ь нога. Там, где  ступеней  не  было,
приходилось  карабкаться  по  валунам,  цепляясь  за  скалу   руками   и
перебросив фонарик на ремешке куда-нибудь  за  спину.  Тут  уж,  как  ни
проверяй  дорогу  загодя,  два-три  раза  на  десять  шагов  все   равно
оступаешься, рискуя сорваться вниз. Путь для тех, кто видит во тьме. Для
жутких  существ,  чья  архитектура  совершенно  не   приспособлена   для
человека. Осторожно, то и дело прижимаясь к скале, мы карабкались  вверх
по ступеням.
   На тридцать шестой - а я всю жизнь считаю ступени  -  в  темноте  под
нами раздался  оглушительный  шлепок.  Словно  кто-то  с  силой  шмякнул
огромным ростбифом по мокрой скале. Категорично и непримиримо.  А  потом
наступила пауза - неумолимая пауза  кувалды,  занесенной  для  решающего
удара. Вцепившись в скалу, я ждал, что будет дальше.
   И пришла вода. Монолитная. Без плеска и брызг.  Изо  всех  дыр  Земли
одновременно. В детстве я смотрел киножурнал о том, как плотину. Большой
начальник, кто-то вроде  губернатора,  в  строительной  каске  нажал  на
кнопку какой-то машины, шлюзы открылись - и толща воды, дымясь  и  рыча,
медленно опустилась в пропасть. Это было еще в те времена, когда в  кино
перед фильмами крутили мультики или журналы. Я смотрел на экран,  и  все
мое детское существо содрогалось при мысли, что бы произошло, окажись  я
в тот миг там, внизу. Но тогда я, разумеется, и представить не мог,  что
двадцать пять лет спустя это случится со мною на самом  деле.  Может,  у
детей есть некая аура,  которая  оберегает  их  от  большинства  мировых
катаклизмов? По крайней мере, в моем детстве было именно так.
   - И как высоко поднимется вода? - крикнул я толстушке,  мелькавшей  в
луче фонаря на две-три ступеньки выше.
   - Мало не покажется, - ответила она. Чудесный  ответ.  Какой  простор
для фантазии.
   Мы карабкались по спирали быстро, как только могли.  Судя  по  плеску
воды,  Башня  вздымалась  посередине   огромного   поля,   изрешеченного
мириадами дыр. Как статуя в центре городского  фонтана.  И  если  верить
толстушке, половина этой статуи - а может, и больше, - очень скоро уйдет
под воду, а мы, если успеем, останемся  наверху,  как  два  голубка  над
Всемирным Потопом.
   Луч фонаря, дрожа у  ее  поясницы,  выписывал  в  темноте  надо  мною
странные геометрические фигуры. Я карабкался вверх за фонариком. Уже  не
понимая, сколько ступеней мы проползли - сто или двести. Плеск воды  все
усиливался, накрывая меня с головой. Вода поднималась. Но я не видел  ее
и не следил за уровнем. Если бы сейчас она лизнула мне  пятки,  я  б  не
удивился.
   Все было похоже на страшный сон. Словно что-то преследует меня,  а  я
ползу по ступенькам слишком медленно. Вот оно  уже  дышит  мне  прямо  в
затылок, тянется  мокрой  лапой...  Но  реальность  казалась  кошмарнее.
Напрочь забыв о ступеньках, я лишь цеплялся за валуны и  буквально  полз
над пропастью по совершенно отвесной скале.
   Не проще ли всплыть  вместе  с  водой?  И  легче,  и  падать  некуда.
Прокрутив эту мысль в голове, я поделился ею с толстушкой.
   - Бесполезно! - крикнула она сверху. -  Вода  будет  закручиваться  в
гигантскую воронку, и плавать ты не сможешь! А  если  и  вынырнешь,  все
равно в такой темноте не поймешь, куда плыть.
   Она права. Нам остается лишь ползти вверх. Метр  за  метром...  Света
бы! Любого света. Чтобы ползти до самой вершины и  хоть  видеть,  докуда
поднимается вода. Всем нутром своим я ненавидел темноту. Ибо гнала  меня
вверх не вода, а тьма между водой и моими пятками.  От  мысли,  что  она
догонит меня и зальет своими  чернилами  до  самого  сердца,  бросало  в
холодный пот.
   В голове крутился тот  же  киножурнал.  Масса  воды  продолжает  свое
бесконечное падение с дамбы. Камера кропотливо снимает с разных углов  -
разве что не облизывает водный поток: сверху, в упор, а потом  и  сбоку.
На белом и гладком бетоне пляшет тень воды. Я вглядываюсь - и  чувствую,
будто это моя собственная тень. На  стене  плотины  размером  с  морскую
бухту. Я смотрю на нее, сидя в кресле  кинотеатра.  Знаю,  что  это  моя
тень, но не понимаю, как поступить. Я - зритель, мне всего  десять  лет.
Что вернее: бежать к экрану и хватать свою тень - или забраться ночью  в
каморку механика и выкрасть пленку? В итоге я  просто  сижу,  ничего  не
делая, и таращусь в экран.
   А тень все танцует передо мной. Мой огромный, растянутый вверх силуэт
дрожит, как от зноя, на бетонной стене плотины. Я всегда считал, что она
не умеет говорить, а тем более -  подавать  какие-то  знаки  руками.  Но
сейчас она действительно пытается что-то мне втолковать. Отлично  знает,
что я сижу и смотрю на нее из зала. Но, как и я, ничего не может с собой
поделать. Всего лишь тень.
   Другие зрители в зале, похоже, не замечают, что  тень  на  плотине  -
моя. Рядом сидит старший брат, но даже он ни о чем не догадывается. Если
б догадался, сразу шепнул бы мне на ухо.  Такой  у  меня  брат:  в  кино
просто рта не закрывает.
   Я тоже никому не сообщаю, что тень моя. Все равно никто не поверит. К
тому же, она явно хочет передать послание мне одному. Из другого  места,
другого времени, пытается мне что-то сказать с экрана.  Одна-одинешенька
на огромной  стене.  Как  она  очутилась  там  во  время  съемки  и  что
собиралась делать дальше - не знаю. Может, так  и  висела,  пока  ее  не
проглотила ночная мгла? А может, ее смыло потоком и  унесло  в  открытое
море, где она и дальше выполняет роль моей тени? От этой мысли  на  душе
тоскливо и безысходно.
   Новость  о  плотине  сменяется  репортажем  с  коронации  в  какой-то
европейской  стране.  По  каменной  площади  катит  роскошная   повозка,
запряженная лошадьми с какими-то странными колпаками на носу. Я ищу свою
тень на брусчатке, но вижу лишь тени колес да копыт...
   На этом воспоминание обрывалось. Хотя я никак не мог ответить себе: а
было ли это на самом деле? И если было - разве не странно, что я  раньше
такого  никогда  не  вспоминал?  Или  это  мираж?  Видение,   навязанное
кромешной мглой и клокотанием наползавшей воды? Когда-то  я  читал  одну
книгу  по  психиатрии,  где  описывался  подобный  трюк  нашей  психики:
дескать, попав в экстремальные условия,  тело  довольно  часто  защищает
психику от чрезмерно грубой реальности тем, что видит  "сны  средь  бела
дня". Так это называлось в книге. Однако мое видение было резче  всякого
сна - и таким ярким, будто дело касалось  моей  жизни.  Я  вспомнил  все
запахи и звуки, которые меня тогда окружали. И пережил все эти  чувства:
растерянность, смятение и страх, когда не за  что  зацепиться,  -  такие
неизбежные для любого десятилетнего пацана. А значит - кто бы и как  это
ни называл, - во мне действительно что-то когда-то произошло. И  теперь,
в критической ситуации, некая сила выгнала эту сцену из мрачных подвалов
памяти на свет божий в моей голове.
   Сила?
   Очевидно, все дело операции на мозг, которую всем нам  делали,  когда
прививали способность к шаффлингу.  Они  отделили  от  меня  мою  память
стеной моего же сознания... И годами крали ее, прямо из моих рук!
   Я всерьез завелся. Да ни одна мразь Вселенной не имеет права красть у
меня мою память! Память - это МОЕ! Мое и больше вообще ничье! Украсть  у
человека память - все равно, что отнять  у  него  Время.  Чем  больше  я
свирепел, тем меньше боялся какой-то темноты. Нет, ребята. Что бы вы  ни
задумали, я, еще поживу. Скоро я выберусь из  этого  лабиринта  и  верну
себе память, чего бы мне это ни стоило. А  конец  ли  света  у  вас  или
рановато еще - мне плевать. Не знаю, как вы, но я до сих пор  планировал
и в следующей жизни родиться  самим  собой  -  цельным,  а  не  каким-то
половинчатым безобразием...
   - Веревка! - закричала толстушка.
   - Что - веревка?
   - Иди скорей сюда! Смотри - веревка висит!
   Я торопливо перелез через три-четыре ступеньки, догнал  толстушку,  и
она зачем-то погладила ладонью шершавую  стену.  Приглядевшись,  я  и  в
правду увидел спущенную сверху веревку. Не  очень  толстый,  но  прочный
трос из альпинистского снаряжения  кончался  на  уровне  моей  груди.  Я
ухватился за него и осторожно подергал. Похоже, неплохо закреплен где-то
наверху.
   - Это дед, я уверена! - радостно завопила она. - Это он  нам  веревку
спустил!
   - Давай-ка пройдем еще кружок, - предложил я. - Мало ли что это может
быть...
   Почти не глядя под ноги, мы чудом проделали еще  один  оборот  вокруг
Башни. Трос никуда не исчез. Примерно через каждые тридцать  сантиметров
на нем были завязаны узлы.
   - Это дед, я точно знаю, - едва отдышавшись, заявила она. - Он всегда
все продумывает до мелочей.
   - Да уж, - согласился я. - Ты когда-нибудь лазила по канату?
   - А как же? - обиделась она. - Я с детства  хорошо  лазаю.  разве  не
говорила?
   - Тогда первая и полезай,  -  сказал  я.  -  Заберешься  -  помигаешь
фонариком. Тогда и я поползу.
   - Тогда тебя точно затопит. Может, лучше обоим сразу?
   - Одна  веревка  -  один  человек.  Правило  альпинистов.  Во-первых,
порваться может, а во-вторых - ползти и труднее, и дольше. А с  веревкой
в руках я выберусь даже из воды.
   - Знаешь... А ты сильней, чем я думала, - вдруг тихо сказала она.
   Замерев в темноте, я ждал от нее поцелуя, но она лишь молча зашуршала
армейскими брюками, поднимаясь по тросу.  Я  вцепился  в  скалу  и  стал
смотреть, как свет  фонарика  уползает  вверх,  вихляя,  как  полоумный.
Словно чья-то пьяная в  стельку  душа  нагулялась  вдоволь  и,  шатаясь,
возвращается обратно на небо. Страшно хотелось виски.  Но  бутылка  -  в
рюкзаке,  а  я  вишу  такой  раскорякой,  что  достать  ее   практически
невозможно. Тогда, плюнув на бутылку, я представил, как сижу  где-нибудь
и пью это виски по-человечески. Чистый, тихий бар. Передо мною -  блюдце
с арахисом, из колонок тихо льется "Vendome" в исполнении "Эм-Джей-Кью",
а я пью двойной виски со льдом. Ставлю стакан  на  стойку  и  долго  его
разглядываю,  не  прикасаясь.   Виски   -   напиток,   который   сначала
разглядывают. И лишь когда надоест, пригубливают. Так же, как и красивых
женщин.
   Я вдруг вспомнил, что у меня больше  нет  ни  выходных  костюмов,  ни
приличных пальто. Эта безумная парочка  искромсала  в  клочья  весь  мой
гардероб. Черт бы их всех побрал! И в чем мне теперь ходить в  приличные
бары?  Стало  быть,  для  похода  в  бар  я  должен  зайти   куда-нибудь
приодеться. Решено: покупаю себе  твидовый  костюм.  Элегантного  синего
цвета,  три  пуговицы,  сидит  как  влитой,   идеальная   пройма,   чуть
старомодный - точь-в-точь как у Джорджа Пеппарда в начале шестидесятых .
Сорочку  голубую.  Одного  цвета  с  пиджаком,  лишь  на  тон   светлее,
"оксфорд", строгий воротничок. Галстук в меленькую  полоску,  красный  с
зеленым. Красный - густой, матовый, а зеленый - на грани  с  синим,  как
море в шторм. И вот, одевшись в приличном магазине, который  приглянулся
мне совершенно случайно, я захожу в не менее случайный бар  и  заказываю
двойной виски со льдом. И все эти пиявки, жаббервоги и  рыбы  с  когтями
стервятников просто-напросто катятся к дьяволу. Я сижу в синем  твиде  и
пью виски из далекой Шотландии.
   Краешком сознания я отметил, что клокотание внизу  стихло.  Возможно,
вода перестала подниматься из дыр. А может, дойдя до  какого-то  уровня,
прекратила шуметь. Мне это было до  лампочки.  Пускай  себе  поднимается
куда хочет. Я уже принял решение выжить и готов  проорать  это  на  весь
белый свет. Чтобы никакая тварь в  этом  мире  не  посмела  больше  меня
терзать и вертеть моей жизнью, как ей вздумается.
   Но поскольку орать на белый свет в такой темноте смысла  не  было,  я
просто вцепился покрепче в скалы и попробовал задрать голову.  Толстушка
уже вскарабкалась куда выше, чем я предполагал. Не знаю,  сколько  между
нами было метров, но никак  не  меньше  трех-четырех  этажей  приличного
универмага. Где-то на уровне залов женской одежды. А может, и на  уровне
отделов кимоно . Какой же высоты эта Башня на самом деле?  Мы  поднялись
уже черт знает как высоко, а вершины все нет. Как-то я уже забирался  из
любопытства - пешком, по лестницам!  -  на  крышу  двадцатишестиэтажного
небоскреба. Очень похожее чувство.
   Правда, сейчас я, слава богу, не видел под собою ни  зги.  Ибо  самый
крутой альпинист,  окажись  он  на  такой  высоте  без  снаряжения  и  в
затрапезных кроссовках, наложил бы в штаны от страха. Для него  это  все
равно, что мыть  снаружи  окно  небоскреба  без  строительной  люльки  и
страховочной сети внизу. Пока лезешь все выше и выше в слепящую  бездну,
еще ничего; а чуть остановишься - сразу мысль о пропасти под ногами...
   Я глянул  вверх.  Похоже,  толстушка  еще  в  пути:  далекий  фонарик
беспорядочно мотало из стороны в сторону. А девчонка  и  правда  отлично
лазит по канату, подумал я. Даже на такой высоте, от которой  свихнуться
можно. Интересно, старик специально устроил нам свидание  именно  здесь?
Нельзя было найти местечка поприличнее?
   Распятый на скале, я рассеянно думал  об  этом,  пока  не  послышался
крик. Далеко вверху ритмично мигала,  как  сигнальный  фонарь  самолета,
тусклая желтая искра. Толстушка добралась.  Я  вцепился  одной  рукой  в
трос, другой вытащил из кармана фонарик и посигналил ей в том же  ритме.
Потом посветил вниз, пытаясь разглядеть уровень воды, но не увидел почти
ничего. Такой жалкий луч пробивает тьму лишь на пару метров вокруг. Часы
на руке показывали четыре двенадцать утра. Даже не рассвело. Никому  еще
не принесли утреннюю газету. Электрички не ходят, метро закрыто. Люди на
поверхности спят как сурки - и ни о чем, вообще ни о  чем  на  свете  не
подозревают.
   Я натянул веревку покрепче, глубоко-глубоко вдохнул и начал  медленно
карабкаться вверх.
 
24 
КОНЕЦ СВЕТА 
Площадь Теней 
 
   Когда я просыпаюсь, дивной погоды, простоявшей три дня,  будто  и  не
бывало. Небо снова окутано тучами:  солнечный  свет  прорвался  было  на
землю, но долго погулять ему не дали.  Лишь  голые  деревья  вздымают  в
холодное серое небо осиротевшие ветви, да Река разбрызгивает  по  округе
зябкий плеск. Так и кажется: вот-вот пойдет снег.
   - Сегодня снега, наверно, не будет, - говорит старик. - Тучи  еще  не
те. Из таких он обычно не сыплет.
   Я открываю окно и смотрю на пепельно-серые тучи. Из каких снег обычно
сыплет, а из каких нет, я, пожалуй, не пойму никогда.
 
*** 
 
   Когда я вхожу, Страж греет  ноги  у  большой  железной  печки.  Печка
трофейная, точь-в-точь, как в Библиотеке. Сверху - конфорка для  чайника
или кастрюли, у самого пола - выдвижной ящик для золы,  перед  топкой  -
большая металлическая  решетка.  Страж  сидит  перед  печкой  на  стуле,
придвинув к  решетке  ноги.  Вся  комната  пропитана  паром  из  чайника
вперемешку с терпким запахом дешевого трубочного табака, - надо  думать,
тоже трофейного, - и  от  дикой  смеси  запахов  меня  начинает  мутить.
Разумеется, есть в букете и кислая вонь от ног  самого  Стража.  За  его
стулом - большой деревянный стол, на котором  лежит  огромный  точильный
камень,  а  вокруг  разбросаны  разные   тесаки   и   топорики.   Металл
потемневший, натруженный.
   - Плохо без шарфа, - говорю я. - Шея мерзнет.
   -  Это  точно,  -  почти  благодушно  кивает  Страж.  -  Хорошо  тебя
понимаю...
   - В архиве Библиотеки - куча старых вещей. Я могу  оттуда  что-нибудь
взять?
   - Ах, вон ты к чему... - соображает он наконец. -  Из  вещей  забирай
что хочешь. Тебе - можно. И шарф, и пальто, и что еще пригодится.
   - А эти вещи действительно ничьи?
   - Чьи они - не твоя забота, - отвечает он. - Хозяева, если и есть,  о
них давно уже позабыли. А ты, я слыхал, собрался найти Инструмент?
   Я киваю. Страж знает все.
   - Обычно Город таким инструментом не пользуется, - говорит он.  -  Но
если  поискать...  Работаешь  ты  старательно.   Можешь   завести   себе
Инструмент, если хочешь. Сходи на станцию и спроси у Смотрителя.
   - На какую станцию? - удивился я.
   - Электрическую, какую ж еще, - усмехается Страж и тычет  в  лампочку
над головой. - От чего, по-твоему, в Городе свет? От яблок на деревьях?
   Продолжая усмехаться,  он  рисует  мне  на  клочке  бумаги  дорогу  к
Электростанции.
   - Пойдешь по южному  берегу  вверх  по  Реке.  Минут  через  тридцать
увидишь слева старый зерновой амбар без крыши и дверей. Здесь  повернешь
направо, пройдешь еще немного, обогнешь Холм, ступишь в Лес -  и  метров
через пятьсот ты у Станции. Запомнил?
   - Кажется, да, - киваю я. - Но разве зимой  в  Лесу  не  опасно?  Все
предупреждают, да и сам я еле живой оттуда вернулся...
   - Ах, да! - вспоминает он ни с того ни с сего. - Совсем  забыл.  Я  ж
сам подвозил тебя на телеге до холма... Ну, и как ты сейчас? Оклемался?
   - Уже лучше. Спасибо.
   - Набрался ума-разума?
   - Да уж... - вздыхаю я.
   Страж довольно ухмыляется и шевелит ножищами у огня.
   - Ума набраться - дело хорошее, - сказал он. - Когда люди умнеют, они
становятся осмотрительнее. И больше не дают себя  поранить.  У  хорошего
лесоруба только одна серьезная  рана.  Одна.  Не  больше  и  не  меньше.
Понимаешь, о чем я?
   Я киваю.
   - А насчет Станции не беспокойся. И стоит на краю Леса, и  дорога  до
самого крыльца. Не заблудишься, да и лесных людей не встретишь .  Только
не вздумай свернуть с дороги или забрести в Лес за  Станцией.  Тогда  уж
точно пиши пропало.
   - А Смотритель там тоже... лесной?
   - Нет, этот парень - сам по себе. Не такой, как лесные, и  не  такой,
как жители Города. Весь недоделанный какой-то. В Лес не ходит,  в  Город
носа не кажет. Ни горячо от него, ни холодно.
   - А что за люди эти лесные?
   Страж наклоняет голову и молча смотрит на меня в упор.
   - Я, кажется, с самого  начала  тебе  говорил:  спрашивать  или  нет,
решаешь ты, а отвечать или нет - моя забота.
   Я снова киваю.
   - А, ладно... Все равно отвечать неохота, - машет рукой  страж.  -  А
ты, я помню, все со своей тенью хотел  встретиться?  Ну,  как  -  может,
пришла пора? Зимой все  тени  слабнут.  Даже  встреча  с  тобой  уже  не
поставит ее на ноги.
   - Ей так плохо?
   - Да нет, не сказал бы... Здорова как лошадь. Я уж ей и разминку  даю
на свежем воздухе, и кормлю так, что не стыдно. Но зимой, когда  холодно
и дни короткие, все тени бледнеют. Винить в  этом  некого.  Так  природа
распорядилась. Мы с тобой тут ни  при  чем.  Да  она  и  сама  тебе  все
расскажет...
   Он снимает со стены огромную связку ключей, прячет в карман пальто и,
зевая, надевает ботинки-снегоходы с железными шипами на подошвах.
   Мертвая зона, где живет моя тень, расположена ровно на полпути  между
Городом и остальным белым светом. Я не могу уйти из Города, а  моя  тень
не может в него войти. Вот почему это место -  единственное,  где  могут
встретиться тень, потерявшая человека и человек, потерявший  тень.  Вход
на Площадь Теней - через заднюю дверь Сторожки.  Вопреки  названию,  она
мало похожа на площадь. Скорее уж - небольшой садик, притиснутый к  дому
и обнесенный оградой из острых железных пик.
   Страж достает из кармана ключи, отпирает ворота,  пропускает  меня  и
входит сам. Небольшая квадратная площадка упирается  в  Стену.  В  одном
углу растет старый вяз, под которым стоит простенькая  скамейка.  Дерево
совсем блеклое, живое или нет - непонятно.
   В  дальнем  углу,  под  самой  стеной,  я  вижу  небольшой  сарайчик,
сложенный из битого кирпича и обрезков  древесины.  Пустое  окно  забито
доской, когда-то служившей трамплином в неведомом бассейне. Трубы нет  -
стало быть, не отапливается.
   - Вон там и спит твоя тень, - говорит Страж. - Там,  внутри,  не  так
плохо, как ты думаешь. Есть вода, туалет. Комнатка в  подвале,  так  что
ветром не задувает. Не гостиница, конечно, но от ветра с дождем спасает.
Зайдешь?
   - Да нет... Здесь поговорю, -  отвечаю  я.  После  зловония  Сторожки
голова раскалывается, и хочется подышать свеж