зайти
чересчур далеко. Это будет не правильно.  Не  хотел  тебе  говорить,  но
такие вещи ты должен понимать как следует.
   - Почему не правильно?
   - Потому что ей нечем тебе ответить. Никто в этом не виноват. Ни  ты,
ни она. Просто так на свете заведено. А изменить этот свет никому не под
силу. Так же, как и повернуть Реку вспять.
   Я сажусь в кровати и прикладываю ладони к щекам. Мне  чудится,  будто
мое лицо ужалось в размерах.
   - Вы о том, что она потеряла себя?
   Старик кивает.
   - Значит, раз она потеряла себя,  а  я  нет,  -  я  не  смогу  ничего
получить в ответ? Вы об этом?
   - Именно, - отвечает он. - просто наживешь себе очередную потерю. Да,
она потеряла себя. Как и я потерял. Как и все вокруг.
   - Однако вы так заботитесь обо мне. От ошибок оберегаете,  с  больным
сидите ночи напролет... Разве это не проявление вашего "я"?
   - Э, нет! - качает он головой. - Моя бережливость и мое  "я"  -  вещи
разные. У бережливости свой механизм. Никак не связанный с  тем,  что  у
меня внутри. Это, скорее, привычка. Со мной настоящим ничего  общего  не
имеет. Я сам куда сильнее и глубже своей бережливости  к  окружающим.  И
гораздо противоречивее.
   Я закрываю глаза и пытаюсь собрать разбегающиеся мысли.
   - Вот что я думаю, - говорю я наконец. - Человек забывает себя, когда
умирает его тень. Так или нет?
   - Именно так.
   - Значит, если ее тень  действительно  умерла,  она  уже  никогда  не
вспомнит себя?
   Старик снова кивает.
   - Я сходил в Ратушу, проверил метрики. Ошибки нет.  Ее  тень  умерла,
когда ей было семнадцать. Похоронена, как положено, в Яблоневом Лесу.  О
чем и запись в книге имеется. Хочешь подробностей - спрашивай у нее сам.
Она тебя сильнее убедит. Я же добавлю только одно. Эту девочку разлучили
с тенью еще до того, как она стала понимать, кто она. Поэтому  она  даже
не знает, что значит быть собой. Другое дело я. Я  решил  отказаться  от
тени, когда состарился. Я могу различить, что у тебя  внутри,  а  она  -
нет.
   - Однако же, она хорошо помнит мать. И говорит, что ее  мать  помнила
себя. Даже после смерти своей тени. Я не знаю, как это  получилось.  Но,
может быть, в этом есть какая-то надежда? Может,  и  ей  это  от  матери
передалось?
   Полковник берет в руки чашку и неторопливо прихлебывает остывший чай.
   - Запомни, - говорит он наконец. -  Стена  наблюдает  за  нами  очень
пристально. Ни капли твоего "я"  не  укроется  от  нее.  Как  бы  ты  ни
старался сберечь эту каплю, она высосет  из  тебя  все.  Высосет  -  или
сживет со света. Как и поступила с ее матерью.
   - Значит, вы не хотите, чтобы я на что-то надеялся?
   - Я не хочу, чтобы ты унывал. Город  силен,  а  ты  слаб.  Это  факт.
Надеюсь, теперь ты зарубил его себе на носу.
   Он задумывается, глядя на дно опустевшей чашки.
   - Хотя, конечно, ты можешь ее получить, - добавляет он чуть погодя.
   - Получить? - не понимаю я.
   - Ну да. Ты можешь спать с ней. Жить  с  нею  под  одной  крышей.  Ты
можешь получить от Города все, что душе угодно.
   - Но только не себя самого?
   - Да, - кивает старик. - Все, кроме этого. Но пойми: постепенно  твое
"я" исчезнет. И тогда не останется ни отчаяния,  ни  потери.  Ни  любви,
которая ни к чему не ведет. Останется  только  жизнь.  Тихая,  спокойная
жизнь. Ты нравишься ей, тебе нравится она. Хочешь ее - она  твоя.  Никто
ее у тебя не отнимет.
   - Как странно! - говорю я. - Я пока еще помню, кто я такой. Но иногда
забываю. Или даже не так: я все реже об этом помню. Но почему-то уверен,
что когда-нибудь мое  "я"  вернется  ко  мне.  Сама  эта  уверенность  и
помогает мне держать свою жизнь  в  руках.  Может,  поэтому  я  не  могу
представить, как это - потерять самого себя?
   Старик задумчиво кивает.
   - Думай. У тебя еще есть время подумать как следует.
   - Я подумаю, - обещаю я.
 
*** 
 
   Очень долго после  этого  солнце  не  выглядывает  из-за  туч.  Когда
проходит жар, я выбираюсь из постели, открываю окно и  набираю  в  грудь
свежего воздуха. Я уже могу встать, но  пока  еще  слишком  слаб,  чтобы
держаться за перила на лестнице или поворачивать ручку  двери.  Все  это
время Полковник потчует меня горьким супом из трав и какой-то  кашей.  А
также, сидя у моей постели, предается воспоминаниям  о  давно  прошедшей
войне. Ни о Стене, ни о Библиотекарше он  больше  не  говорит,  а  я  не
спрашиваю. Все, что мне положено знать, он уже рассказал.
   На третий день я беру  его  трость  и  прогуливаюсь  по  окрестностям
Резиденции. Небольшой  прогулки  хватает,  чтобы  понять,  каким  легким
сделалось мое тело. Понятно, что я похудел из-за болезни, но  дело  явно
не только в этом. Зима наполнила тяжестью все, что могла.  Лишь  я  один
как будто остался без веса.
   С холма Резиденции я не могу разглядеть всего, что на западе.  Отсюда
хорошо просматривается Река, Часовая Башня, Стена и  размытые  очертания
Западных Ворот вдалеке. И хотя мои ослабевшие из-за черных  меток  глаза
плохо различают, где что находится, я не могу  не  заметить,  как  резко
очерчивает зимний воздух силуэты деревьев и зданий вокруг. Словно  ветер
с Северного Хребта в одночасье выдул изо всех щелей Города грязь и сажу,
копившиеся веками.
   Глядя на Город, я вспоминаю о карте, которую  должен  передать  своей
тени. Провалявшись  в  постели,  я  опаздываю  почти  на  неделю  против
обещанного срока. тень наверняка беспокоится обо мне. А  может,  решила,
что я ее бросил, и уже ни на что не надеется? От такой мысли  становится
не по себе.
   Дома я достаю из кладовки пару старых ботинок,  раздобытых  для  меня
Полковником, вынимаю из одного стельку, кладу на дно карту, сложенную  в
несколько раз, и вставляю стельку на место.  Не  сомневаюсь,  в  поисках
карты тень  будет  готова  разорвать  эти  ботинки  на  куски.  Я  прошу
Полковника передать их моей тени лично в руки.
   - У нее на ногах совсем легкие кеды, -  говорю  я.  -  Когда  выпадет
снег, все ноги себе отморозит. Стражу я такое доверить не могу. Вы  ведь
можете встретиться с моей тенью?
   - Почему бы и нет? - соглашается старик и берет у меня ботинки.
   К вечеру он возвращается и говорит, что ботинки передал.
   - Очень за тебя волновалась, - добавляет он.
   - Как она там?
   -  Немного  съежилась  от  холода,   но   держится   молодцом.   Пока
беспокоиться не о чем.
 
*** 
 
   На десятый день я могу наконец спуститься  с  холма  и  добраться  до
Библиотеки.
   Я толкаю входную дверь, и мне кажется, будто воздух внутри с прошлого
раза застоялся еще больше. В комнатах висит бездушная пустота - точно  в
доме, где долго никто не  жил.  Печка  мертва.  Чайник  такой  холодный,
словно его не грели уже тысячу лет.  Кофе  в  чайнике  подернулся  белой
пленкой. Потолок словно стал еще выше, и мои шаги разносится  в  бледных
сумерках странным эхом. Библиотекарши нигде нет,  а  стойку  для  выдачи
книг покрывает тонкий слой пыли.
   Не представляя, что делать, я сажусь на скамейку и  решаю  дождаться.
Дверь не заперта - значит, скоро вернется. Я  сижу  и  жду,  то  и  дело
вздрагивая от холода, но она все не возвращается. Только сумрак  густеет
вокруг.  Чудится,  будто  в  мире  не  осталось  ничего,  кроме  нас   с
Библиотекой. Будто пришел конец света, и я остался совсем один. Куда  ни
протягивай руку - пальцы проваливаются в пустоту.
   Даже здесь, в помещении, на меня  давит  зима.  Все  предметы  словно
прибили  гвоздями  к  столу  и  полу.  Мое  тело  плавно  теряет  вес  и
расползается в разные стороны. Словно это не я, а мои отражения в кривых
зеркалах.
   Я подхожу к стойке и включаю настольную лампу. Подсыпаю в печку угля,
затапливаю ее и снова сажусь на скамейку. В свете лампы темнота по углам
еще больше сгущается, а от  жара  из  печки  в  комнате  становится  еще
холодней.
 
*** 
 
   Возможно, я слишком сильно задумался. Возможно, внутри у меня все так
онемело, и я ненадолго уснул. Так или иначе,  когда  я  просыпаюсь,  она
стоит передо мною и молча глядит мне в лицо. Из-за желтого  света  лампы
за ее спиною мне чудится, будто она отбрасывает на меня слабую, размытую
тень. Я смотрю на нее снизу вверх. Разглядываю ее  голубое  пальтишко  и
волосы, убранные под воротник. Вдыхаю ее запах с ароматом зимнего ветра.
   - Я думал, ты уже не придешь, - говорю я.
   Она выливает в  мойку  старый  кофе,  споласкивает  чайник,  наливает
свежей воды и  ставит  на  печку.  Выпускает  волосы  из-под  воротника,
снимает пальто и вешает его на плечики.
   - А почему ты так думал? - спрашивает она.
   - Не знаю. Просто мне так показалось.
   - Пока я тебе нужна, я буду приходить. Сейчас нужна?
   Я киваю. Она действительно нужна мне. Несмотря на то, что яма  потери
внутри меня после каждой встречи с нею становится глубже.
   - Расскажи мне о своей тени, - прошу я. - Возможно,  я  встречался  с
ней в прежнем мире.
   - Да, я тоже об этом подумала. Сразу, как только мы  встретились.  Ты
еще спросил, не встречались ли мы где-нибудь раньше.
   Она садится на стул перед печкой и смотрит на горящие угли.
   - Мою тень отрезали, когда мне было  четыре  года.  Она  осталась  за
Стеной, во внешнем мире, а я жила в Городе. Что она  там  делала,  я  не
знаю. Точно так же, как она  ничего  не  знала  обо  мне.  А  когда  мне
исполнилось  семнадцать,  тень  вернулась  в  Город  и  вскоре   умерла.
Умирающие тени  всегда  возвращаются  в  Город.  Страж  похоронил  ее  в
Яблоневом Лесу.
   - И ты решила остаться в Городе навсегда?
   - Да. Вместе с тенью похоронили и мои мысли о себе. Ты говорил,  наши
мысли похоже на ветер. Но разве не наоборот? Разве мы сами не живем, как
ветер, не думая ни о чем? Не старимся, не умираем...
   - А когда твоя тень вернулась, ты виделась с ней?
   Она качает головой.
   - Нет. Мне показалось, нам незачем встречаться. Наверняка это уже  не
я, а что-то совсем другое.
   - А может, это и была ты сама?
   - Может и так. Но теперь-то уже все равно. Все кончено.
   Чайник на печке вскипает, но его жалобный вой я  принимаю  за  ветер,
бушующий в нескольких километрах отсюда.
   - И что же... Я все равно нужна тебе?
   - Нужна, - отвечаю я.
 
17 
СТРАНА ЧУДЕС БЕЗ ТОРМОЗОВ 
Конец света. Чарли Паркер. Часовая бомба 
 
   - Прошу вас! - умоляла  толстушка.  -  Вставайте,  или  придет  конец
света!
   Ну и пусть приходит, подумал я. Рана  на  животе  болела  дьявольски.
Жизнерадостные братцы в четыре ноги истоптали  мое  скудное  воображение
так, что оно потеряло всякие границы.
   - Что с тобой? Вам плохо? Что здесь произошло?
   Я глубоко вздохнул, подобрал с пола футболку и вытер пот со лба.
   - Какие-то ублюдки ножом проделали у меня  в  животе  дырку  в  шесть
сантиметров длиной, - выдавил я, хватая воздух губами.
   - Дырку?
   - Ага. Как у свиньи-копилки.
   - Но кому это понадобилось? И зачем?
   - Откуда я знаю? - пожал я плечами. - Лежу вот и думаю.  Пока  ничего
не понял. Может, ты мне объяснишь? Почему кто ни попадя вытирает об меня
ноги, как о половую тряпку?
   Она покачала головой.
   - А может, эти психи с ножом - твои приятели?
   Она с ошарашенным видом уставилась на меня.
   - С чего вы взяли? - возмущенно выдохнула она.
   - Не знаю. Наверно, просто  ищу  козла  отпущения.  Когда  ничего  не
понятно, найдешь крайнего - и сразу легче становится.
   - Но ведь это ничего не решает.
   - Не решает, - согласился я. - Но я-то здесь при  чем?  Не  я  затеял
этот кавардак. Его спланировал и завертел твой милый дедушка. А  меня  в
него затянуло. Какого же черта я должен что-то решать?
   Тут меня скрутил очередной приступ боли. Я заткнулся и, точно  сторож
у шлагбаума, подождал, пока он не пройдет.
   - Вот и сегодня, - продолжил я чуть погодя. - Ты звонишь мне ни  свет
ни заря. Говоришь, что твой дед пропал, что тебе  нужна  помощь.  Я  все
бросаю, несусь к тебе. Ты не приходишь. Я еду домой,  ложусь  спать,  но
тут ко мне вваливается парочка психов, переворачивает мою квартиру вверх
дном и вспарывает мне живот. Потом заявляются агенты Системы, устраивают
мне допрос. А под конец опять появляешься ты.  Извини,  но  это  слишком
похоже на чей-то сценарий. Или на расстановку игроков в  баскетболе.  Ты
можешь объяснить, что происходит? Рассказывай все, что знаешь.
   - Если честно, я знаю немногим больше вашего! Я ведь просто  помогала
деду -  выполняла,  что  попросит.  Выполни  то,  принеси  это,  позвони
туда-то, напиши тому-то - и ничего  более.  О  том,  что  дед  собирался
сделать, я точно так же не имею ни малейшего понятия.
   - Но ты же ему ассистировала.
   -  Ассистировала?  Да  просто   обрабатывала   данные.   У   меня   и
образования-то специального нет.  Я  не  понимала  того,  что  читала  и
слышала.
   Я постукал пальцами по губам,  пытаясь  собраться  с  мыслями.  Нужен
какой-то выход. Нужно распутать эти узлы до того,  как  меня  утащит  на
дно.
   - Ты сказала, придет конец света. В каком смысле?  С  какой  стати  и
каким образом миру придет конец?
   - Не знаю. Так сказал дед. Мол, если бы в самом деде сидело  то,  что
сидит внутри вас, конец света давно бы уже наступил. А он на такие  темы
не шутит. Сказал, что придет конец света, - значит, так оно и  будет.  В
буквальном смысле.
   - Не понимаю, - задумался я.  -  Что  это  значит?  Ты  уверена,  что
запомнила  правильно?  Может,  он  сказал:  "свет  погаснет",  или  "мир
перевернется"?
   - Нет, именно так. "Наступит конец света".
   Я снова постучал пальцами по губам.
   - И что же, этот... конец света как-то связан со мной?
   - Да. Дед считает, что в вас спрятан ключ. Вот уже несколько  лет  он
исследует ваше сознание, пытаясь его найти.
   - Тогда попробуй вспомнить побольше, - попросил я.  -  Он  ничего  не
говорил о часовой бомбе?
   - О часовой бомбе?
   - Это  сказал  ублюдок,  приказавший  вспороть  мне  живот.  Дескать,
информация,  которую  я  конвертировал  для  Профессора  -   это   бомба
замедленного действия. И когда придет время, бомба  взорвется.  Что  это
может значить?
   Она наморщила лоб.
   - Насколько  я  представляю,  дед  очень  долго  изучал  человеческое
сознание. Со времен разработки шаффлинга и по сей день. Но до того,  как
придумать  шаффлинг,  он  охотно  болтал   со   мной.   Рассказывал   об
исследованиях - чем занят, что собирается сделать и  так  далее.  Я  уже
говорила, у меня нет каких-то специальных знаний, - но он  объяснял  все
очень доходчиво и интересно. Я так любила спрашивать его обо всем...
   - А придумав шаффлинг, он вдруг замолчал?
   - Да. Заперся в своей лаборатории - и больше ни слова о работе. О чем
бы я ни спросила, отвечал коротко и неохотно.
   - Тебе, наверное, было очень одиноко?
   - Конечно. Просто невыносимо... - Она пристально поглядела на меня. -
Слушайте... А можно, я с вами прилягу? Здесь так холодно.
   - Если не будешь вертеться и за рану хватать - давай, -  разрешил  я.
Ну и дела… Неужели все девушки мира наконец-то хотят прыгнуть ко  мне  в
постель?
   Она обошла кровать с другой стороны  и  как  была,  в  своем  розовом
костюмчике, легла со мной рядом. Я отдал ей вторую подушку,  она  взбила
ее ладонью и подложила себе под голову.  От  ее  шеи  по-прежнему  пахло
дыней. Я с трудом перевернулся на другой бок, и  с  полминуты  мы  молча
лежали в кровати лицом друг к другу.
   - Я еще никогда не была к мужчине так близко, - вдруг сказала она.
   - Надо же, - только и сказал я.
   - И в город почти никогда не  выходила.  Потому  и  не  смогла  найти
место, куда ты велел прийти. Хотела по телефону дорогу спросить, а  звук
отключился.
   - Поймала бы такси да сказала водителю, куда ехать.
   - У меня с собой почти не было денег. Я ведь сразу на улицу побежала,
впопыхах даже забыла, что деньги нужны. Вот и пришлось пешком идти.
   - А кроме деда, у тебя - никого?
   - Мои родители и двое братьев погибли в аварии, когда мне было  шесть
лет. В  машину  сзади  врезался  грузовик,  бензобак  взорвался,  и  все
сгорели.
   - И только ты уцелела?
   - Я тогда в больнице лежала. А они как раз ехали меня проведать.
   - Вон как...
   - С тех пор я с дедом живу. В школу не ходила, на улицу носа почти не
высовывала, не дружила ни с кем.
   - Как - в школу не ходила? Вообще?
   - Ага, - ответила она как ни в чем не бывало. -  Дед  считал,  что  в
школу ходить не обязательно. Всему, что  нужно,  он  меня  сам  учил.  И
английскому, и русскому, и анатомии. А как еду готовить и шить, мне тетя
показывала.
   - Тетя?
   - Домработница, которая с нами жила. Очень хорошая.  Три  года  назад
умерла от рака. И остались мы с дедом вдвоем.
   - Стало быть, с шести лет ты даже в школу не ходила?
   - Ну да. А что тут страшного? Я и так все умею. Пять языков знаю,  на
пианино играю и на альт-саксофоне. Могу рацию  собрать,  если  нужно.  В
морской навигации разбираюсь, по  канату  умею  ходить.  Книг  прочитала
целый вагон. И даже сэндвичи делаю неплохие. Тебе же понравилось?
   - Да, очень, - кивнул я.
   - Дед считает, что за шестнадцать лет учебы людям лишь калечат мозги.
Он и сам почти нигде не учился.
   - Это, конечно, здорово, - признал я. - Но разве ты  не  скучала  без
сверстников?
   - Да как сказать... Я  же  все  время  чем-нибудь  занималась,  особо
скучать времени не было. И потом, со сверстниками как-то и говорить не о
чем.
   - Ф-фу, - сокрушенно выдохнул я. Ну, может, она и права.
   - Но с тобой ужасно интересно.
   - Это почему?
   - Понимаешь... Вот ты устал,  да?  Но  для  тебя  усталость  -  будто
дополнительная энергия. И это для меня загадка. Я таких как  ты  до  сих
пор не встречала. А дед у меня даже не знает, что такое усталость, да  и
я такая же... То есть, ты правда сейчас устал?
   - Правда. Страшно устал, - очень искренне сказал я. И с удовольствием
повторил бы это еще раз двадцать.
   - А что это такое - страшно устать? - спросила она.
   - Это когда разные уголки твоих чувств  становятся  непонятными  тебе
самому. И ты начинаешь жалеть себя и злиться на окружающих. А уже  из-за
этого - злиться на себя и жалеть окружающих... Ну, примерно так.
   - Хм... Ни того, ни другого не понимаю.
   - Вот именно: в итоге ты вообще  перестаешь  понимать,  что  к  чему.
Только прокручиваешь перед глазами кадры, и каждый окрашен в свой  цвет.
Чем быстрее они бегут, тем больше каши в твоей голове. А потом наступает
Хаос.
   - Как интересно, - сказала она. - Здорово ты все излагаешь...
   - Да уж, - согласился я. Насчет разъедающей человека усталости - той,
что вскипает в каждом из нас независимо от возраста и  пола,  -  я  могу
говорить  часами.  А  эту  науку  не  преподают  ни  в  школах,   ни   в
университетах.
   - Ты играешь на альт-саксофоне? - спросила она.
   - Нет, - ответил я.
   - А пластинки Чарли Паркера у тебя есть?
   - Где-то были, но не искать же сейчас. Да и вертушку мою раскурочили,
слушать не на чем.
   - А на чем ты умеешь играть?
   - Ни на чем, - ответил я.
   - А можно тебя потрогать? - вдруг спросила она.
   - Нельзя, - ответил я. - Из-за этой чертовой раны  у  меня  все  тело
болит.
   - А когда рана заживет, можно будет?
   - Когда заживет. И если не придет конец света. А пока давай-ка о деле
поговорим. Значит, после того, как твой дед разработал шаффлинг, у  него
резко испортился характер?
   - Ну да. Е Е
   Го словно подменили. Угрюмый стал - слова в  разговоре  не  вытянешь.
Только ходит и что-то бормочет себе под нос.
   - А ты не помнишь, что он о самом шаффлинге говорил?
   Толстушка немного подумала, теребя пальцем золотую сережку в
   Ухе.
   - Он говорил, что это - дверь,  ведущая  в  новый  мир.  И  хотя  она
разработана как вспомогательное средство  для  конвертации  компьютерных
данных, при желании ее можно использовать и  для  того,  чтобы  изменять
окружающую  реальность.  Примерно  так  же,  как  вышло  у   физиков   с
расщеплением ядра и ядерной бомбой.
   - Что же получается, шаффлинг - это дверь в новый мир, а я