словно  подсвечивая  жилище
Стража. Все эти трубки и топоры глядят на меня  будто  бы  с  молчаливым
презрением. Чудится, что вот-вот надо мною  нависнет  огромная  тень,  и
гигантская ладонь придавит мое плечо.
   Сторонясь жутковатого  сияния,  я  снимаю  со  стены  связку  ключей,
зажимаю в  руке  и  выхожу  к  воротам  на  Площадь  Теней.  Снег  почти
прекратился. Лишь изредка  рывками  налетают  совсем  ослабевший  ветер.
Пустая площадь засыпана снегом, и следов на ней не  видно.  Один  только
ветер осмелился расписать эту пустоту  своими  призрачными  узорами,  да
сиротливый вяз посередине уснул, закинув ветви  в  стылое  небо.  Пейзаж
безупречен: совершенное равновесие цветов и  линий,  все  погрузилось  в
вечный и счастливый сон. Я смотрю и думаю,  что,  наверное,  никогда  не
смогу забыть своих робких шагов к разрушению Совершенства.
   Но на раздумья нет времени. Промедли я сейчас - потом не  вернешь  ни
секунды. Непослушными пальцами пытаюсь  подобрать  к  замку  на  воротах
какой-нибудь из четырех ключей.  Что  за  черт?  Ни  один  не  подходит.
Холодный пот обжигает ребра. Я точно помню: когда Страж открывал ворота,
на  связке  тоже  было  четыре  ключа.  Значит,  один   должен   подойти
обязательно.
   Я прячу ключи в один карман, свободную руку в другой и с  минуту  фею
заледеневшие пальцы. Затем достаю ключи и пробую все сначала. На третьем
ключе замок наконец поддается - и пустую площадь сотрясает оглушительный
грохот металла. Как назло - чтобы весь Город услышал. Не  вынимая  ключа
из скважины, я застываю на  полминуты  и  жду.  Но  никто  не  прибегает
остановить меня. Ни шагов, ни  встревоженных  голосов.  Тишина.  Сдвинув
створку, я проскальзываю в узкую щель и прикрываю за собой ворота.
   Глубокий снег заглатывает  мои  шаги  вязкой  пеной.  Раздается  лишь
гулкое чавканье, словно огромный хищник тщательно  пережевывает  добычу.
Оставляя дорожку следов, я огибаю сугроб на скамейке. Пробудившийся  вяз
злобно смотрит мне в спину. Вдалеке нервно кричит какая-то птица.
   В сарайчике дикий холод - куда холодней, чем  на  улице.  Я  поднимаю
крышку погреба и спускаюсь по хлипкой стремянке в затхлую темноту.
   Тень ждет меня, сидя на нарах.
   - Мне казалось, ты уже не придешь,  -  ворчит  она,  выдыхая  облачко
пара.
   - Я же обещал, - говорю я. -  Давай-ка  выбираться  отсюда.  Сил  нет
терпеть эту вонь.
   - Бесполезно, - вздыхает тень. - Я даже по  стремянке  не  поднимусь.
Проверено. Можешь смеяться, но у меня не осталось сил.  Вчерашняя  стужа
меня доконала.
   - Ерунда. Я тебя вытащу. Тень качает головой.
   - Ну, вытащишь, а дальше что? Бежать-то я все  равно  не  смогу.  Это
конец. У нас ничего не выйдет.
   - Эй, послушай, - напираю я. - Кто из нас это начал?  Вот  и  подбери
сопли! Я потащу тебя на спине. Что бы ни случилось - мы должны выбраться
отсюда, иначе оба загнемся. Тень глядит на меня ввалившимися глазами.
   - Вон  ты  как...  Ну  что  ж.  Тогда,  конечно,  попробуем.  Хотя  и
непонятно, сколько ты протянешь со мной на шее в таком снегу...
   - Ничего, - говорю я. - По-моему, мы с тобой с самого  начала  не  на
пляж собирались.
   Вскинув тень на закорки, я вылезаю из  погреба  и,  подставив  плечо,
веду ее через площадь к воротам. Холодная черная Стена в мертвой  тишине
неотрывно следит за каждым нашим движением.  Старый  вяз,  не  выдержав,
стряхивает лежалый снег и долго грозит нам вслед оголившимися ветвями.
   - Ног не чувствую, - жалуется тень на ходу. - В этом чертовом погребе
даже ноги размять негде...
   Чуть не волоком я втаскиваю тень в Сторожку и на всякий случай  вешаю
обратно ключи. Если повезет, Страж не сразу заметит, что мы сбежали.
   - Куда теперь? - спрашиваю я у тени. Она дрожит у остывшей печки.
   - На юг, - отвечает она, - К Омуту.
   - К Омуту... - повторяю я машинально. - И что там,  у  Омута?  Дальше
куда?
   - Дальше Омута - только Омут. Мы прыгнем в него и исчезнем.  Наверно,
схватим воспаление легких. Но в нашем положении не привередничают.
   - А ты знаешь, что там водоворот? Нас утащит в бездну, и мы погибнем.
   Тень заходится в кашле.
   - Ошибаешься, - говорит она. - В этой  самой  бездне  -  единственный
выход из Города. Как ни думай, иначе не получится. Омут - это  выход.  Я
понимаю, чего ты боишься. Но сейчас лучше довериться мне. Я ведь и  свою
жизнь спасаю. Чего мне туда лезть, если нет уверенности? Все остальное я
тебе по пути расскажу. Через час-полтора Страж вернется - и скорее всего
сразу пустится в погоню. Так что нельзя терять ни минуты.
   Перед Сторожкой не видать ни души. Только две цепочки следов бегут по
снегу в разные стороны. Одну оставил я сам, когда пришел сюда. Другую  -
Страж, когда уходил из дома. Рядом с его следами тянутся  две  колеи  от
телеги. Я взваливаю тень на спину. Она совсем исхудала и весит  чуть  не
вдвое меньше прежнего, но даже  такую  поклажу  без  труда  на  себе  не
утащишь. Последнее время я так привык жить без тени, что  сам  не  знаю,
сколько выдержу.
   - До Омута путь неблизкий, - говорю я. - Придется  обогнуть  Западный
Холм, спуститься к Южному, а там сквозь заросли продираться.
   - Думаешь, тебя на все это хватит?
   - А куда деваться? - отвечаю я. - Не обратно же идти.
   По заснеженной дороге я бреду на восток. Мне навстречу тянутся мои же
следы. Как если бы нынешний "я" разминулся с собою прежним.  Кроме  этих
следов  да  отпечатков  звериных  копыт,  на   снегу   ничего   нет.   Я
оборачиваюсь. Над Стеной поднимается  пепельно-серый  дым.  Его  мрачный
отвесный столб напоминает огромную башню,  вершина  которой  теряется  в
тучах. Столб очень плотный  -  значит,  ночью  замерзло  особенно  много
зверей. Работы Стражу хватит надолго. Своей тихой,  безропотной  смертью
звери спасли нас, до последней минуты оттягивая погоню.
   Снег липнет к ботинкам и застывает тяжелыми комьями. Я жалею, что  не
подыскал себе ни снегоступов, ни лыж. Должно же быть  что-то  в  городе,
где идет такой сумасшедший снег. В чулане у Стража чего только нет... Но
возвращаться к Сторожке поздно.  Я  уже  добрался  до  Западного  Моста.
Поверну - потеряю кучу времени.
   Ноги упорно мнут снег, тело разогревается, из-под шапки стекает пот.
   - По таким следам нас  вычислит  кто  угодно,  -  говорит  моя  тень,
оглянувшись. Я представляю, как Страж несется за нами  по  снегу.  Сущий
дьявол. Здоровенный, не то что я. На спине никого не тащит. Да еще и  на
лыжах, скорее всего. Я должен уйти как можно дальше, пока он не вернулся
домой. Иначе нам крышка.
   Я припоминаю комнатку Библиотеки. Девушка сидит перед печкой  и  ждет
меня. На столе дремлет аккордеон,  в  печке  потрескивают  угольки,  над
кофейником поднимается пар. Ее волосы у меня на щеке, ее пальцы  у  меня
на плече...
   Я не могу дать своей тени умереть. Страж не должен нас поймать.  Если
он снова запрет  ее  в  погреб,  ей  точно  конец...  Выкарабкавшись  из
сугроба, я собираюсь с силами - и тащу свою тень по  снегу  все  дальше,
лишь иногда оглядываясь на пепельный дым.
   Примерно на полпути мы встречаем несколько зверей. Не в  силах  найти
хоть какой-нибудь корм, они скитаются по снегу, глядят грустно. Я тащусь
мимо со своей ношей на загривке, и голубые глаза  зверей  долго  смотрят
нам вслед. Словно каждый зверь отлично понимает, куда и зачем мы идем.
   Дорога заводит в гору -  и  у  меня  не  хватает  дыхания.  Тень  моя
тяжелеет, а у меня все больше заплетаются ноги. Если вдуматься,  с  этим
чтением снов я уже давно потерял форму. Пар от моего дыхания  становится
гуще, а перед глазами начинают выплясывать крохотные снежинки.
   - Ты как? - беспокоится тень. - Может, передохнешь?
   - Придется. Извини... Я за пять минут оклемаюсь.
   - Чего извиняешься? Ты ж не виноват, что я  идти  не  могу.  Конечно,
отдыхай, сколько нужно... Странно, да? Будто все  беды  на  одного  тебя
навалились.
   - Но это же мои беды, - говорю я. - Верно?
   - Да, - отвечает тень. - Я тоже так думаю.
   Я сваливаю тень на снег и опускаюсь рядом на корточки.  Тело  уже  не
чувствует холода. Ноги от паха до пят словно окаменели.
   - Хотя, если честно, я тоже иногда сомневаюсь, - продолжает  тень.  -
Не скажи я тебе ничего, помри тихонько - ты бы  жил  сейчас  и  горя  не
знал. Так или нет?
   - Возможно, - киваю я.
   - Значит, я тебе только мешаю?
   - Но я все равно должен был это знать.
   Тень кивает. И, подняв голову, всматривается в пепельный дым.
   - Раз валит такими клубами, Страж там надолго застрял, - говорит она.
- А мы уже скоро Холм обогнем. Дальше только заросли. Дойдем до них -  и
все. Там он нас уже не найдет.
   Тень зачерпывает рыхлый снег, распахивает ладонь - и смотрит, как тот
высыпается на землю.
   - То, что в Городе должен быть выход, пришло ко мне по наитию. Но уже
очень скоро появились доказательства. Подумай сам. Город  совершенен.  А
значит, в нем возможно буквально все. Стало быть,  это  даже  не  совсем
город, а какой-то саморазвивающийся организм. Он  постоянно  подкидывает
тебе новые возможности, сам принимает новые формы - и  так  поддерживает
свое совершенство. Если ты захочешь, чтобы из него был выход -  он  даст
тебе выход. Понимаешь меня?
   - Отлично понимаю, - говорю я. - Я это вчера заметил. Ну, что  это  -
мир разных возможностей. Здесь есть все - и нет ничего...
   Тень сидит на снегу и смотрит на меня. А потом несколько раз  кивает.
Снег густеет. Буран медленно наваливается на Городу.
   - Так вот, - продолжает тень. - Когда  мы  поймем,  что  выход  есть,
останется только вычеркнуть все лишнее. Ворота в Стене вычеркиваем. Если
выбираться там, Страж нас тут же  схватит.  Этот  упырь  каждый  листик,
каждую веточку у Ворот чует, как летучая мышь. Уж он-то  знает  -  любой
беглец первым делом о Воротах подумает. Значит, Ворота - не выход. Через
Стену лезть бесполезно. Восточные Ворота тоже не вариант.  Замурованы  -
та же Стена получается, а на входе Реки, под водой -  железная  решетка.
Такая толстая, что и за сто лет не распилить. Остается только Омут. Уйти
из Города можно только вместе с Рекой.
   - Ты не ошибаешься?
   - Сам посуди. Почему все остальные выходы  или  накрепко  замурованы,
или тщательно охраняются, - и  только  Омут  совсем  без  присмотра?  Ни
ограды, ни стены. Почему, как ты думаешь? А  потому,  что  страх  держит
человека лучше всяких стен. Преодолеешь страх - победишь Город.
   - И когда это пришло тебе в голову?
   - Когда Страж показал мне Реку. В тот единственный раз,  когда  довел
меня аж до Западного Моста. Тогда-то у меня все и  замкнулось.  Сама  по
себе Река никакого зла не несет. Наоборот, вода в  Реке  -  это  энергия
жизни. Нам  нужно  лишь  отдаться  ее  течению.  Только  так  мы  сможем
вырваться из Города и вернуться туда, где настоящая жизнь... Тебе сложно
в это поверить?
   - Почему же, - говорю я. - Я тебе верю. Я даже думаю, что эта Река  и
там течет. В том мире, который мы оставили. Он  уже  начинает  понемногу
возвращаться ко мне. Его воздух, сияние, звук... Я  даже  песню  любимую
вспомнил.
   - Я не могу сказать, прекрасен тот мир или безобразен, - говорит  моя
тень. - Но он наш, мы должны в нем жить. Там - свое счастье и свое горе.
Свои радости и свое дерьмо. Свое ни рыба ни мясо - и свое непонятно что.
Ты там родился. Там тебе и умирать. А когда умрешь, я исчезну. И  это  -
самое настоящее, что может с нами случиться.
   - Да... - соглашаюсь я. - Пожалуй, ты прав.
   Мы сидим с моей тенью на склоне и смотрим на Город. Но уже  не  можем
разглядеть ни Часовой Башни,  ни  Реки,  ни  мостов,  ни  даже  Стены  и
пепельно-серого дыма. Один гигантский снежный столп, соединивший небо  и
землю.
   - Надо идти, - торопит меня  тень.  -  В  такую  погоду  Страж,  чего
доброго, закончит работу пораньше.
   Я киваю, встаю и отряхиваю с шапки снег.
 
39 
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ 
Попкорн. Лорд Джим. Исчезновения 
 
   По дороге в парк я остановил машину у винной лавки и спросил,  какого
пива ей хочется.
   - Все равно, - ответила она. - Лишь бы пенилось и на  вкус  было  как
пиво.
   Определенно, наши представления тут совпали.  Самое  начало  октября.
Небо над головой - такое  чистое,  словно  его  только  что  спустили  с
конвейера. В такую погоду совершенно неважно, что пить. Лишь бы пенилось
и на вкус было как пиво.
   В итоге я купил шесть банок импортного. То ли потому, что  денег  еще
оставалось до чертиков, то ли оттого, что золотые жестянки  "Миллер  Хай
Лайф"  очень  гармонично  поблескивали  в  лучах  осеннего  солнца.  Дюк
Эллингтон тоже  отлично  вписывался  в  ясное  октябрьское  утро.  Хотя,
конечно, Эллингтон со своим пианино вписался бы даже в  новогоднюю  ночь
полярников на Южном полюсе.
   Я повел машину дальше, насвистывая "Не делай ничего, пока  я  не  дам
тебе знать" вслед за уникальнейшим  тромбоном  Лоренса  Брауна.  А  чуть
погодя моего свиста хватило еще и на "Утонченную леди" Джонни Ходжеса .
   Доехав до парка Хибия, мы вышли из машины и  завалились  с  пивом  на
траву. В понедельник утром национальный парк пустовал,  словно  взлетная
площадка авианосца, с которой улетели все  самолеты.  Голуби  мельтешили
взбалмошными стайками в траве, как новобранцы на физ-зарядке.
   - Смотри-ка, - удивился я. - В небе ни облачка.
   - Одно есть, вон там,  -  возразила  она  и  показала  на  деревья  у
Хибия-Холла. И  действительно,  одно  крохотным  перышком  застряло  меж
ветками камфар.
   - Ну, это не считается, - сказал я. - Даже облаком не назовешь.
   Она прикрыла глаза ладонью и посмотрела внимательнее.
   - Ну да... Совсем  маленькое,  -  согласилась  она.  Наглядевшись  на
странное облачко, мы открыли пиво.
   - Почему ты развелся? - спросила она.
   - Слишком люблю ездить в поезде. А когда женился, уже не мог сидеть у
окошка.
   - Серьезно?
   - Была такая повесть у Сэлинджера. Помню, еще в школе прочитал.
   - А еще серьезнее?
   - Да все очень просто. Пять или шесть лет назад она ушла. И больше не
возвращалась.
   - И с тех пор вы не виделись?
   - Не-а. - Я отхлебнул пива. - Как-то незачем было.
   - Значит, семейная жизнь не ладилась?
   - Да нет. Все у нас ладилось. - Я разглядывал пивную банку. - Дело не
в этом. В постель ложимся вдвоем, а засыпает каждый сам по себе. Знакомо
тебе такое?
   - Да... Кажется, понимаю.
   - Я, конечно, не думаю, что людей можно классифицировать, но  условно
я разделил бы их на два типа. Люди с универсальным  видением  мира  -  и
люди с ограниченным взглядом. Я свой взгляд на мир ограничиваю.  И  дело
тут не в том, правильные у меня границы или  не  правильные.  Все  равно
где-то протянется граница: что мое, а что - нет. Для кого-то очевидно, а
кто-то вообще так вопрос не ставит.
   - Но  ведь  те,  для  кого  очевидно,  тоже  стараются  свои  границы
раздвинуть, разве нет?
   - Возможно. Но у меня не так. Почему все люди сегодня должны  слушать
музыку в "стерео"? От того, что скрипка  зазвучала  слева,  а  контрабас
справа, музыка лучше не стала. Просто усложнился способ воспроизведения.
   - А ты не слишком упрямый?
   - Вот и она так сказала.
   - Жена?
   - Ага, - кивнул я. - Дескать, как только вопросы ставятся  конкретно,
я теряю гибкость. Что-то вроде. Еще пива хочешь?
   - Давай.
   Я сорвал колечко с четвертого "Миллера" и протянул ей банку.
   - А что сам думаешь о своей  жизни?  -  Вместо  того,  чтобы  сделать
глоток, она стала разглядывать черную дырочку.
   - Читала "Братьев Карамазовых"?
   - Один раз, очень давно.
   - Стоит перечитывать иногда. Там много всего написано...  А  ближе  к
финалу Алеша говорит одному  школьнику,  Коле  Красоткину:  "Послушайте,
Коля, вы между прочим будете и очень несчастный человек в  жизни.  Но  в
целом все-таки благословите жизнь".
   Я допил вторую банку. Немного помедлил - и откупорил еще одну.
   - Вообще-то, Алеша очень много всего понимал, - добавил я.  -  Но  на
этих его словах я засомневался. Я не  знаю,  можно  ли  быть  несчастным
человеком, но в целом прожить счастливую жизнь.
   - И поэтому ты свою жизнь ограничиваешь?
   - Пожалуй, - кивнул я. -  Наверно,  мне  стоило  вместо  твоего  мужа
умереть от  железной  вазы.  Подходящая  смерть  была  бы.  Такой  яркий
последний кадр - нелепость, достигшая совершенства. И ни черта  подумать
не успеешь...
   Я поискал глазами белое  облачко,  но  его  уже  не  было.  Наверное,
спряталось за кронами.
   - А как ты думаешь... С таким ограниченным взглядом на жизнь  ты  мог
бы разглядеть, например, меня?
   - Кто хочет, в эту жизнь  заходит,  кто  хочет,  из  нее  выходит,  -
ответил я. - В этом -  главный  плюс  ограниченного  взгляда  на  жизнь.
Заходя, вытирайте ноги.  Уходя,  закрывайте  дверь.  Общие  правила  для
гостей.
   Засмеявшись, она поднялась и отряхнула с брюк соринки.
   - Ну, я пойду. Уже пора, да? Я посмотрел на часы. 10:22.
   - Давай подвезу.
   - Да ладно. Я еще в универмаг заскочу, а потом на  электричке  доеду.
Так будет лучше. Спасибо за кусачки.
   - Не за что.
   - Позвонишь, как вернешься?
   - Заеду в  библиотеку,  -  сказал  я.  -  Люблю  смотреть,  как  люди
работают.
   - Пока, - сказала она.
   Я смотрел, как она уходит по аллее, и чувствовал  себя  кем-то  вроде
Джозефа Коттена из фильма "Третий человек" . Когда ее  фигурка  скрылась
за деревьями, я стал смотреть на голубей. Походками все  голуби  странно
отличались друг от друга. Через пару минут на аллее появилась женщина  с
маленькой дочкой и стала разбрасывать по  дорожке  попкорн.  Все  голуби
оставили меня и убежали на завтрак. Девочка,  как  положено  трехлетнему
ребенку, растопырила ручки и побежала обнимать голубей. Но, конечно,  ни
одного  не  поймала.  Вертлявые  голуби  жили  своей  голубиной  жизнью.
Симпатичная мамаша стрельнула в меня глазами и демонстративно потеряла к
моей личности всякий  интерес.  Что  ни  говори,  а  приличные  люди  не
валяются на траве в понедельник утром  с  пятью  пивными  банками  перед
носом.
   Я попробовал вспомнить имена всех братьев  Карамазовых.  Митя,  Иван,
Алеша - и еще этот сводный, Смердяков. Интересно, сколько людей на свете
помнят братьев Карамазовых по именам?
   Глядя в небо, я ощутил  себя  маленькой  лодкой  в  бескрайнем  море.
Вокруг - ни волн, ни ветерка, я тихо себе дрейфую. Есть  некий  смысл  в
крохотной шлюпке, затерянной посреди океана. Джозеф Конрад, "Лорд Джим",
сцена после кораблекрушения.
   Глубокое небо сияло над головой, как прописная истина, сомневаться  в
которой бессмысленно. Когда глядишь в такое небо с земли, кажется, будто
оно впитало все сущности этого мира. С  морем  -  та  же  история.  Если
каждый день разглядывать море, начинает казаться, что  больше  на  свете
ничего нет. Наверно, Конрад переживал то же, что и я. Воистину - в утлой
лодочке, выпавшей в  Океан  из  фикции  под  названием  "корабль",  есть
особенный смысл, от которого не отвертеться.
   Я допил  последнюю  банку,  докурил  и  выкинул  из  головы  всю  эту
астролябию. Пора возвращаться в  реальность.  У  меня  оставался  час  с
небольшим.
   Поднявшись с травы, я собрал пустые банки и выкинул в ближайшую урну.
В  верхней  части  урны  оказалась  железная  пепельница.  Я  достал  из
бумажника  кредитки  и  сжег  их  над  ней.  Симпатичная  мамаша   снова
стрельнула  глазами.  Понятное  дело.  Приличные  люди  не   сжигают   в
понедельник утром кредитные карточки над урнами городского парка. Сперва
я спалил "АмЭкс", потом  "Визу".  Кредитки  плавились  жизнерадостно,  с
огоньком. Я прикинул, не спалить  ли  мне  заодно  и  галстук  от  "Пола
Стюарта", но потом передумал. Не хотелось  мешать  отдыхающим,  да  и  в
сожжении галстуков я большого смысла не видел.
   Я дошел до ларька и купил десять пакетов поп корна. Девять я рассыпал
по дорожке для голубей, а  из  десятого  решил  поесть  сам,  присев  на
скамейку рядом. Голуби слетелись со всего парка,  как  на  массовку  для
съемок  блокб