не существовал. Ловко ощупывала лучом фонарика все трещины и
боковые ходы. И только добравшись до развилки, остановилась, достала  из
кармана карту, посветила фонариком и сверила маршрут. Тут я догнал ее.
   - Все в порядке? Мы верно идем? - спросил я.
   - Да. Пока верно. Все совпадает, - убежденно произнесла она.
   - Откуда ты знаешь?
   - Потому что так в карте написано, - сказала  она  и  посветила  вниз
перед собой. - Посмотри на землю!
   Чуть нагнувшись, я пригляделся к скале под ногами. В  дрожащем  овале
луча по ней пробегали серебряные искры.  Я  прихлопнул  одну  ладонью  и
подобрал с земли. канцелярская скрепка.
   - Ты понял? - сказала она. - Дед здесь проходил! И  оставил  для  нас
метки.
   - Похоже на то... - признал я.
   - Пятнадцать минут прошло. Вперед! - позвала она.
   Впереди нам встретилось еще несколько развилок, и на каждой Профессор
пометил скрепками повороты, что позволяло нам  не  плутать  и  сберегало
драгоценное время.
   Иногда под ногами распахивались огромные  ямы,  помеченные  на  карте
ядовито-красным фломастером, и  мы  на  подходе  к  ним  замедляли  шаг,
внимательнее  осматривая  землю.  Шириной  чуть  ли  не  сантиметров  по
семьдесят. Довольно  скоро  я  наловчился  перескакивать  через  одни  и
обходить другие, почти не сбавляя шага. На всякий случай  бросил  в  яму
булыжник размером с кулак, но никаких звуков снизу  не  услышал.  Словно
булыжник прошил старушку-Землю насквозь и вынырнул где-то в Бразилии или
Аргентине. А если я оступлюсь? Я представил себя на месте булыжника -  и
желудок подступил к горлу.
   Тропа петляла то влево, то вправо, но  неизменно  бежала  словно  под
гору, хотя ни гор, ни холмов здесь быть не могло. Мы просто  погружались
под землю, и с каждым шагом мир, который нас породил, отодвигался от нас
все дальше.
   Лишь  однажды  в  дороге  мы  обнялись.  Вдруг   остановившись,   она
обернулась, погасила фонарик, обвила мою шею руками. И, отыскав пальцами
мои губы, поцеловала меня. Я обнял ее за талию и легонько прижал к себе.
Очень странное чувство - когда обнимаешь женщину в  абсолютной  темноте.
Кажется, Стендаль что-то писал о любви в кромешной мгле. Названия  книги
не помню. Пытаюсь вспомнить - не получается. Любил ли  когда-нибудь  сам
Стендаль женщин в кромешной мгле?  Я  подумал,  что,  если  когда-нибудь
выберусь из этой дыры, а конец света  еще  не  наступит,  -  обязательно
найду тот роман и перечитаю от корки до корки.
   Духи с ароматом дыни уже улетучились. Ее шея пахла теперь просто  как
шея семнадцатилетней девушки. А чуть ниже - уже пахла мной. Запахом моей
жизни, впитавшимся в куртку американских ВВС. Пищи, которую  я  готовил,
кофе, что я когда-то проливал на себя, и пота за несколько лет. Все  это
въелось теперь в мою куртку. Обнимая теперь эту  куртку,  а  под  ней  -
семнадцатилетнюю девчонку, я вдруг остро почувствовал жизнь,  в  которую
уже никогда не вернусь. Я могу вспомнить ее, эту прошлую жизнь, но  даже
представить не могу, что когда-нибудь еще раз в ней появлюсь.
   Мы стояли так, обнявшись, очень долго. Время таяло, но это  вовсе  не
казалось нам большой трагедией. Обнимая друг друга,  мы  делимся  своими
страхами. Ничего важнее этого сейчас быть просто не может.
   Наконец она прильнула ко мне всем телом. Ее губы приоткрылись -  и  в
меня ворвались горячее дыхание и мягкий язык. Кончик языка вился  вокруг
моего, а пальцы гладили волосы у меня на затылке. Но уже через  какие-то
десять секунд она отпрянула. И я провалился в  бездонное  отчаяние,  как
брошенный в открытом космосе астронавт.
   Я зажег фонарик. Она  оказалась  в  метре  от  меня.  И  тоже  зажгла
фонарик.
   - Пойдем! - сказала она. И, повернувшись спиной, двинулась дальше. На
моих губах еще оставался ее поцелуй, а грудь еще чувствовала, как стучит
ее сердце.
   - Ну, и как со мной - ничего? - не оборачиваясь, спросила она.
   - Неплохо, - ответил я.
   - Но все же чего-то не хватает?
   - Да, - согласился я. - Чего-то не хватает.
   - Чего же?
   - Не знаю, - ответил я.
 
*** 
 
   После этого мы еще минут пять спускались по расширявшемуся  коридору,
пока не вошли в огромную пещеру. Запах воздуха вдруг изменился -  как  и
звук шагов. Я хлопнул в ладоши  -  и  тысячекратное  эхо  задрожало  под
невидимыми сводами.
   Пока она проверяла  по  карте  маршрут,  я  осмотрелся.  Пещера  была
овальной. Идеальный овал, какой могут создать только человеческие  руки.
На скользких блестящих стенах - ни выступов, ни углублений. В  самом  же
центре пещеры была вырыта неглубокая  яма  с  метр  шириной,  в  которой
плескалось что-то скользкое и безобразное. Мало  сказать,  что  от  этой
дряни дурно пахло, -  атмосфера  вокруг  дышала  такой  ненавистью,  что
делалось кисло во рту.
   - Кажется, это и есть вход в Святилище, - сказала она. - Мы  спасены.
Дальше жаббервоги уже не полезут.
   - Они не полезут. А мы-то вылезем?
   - В этом положись на деда. Он обязательно что-нибудь  придумает.  Тем
более, у нас будет сразу два излучателя, и  мы  сможем  использовать  их
попеременно:  один  работает,  другой  заряжается.  Не  надо  будет  так
спешить.
   - И то радость, - вздохнул я.
   - Тебе полегчало?
   - Немного.
   Слева и справа от входа в  Святилище  были  высечены  барельефы:  две
гигантские рыбы, кусающие друг друга  за  хвост.  Очень  странные  рыбы.
Голова вздута, точно кабина бомбардировщика, глаз нет вообще,  а  вместо
них - то  ли  короткие  рачьи  усики,  то  ли  вытянутые  рожки  улитки.
Непомерно  огромный  рот  растянут  до  самих   жабр,   из-под   которых
выглядывают нелепые органы, похожие на обрубки звериных лап.  Сначала  я
принял их за присоски, но,  приглядевшись,  заметил  на  каждой  по  три
острых когтя. Когтистую  рыбу  я  видел  впервые.  Ее  спина  изгибалась
кольцом, а чешуя на брюхе стояла дыбом.
   - Это мифическая рыба? - спросил я.  -  Или  такие  бывают  на  самом
деле?
   - Кто знает... -  ответила  она  и,  нагнувшись,  подобрала  с  земли
несколько скрепок. - Главное, что мы добрались сюда  и  не  заблудились.
Пойдем скорее внутрь!
   Обернувшись еще раз на изображение Рыбы, я лишний раз поразился тому,
что увидел, и поспешил за толстушкой . Как жаббервогам  удалось  создать
такие изящные барельефы в такой страшной мгле? Даже вспомнив, что  упыри
прекрасно видят в темноте, я продолжал удивляться. Пока  не  представил,
как прямо сейчас они разглядывают нас в упор.
   После входа дорога пошла в  гору.  Потолок  становился  все  выше,  и
вскоре луч фонарика уже просто проваливался в черный вакуум над головой.
   - Сейчас начнется Гора,  -  сообщила  она.  -  Ты  умеешь  лазать  по
скалам?
   - Когда-то ходил в кружок альпинистов.  Раз  в  неделю.  Но  в  такой
темноте еще никогда никуда не лазил.
   - Точнее, даже не гора.  -  Она  спрятала  карту  в  карман.  -  Так,
невысокий холм. Но для них это - Гора. Единственная и Священная.
   - Значит, мы оскверняем чужую святыню?
   - Нет, как раз наоборот. Гора - средоточие мировой скверны. Вся грязь
внешнего мира в конце концов собирается здесь. Подземелье - что-то вроде
ящика Пандоры, прицепленного снизу к земной коре. И мы  сейчас  проходим
его насквозь.
   - Прямо Преисподняя какая-то...
   - Да. Наверное, очень похоже. Воздух отсюда по разным трубам и шахтам
канализации попадает на земную поверхность.  Жаббервоги  сами  не  любят
вылезать наружу, но засылают на  землю  свой  воздух.  И  он  оседает  в
человеческих легких.
   - А мы собрались туда внутрь? Как же мы уцелеем?
   - Главное - верить. Помнишь, что я говорила? Если верить,  то  ничего
не страшно. Во что угодно: в  смешные  воспоминания,  в  людей,  которых
когда-то любил, в слезы, которыми когда-то плакал. В детство. В то,  что
хотел бы сделать. В любимую музыку. Если  думать  только  об  этом,  без
остановки, - любые страхи исчезнут.
   - Можно, я буду думать про Бена Джонсона ? - спросил я.
   - Кто это?
   - Актер, который здорово скакал на лошадях. В  старых  фильмах  Джона
Форда. На очень красивых лошадях...
   В темноте я услышал, как она рассмеялась.
   - Ты такой милый... И ужасно мне нравишься.
   - Я слишком старый, - сказал я. - И к тому