дцать шесть часов, - сказал я,  даже  не  взглянув  на  дисплей.
Земля пробежит вокруг  Солнца  полтора  круга.  Людям  доставят  по  две
утренние газеты и по одной вечерней. Будильники мира два раза прозвенят,
а мужчины два раза побреются. Кому повезет,  успеют  потрахаться  дважды
или трижды. Такой уж это срок - тридцать шесть часов. Если человек живет
семьдесят лет, тридцать шесть часов  -  это  семнадцать  тысяч  тридцать
третья часть жизни. Но теперь, когда они пройдут, случится  нечто  вроде
конца света.
   - Что же нам теперь делать? - спросила толстушка.
   Отыскав в аптечке,  валявшейся  в  углу,  какой-то  болеутолитель,  я
проглотил пару таблеток, запил водой из чайника и надел на плечи рюкзак.
   - Лезть под землю, - ответил я.
 
20 
КОНЕЦ СВЕТА 
Звери умирают 
 
   Звери уже теряют своих собратьев.  Первый  снег  не  прекращается  до
утра, и с рассветом самые старые остаются лежать на земле. Золотые блики
с их шерсти еще выскакивают из-под снега, и  белизна  вокруг  становится
еще ослепительнее.  Холодное  солнце,  пробиваясь  сквозь  рваные  тучи,
наполняет пронзительной свежестью  и  без  того  окоченевший  пейзаж,  а
дыхание тысячи с лишним зверей  танцует  в  воздухе  белым  облаком  над
заснеженными лугами.
 
*** 
 
   На рассвете я просыпаюсь и вижу,  что  Город  укрылся  снегом.  Очень
красивая картина. Строгий силуэт Часовой Башни чернеет на белом снегу, а
внизу извивается темная лента Реки. Солнце еще не взошло, но небо плотно
укутано тучами. Я надеваю пальто, перчатки и спускаюсь с холма в  Город.
Снегопад, похоже, разыгрался после того, как  я  заснул,  а  прекратился
перед моим пробужденьем. На свежем снегу пока ни следа.  На  ощупь  снег
мягкий и рассыпчатый, словно сахар. Запруды у берегов  Реки  подернулись
льдом, а лед чуть присыпало порошей.
   Кроме пара от моего дыхания, ничто  в  Городе  не  шелохнется.  Ветер
стих, не видать ни птицы. Я ступаю по снегу, и скрип шагов неестественно
громко отдается в стенах домов.
   Я дохожу до Ворот и на площади встречаю Стража. Вместе с бригадой  из
нескольких теней он возится с очередной  телегой:  сам  приседает  перед
колесами, смазывает оси, а тени загружают в телегу пять-шесть кувшинов с
керосиновым маслом и крепко привязывают  веревкой  к  бортам,  чтобы  не
разбились в пути. "И зачем это Стражу  понадобилось  столько  масла?"  -
удивляюсь я про себя.
   Подняв голову от колеса, Страж замечает меня и машет  рукой.  Похоже,
он в отличном настроении.
   - Что-то ты нынче рано! Каким ветром тебя принесло?
   - Да вот, вышел на снег посмотреть. Увидел с холма - красиво...
   Взглянув на меня, Страж хохочет и, как всегда, кладет  свою  огромную
лапу мне на плечо.
   - Нет, ты все-таки ненормальный! Да этой красоты теперь будет столько
- глаза б  не  смотрели,  а  он  все  любуется...  И  правда,  блаженный
какой-то.
   Страж выдувает из легких струю пара, мощную, как у парового котла,  и
пристально глядит на Ворота.
   - Но ты вообще-то вовремя, - говорит он.  -  Полезай-ка  на  Обзорную
башню, не пожалеешь. Увидишь кое-что  интересное.  Первый  урожай  зимы,
хе-хе! Мне как раз скоро в рог трубить, так что смотри внимательно.
   - Первый урожай?
   - Полезай! Увидишь - сам поймешь.
   Сам не зная зачем, я лезу на  башню  и  гляжу  на  мир  за  Воротами.
Яблоневый лес стоит такой белый, словно на него высыпали отдельную  тучу
снега. От  Северного  и  Восточного  хребтов  остались  только  глубокие
контуры скал - рваные, точно шрамы.
   Прямо напротив Обзорной башни, как всегда, мирно спят золотые  звери.
Они лежат, подогнув под себя ноги, приникнув к  земле,  выставив  вперед
рога одного цвета со снегом, и каждый смотрит свои сны. На их спинах уже
намело сугробы, но они, похоже, не обращают внимания.  Их  сны  чересчур
глубоки.
   Тучи понемногу рассеиваются, и солнце  принимается  ощупывать  лучами
продрогшую землю. А я все стою  и  смотрю  на  раскинувшийся  подо  мною
пейзаж. Однако рассвет такой тусклый, что я не различаю мелких деталей -
и, может, оттого никак не пойму,  что  интересного  хотел  показать  мне
Страж.
   Но вот,  наконец,  Страж  внизу  отворяет  Ворота  и  трубит  в  свой
охотничий рог. Как всегда - один долгий сигнал, три коротких. При первом
сигнале звери открывают  глаза,  поднимают  шеи  и  оборачиваются  туда,
откуда  прилетает  звук.  По  белому  облачку,  вдруг  поднявшемуся  над
Пастбищем, я понимаю, что они проснулись. Когда звери  спят,  дыхание  у
них очень слабое.
   Когда последний отзвук рога растворяется  в  воздухе,  звери  встают.
Неторопливо вытягивают передние ноги, упираются ими в  землю,  поднимают
корпус, выпрямляют задние ноги. Несколько раз машут  небу  рогом.  Будто
случайно заметив, отряхивают налипший на шкуру  снег.  И,  тронувшись  с
места, движутся к Воротам.
   И лишь когда последний зверь забегает в Ворота, я понимаю, что  хотел
показать мне Страж. Пять или шесть зверей остаются лежать на заснеженном
Пастбище. При взгляде на их неподвижные тела почему-то хочется думать не
о том, что они умерли, а о чем-то страшно важном  для  моей  собственной
жизни. О чем? Но ответа от них  не  дождаться.  Из  их  ноздрей  уже  не
поднимается пар.  Их  тела  застывают...,  а  сознание  проваливается  в
бездонную темноту.
   Все уходят, а несколько этих заснеженных тел остаются,  как  странные
холмики, выросшие под снегом на  ровном  месте.  И  только  рог  каждого
одиноко вздымается к небу. Отныне те, кто  выжил,  проходя  мимо,  будут
опускать голову до земли, стуча  копытами  как  можно  тише.  Так  звери
оплакивают усопших.
   Солнце встает все выше, тень от Стены растет, снег начинает таять,  а
я все смотрю на этих несчастных и жду сам не знаю чего. Так  и  кажется:
если снег растает, они  тут  же  проснутся  и,  бодро  вскочив,  побегут
догонять свое стадо.
   Но они не просыпаются. Только их  золотая  шерсть,  намокая  в  талой
воде, блестит все ярче и ярче. И я зажмуриваюсь от острой боли в глазах.
   Спустившись с башни, я поднимаюсь на Западный холм, возвращаюсь домой
- и только тут понимаю, что сделал с моими глазами утренний свет.  Слезы
струятся из-под зажмуренных век, и  я  слышу,  как  они  капают  мне  на
одежду. Я пытаюсь промыть глаза холодной водой  -  бесполезно.  Тогда  я
задергиваю толстые шторы, валюсь на кровать, закрываю глаза  и,  утратив
всякое чувство пространства, лежу  и  разглядываю  абстрактные  линии  и
фигуры, плавающие вокруг.
   В десять Полковник  приносит  утренний  кофе  и,  обнаружив  меня  на
кровати  лицом  вниз,  вытирает  мне  лицо  смоченным  в  холодной  воде
полотенцем. Боль за ушами еще остается, но слез уже меньше.
   - Ты что это выдумал? -  упрекает  меня  старик.  -  Утреннее  солнце
гораздо сильнее, чем ты себе представляешь. А тем более - зимнее утро  в
снегу. Знаешь ведь, Читателю Снов не вынести сильного света. Так куда  ж
тебя понесло?
   - Я ходил смотреть на зверей, - сказал я. - Много умерло. С  десяток,
по крайней мере.
   - Ну и что? Дальше умрет еще больше. Чем больше выпадет снега.
   - Но почему они умирают так покорно?
   - Они слабы. Гибнут от голода и от мороза. Испокон веков.
   - И не вымирают?
   Старик покачал головой.
   - Эти зверюги обитают здесь уже сто тысяч лет  и  будут  обитать  еще
столько же. Зимой  умирают  очень  многие,  но  весной  рождается  новое
потомство. Новая жизнь вытесняет старую, и опять все по кругу. А  больше
их не становится потому, что им тогда не хватит пищи в этих краях.
   - Но почему они не переберутся куда получше? В больших  лесах  всегда
много еды, а если уйти на юг, так даже от снега можно спастись.  Что  их
держит именно здесь?
   - Этого и я не знаю, - отвечает старик. -  Но  звери  не  могут  уйти
далеко. Они принадлежат Городу, они его вечные пленники. Такие  же,  как
мы с тобой. Каждый хорошо понимает своим звериным  чутьем,  что  никогда
отсюда не выберется. Может, они способны есть  траву  и  коренья  только
этого Леса. А может, боятся идти на юг через Известковую долину. Как  бы
то ни было, покинуть эти места они не способны.
   - А что происходит с трупами?
   - Трупы сжигают. Это  делает  Страж,  -  говорит  старик,  грея  свои
большие шершавые ладони о чашку с кофе. - С сегодняшнего дня  и  надолго
это - его основная работа. Сначала  он  отрубает  им  головы,  извлекает
оттуда глаза, мозги и вываривает в большом  котле  черепа,  пока  те  не
побелеют. Все остальное он собирает и сжигает, облив керосиновым маслом.
   - А черепа, стало быть, набивает старыми снами и ставит  на  полку  в
библиотеке? - уточняю я, не открывая глаз. - Но зачем? И  почему  именно
черепа?
   Полковник не говорит ни слова. Только скрипит половицами,  расхаживая
по комнате. Сперва этот скрип раздается рядом со  мной,  затем  медленно
удаляется к окну и там смолкает. В доме повисает бездонная тишина.
   - Когда ты поймешь, что такое старые сны, - произносит он наконец,  -
тогда и узнаешь, зачем они в черепах и откуда. Я тебе  этого  рассказать
не могу. Ты у нас Читатель Снов. Ты сам должен найти ответы.
   Я вытираю слезы полотенцем и  открываю  глаза.  Старик,  задумавшись,
стоит у окна.
   - Зима очень многое проясняет, - говорит он. - Не важно, нравится это
нам или нет. Снег падает, звери умирают. Остановить это  никому  не  под
силу. После обеда мертвых зверей  сожгут,  и  в  небо  поднимется  столб
пепельно-серого дыма. И так - каждый день, пока длится зима. Белый  снег
и пепельный дым.
 
21 
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ 
Браслеты. Бен Джонсон. Дьявол 
 
   В дальней стене гардероба зияла уже знакомая мне черная дыра. Правда,
на сей раз - не оттого ли, что я знал о существовании жаббервогов? - она
показалась  мне  еще  бездоннее  и  холоднее,  чем   прежде.   Настолько
абсолютного черного цвета не встретить больше нигде.  Даже  если  зажечь
все витрины, все фонари, всю неоновую  рекламу  на  свете  и  изгнать  с
Земли, из малейшего ее уголка всю темноту, - этого мрака  хватит,  чтобы
снова погрузить мир в кромешную тьму.
   Толстушка взялась идти первой. С излучателем за пазухой  и  фонариком
на лямке через плечо она  проворно  спустилась  по  лесенке  в  темноту,
поскрипывая резиновыми  сапогами.  Через  пару  минут  сквозь  шум  воды
прокричала:
   - Все нормально,  спускайся!  -  и  посветила  снизу  фонариком.  Дно
пропасти оказалось гораздо дальше,  чем  показалось  в  прошлый  раз.  Я
затолкал фонарик  в  карман  и  начал  спускаться  за  толстушкой.  Ноги
скользили по ступенькам, каждый  шаг  приходилось  фиксировать  заранее,
чтобы не свалиться. Спускаясь, я думал о парочке, которая мчится куда-то
в белом "скайлайне" под "Дюран Дюран". Они ничего не знают.  Эти  ребята
даже представить себе не могут такого: с  фонарем  и  огромным  ножом  в
кармане лезть во тьму по железным ступенькам, зажимая дыру в  животе.  У
них в голове только цифры  спидометра,  предчувствие  секса  да  обрывки
беззубой попсы из хит-парадов последнего месяца.  Хотя,  конечно,  я  не
вправе их упрекать. Они просто не знают.
   Не знай я ничего - тоже бы спокойно жил дальше. И носился  бы  сейчас
по ночному городу за рулем "скайлайна" с "Дюран Дюраном" в  динамиках  и
красоткой на  левом  сиденье.  Снимает  ли  она  браслеты  в  постели  с
мужчиной? Здорово, если не  снимает.  Даже  когда  она  сбросит  все  до
последней нитки, эти браслеты должны оставаться на ней, как неотъемлемая
часть тела.
   Но  все-таки  она  их  снимет.  Почему?  Да   потому,   что   девушки
предпочитают снять с себя все, что можно, перед  тем,  как  залезть  под
душ. Овладеть ею перед душем? Или попросить, чтобы не снимала  браслетов
вообще? Что лучше, не знаю, но, в общем, я  должен  сделать  все,  чтобы
овладеть ею в браслетах. Это моя Задача Номер Один.
   Я представил, как занимаюсь любовью с девицей в браслетах. Я не помню
точно, как она выглядит, поэтому мы делаем все в полумраке.  Так,  чтобы
ее лицо всегда оставалось в тени. Я стягиваю с нее  шикарное,  тающее  в
пальцах белье, лиловое, белое или небесно-голубое, - и она сливается  со
своими браслетами воедино. Вбирая в себя  остатки  света,  они  начинают
ритмично поблескивать и постукивать в темноте...
   И тут я почувствовал, что мой пенис под полами дождевика  обезумел  и
рвется в бой. Ну, ты даешь, сказал я ему. Тоже мне, герой, нашел  время.
Что же ты выскочил не тогда, в постели с прожорливой  библиотекаршей,  а
теперь, когда я ползу по убогой лестнице между небом и  землей?  Что  ты
так раздухарился из-за двух паршивых  браслетов?  Тем  более  что  через
сутки кончится мир...
   Когда я спустился  и  встал  на  камни,  толстушка  посветила  вокруг
фонариком.
   - Жаббервоги здесь! - сказала она. - Это точно.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я  слышу,  как  они  шлепают  по  земле  плавниками.  Негромко,  но
разборчиво, если прислушаться. Ну, и вообще - атмосфера, запах...
   Я напряг обоняние и слух до предела, но никаких необычных звуков  или
запахов не услышал.
   - Тут привычка  нужна,  -  сказала  она.  -  Если  привыкнуть,  можно
различить даже их голоса. Правда, это не  голоса,  а  что-то  близкое  к
ультразвуку. Как у летучих  мышей.  Только,  в  отличие  от  мышей,  они
посылают сигналы на частоте, которую слышит человек, и на ней же друг  с
другом общаются.
   - Но как же кракеры с ними договорились? Какие  могут  быть  контакты
без общего языка?
   - Коммуникатор несложно собрать, если кому захочется. Чтобы переводил
их волны в голосовой  режим,  а  потом  и  на  человеческий  язык.  Вот,
наверное, кракеры его и собрали. Дед и сам собирался изготовить такой  -
говорил, несложно, да так и не сделал.
   - Почему?
   - Просто не хотел с ними ни о чем разговаривать.  Потому  что  это  -
исчадия ада, и язык у них от лукавого. Они питаются падалью и  сгнившими
отбросами, а пьют  канализационную  воду.  Раньше  эти  твари  жили  под
кладбищами и пожирали трупы. Ну, еще до того, как крематории появились.
   - Значит, живых людей они не едят?
   - Живых людей они несколько суток отмачивают в тухлой воде,  а  потом
вгрызаются в самую гниль и изгладывают до самых костей.
   - О, ч-черт... - ругнулся я и перевел дух. -  А  не  двинуть  ли  нам
обратно, милая?
   Тем не менее, мы пошли вперед. Она впереди, я следом.  В  луче  моего
фонарика поблескивали ее огромные золотые сережки.
   - И не тяжело тебе все время носить такие сережки? -  поинтересовался
я у ее спины.
   - Да я привыкла, - ответила она. - Это же как с пенисом. Тебе  тяжело
носить пенис?
   - Да нет... Никаких проблем.
   - Вот и с сережками так же.
   Какое-то время мы шли молча. Она продвигалась все дальше,  придирчиво
исследуя пространство впереди и бодро оглядываясь по сторонам. Я ковылял
за ней, с трудом освещая даже скалу у себя под ногами.
   - Слушай, а ты снимаешь эти сережки, когда принимаешь душ или  ванну?
-  спросил  я,  чтоб  она  уж  совсем  про  меня  не  забыла.  Подобными
разговорами я хоть немного сдерживал ее триумфальную поступь.
   - Нет, не снимаю, - отозвалась  она.  -  Вся  раздеваюсь,  а  сережки
остаются. Сексуально, правда?
   - А... Ну да, - спохватился я. - В этом смысле - вполне...
   - А ты как любишь сексом заниматься - спереди? Чтобы видеть лицо?
   - Как правило.
   - Но сзади тоже случается?
   - Бывает, куда деваться.
   - Но ведь, кроме этих, есть еще много разных способов, верно?  Снизу,
сверху, сидя в постели, сидя на стуле...
   - Люди разные. Чего только не учудят.
   - А я пока в сексе не очень соображаю, - поделилась она. - Не  видела
никогда и  сама  не  участвовала.  Про  это  мне  еще  никто  ничего  не
объяснял...
   - Это никому не объясняют, - сказал я. - Это каждый находит сам,  как
получится. Вот появится у тебя парень, станешь с ним спать - и  поймешь,
если повезет, как жить по природе.
   - Нет, я так не люблю! - заявила она. - Мне интересно,  чтобы...  Как
бы  сказать...  Чтобы  напора  побольше.  Напора,  сопротивления,  снова
напора, и так далее. А вовсе не  "по  природе",  и  уж  никак  не  "если
повезет".
   - Видимо, ты слишком долго прожила с человеком намного старше тебя, -
сказал я. - С человеком гениальным и очень упорным. Но, видишь ли, белый
свет состоит не только из таких,  как  он.  Обычные  люди  и  глупее,  и
слабее. Блуждают бесцельно по  своей  жизни,  будто  тычутся  в  темноте
выставленными вперед ладонями. Вот, как я, например.
   - Нет, ты не такой. С тобой как раз все в порядке. Это я тебе  еще  в
прошлый раз говорила...
   Так или иначе, пора было вытряхивать из головы  всю  скопившуюся  там
сексовщину. Мой пенис все еще рвался на подвиги, но в такой  темноте  от
его активности не  было  никаких  плюсов,  один  сплошной  минус:  стало
труднее ходить.
   -  Так,  значит,  излучатель  посылает  волну,   которая   отпугивает
жаббервогов? - попробовал я сменить тему.
   - Ну да. Пока он работает, упыри не подойдут  к  нам  ближе,  чем  на
пятнадцать метров. Так что старайся не удаляться от меня дальше  десяти.
Иначе они поймают тебя, утащат к себе в гнездо, посадят в тухлый колодец
и обгложут, когда сгниешь. У тебя  рана  на  животе,  поэтому  начнут  с
живота. Зубы у них знаешь какие острые? Настоящие сверла от  дрели,  два
ряда во всю пасть...
   Услышав это, я невольно прибавил шагу и  на  всякий  случай  сократил
расстояние между нами.
   - Как твой живот? - спросила она.
   - От лекарства вроде немного успокоился. Если всем телом  двигаюсь  -
жутко болит, но пока терплю, - ответил я.
   - Когда найдем деда, он тебе снимет боль, - пообещала она.
   - Кто, дед? Каким образом?
   -  Очень  просто.  Он  и  мне  снимал  несколько  раз.  Когда  голова
раскалывалась. Посылал мне в мозг сигнал, который заставлял меня  забыть
о боли. На  самом  деле,  боль  -  очень  важная  реакция  человеческого
организма,  и  обычно  лучше  такие  вещи  не  делать,  но  тогда   была
чрезвычайная ситуация.
   - Вот бы мне так...
   - Ну, я же говорю: когда найдем деда.
   Ощупывая лучом фонарика скалы вокруг, она уверенно двигалась вверх по
течению. В скалах справа и слева открывались  пещеры,  трещины,  боковые
ходы, убегавшие в самые разные стороны. Ручейки воды, кое-где выбегая из
трещин,  вливались  в   реку.   Скользкие   каменные   берега   покрывал
ядовито-зеленый мох. Не знаю, как такой буйный цвет  мог  родиться  там,
где не происходит ни малейшего фотосинтеза. Наверное, у подземного  мира
свои законы природы.
   - Ну и как, жаббервоги уже знают, что мы здесь?
   - Еще бы! - сказала она. - Это же их мир. Они  знают  обо  всем,  что
происходит в Подземелье каждую минуту. Наверняка сейчас окружили  нас  и
разглядывают в упор. Я так и слышу их мерзкий  шелест  с  самого  начала
пути.
   Я осветил фонариком скалы вокруг, но, кроме изломанных трещин и  мха,
ничего не увидел.
   - Они прячутся в пещерах  и  боковых  коридорах,  там,  где  свет  не
достанет, - сказала она. - И явно преследуют нас всю дорогу.
   - Сколько уже работает излучатель?
   Она посмотрела на часы.
   - Десять минут. И еще двадцать секунд. Будем  на  месте  минут  через
пять. Успеваем.
   Ровно через пять  минут  мы  добрались  до  водопада.  Ультразвуковая
блокада Профессора, похоже, еще работала: вокруг, как и в  прошлый  раз,
не было слышно ни звука.  Мы  надвинули  капюшоны  до  бровей,  затянули
покрепче тесемки,  напялили  "консервы"  и  шагнули  в  бесшумную  струю
водопада.
   - Странно, - сказала она. - Блокада работает  -  значит,  лаборатория
цела. Если жаббервоги куда-то забираются,  от  того  места  не  остается
камня на  камне.  А  деда  с  его  исследованиями  они  сразу  ужас  как
невзлюбили.
   Как она и думала,  железная  дверь  лаборатории  оказалась  запертой.
Уходя, жаббервоги не запирают двери  на  ключ.  Здесь  явно  был  кто-то
другой.
   Пару минут провозившись с шифром,  она  достала  карточку  и  открыла
дверь. Внутри было зябко, темно и пахло кофе. Она по