одячий аппетит.
   - Насчет твоего  деда,  -  сказал  я.  -  Значит,  сперва  мы  должны
пробраться в лабораторию, так?
   - Пожалуй. Возможно, остались какие-то следы, которые подскажут,  где
искать его дальше. Там я уже разберусь.
   - Но как  мы  туда  попадем,  если  рядом  -  гнездо  жаббервогов,  а
генератор ультразвука вышел из строя?
   - Об этом не беспокойся. В офисе есть переносной излучатель. Не такой
сильный, конечно. Но на несколько метров вокруг  того,  кто  его  несет,
поле держит неплохо.
   - Тогда проблем нет, - успокоился я.
   -  Правда,  есть  одна  сложность,  -  продолжала  она.  -   Батареек
излучателя хватает только на полчаса. Потом он автоматически выключается
и требует подзарядки.
   - Весело! - криво усмехнулся я. - И сколько длится зарядка?
   - Пятнадцать минут. Тридцать работает, пятнадцать заряжается. Полчаса
- это как раз дорога от офиса до лаборатории, потому дед  и  сделал  его
небольшим - чтоб нести было легче.
   Я вздохнул и ничего не сказал. Ладно. Все же лучше, чем ничего.
   Вырулив с ресторанной стоянки, я заехал в круглосуточный  супермаркет
купить пару банок пива и карманную бутылку виски. Вернувшись  в  машину,
выпил все пиво и четверть виски. На душе немного  полегчало.  Оставшееся
виски плотно закрыл, передал толстушке, и она спрятала бутылку в рюкзак.
   - Зачем ты столько пьешь? - спросила она.
   - Наверно, чтобы не было страшно, - ответил я.
   - Мне тоже страшно, но я же не пью.
   - Нам с тобой страшно от совершенно разных вещей.
   - Не понимаю.
   - Чем старше человек, тем больше  в  его  жизни  того,  чего  уже  не
исправить.
   - И тем сильнее он устает?
   - Ага! - кивнул я. - И это тоже.
   Она протянула руку и коснулась моего уха.
   - Не волнуйся. Все будет хорошо. Я всегда буду рядом, - тихо  сказала
она.
   - Спасибо, - ответил я.
 
*** 
 
   Подъехав к офису ее деда, мы вышли из машины. Я надел  рюкзак.  Живот
болел зверски.  Будто  по  нему  садистски  медленно,  один  за  другим,
проезжали грузовики с кирпичом. Это всего  лишь  боль,  повторял  я  про
себя, точно мантру. Физическая боль, ничего  общего  ко  мне  самому  не
имеющая. Я собрал в кулак  остатки  самоуважения,  вытряхнул  из  головы
мысли о больном животе и поспешил за толстушкой к зданию.
   Молодой   громила-охранник   на    входе    потребовал    "предъявить
удостоверение жильца". Толстушка достала из кармана пластиковую карточку
и вручила ему. Охранник вставил карточку в прорезь компьютера на  столе,
проверил на мониторе ее имя и номер апартаментов - и лишь  затем,  нажав
кнопку, отпер нам дверь в вестибюль.
   - Это очень специальное здание, - объяснила толстушка, пока мы с  нею
пересекали огромный зал. - Все, кто  входит  в  это  здание,  связаны  с
тайнами, для охраны которых требуется система  абсолютной  безопасности.
Здесь,  например,  проводятся  научные  исследования  особой   важности,
какие-нибудь сверхсекретные переговоры - ну, и так далее. Как ты  видел,
охрана у  входа  устанавливает  личность  и  цель  визита,  а  затем  до
последнего шага отслеживает телекамерами, действительно ли человек  идет
куда заявил. Так что  любым  хвостам,  даже  просочись  они  за  нами  в
вестибюль, все пути дальше будут перекрыты.
   - Значит, охране известно, что твой дед прокопал  у  себя  дырку  под
землю?
   - Кто их знает... Но вряд ли. Еще когда  это  здание  строилось,  дед
заказал особую планировку с выходом  в  Подземелье,  но  об  этом  знали
только два человека: домовладелец и архитектор. А строители считали этот
выход обычной вентиляционной отдушиной. По-моему, даже  все  официальные
чертежи в этом месте подделаны.
   - Представляю, сколько денег он на это ухлопал... - сказал я.
   - Да, конечно. Но денег у деда хватает, - сказала она.  -  И  у  меня
тоже. Я ведь ужасно богатая. Сначала наследство от  родителей  получила,
потом страховку. А уже из этого построила сверхкапитал на бирже.
   Она достала из кармана ключ, отперла  клетку  лифта,  и  мы  вошли  в
огромный металлический гроб.
   - На бирже?
   - Ну да.  Меня  дед  в  акции  играть  научил.  Собирать  информацию,
анализировать рынок по биржевым  сводкам,  обходить  налоги,  деньги  за
границу пересылать и все такое. Акции -  интересная  штука.  Никогда  не
играл?
   - Да как-то нет... - пожал я плечами. Если честно, за всю свою  жизнь
я даже депозитного счета ни разу не открыл.
   - До того, как стать ученым, дед работал биржевым маклером. Но  потом
у него скопилось столько денег, что он и сам не знал, куда их девать,  а
потому бросил биржу и подался в науку. Здорово, да?
   - Здорово, - кивнул я.
   - Дед всегда лучшим. Чем бы ни занимался.
   Как и в прошлый раз, лифт ехал  так  медленно,  что  было  непонятно,
поднимается он или опускается. Как и прежде, ехал он безумно долго, и  я
никак не мог успокоиться, зная, что на меня пялятся глазки телекамер.
   - Дед говорит:  если  в  чем-нибудь  хочешь  стать  лучшим,  школьное
образование только мешает, - продолжала она. - А ты как думаешь?
   - Да, - согласился я. - Пожалуй. Я шестнадцать лет ходил  в  школу  и
университет, но мне это не особенно пригодилось. Иностранных  языков  не
знаю, на инструментах не играю, в акциях не разбираюсь. И даже на лошади
ездить не могу.
   - А чего ж ты школу  не  бросил?  Всегда  ведь  можно  бросить,  если
хочется, разве нет?
   - Ну, в общем, конечно, так... - Я  задумался.  И  правда,  мог  ведь
бросить в любой момент. - Но тогда мне это как-то в голову не приходило.
Моя семья, в отличие от твоей, была самой обыкновенной. Я  и  не  думал,
что могу стать в чем-то лучшим.
   - А вот это заблуждение, - покачала она головой. - В  каждом  из  нас
достаточно таланта, чтобы стать лучшим хотя бы в чем-то одном.  Проблема
лишь в том, как его в себе откопать. Те, кто не  понимает,  как,  годами
мечется туда-сюда и лишь закапывает себя  еще  глубже.  Поэтому  лучшими
становятся не все. Очень многие просто хоронят себя при жизни и остаются
ни с чем.
   - Такие, как я, например, - сказал я.
   - Нет, ты другой. В тебе есть что-то особенное. У тебя очень  крепкий
эмоциональный   панцирь,   под   которым   остается   много   живого   и
неискалеченного.
   - Эмоциональный панцирь?
   - Ну да, - кивнула она.  -  В  твоем  случае  еще  не  поздно  что-то
исправить. Хочешь, когда все закончится, будем жить вместе? Не в  смысле
"давай  поженимся",  а  просто  -  попробуем  жить  вместе.  Переедем  в
какую-нибудь страну поспокойнее: в Грецию, в Румынию  или  в  Финляндию,
будем там кататься на  лошадях,  песни  местные  петь  и  жить  как  нам
хочется. Денег у меня сколько угодно, а  ты  постепенно  переродишься  в
кого-нибудь лучшего.
   - Хм-м... -  протянул  я.  Звучало  неплохо.  Поскольку  моя  карьера
конвертора, скорее всего, приказала долго жить, идея умотать куда-нибудь
за границу звучала более чем заманчиво. Вот только  уверенности  в  том,
что со временем я смогу переродиться в кого-то лучшего,  не  появлялось.
Лучшие люди оттого и становятся лучшими, что верят в свои способности  с
самого начала. Из тех же, кто не верит в себя, ничего путного обычно  не
получается.
   Пока я рассеянно думал об этом,  двери  лифта  открылись.  Она  вышла
первой и, как в  первую  нашу  встречу,  заспешила  по  коридору,  цокая
каблучками. Я двинулся следом. Ее аппетитная попка  плавно  покачивалась
передо мной, а золотые сережки в ушах поблескивали в такт шагам.
   - Допустим, мы стали жить вместе, - сказал  я  ее  спине.  -  Ты  мне
столько всего даешь, а мне даже ответить нечем.  По-моему,  это  слишком
несправедливо и неестественно.
   Чуть замедлив шаг, она дала мне с ней поравняться.
   - Ты что, серьезно так думаешь?
   - Конечно. Неестественно и несправедливо.
   - А я думаю, у тебя есть что мне предложить.
   - Например? - спросил я.
   - Например... твой эмоциональный панцирь. Я бы очень хотела узнать  о
нем побольше. Как он устроен, как работает. Я такое редко встречала, мне
ужасно интересно.
   - Да ну? По-моему, ты  преувеличиваешь,  -  сказал  я.  -  У  каждого
человека есть такой панцирь - у кого толще, у кого тоньше. Если захочешь
- найдешь таких сколько угодно. Ты просто мало общалась с людьми и  пока
не понимаешь, что  движет  обычным  человеком  в  простой,  повседневной
жизни.
   - Я смотрю, ты ничегошеньки  про  себя  не  знаешь,  -  покачала  она
головой. - Твое тело способно выполнять шаффлинг, так или нет?
   - Да. Но это же не врожденная способность. Я приобрел ее  на  работе,
как  инструмент.  Мне  сделали  операцию,  а  потом  долго  тренировали.
Большинство людей, если потренируются, смогут выполнять шаффлинг. И  это
мало чем отличается от умения считать на счетах или играть на пианино.
   - Все не так просто, - сказала она. - Сначала, конечно, все тоже  так
думали: почти любого, если прооперировать  и  натренировать,  как  тебя,
можно этому обучить без проблем. Ну,  разве  что  тестированием  выявить
наиболее способных.  И  дед  сперва  тоже  так  думал.  Поэтому  отобрал
двадцать шесть человек, сделал им операцию и натренировал, перестроив их
тело на способность  к  шаффлингу.  На  тот  момент  никаких  помех  для
Эксперимента не существовало. Проблемы начались позже.
   - Никогда об этом не слышал, - сказал я с интересом. - Все,  что  мне
говорили - "проект выполняется успешно"...
   - Ну еще бы, на официальном-то уровне! А на самом деле все  шло  хуже
некуда. Из двадцати шести новобранцев двадцать пять умерли в  промежутке
от года до полугода после окончания тренировок. Остался в  живых  только
ты. Вот уже четвертый год ты один продолжаешь жить и выполняешь шаффлинг
безо всяких сбоев и тревожных симптомов. И после всего этого ты считаешь
себя обычным человеком? Да ты же просто клад для всего человечества.
   С минуту я  шел  по  коридору  молча,  руки  в  карманах,  оглушенный
услышанным. Западня, в  которую  я  попал,  превосходила  границы  моего
воображения. И продолжала расти у меня на глазах. До  таких  размеров  и
глубины, каких человеку и знать не дано.
   - Отчего они умерли? - спросил я.
   - Причину смерти точно не  установили.  Перестала  работать  какая-то
функция мозга, но какая и почему - не понятно.
   - Что, даже гипотезы никакой?
   - Ну, в общем... Дед мне так объяснил: дескать,  обычный  человек  не
должен выдерживать путешествия в  ядро  своего  сознания.  И  когда  оно
все-таки происходит, нейроны ядра пытаются  выставить  против  пришельца
блокаду. Но сама эта реакция происходит настолько стремительно, что мозг
переживает страшный шок, и человек умирает. На самом деле,  все  гораздо
сложнее, но в целом примерно так.
   - Почему же не умер я?
   -  Вероятно,  у  тебя  была  способность  выставлять  такую   блокаду
безболезненно.  Эмоциональный  панцирь,  о  котором  я  и   говорю.   По
неизвестным причинам  он  сформировался  в  тебе  еще  до  Эксперимента.
Благодаря ему ты  и  выжил.  Дед  пытался  выстроить  такой  же  панцирь
искусственным путем и спасти тех, кто еще  оставался  в  живых,  но  его
защита оказалась слишком слабой.
   - Этот панцирь - что-то вроде корки у арбуза?
   - Если упрощенно - да.
   - И что же, - продолжал я, - он у меня врожденный или приобретенный?
   - Как будто  частично  врожденный,  а  частично  приобретенный...  Но
больше дед не стал ничего объяснять. Сказал, что чем больше  я  об  этом
узна?ю, тем опаснее мне будет жить на свете. По его гипотезе,  на  свете
таких, как ты, - один из миллиона, если не из  полутора.  И,  что  самое
ужасное, вычислить таких людей возможно лишь одним способом:  опробовать
их на шаффлинг.
   - Значит, если предположить, что гипотеза твоего деда верна, сам факт
того, что я затесался в группу  из  двадцати  шести  человек,  -  просто
случайность?
   - Ну конечно. Именно потому  ты  был  для  него  бесценным  образцом.
Ключом для всего Эксперимента.
   - Что же именно собирался сделать со мною твой дед? Что общего  может
быть у обработанной мною информации с черепом единорога, и  какой,  черт
возьми, во всем этом смысл?
   - Если бы я это знала, я б тебя сразу спасла, - вздохнула она.
   - А может, и белый свет заодно...
 
*** 
 
   Офису  старика  повезло  ненамного  больше,  чем   моей   злосчастной
квартирке. Весь пол  был  усеян  документами,  столы  перевернуты,  сейф
взломан  и  выпотрошен,  из  шкафов  с  корнем  выдраны  ящики,   а   на
раздавленном в щепки диване покоился платяной шкаф со вспоротым  брюхом,
из которого разноцветными кишками вывалилась  одежда  Профессора  и  его
внучки. При этом ее вещи - все до единой! - действительно были розовыми.
Всех оттенков: от лиловатого до почти кремового.
   - Кошмар! - покачала она головой. - Они  пробрались  сюда  снизу,  из
Подземелья.
   - Кто? Жаббервоги? - уточнил я.
   - Да нет. Жаббервоги так близко к земле подниматься не любят, а  если
и поднимаются, то оставляют после себя запах.
   - Запах?
   - Такой неприятный запах -  рыбы  и  болотной  тины...  Нет,  это  не
жаббервоги. Я думаю, это те же, кто поработал у тебя в квартире.  Те  же
приемчики, если приглядеться.
   - Похоже на то, - согласился  я  и  еще  раз  осмотрел  помещение.  С
полпачки  канцелярских  скрепок,  ссыпавшись  с   перевернутого   стола,
поблескивали на полу в свете флуоресцентных ламп. Почти машинально -  по
старой привычке думать о смысле скрепки  -  я  наклонился,  зачерпнул  с
дюжину скрепок и на всякий случай сунул в карман.
   - Здесь было что-нибудь ценное? - спросил я.
   - Нет, - ответила она. - Только счета,  квитанции  да  разные  сметы.
Принципиального важного - ничего.
   - А этот наш... изгонятель жаббервогов цел?
   Она подошла к огромной куче мусора на полу, порылась в  магнитофонах,
фонариках, будильниках, таблетках от кашля и письменных принадлежностях,
извлекла на свет аппарат, похожий  на  небольшой  прибор  для  измерения
громкости, и пощелкала кнопкой у него на боку.
   - Излучатель в порядке, работает.  Они  явно  не  поняли,  зачем  эта
штука. А устроен он слишком просто, чтобы сломаться при падении.
   Она прошла в дальний  угол,  присела  на  корточки,  сняла  крышку  с
розетки в стене, щелкнула встроенным выключателем, после чего  поднялась
и слегка надавила на стену ладонью. В стене открылось отверстие размером
с телефонный справочник, в котором  я  различил  нечто  вроде  потайного
сейфа.
   - Оцени! Сюда залезть они бы в жизни не  догадались,  -  торжествующе
произнесла  она,  набрала  на  железной  дверце  четыре  цифры,  и  сейф
открылся.
   - Ты можешь вынуть все отсюда и разложить на столе? - попросила она.
   Морщась от боли в животе, я перевернул  стол,  поставил  на  место  и
разложил на нем одну за другой вещи из сейфа. Перетянутая резинкой пачка
банковских книжек пальца в три толщиной, какие-то  акции,  векселя,  два
или три миллиона наличными ,  что-то  увесистое  в  полотняной  котомке,
толстый блокнот из черной кожи и коричневый пакет. Она вскрыла  пакет  и
выложила на стол содержимое: старые мужские часы "Омега" без  ремешка  и
золотое кольцо. Циферблат у часов был покрыт мелкими трещинами, а металл
по всему корпусу почернел.
   - Это самое драгоценное, что есть у деда, - тихо сказала толстушка. -
Колечко мамино. Все остальное сгорело.
   Я кивнул, она положила часы и кольцо обратно в пакет, взяла со  стола
увесистую пачку денег и затолкала в карман.
   - Ну вот! А я и забыла, что деньги здесь  тоже  есть!  -  воскликнула
она.
   Затем она развязала  котомку,  вытащила  что-то  плотно  обернутое  в
старую рубашку, развернула ее и показала мне.  Маленький  автоматический
пистолет. Не какая-нибудь игрушка - реальный пистолет  с  патронами.  На
мой непросвещенный взгляд -  что-то  вроде  "браунинга"  или  "беретты".
Видел такой в кино. К пистолету прилагались запасная  обойма  и  коробка
патронов.
   - Ты, наверное, хорошо стреляешь? - спросила она.
   - С чего бы? - удивился я. - Я и оружия-то в руках никогда не держал.
   - А я - отлично, - похвасталась она. - Дед тренировал меня на даче на
Хоккайдо. С десяти метров в открытку попадаю. Здорово, да?
   - Здорово, - согласился я. - Но откуда он у деда?
   - Нет, ты точно ненормальный, - обреченно сказала она. -  Когда  есть
деньги, можно достать что угодно. Ты что, не знал?.. Ладно, если с  тебя
толку мало, я сама его понесу. Согласен?
   - Сделай милость. Только  не  вздумай  случайно  подстрелить  меня  в
темноте. Еще одна рана - и я больше не ходок.
   - Не беспокойся, я  осторожная,  -  заверила  она  меня  и  затолкала
пистолет в карман  куртки.  Я  с  удивлением  отметил:  сколько  она  ни
набивает карманы всякой всячиной, ее фигурка вовсе не становится плотнее
или неповоротливее. Тут явно какой-то  фокус.  А  может,  просто  куртка
хорошо сшита.
   Она  взяла  блокнот  из  черной  кожи,  раскрыла  ближе  к  середине,
подвинула к лампе и впилась глазами в страницу. Я посмотрел туда же,  но
ничего не понял. Вся страница была исписана арабскими цифрами и  буквами
латиницы в сочетаниях, каких я отродясь не встречал.
   - Это рабочий журнал деда, - объяснила  она.  -  Заполняется  шифром,
который знаем только мы с ним. Здесь - записи о  намеченных  делах  и  о
том, что случилось за день. Дед велел, если с ним вдруг что-то случится,
сразу проверить  журнал...  Погоди-ка!  Двадцать  девятого  сентября  ты
закончил стирку и подготовил данные к шаффлингу, так?
   - Точно.
   - Это у него помечено  единицей  в  кружочке.  Возможно,  как  первая
стадия чего-то  большого.  Под  номером  два  написано,  что  в  ночь  с
тридцатого сентября на первое октября ты закончил шаффлинг. Так?
   - Да, все верно.
   - Значит, это вторая стадия. Так... Дальше - полдень второго октября.
Под номером три. И приписано: "Остановка программы".
   - В полдень второго мы с ним  должны  были  встретиться.  Видимо,  он
собирался предотвратить запуск какой-то особой программы в моей  голове.
Из-за  которой  и  должен  наступить  конец  света.  Но  ситуация  резко
изменилась. Профессора либо убили,  либо  похитили.  Это  и  есть  самое
непонятное на сегодня.
   - Погоди-погоди! Тут дальше еще записи. Ужасно торопливым почерком...
   Пока она копалась в журнале,  я  заново  упаковал  рюкзак  и  заменил
батарейки в фонарике. Все дождевики были сорваны с вешалок и  разбросаны
по полу, но, слава богу, вполне пригодны. Без  дождевика  в  водопаде  я
промокну и окоченею так, что боль в животе меня просто парализует. Затем
я выудил из кучи на полу ее кроссовки - конечно  же  розовые  -  и  тоже
запихал в рюкзак. Часы на  руке  показывали  полночь.  Ровно  двенадцать
часов до остановки неведомой программы в моей голове.
   - Дальше идут какие-то вычисления...  Запас  электричества,  скорость
распада, сопротивление материала, допустимая погрешность и так далее.  Я
этого не понимаю.
   - Что  не  понимаешь  -  пропускай,  у  нас  мало  времени.  Попробуй
расшифровать то, что имеет хоть какой-нибудь смысл.
   - Да тут и расшифровывать нечего.
   - То есть?
   Она протянула мне раскрытый блокнот  и  ткнула  пальцем  в  страницу.
Никакого шифра на странице не было. Я увидел там  лишь  огромный  крест,
дату и время. После обычных столбиков цифр  -  плотных  и  мелких,  хоть
разглядывай в  микроскоп,  -  этот  крест  смотрелся  таким  огромным  и
корявым, что делалось не по себе.
 
 
 
   - Ну, и как это понимать? - спросила она. - "Срок истекает"?
   - Может, и так. Но я думаю, это и есть пункт четыре  .  Он  случится,
если не остановить программу, как в  пункте  три.  В  противном  случае,
программа автоматически запустится, и "крест" наступит неизбежно.
   - Значит, нам во что бы то ни стало нужно отыскать деда до полудня?
   - Если мои догадки верны - да.
   - А они верны?
   - Скорее всего, - тихо ответил я.
   -  Тогда  сколько  у  нас  времени?  -  поинтересовалась  она.  -  До
Армагеддона, Большого Взрыва или чего там еще...
   - Три