-  ключ  к
этой двери?
   - Ну, в общем, примерно так.
   Очень хотелось выпить большой стакан виски со льдом, но ни  льда,  ни
виски в доме не оставалось.
   - Думаешь, твой дед решил устроить Армагеддон? - спросил я.
   - Нет! Ни в коем случае!  У  него,  конечно,  характер  не  сахар:  и
своенравный, и замкнутый, - но на самом деле дед  очень  хороший.  Такой
же, как я или ты.
   - Ну что ж, спасибо... - невольно усмехнулся  я.  Такого  комплимента
мне еще никто не говорил.
   - Дед очень боялся, что результаты  экспериментов  попадут  в  плохие
руки, - продолжала она. - Он ведь почему с Системой порвал?  Понял,  что
если  продолжать  исследования  там,  новое  знание  будет  использовано
человеку во зло. И тогда он ушел из Системы и стал работать один.
   -  Но  ведь  Система  работает  на  благо  человека.  Она  борется  с
кракерами, которые грабят компьютерные банки для продажи  информации  на
черном рынке, и охраняет права собственности  на  информацию.  Разве  не
так?
   Толстушка  посмотрела  на  меня  очень  пристально,  а  потом  пожала
плечами.
   - А дед, по-моему, и не собирался определять, где добро, где зло.  Он
говорил, что и зло, и добро - коренные свойства человеческого характера,
и к проблемам собственности это отношения не имеет.
   - Ну, в общем... Может, оно и так, - пробормотал я.
   - Именно поэтому он  никогда  не  доверял  властям.  Любой  власти  в
принципе. Конечно, какое-то  время  он  сам  служил  в  верхнем  эшелоне
Системы. Но лишь для того, чтобы иметь свободный доступ к огромной  базе
данных, к образцам для  опытов,  а  главное  -  к  супер-симулятору,  на
котором  можно  ставить   эксперименты,   максимально   приближенные   к
действительности. И когда закончил с шаффлингом, сразу подал в отставку.
Сказал, что теперь в одиночку работать и  спокойнее,  и  эффективней.  В
сложном оборудовании он больше не  нуждался,  дальше  оставалась  только
работа на уровне умозаключений.
   - Вон как... - задумался я. - А уходя  из  Системы,  он  случайно  не
забрал с собой копию моего личного файла?
   - Не знаю, - ответила она. - Но если это ему понадобилось, почему  бы
и нет? Ведь он был директором Центральной лаборатории, и  все  права  на
хранение и использование информации находились в его руках.
   Так вот в чем дело,  осенило  меня.  Профессор  скопировал  из  банка
Системы  мой  персональный  файл,  воспользовался  им  в  своих  частных
исследованиях - и все эти годы разрабатывал теорию шаффлинга на  примере
моего мозга! Теперь хоть немного ясно, что за возня началась вокруг. Как
и сказал Коротышка,  старик  завершил  свое  исследование,  а  потому  и
передал мне все свои результаты, - чтобы мой мозг среагировал на  сугубо
индивидуальную кодировку шаффлинга, который я же и произвел.
   Если это так, то в моем сознании  -  вернее,  в  моем  подсознании  -
реакция  уже  началась.  Часовая  бомба,  как  выразился  Коротышка.   Я
мгновенно прикинул, сколько  времени  прошло  с  окончания  конвертации.
Когда я закончил шаффлинг и открыл глаза, на часах было около  полуночи.
Значит, прошли уже почти сутки. Черт бы их  всех  побрал!  Не  знаю,  на
сколько часов рассчитан завод этой бомбы, но двадцать четыре из них  уже
миновали.
   - Да, вот еще что, - вспомнил я. - Ты сказала: "придет конец света"?
   - Ну да. Так сказал дед.
   - А когда он сказал это впервые? До того, как стал меня изучать,  или
после?
   - После, - ответила она. - Я думаю, после. Он вообще  начал  говорить
об этом в самое последнее время. А что? Это важно?
   - Сам пока не пойму. Но что-то в этом есть. Ведь мой  шаффлинг-пароль
- тоже "конец света". Что  это,  случайное  совпадение?  Ни  за  что  не
поверю.
   - А какой смысл у "конца света" в твоем пароле?
   - Не знаю. Все, что касается моего мозга, спрятано там, куда  мне  ни
за что не добраться. Я знаю только сами слова - "конец света".
   - Что, действительно не добраться?
   - Бесполезно, - покачал я головой. - Позови я на  помощь  хоть  целую
дивизию - в подземные хранилища Системы не попасть никогда.
   - Но ведь дед как-то вынес оттуда твой файл.
   - Возможно. Но это всего лишь предположение. Я  должен  поговорить  с
твоим дедом напрямую.
   - Значит, ты спасешь его от жаббервогов?
   Зажимая рану на животе, я с трудом сел в кровати. Голова болела  так,
точно мозг сверлили дрелью изнутри.
   - Похоже, придется, - вздохнул я. - Не знаю, что означает его  "конец
света", но игнорировать эту штуку не получается. Если сидеть сложа руки,
кому-то очень сильно не поздоровится...
   Я не стал говорить, что этот кто-то, скорее всего, - я сам.
   - Значит, тебе нужно спасти моего деда.
   - Потому что мы все - хорошие люди?
   - Ага, - кивнула она.
 
18 
КОНЕЦ СВЕТА 
Чтение снов 
 
   Так и не разобравшись в себе до конца, я возвращаюсь к чтению  старых
снов. Зима крепчает, и затягивать с работой не годится. По крайней мере,
за чтением снов я могу хоть на время отвлечься от разъедающего мои нервы
странного чувства потери.
   С другой  стороны,  чем  больше  снов  я  читаю,  тем  страшнее  меня
охватывает бессилие. Как ни стараюсь, я  не  могу  уловить  самой  сути,
которая в этих снах заключается. Словно  я  день  за  днем  читаю  очень
длинную повесть, не понимая ни строчки. Буквы читать  умею,  а  слов  не
пойму. С таким же успехом я мог бы изо дня в  день  без  цели  и  смысла
наблюдать за теченьем Реки. Не делая выводов,  ни  к  чему  не  приходя.
Искусство чтения снов не приносит  мне  избавления.  Я  овладел  им,  но
количество прочитанных снов лишь увеличило пропасть в моей душе. Обычно,
когда  человек  так  старается  чему-нибудь  научиться,  он  приходит  к
какому-то результату. Я же не прихожу ни к чему.
   - Я не вижу в этих снах никакого смысла,  -  признаюсь  я  ей.  -  Ты
сказала, вычитывать сны из черепов - моя работа. Но они проходят  сквозь
меня, не задерживаясь. Я не могу понять ни одного, и чем  дальше  читаю,
тем сильнее чувствую, что просто стираю себя день за днем.
   - Тем не менее, ты продолжаешь их читать, как одержимый,  -  отвечает
она. - С чего бы?
   - Не знаю, - качаю я головой. С одной стороны,  я  читаю  сны,  чтобы
отвлечься от проклятого чувства потери. Но чувствую, что дело совсем  не
в этом. Иначе с чего бы я их читал так упорно и забывал обо всем вокруг?
   - Наверно, дело в тебе самом, - говорит она.
   - Во мне самом?
   - Может, ты слишком упорно охраняешь себя? Я не знаю, что  такое  "ты
сам" - но, может, лучше выпустить его на волю? Точно так же, как  черепа
спят и видят, что когда-нибудь ты  их  прочтешь,  -  ты  сам  хочешь  их
прочитать.
   - Почему ты так думаешь?
   - Но лишь так и читают старые сны. Времена года сменяют  друг  друга,
птицы летят то на юг, то на север, а сны продолжают читаться...
   Она накрывает рукой мою  ладонь  на  столе  и  улыбается.  Ее  улыбка
напоминает весеннее солнце, вдруг пробившееся сквозь толщу угрюмых туч.
   - Отпусти себя. Ты же не узник в тюрьме. Ты - птица, улетевшая в небо
за своим сном.
 
*** 
 
   В итоге я снова, забыв обо всем, погружаюсь в старые сны.  Заканчиваю
один, подхожу к бесконечным полкам, выбираю следующий и бережно  несу  к
столу. Чуть смоченной в воде тряпицей она смывает с него пыль и грязь. И
уже другой  протирает  насухо.  Отмытый  и  отполированный,  старый  сон
белеет, как свежевыпавший снег. Его  пустые  глазницы  в  тусклом  свете
лампы похожи на два бездонных колодца.
   Осторожно обнимая его ладонями, я жду, когда  он  примет  температуру
моего тела. Согревшись немного - не теплее, чем припекает зимнее солнце,
- белоснежный череп начинает  рассказывать  мне  свой  сон.  Я  закрываю
глаза,  глубоко  вдыхаю,  полностью  расслабляюсь  и  кончиками  пальцев
считываю очередную историю. Но, как и всякий раз,  интонация  этого  сна
слишком причудлива, а образы,  которые  мне  видны,  напоминают  далекие
звезды, белеющие в небесах на рассвете. Я могу  прочесть  только  жалкие
осколки смысла.  Но  осколки  эти  не  желают  склеиваться  во  что-либо
цельное.
   Я вижу пейзажи, каких не видел никогда, и слышу  музыку,  которой  не
слышал ни разу в жизни. В мои уши втекают слова неизвестного мне  языка.
Образ за образом выплывают  из  темноты  -  и  так  же  внезапно  ныряют
обратно. Никакой связи между обрывками уловить невозможно. Как если бы я
слушал радио, перескакивая с волны на волну. Я напрягаю кончики пальцев,
стараясь настроиться поточнее, но все бесполезно. Я  чувствую,  что  мне
пытаются что-то передать, но что именно - прочитать не могу.
   Может, в моем способе чтения что-то не так. Может, сами  сны  слишком
состарились и утратили внятную форму. А  может,  их  истории  разительно
отличаются от того, что я называю историей, и наши временны?е  контексты
очень уж сильно не совпадают, и я не понимаю, в чем дело.
   Мне остается лишь молча  отслеживать  разрозненные  отрывки,  которые
появляются и исчезают в моей голове. Одну картину я вижу  яснее  прочих.
Как правило, это долина, стелющаяся под  ветром  трава,  небо  с  белыми
облаками и река, в которой играет солнце. И хотя  в  самом  пейзаже  нет
ничего особенного, почему-то именно от него становится грустно. От  чего
именно - я понять не могу. Будто сама причина этой грусти проплыла,  как
корабль за окном, и исчезла бесследно за  пять  минут  до  того,  как  я
понял, что происходит.
   Минут через десять видение,  как  иссякающий  морской  прилив,  снова
принимает форму черепа и возвращается в Лету. Старый сон засыпает.  А  с
кончиков моих  пальцев  стекают  капли  воды.  И  так  -  сон  за  сном,
бесконечное повторение одного и того же.
   Просмотренные сны я отдаю ей. Она выстраивает их в ряд на краю стола,
а я расслабляю пальцы и отдыхаю. За  день  успеваю  прочесть  не  больше
пяти-шести  снов.  Дальше  я  уже  не  могу  сосредоточиться,  и  пальцы
различают  только  невнятный  шорох.  Когда  стрелки  часов   на   стене
показывают одиннадцать, я выжат как  лимон  и  едва  могу  подняться  со
стула.
   Напоследок она всегда наливает мне кофе. А  иногда  угощает  домашним
печеньем или фруктовым хлебом. Мы садимся с ней друг против друга,  пьем
кофе, жуем ее сладости, не говоря почти ни слова. Я слишком устал, и  не
могу разговаривать. Она, понимая, тоже молчит.
   - Это все из-за меня? -  спрашивает  она  однажды.  -  Ты  не  можешь
открыться, потому что мне нечем тебе  ответить?  И  поэтому  запираешься
изнутри?
   Мы сидим на ступеньках, что сбегают от середины  моста  к  отмели,  и
глядим  на  Реку.  Бледная  луна,  ужавшись  от  холода,  подрагивает  в
беспокойной воде. Из-за чьей-то узенькой лодки, привязанной к  свае  под
лестницей, вода плещет немного глуше, чем обычно.  Мы  сидим  вдвоем  на
ступеньке, и я чувствую тепло ее тела. Странно,  думаю  я.  Обычно  люди
считают, будто тепло человека - это он сам. Хотя на самом деле  тут  нет
ни малейшей связи.
   - Вовсе нет, - отвечаю я. - Ты ни в чем не виновата. Проблема во  мне
самом. Я не могу до конца разобраться, чего хочу. И в душе у меня полный
хаос.
   - Значит, ты не понимаешь самого себя?
   - Когда как, - отвечаю я. - Бывает, сделаю все как  нужно,  а  почему
сделал именно так - понимаю гораздо позже. А иногда понимаю, как  нужно,
лишь когда уже ничего не исправить. Чаще всего  мы  совершаем  поступки,
так и не разобравшись со своей памятью, и этим доставляем кучу неудобств
окружающим.
   - Похоже, эта твоя память - очень несовершенное создание, - улыбается
она.
   Я  смотрю  на  свои  ладони.  В  холодном  свете  луны  они   кажутся
бесполезными, как у гипсовой статуи, которая не знает, куда деть руки.
   - Это правда, - говорю я. - Ужасно несовершенное.  Но  оно  оставляет
следы. Примерно как отпечатки ног  на  снегу.  И  если  захотеть,  можно
проследить, куда они ведут.
   - И куда же?
   - К себе, - отвечаю я. - Для этого человеку и нужны мысли.  Когда  их
нет, идти некуда.
   Я поднимаю голову. Зимняя луна неестественно ярко  освещает  Город  и
высокую Стену вокруг.
   - Ты абсолютно ни в чем не виновата, - повторяю я.
 
19 
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ 
Гамбургер. "Скайлайн". Крайний срок 
 
   Первым делом мы решили подкрепиться. Хоть я и не  чувствовал  голода,
никто не знал, когда доведется поесть в следующий раз, а потому я  решил
затолкать в себя хотя бы гамбургер с пивом. Она  же  была  голодна,  как
слон, ибо за весь день сжевала только шоколадку в обед. Больше ни на что
у нее не хватило денег.
   Стараясь не задеть рану, я кое-как натянул джинсы, майку,  джемпер  и
на всякий случай - нейлоновую ветровку. Ее  розовый  костюмчик  явно  не
годился для покорения подземных пещер, но, к сожалению,  ни  штанов,  ни
маек ее размера в моем гардеробе не оказалось. Я был выше ее сантиметров
на десять, она - тяжелее меня на столько же килограммов. Конечно, стоило
бы пойти в магазин да экипировать ее посуровее, но в такой  час  никакие
магазины уже не работали. В  конце  концов,  пришлось  натянуть  на  нее
продырявленную в нескольких местах куртку американских ВВС. Что делать с
ее туфлями на шпильках, я не знал, но оказалось, что в офисе у нее  есть
кроссовки и резиновые сапоги.
   - Розовые кроссовки и розовые сапоги, - уточнила она.
   - Ты так любишь розовый цвет?
   - Дед любит. Говорит, что розовый мне идет.
   - Твой дед прав, - согласился я. И в самом деле, розовый был ей очень
к лицу.  Как  правило,  пухленькие  девицы,  надевая  розовое,  начинают
смахивать на огромный клубничный  торт,  но  именно  на  ней  этот  цвет
почему-то радовал глаз. - А еще он, кажется, любит пухленьких девиц?
   - О да, конечно! - ответила пухленькая девица. -  Потому  я  и  держу
себя в форме изо всех сил. Правильно питаюсь и так далее. Я  ведь,  если
за фигурой не слежу, сразу худеть начинаю. Вот и стараюсь есть как можно
больше мучного, масла и крема.
   - С ума сойти, - посочувствовал я.
   Достав из шкафа рюкзак и убедившись, что его не изрезали при погроме,
я сложил в  него  наши  куртки,  карманный  фонарик,  магнит,  перчатки,
полотенце, большой нож, моток веревки, зажигалку и пачку сухого  спирта.
Затем из кучи продуктов на  полу  в  кухне  выудил  пару  булок,  четыре
персика, банку  тушенки,  банку  консервированных  грейпфрутов  и  кусок
колбасы. Все это я тоже засунул в рюкзак. Набрал полную  флягу  воды.  И
распихал по карманам все наличные деньги, какие у меня оставались.
   - Как на пикник собираемся, - сказала она.
   - Не говори, - кивнул я.
   Уже перед выходом я окинул взглядом свалку,  в  которую  превратилась
моя квартира. Вот так всю жизнь. Строишь что-то, тратишь кучу времени, а
потом все в один миг летит к черту. От  этих  тесных  стен  я,  конечно,
немного устал за столько лет, но в целом был  своей  жизнью  доволен.  И
теперь эта жизнь исчезла - за те же несколько минут, сколько  требуется,
чтобы выпить за  завтраком  банку  пива.  Моя  работа,  мое  виски,  мои
одиночество и покой, мои Джон Форд и Сомерсет Моэм -  все  обратилось  в
бессмысленный хлам.
   "И пышность цветов, и величие трав..." - продекламировал я про себя .
И, щелкнув рубильником, отключил в квартире свет.
 
*** 
 
   Боль в животе  так  мешала  сосредоточиться,  а  все  тело  настолько
устало, что в итоге я решил не думать ни о чем вообще. Лучше уж ходить с
пустой головой, чем  барахтаться  в  каше  из  недодуманных  мыслей.  Мы
спустились на лифте к подземной стоянке, я открыл  машину  и  бросил  на
заднее сиденье рюкзак. Если за нами следят - пожалуйста! Увяжутся следом
- плевать. Мне уже все равно. В конце концов, я ведь даже не знаю,  кого
бояться. Кракеров? Системы? Парочки бандитов с ножом?  Убегать  от  всех
сразу тоже, конечно, идея неплохая, но сейчас меня  на  это  не  хватит.
Достаточно и того, что с шестисантиметровой дырой в животе,  хроническим
недосыпом и смазливой толстушкой на шее придется лезть  под  землю  и  в
кромешной тьме выяснять отношения с жаббервогами. Так что пускай шпионят
сколько угодно. Мне сейчас не до них.
   Садиться за руль не хотелось, и я спросил у толстушки, водит  ли  она
машину. Увы…
   - Извини. Я только на лошади езжу, - сообщила она.
   - Ну что ж, - вздохнул я. - Наверно, когда-нибудь  нам  пригодится  и
лошадь.
   Убедившись, что бензобак почти полон, я тронулся с места и вырулил из
жилого района на  автостраду.  Несмотря  на  поздний  час,  дорога  была
забита. В основном нас окружали такси и легковушки.  За  каким  дьяволом
столько народу едет куда-то среди ночи, я не понимал никогда. Ну в самом
деле, что мешает людям после работы возвращаться домой, а к десяти часам
гасить свет и ложиться спать?
   Хотя, по большому счету, это уж точно не мое дело. Что бы я ни  думал
об этом мире, он все равно будет вертеться по  своим  законам.  Арабские
страны будут и дальше добывать свою нефть, а  все  люди  под  солнцем  -
переводить эту нефть на бензин и электричество, чтобы  в  недрах  ночных
городов и дальше раскапывать новые способы удовлетворенья своих желаний.
Лично мне и без этого всего есть над чем поломать себе голову.
   В ожидании зеленого я положил ладони на руль и широко зевнул.
   Прямо перед нами пыхтел грузовик, навьюченный  до  небес  гигантскими
рулонами бумаги.  Справа  остановился  белый  спортивный  "скайлайн",  в
котором сидела молодая пара.  Трудно  сказать,  ехали  они  на  какую-то
вечеринку  или  возвращались  с  нее,  но  у  обоих  на  лицах  читалась
беспробудная скука. Женщина, высунув из окна руку  с  двумя  серебряными
браслетами на запястье, смотрела на  меня.  Не  потому,  что  я  был  ей
чем-либо интересен, - просто больше смотреть было не  на  что.  Будь  на
моем месте вывеска "Денниз" или дорожный знак - в ее взгляде  ничего  бы
не изменилось. От нечего  делать  я  тоже  внимательно  разглядывал  ее.
Красавица незапоминающегося типа, какую можно встретить  где  угодно.  В
большинстве мыльных опер актрисы с таким  лицом  играют  лучшую  подругу
главной  героини  -  ту  самую,  которая  спрашивает  за  чашкой  чая  в
кафетерии: "Что с тобой, милая? В последнее время ты сама не  своя!"  На
этом их роль обычно заканчивается, и как только они исчезают  с  экрана,
вспомнить лицо уже невозможно.
   На светофоре зажегся зеленый,  и  пока  грузовик  перед  нами  лениво
трогался с места, белый  "скайлайн",  пижонски  взревев,  унесся  вперед
вместе с оглушительным хитом "Дюран Дюрана".
   - Следи за машинами сзади, - попросил я толстушку. - Заметишь хвост -
сразу говори.
   Она кивнула и повернулась назад.
   - Думаешь, за нами следят?
   - Не знаю, - ответил я. - Но  лишняя  осторожность  не  помешает.  Ты
будешь гамбургер? Это быстрее всего.
   - Что угодно.
   Я заехал в ближайший "драйв-ин". Официантка в красном мини  просунула
в окошко поднос и спросила, чего мы желаем.
   - Двойной чизбургер,  картошку-фри  и  горячий  шоколад,  -  заказала
толстушка.
   - Обычный гамбургер и пиво, - попросил я.
   - Прошу извинить, но пиво мы не отпускаем, - сказала официантка.
   - Обычный гамбургер и колу, - поправился я. Да, плохи мои дела: чтобы
требовать пиво в "драйв-ине", нужно совсем свихнуться.
   В ожидании заказа мы то и дело оглядывались, проверяя, нет ли хвоста,
но ни одна машина за нами не последовала. Ну еще бы:  станет  нормальный
шпик заезжать  на  одну  стоянку  с  объектом.  Наверняка  припарковался
где-нибудь неподалеку и ждет,  когда  мы  снова  вырулим  на  дорогу.  Я
перестал вертеть головой и машинально отправил  в  желудок  гамбургер  и
лист  салата  размером  с  талон  на  скоростное  шоссе.  Толстушка   же
обстоятельно, с явным удовольствием уплела свой чизбургер, жизнерадостно
схрумкала картошку и маленькими глоточками выпила шоколад.
   - Хочешь картошки? - спросила она между делом.
   - Нет, спасибо.
   Она вычистила картонную  тарелку  до  крошки,  допила  оставшийся  на
донышке шоколад и слизала с пальцев капли кетчупа и горчицы.  Просто  не
девушка, а х