те с ручкой передо мной:
   - Распишитесь.
   Я  забрал  сумку,  поблагодарил  и  вышел  из  метро.  И  только  тут
сообразил, что голубая спортивная сумка с эмблемой  "Найки"  мне  теперь
совершенно не подходит. Ужинать с дамой, обнимая  спортивную  сумку,  не
годится. Может, подыскать вместо сумки приличный портфель? Но  проклятый
череп - такой нестандартной формы,  что  войдет  разве  что  в  дорожный
чемодан, если не кейс для боулинга. Нет уж, спасибо. Только с кейсом для
боулинга я еще в ресторан не ходил.
   Поразмыслив, я решил, что  самое  верное  в  моей  ситуации  -  взять
напрокат автомобиль и закинуть череп на заднее сидение.  Только  так  не
придется таскать его в руках и беспокоиться, как  я  выгляжу.  А  машину
лучше подобрать европейскую -  что-нибудь  пошикарнее.  Я,  конечно,  не
большой любитель европейских машин, но почему бы в такой день и
   Не погулять на всю катушку? Если вспомнить, за  всю  жизнь  не  водил
ничего,   кроме   подержанных   "жучков-фольксвагенов"    да    японских
малолитражек.
   Я заглянул в кафе поблизости, попросил телефонный справочник, отыскал
в соседних кварталах Синдзюку целых четыре  автопроката  и  обзвонил  их
один за другим. Увы: в воскресенье, да еще  и  в  разгар  туристического
сезона ,  почти  все  машины  разобрали,  а  иномарок  в  прокатах,  как
выяснилось, не бывает в принципе. В двух заведениях не  осталось  вообще
никаких легковушек. Третья контора  посоветовала  поторопиться,  если  я
готов забрать последний "сивик". И только в четвертой мне предложили  на
выбор две "тойоты" - спортивную "карину-1800" с  турбонаддувом  и  двумя
распредвалами и обычный "марк-2". "Обе машины новые, в салоне - стерео!"
-  прощебетал  мне  приятный  девичий  голос.  Звонить   куда-либо   еще
расхотелось,  и  я  решил   остановиться   на   турбо-наддуве   и   двух
распредвалах. Что мучиться, если автомобили мне все равно без разницы  -
я и "марк" от "карины" отличаю с большим трудом.
   Затем я отправился в аудиомагазин и купил шесть кассет. "Лучшие хиты"
Джонни Мэтиса, "Просветленную  ночь"  Шёнберга  (дирижер  Зубин  Мехта),
"Ненастное воскресенье" Кении  Бёррелла,  "Бранденбургские  концерты"  с
Тревором Пинно-ком на клавесине, "Популярного Эллингтона" и сборник Боба
Дилана с песней "Как последний хмырь" на второй стороне. Что и говорить,
смесь гремучая. Но какую музыку захочется слушать за рулем "карины-1800"
с  турбонаддувом  и  двумя  рас-предвалами  -  я  даже  не  представлял.
Возможно, я опущусь на сиденье  -  и  тут  же  захочу  услышать  Джеймса
Тэйлора . Или венские вальсы. Или "Полис". Или  даже  "Дюран  Дюран".  А
возможно, не захочу услышать вообще ничего. Кто меня знает.
   Сгребя кассеты в сумку,  я  пришел  в  автопрокат,  осмотрел  машину,
показал права и  подписал  договор.  Водительское  кресло  "карины-1800"
напоминало  сиденье  астронавта  в  межгалактическом   звездолете.   Для
человека, привыкшего к турбонаддуву и  двум  распредвалам,  забраться  в
колымагу, на которой я ездил последние годы, - все равно что  попасть  в
пещеру к неандертальцу. Я  зарядил  в  магнитофон  Боба  Дила-на  и  под
"Глядя, как течет река" долго и с опаской разглядывал панель управления.
Не дай бог, на ходу запутаюсь в кнопках. Костей же не соберу.
   Пока я пробовал одну за другой все эти кнопки и рукоятки, из  конторы
вышла симпатичная девчонка, оформлявшая договор.
   - Могу я вам чем-то помочь? - спросила девчонка. Ее улыбка была чиста
и безупречна, как  хорошо  снятый  рекламный  ролик.  Белоснежные  зубы,
упругая шея, на губах - помада мягкого оттенка.
   - Все в порядке, - ответил я. - Просто решил проверить перед выездом.
   - Понятно, - снова улыбнулась она. И я вспомнил  другую  девчонку,  с
которой учился еще в старших классах. Большая умница, дружить с ней было
весело и легко.  После  школы  поступила  в  университет,  выскочила  за
ультралевого радикала, родила ему двойню, а потом бросила мужа с  детьми
и исчезла в неизвестном направлении. Миновало полжизни -  и  я  вспомнил
ее, глядя на девчонку из автопроката. Кто  мог  тогда  представить,  что
семнадцатилетний  ангел,  обожающий  Сэлинджера  и  Харрисона  ,   через
несколько лет родит двойню революционеру и сгинет черт знает куда?
   - Жаль, что не все клиенты такие осмотрительные, как вы, - посетовала
девчонка.  -  У  последних  моделей  эти   компьютерные   панели   такие
навороченные - никто даже не пытается в  них  разбираться.  А  потом  на
проблемы жалуются.
   Я кивнул. Слава богу. Выходит, не я один такой троглодит.
   - Скажите, какой кнопкой здесь извлекают  квадратный  корень  из  ста
восьмидесяти пяти? - спросил я.
   - Боюсь,  вам  придется  подождать  следующей  модели!  -  засмеялась
девчонка. - А это у вас Боб Дилан?
   -  Он  самый,  -  сказал  я.   Играла   "Положительно   4-я   улица".
Положительно, хорошие песни и через двадцать лет хороши.
   - Все-таки Боба Дилана ни с кем не спутаешь, - убежденно сказала она.
   - Потому что его гармошка еще ужасней, чем у Стиви Уандера ?
   Она опять засмеялась. Я поймал себя  на  том,  что  мне  нравится  ее
смешить. Как ни странно, я еще способен смешить симпатичных девчонок.
   - Нет, конечно, - ответила она. - Просто у него голос особенный.  Как
у ребенка, который смотрит на дождь из окна.
   - Отличное сравнение, - оценил я. И правда, здорово сказано. О Дилане
я прочитал книг пять или шесть, но такого сравнения не встречал. Точного
и тонкого. От моей похвалы девчонка порозовела.
   - Ну, не знаю... Просто я так чувствую.
   - Подобрать к чувствам слова  непросто,  -  улыбнулся  я.  -  Все  мы
что-нибудь чувствуем. Только мало кому удается сказать.
   - Я мечтаю написать книгу, - призналась девчонка.
   - Могу спорить, это будет очень хорошая книга, - уверенно сказал я.
   - Спасибо, - улыбнулась она.
   - И все-таки сегодня ваши ровесницы не слушают Боба Дилана.
   - А я вообще люблю старую музыку. Дилана, "Битлз",  "Дорз",  "Бёрдз",
Джими Хендрикса и все такое.
   - Это здорово... - Я посмотрел  ей  в  глаза.  -  Нам  бы  как-нибудь
встретиться, поболтать...
   Она улыбнулась  и  чуть  заметно  склонила  голову  набок.  У  каждой
симпатичной  девчонки  найдется  триста  разных  ответов   на   подобные
предложения.  Как  для  сверстников,  так   и   для   тридцатипятилетних
разведенных холостяков.
   - Спасибо, - сказал я ей и  тронул  машину  с  места.  "Застрявший  в
драндулете  под  Мемфис-блюз  опять"...  После  разговора  с   девчонкой
настроение резко улучшилось. Выбирая "карину-1800", мой внутренний голос
не прогадал.
   Табло на панели показывало 16:42. Пустое, без  солнца  небо  заливали
сумерки. Я ехал домой, тормозя  у  каждого  светофора.  Это  не  обычная
воскресная  пробка:  целый   квартал   парализовало   аварией.   Зеленая
спортивная легковушка вляпалась  в  восьмитонный  грузовик  с  бетонными
плитами и теперь напоминала пустой картонный  ящик,  на  который  уселся
чей-то огромный зад. Когда я подъехал, вокруг уже суетились  полицейские
в черных дождевиках, а груду зеленого лома цепляли  тросом  к  огромному
эвакуатору.
   Авария задержала меня на полчаса,  но  до  встречи  с  библиотекаршей
время еще оставалось. Я закурил и, слушая Дилана, попытался представить,
что значит быть женой революционера. С  одной  стороны,  революционер  -
все-таки не профессия. А вот политик - профессия. Но революция ведь тоже
политика, как ни крути. Я вконец запутался и помотал головой.
   О чем говорит такой муж  за  ужином  после  работы?  Неужели  о  том,
насколько назрела сегодня революционная ситуация?
   Боб Дилан затянул "Как последний хмырь".  Я  плюнул  на  революцию  и
решил помычать с Диланом. Все мы стареем. Это ясно, как дождь за окном.
 
34 
КОНЕЦ СВЕТА 
Черепа 
 
   Летят птицы. Проплывают над мерзлым склоном Западного Холма, исчезают
с глаз.
   Греясь у печки, я пью заваренный Полковником чай.
   - Сегодня опять пойдешь сны читать? - спрашивает старик. - Смотри,  к
вечеру так заметет - на холм не заберешься. Что, не  можешь  хоть  денек
отдохнуть?
   - Как раз сегодня нужно сходить обязательно, - отвечаю я.
   Старик качает головой, выходит из комнаты  и  вскоре  возвращается  с
парой зимних ботинок.
   - На-ка, примерь. В этих не поскользнешься. Ботинки мне в самый  раз.
Добрый знак.
   Пора. Я заматываю шею  шарфом,  надеваю  перчатки  и  шапку,  которую
одолжил мне Полковник.  Сую  в  карман  сложенный  аккордеон.  Не  знаю,
почему, но я привязался к нему так, что не хочу расставаться.
   - Будь осторожнее, - говорит старик. - Трудное у тебя  сейчас  время.
Какое решение ни примешь - обратной дороги не будет.
   - Да, - отвечаю я. - Я понимаю.
   Как и следовало ожидать, яму порядком замело. Вокруг уже ни стариков,
ни инструментов. Можно не  сомневаться  -  к  утру  снег  похоронит  яму
целиком. Я стою перед ней и смотрю на падающие хлопья. А они все гуще  -
за несколько метров уже ничего не  разглядеть.  Я  снимаю  черные  очки,
прячу в карман, заматываю лицо шарфом  до  самых  глаз  и  спускаюсь  по
склону. Рифленые подошвы скрипят на ходу. Иногда из леса доносятся крики
птиц. Не знаю, каково птицам в такую метель. А что сейчас делают  звери?
О чем они думают в таком непролазном снегу?
   Я прихожу в Библиотеку на час раньше обычного, но она уже ждет  меня,
затопив печку. Приняв у меня пальто, отряхивает налипший снег и помогает
сбить с ботинок кусочки льда.
   Я был здесь только вчера, но мне уже не  хватает  Библиотеки.  Желтой
лампы под матовым абажуром, тепла печки, аромата закипающего  кофейника,
старых  воспоминаний,  осевших  по  углам  невидимой  пылью...  И  ее  -
спокойной, в любую секунду готовой прийти на помощь. Всего этого мне уже
так давно недостает. Расслабившись, я погружаюсь в уют Библиотеки. Очень
скоро я потеряю этот тихий мир навсегда.
   - Сейчас поешь? Или позже?
   - Вообще не буду, - говорю я. - что-то не хочется.
   - Ладно, проголодаешься - сразу скажи. Может, кофе?
   - Давай.
   Я вешаю над огнем мокрые перчатки и,  фея  пальцы,  смотрю,  как  она
разливает по чашкам кофе. Одну чашку ставит мне, а с другой  садится  за
стол.
   - Жуткий снег, - говорю я, - Ничего не видно.
   - Да уж... Теперь зарядит на несколько дней. Пока все тучи  на  землю
не выпадут.
   Я сажусь напротив и смотрю ей в лицо. Невыразимая тоска опять  словно
затягивает меня куда-то.
   - Когда кончится снег, наметет такие сугробы,  каких  ты  никогда  не
видел, - говорит она.
   - И, наверно, никогда не увижу. Она смотрит на меня.
   - Почему? Каждый может смотреть на снег.
   - Давай,  мы  сегодня  не  будем  читать  сны?  Просто  поговорим,  -
предлагаю я. - Это  очень  важно.  Я  хочу  рассказать  тебе  кое-что  и
послушать, что ты об этом думаешь. Согласна?
   Даже не представляя, о чем я, она сцепляет  ладони  и  кивает,  глядя
сквозь меня.
   - Моя тень умирает, - начинаю я. - Сама понимаешь, такую суровую зиму
ей не пережить. Если она умрет, я навсегда забуду, кто я такой.  Поэтому
я должен решить кое-что важное. Это касается и меня, и тебя.  А  времени
очень мало. Я много думал, но вывод всегда получался  один.  А  потом  -
решил.
   Я глотаю кофе и в который раз задумываюсь - не ошибка  ли?  Нет,  все
правильно. Не потерять ничего мне уже все равно не удастся.
   - Завтра я уйду из Города, - продолжаю я. - Не знаю,  как  и  откуда.
Это мне объяснит моя тень. Я уйду вместе  с  ней.  Мы  вернемся  в  мир,
откуда пришли, и будем там жить. У меня  снова  появится  тень,  я  буду
страдать и переживать, а потом состарюсь и умру. Такая жизнь -  как  раз
для меня. Мое "я" будет  таскаться  везде  за  мною,  доставать  меня  и
вертеть мною, как ему вздумается. Но... ты просто не можешь представить,
как для меня это важно.
   Она смотрит прямо перед собой - то ли на меня, то ли в пустоту, где я
должен сидеть.
   - Тебе не нравится Город?
   - Помнишь, ты говорила: если я ищу покоя - мне здесь понравится?  Да,
мне нравятся здешние мир и покой. И если я останусь и забуду себя -  эти
мир и покой станут абсолютными.  Ведь  в  Городе  ничего  не  заставляет
мучиться и страдать. Возможно, я всю жизнь буду жалеть, что ушел отсюда.
   Но стать жителем Города я не могу. Внутри что-то пока еще говорит  со
мной. Оно никогда не простит, если я останусь, а моя тень умрет и  будут
гибнуть звери. Каким бы покоем меня за это ни наградили -  обмануть  это
что-то внутри невозможно. Может быть, оно скоро  исчезнет.  Но  это  уже
другая история. Все, что в нас исчезает - даже если оно исчезает навеки,
- оставляет после себя дыры, которые не зарастут никогда... Понимаешь, о
чем я?
   Она очень долго смотрит на свои пальцы. Над чашками с кофе больше  не
поднимается пар. Все вокруг замирает.
   - То есть, ты никогда не вернешься? Я качаю головой.
   - В Город не возвращаются. Никогда. Даже если я снова приду к  Стене,
Ворота уже не откроются.
   - И тебе не больно?
   - Больнее всего потерять тебя. Но я люблю тебя, и это - самое важное.
Я не хотел бы приручать тебя и уродовать то, что ты для меня значишь. Уж
лучше потерять тебя так, чтобы ты навсегда оставалась во мне. Но  только
не наоборот...
   По комнате вновь растекается тишина. Только угли в печке трещат будто
бы резче обычного. На стене рядом с печкой  висят  мои  пальто,  шарф  и
шапка. Все это я получил от Города. Простые, скромные вещи, но в  каждой
- чье-то тепло.
   - Сначала я думал помочь тени бежать, а самому остаться, -  продолжаю
я. - Но потом понял: тогда меня выселят в Лес, и мы с  тобой  больше  не
увидимся. Ты ведь не сможешь в Лесу. Там живут только те, кто не смог до
конца убить свою тень, кто заблудился в своих полумертвых воспоминаниях.
Я останусь с искореженным "я" - а ты у  себя  так  и  не  появишься.  Ты
будешь нужна мне - но никогда не ответишь мне тем же.
   Она качает головой.
   - Да, - тихо говорит она. - Я не знаю, кто я. А мама знала, кто  она.
За это ее и прогнали в Лес. Я совсем не помню себя -  но  хорошо  помню,
как прогоняли ее. И сейчас еще думаю... Если бы я вдруг  поняла,  кто  я
такая, я смогла бы жить с мамой в Лесу. И ты был бы мне  нужен  так  же,
как я тебе.
   Я не верю своим ушам.
   - Ты готова жить в Лесу, лишь бы понять, кто ты на самом деле?
   Она смотрит на свои пальцы еще немного - и расцепляет руки.
   - "Тому, кто помнит себя, терять больше нечего". Я  помню,  так  мама
говорила. Это правда?
   - Не знаю, - отвечаю я. - Но твоя мать в это верила. Веришь ли  ты  -
вот вопрос.
   - Наверное, я могла бы в это поверить. Она глядит мне прямо в глаза.
   - Поверить? - поражаюсь я. - Ты умеешь верить!
   - По-моему, да, - отвечает она.
   - Эй, подумай хорошенько... - говорю я. - Ты даже  не  представляешь,
как это важно! Что бы с тобой ни  случилось  раньше  -  верить  без  "я"
невозможно. Представь сама. Ты решила во что-то поверить. Ты допускаешь,
что тебя могут предать, и тогда тебя захватят боль и отчаяние. Но ты все
равно веришь. Все это и есть твое "я"! Выходит, ты знаешь, кто ты?
   Она качает головой.
   - Не знаю. Я просто думаю о маме. Что  с  этим  дальше  делать  -  не
понимаю. Только чувствую, что могла бы поверить, и все.
   - Я думаю, в тебе осталось что-то от твоего "я". Но оно очень  плотно
заперто и никак не показывается наружу. Эта связь в  тебе  так  глубоко,
что даже Стена не может ее распознать, а потому и не  выгоняет  тебя  из
Города.
   - Значит, я, как и мама, не смогла до конца убить свою тень?
   - Да нет. Твоя тень действительно мертва  и  похоронена  в  Яблоневом
Лесу. Об этом есть запись в  метриках.  Но  какая-то  часть  материнской
памяти в тебе живет. Обрывки ее переживаний,  картинки  ее  воспоминаний
дышат в тебе - и заставляют чувствовать. Думаю, если ты сможешь нащупать
их - найдешь в себе то, что искала все это  время,  но  никак  не  могла
найти.
   Вокруг тихо - словно все звуки комнаты всосал в себя снег,  танцующий
за окном. Громадная Стена нависает над нами и слушает каждое наше слово.
Иначе с чего бы вокруг стояла такая мертвая тишина?
   - Насчет старых снов, - говорю я. -  Я  правильно  понял,  что  звери
вдыхают умирающую память  жителей  Города?  А  после  смерти  зверей  та
превращается в старые сны?
   - Да. После смерти человеческой тени "я" умирает, и звери вбирают его
в себя без остатка.
   - Значит, читая старые сны, я могу найти твое "я"?
   - Нет, не можешь. Мое "я" не умирало  какой-то  одной  историей.  Оно
рассыпалось на отдельные воспоминания и передавалось  разным  зверям  по
кусочкам, перемешиваясь с такими же кусочками памяти других людей. Читая
разные черепа, ты никогда не сможешь сказать,  что  там  мое,  а  что  -
чужое. На то они и старые сны. Вечный Хаос, который  никогда  никому  не
распугать и не сложить в одну историю...
   Я хорошо понимаю, что она хочет сказать. Я столько дней читал  старые
сны, но еше ни разу не понял смысла ни одного отрывка. И теперь  у  меня
остается  всего  двадцать  часов  с  небольшим.  Двадцать  часов,  чтобы
добраться до ее памяти. Удивительно, поражаюсь я.  В  этом  Городе,  где
человеческое время бессмертно, у меня есть только двадцать часов,  чтобы
сделать выбор... Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю.
   Нужно собрать все силы, найти самую главную нить, потянуть за нее - и
распустить это страшное кружево, что застит мои глаза.
   - Идем к черепам! - говорю я.
   - Зачем? - не понимает она.
   - Я посмотрю на них и подумаю. Где-то должен быть выход...
   Я беру ее за руку. Обогнув стойку, мы открываем  дверь  и  заходим  в
хранилище. Девушка нашаривает на стене  выключатель  -  и  тусклый  свет
стекает на полки со старыми снами. Потерявшие цвет  и  окутанные  густым
слоем пыли, они тянутся бесконечными рядами в  призрачных  сумерках.  Их
пасти распахнуты под одним и тем же углом. Пустые глазницы  бессмысленно
буравят пустоту. Их ледяное молчание оседает на  стенах  хранилища  едва
различимой испариной. Я стою и  разглядываю  спящую  армию  человеческих
грез. Могильный холод ползет по коже и прокусывает до самой кости.
   - Ты правда думаешь, что сможешь меня прочитать?  -  спрашивает  она,
заглядывая мне в глаза.
   - Думаю, да, - тихо отвечаю я.
   - Но как?
   - Пока не знаю.  Но  уверен,  что  это  возможно.  Ведь  должен  быть
какой-то выход. И я обязательно его найду.
   - Но это же все равно что искать дождинку в Реке...
   - Послушай. Жизнь человека - не капля дождя. Она не падает с неба,  и
ее не спутать с миллионами ее  близнецов.  Если  ты  и  правда  способна
верить - верь мне. И тогда я тебя найду. Сейчас перед нами есть все -  и
нет ничего. Но то, что мне нужно, я найду обязательно.
   Тишина маятником долго раскачивается между нами.
   - Найди мне меня, - наконец говорит она.
 
35 
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ 
Кусачки для ногтей. Сливочный соус. Железная ваза 
 
   К библиотеке я подъехал в 17:20. Времени еще до чертиков, и  я  решил
прогуляться по городу. Заглянул в кофейню, выпил  кофе  и  посмотрел  по
телевизору бейсбол. Потом зашел  в  развлекательный  центр  и  убил  еще
какое-то время игрой. Через реку переправлялись  вражеские  танки,  а  я
должен был расстреливать их из пушки. Сначала я выигрывал, но уже  минут
через пять танки поползли на меня, словно стадо обезумевших леммингов, и
не успокоились, пока не сравняли мою пушку с землей. В миг,  когда  меня
уничтожили, экран залила ослепительно-белая вспышка, похожая на  ядерный
взрыв, и замигала надпись: "GAME OVER - INSERT COIN" . Я решил  попытать
счастья снова и покорно сунул  в  щель  очередные  сто  иен  .  Заиграла
электронная  музыка,  и  передо  мной  вновь  появилось  дуло,  целое  и
невредимое. Игра была в буквальном смысле на поражение.  И  слава  богу.
Если б я не проигрывал, она бы длилась бесконечно, а в бесконечной  игре
нет никакого смысла. Да и хозяевам игрового центра, мягко  говоря,  было
бы  неудобно.  Не  говоря  уже  обо  мне  самом.  А  п