ть:  "Здравствуй,
пострел!" - из уст господина в пиджаке и черном галстуке,  как  у  сельского
нотариуса. Потом Октав с нами расстался, а вслед за ним и Андре -  дойдя  до
своего домика, она туда вошла, за всю дорогу не проронив ни единого слова. Я
особенно пожалел, что она ушла, потому что, когда я заговорил с  Альбертиной
о том,  как  ее  подруга  была  со  мной  холодна,  и  мысленно  сопоставлял
трудности,  должно  быть  мешавшие  Аль-'  бертине  сдружить  меня  и  своих
приятельниц, и враждебность, с которой, исполняя мое желание,  в  первый  же
день, по-видимому, столкнулся Эльстир, мимо прошли девицы д'Амбрезак, и я  и
Альбертина им поклонились.
     Я  вообразил,  что  знакомство  с  д'Амбрезак  повысит  меня  в  глазах
Альбертины. Это были  дочери  родственницы  маркизы  де  Вильпаризи,  дочери
знакомой принцессы Люксембургской. Владельцы небольшой виллы в Бальбеке, г-н
и г-жа д'Амбрезак были страшнейшие богачи, но вели очень скромную жизнь, муж
всегда ходил в одном  и  том  же  пиджаке,  жена  -  в  темном  платье.  Оба
почтительнейше здоровались с моей бабушкой, но ничего  этим  не  добивались.
Дочки, очень красивые, одевались в высшей степени элегантно, но элегантность
эта была городская, а не пляжная. В длинных платьях, в больших  шляпах,  они
казались существами не той породы, что Альбертина. Она  отлично  знала,  кто
они такие. "А, вы знакомы  с  малышками  д'Амбрезак?  Значит,  у  вас  очень
шикарные знакомства. Впрочем, они очень простые, - поспешила  добавить  она,
как будто в этом заключалось некоторое противоречие. - Они очень милы, но уж
до того строго воспитаны, что их не пускают в казино, главным образом  из-за
нас, оттого что у нас чересчур дурной тон. Они вам нравятся? Ну, это как  на
чей вкус. Ни дать ни взять беленькие гусенята. В этом,  наверно,  есть  своя
прелесть. Если вы любите беленьких гусенят, то лучшего вам и желать  нечего.
Очевидно, они могут нравиться, раз одна из  них  -  невеста  Сен-Лу.  И  это
большое горе для младшей - она была влюблена в этого молодого человека. Меня
раздражает уже одно то, как они говорят - еле шевеля губами.  И  потом,  они
смешно одеваются. Они ходят играть в гольф в шелковых платьях. В их годы они
одеваются претенциознее, чем пожилые женщины, которые знают толк в туалетах.
Вот жена  Эльстира  -  это  действительно  элегантная  женщина".  Я  на  это
возразил,  что,  по-моему,  она  одевается  удивительно  просто.  Альбертина
засмеялась. "Одевается она очень просто, это правда, но изумительно и, чтобы
достичь того, что вы называете простотой, тратит  бешеные  деньги".  Туалеты
г-жи Эльстир не задерживали на себе внимания тех, кто не  отличался  в  этой
области определенным и строгим вкусом. У меня такого вкуса не было. Эльстир,
по словам  Альбертины,  отличался  вкусом  безукоризненным.  Я  об  этом  не
подозревал, равно как и о том, что каждая изящная, но простая вещь у него  в
мастерской являла собою чудо, о котором он раньше мечтал, за которым гонялся
по аукционам, всю историю которого он изучал до того дня,  когда,  заработав
нужную сумму, он наконец получал возможность  приобрести  его.  Но  о  вещах
Альбертина, такая же невежественная, как я, ничего не  могла  мне  сообщить.
Зато, движимая инстинктом кокетки и, может быть, сожалением бедной  девушки,
которая бескорыстнее и тоньше ценит у богатых то, во что она сама не  сможет
нарядиться, Альбертина много говорила мне  о  том,  как  хорошо  разбирается
Эльстир в костюмах, до чего он придирчив: каждая женщина кажется  ему  плохо
одетой, о том, что для него в каждом предмете,  в  каждом  оттенке  заключен
целый мир, а потому он заказывает для жены, платя  бешеные  деньги,  шляпки,
зонтики, манто, красоту которых он научил понимать Альбертину и  на  которые
человек, лишенный вкуса, обратил бы столько же внимания, сколько я. Впрочем,
Альбертина, занимавшаяся немного живописью, хотя и не питала к ней, по ее же
собственному признанию, ни малейшей "склонности", вообще  была  без  ума  от
Эльстира и, благодаря  тому,  что  он  много  рассказывал  ей  и  показывал,
научилась разбираться  в  картинах,  что  не  вязалось  с  ее  восторгом  от
"Cavaleria Rusticana". Ведь на самом  деле,  хотя  это  пока  еще  не  очень
проявлялось, она была  удивительно  умна,  а  в  тех  глупостях,  какие  она
говорила, была повинна не она, а ее среда и возраст. Эльстир оказывал на нее
влияние благотворное,  но  ограниченное.  Умственное  ее  развитие  не  было
всесторонним. Ее вкус в живописи почти догнал вкус в области  костюма  и  во
всех формах изящного, музыкальный же ее вкус намного отстал.
     Альбертина прекрасно  знала,  кто  такие  Амбрезак,  но  ведь  человек,
обладающий чем-то большим, далеко не всегда может благодаря  этому  добиться
чего-то меньшего, - вот  почему,  даже  после  того  как  я  поздоровался  с
девушками, Альбертина по-прежнему  не  выказала  желания  знакомить  меня  с
подругами: "Вы слишком высокого о них мнения. Не думайте о них - они  ничего
собой не представляют. Что может найти в этих девчонках такой  человек,  как
вы? Андре, по крайней мере, на редкость  умна.  Это  хорошая  девочка,  хотя
форменная чудачка, а другие, откровенно говоря, очень глупы". Как  только  я
простился с Альбертиной, мне вдруг стало очень больно, что Сен-Лу  скрыл  от
меня  свою  помолвку  и  так  плохо  поступил:  посватался,  не   порвав   с
возлюбленной. Несколько дней спустя я все  же  был  представлен  Андре,  она
говорила со мной довольно долго, это придало мне смелости, и я предложил  ей
встретиться завтра, но она решительно отказалась, потому что ее мать  больна
и она боится оставлять ее одну. Два дня спустя Эльстир, к которому я  зашел,
сказал, что я очень понравился Андре; я ему на это возразил: "Да ведь и  она
мне понравилась в первый же день, а когда я предложил ей встретиться завтра,
она отказалась". - "Да, я знаю, она мне говорила, - сказал  Эльстир,  -  она
очень жалела, но ее пригласили на пикник за десять миль отсюда,  она  должна
была поехать туда в бреке, и ей уже нельзя было перерешить". Так  как  мы  с
Андре были еще  очень  мало  знакомы,  то  ее  лжи  не  следовало  придавать
значение, но раз она все-таки оказалась способной на ложь, мне нужно было  с
ней раззнакомиться. Люди, совершившие тот или иной поступок,  повторяют  его
до бесконечности. Ходите каждый год на свидание с другом, который  несколько
раз не явился, оттого что был простужен, - он так все и будет  простужаться,
опять и опять не придет на свидание - и все по той же причине, хотя для него
это будут причины разные, обусловленные обстоятельствами.
     Однажды утром, после того как Андре  отговорилась  болезнью  матери,  я
прошелся с Альбертиной, а приметил я ее, когда она  подбрасывала  на  шнурке
какой-то  странный  предмет,  что  заставляло  вспомнить   "Идолопоклонство"
Джотто; называется он "чертиком" и давным-давно вышел из моды, так что перед
портретом девушки с чертиком будущие комментаторы, чего  доброго,  заспорят,
как перед аллегорической фигурой в Арене, что именно у  нее  в  руке.  Почти
тотчас же подошла ее подруга, та, что казалась бедной и неприветливой и  при
первой нашей встрече так злобно смеялась над стариком, которого Андре задела
легкими своими ножками: "Бедный старикашка, мне его жаль", подошла и сказала
Альбертине: "Здравствуй! Я вам не помешаю?" В шляпе  ей,  по-видимому,  было
жарко, она сняла ее, и волосы девушки  тонкой  и  нежной  листвою  какого-то
неведомого, чудесного растения осенили ей лоб. Возможно, что Альбертине  это
не понравилось, - во всяком случае, она ничего ей не ответила,  она  хранила
гробовое молчание, а та все не уходила, хотя Альбертина держала ее  от  меня
на известном расстоянии, то идя рядом с ней, то идя рядом  со  мной,  а  она
тогда  шла  сзади  нас.  Мне  ничего  иного  не  оставалось,  как  попросить
Альбертину познакомить меня с этой девушкой. Когда же Альбертина назвала мое
имя, на лице и в синих глазах девушки, которая показалась мне такой жестокой
в ту минуту, когда она проговорила: "Жаль старичишку", появилась и  блеснула
приветливая, дружелюбная улыбка, и она протянула мне руку. Волосы у нее были
золотистые, но не только волосы, - хотя щеки у нее  были  розовые,  а  глаза
синие, лицо ее было как утреннее, все еще багряное небо, где всюду прыщет  и
блестит золото. Загоревшись в то же мгновение, я  решил,  что  в  любви  она
робкое дитя, что это ради меня,  из  любви  ко  мне  она  осталась  с  нами,
невзирая на невежливость Альбертины, и что теперь она, наверное,  счастлива,
раз ей удалось наконец улыбчивым и добрым взглядом дать мне понять, что  она
может быть со мной так же ласкова, как она  бывает  грозна  с  другими.  Без
сомнения, она заметила меня на пляже, когда я ее еще не знал, и с  того  дня
думала обо мне; быть может, только для  того,  чтобы  мне  понравиться,  она
смеялась над стариканом, а потом, оттого что ей все  не  удавалось  со  мной
познакомиться, вид у нее был неизменно мрачный. Из отеля я часто видел ее по
вечерам, как она гуляет по пляжу. Вероятно, в надежде встретиться со мной. А
теперь, стесняясь Альбертины, так же как она стеснялась бы  и  всей  стайки,
она, очевидно,  привязалась  к  нам,  -  невзирая  на  то,  что  ее  подруга
становилась все холоднее, - в чаянии остаться со мной вдвоем и уговориться о
свидании в такой час, когда она сумеет  ускользнуть  от  семьи  и  подруг  и
свидеться со мной в  укромном  месте  до  начала  мессы  или  после  гольфа.
Встречаться с ней было особенно трудно потому, что Андре была с ней в плохих
отношениях и ненавидела ее. "Я долго терпела ее дикую фальшь,  ее  подлость,
бесконечные пакости, какие она мне делала, - сказала Андре. - Я все  терпела
ради других. Но последняя капля переполнила  чашу  моего  терпения".  И  тут
Андре рассказала мне, что  эта  девушка  распустила  про  нее  действительно
нехорошую сплетню.
     Но слова, которые  обещал  мне  взгляд  Жизели,  слова,  которые  я  бы
услышал, как только  Альбертина  оставила  бы  нас  вдвоем,  не  могли  быть
сказаны, потому что Альбертина упорно разъединяла нас, ответы ее становились
все короче, потом она совсем перестала отвечать своей подруге, и та в  конце
концов ушла. Я упрекнул Альбертину в крайней неучтивости. "Вперед  не  будет
такой навязчивой. Она девочка неплохая, но надоедливая. Всюду сует свой  нос
- Ну чего она к нам пристала, когда ее никто не звал? Я ее всегда отшиваю. И
потом я терпеть не могу ее манеру ходить без шляпы  -  это  дурной  тон".  Я
смотрел на щеки Альбертины и думал, чем они  пахнут,  каковы  они  на  вкус;
сегодня они были не то чтобы  свежи,  но  гладки,  сплошь  залиты  лиловатым
густым румянцем, - бывают такие, словно навощенные розы. Я залюбовался  ими,
как любуются цветами. "Я что-то не заметил", - возразил я. "Но вы так на нее
смотрели - можно было подумать, что вы собираетесь написать  ее  портрет,  -
сказала Альбертина, не смягчившись тем, что сейчас я точно так же смотрел на
нее. - Но только я не думаю, чтобы она могла вам понравиться. Она совсем  не
умеет флиртовать. А вы, наверное, любите флиртующих девушек. Так или  иначе,
в ближайшее время она уже не  будет  тут  ни  к  кому  приставать,  а  затем
поневоле отлипать - скоро она  возвращается  в  Париж".  -  "А  другие  ваши
приятельницы тоже?" - "Нет, только она, она и мисс, у  нее  переэкзаменовка,
придется бедной девке зубрить. Занятие не  из  веселых,  смею  вас  уверить.
Может попасться и хорошая тема. Случаи бывают разные.  Одной  моей  подружке
велели: "Расскажите о каком-нибудь несчастье, которое  произошло  у  вас  на
глазах". Вот это удача! Но одну девушку заставили ответить на вопрос (да еще
письменно): "Кого бы вы хотели иметь своим другом - Альцеста или Филинта?" Я
бы засыпалась! Начнем  с  того,  что  такие  вопросы  девушкам  все-таки  не
предлагают. Девушки сходятся с девушками, и  никто  не  может  их  заставить
дружить с мужчинами. (От этой фразы, показавшей,  что  мне  нечего  особенно
надеяться быть принятым в стайку, меня бросило в дрожь.) Но даже если задать
такой вопрос молодому человеку,  что  бы  вы  на  него  ответили?  Некоторые
жаловались в "Голуа" на трудность таких вопросов. Любопытно, что в  сборнике
лучших ученических сочинений, получивших премии,  помещены  два,  в  которых
этот вопрос решается совершенно по-разному.  Все  зависит  от  экзаменатора.
Одному хотелось, чтобы в сочинении было написано,  что  Филинт  -  льстец  и
обманщик, а другому - что хотя перед Альцестом нельзя  не  преклоняться,  но
что он брюзга и что, как друг,  лучше  Филинт.  Ну  как  тут  не  запутаться
несчастным ученицам, если  учителя  держатся  разных  взглядов?  И  это  еще
ничего! С каждым годом все трудней и трудней. Жизель непременно  провалится,
если только у нее нет связей".
     Я вернулся в отель, бабушки не было, я долго ее ждал; когда она наконец
пришла, я вымолил позволение отпустить  меня  на  экскурсию,  которая  будет
наилучшим образом обставлена и  может  продлиться  два  дня,  позавтракал  с
бабушкой, нанял экипаж и поехал на вокзал.  Я  был  уверен,  что  Жизель  не
удивится, встретив меня там; в Донсьере будет пересадка на парижский  поезд,
и там, в сквозном вагоне, когда мисс заснет, я уведу Жизель  в  какой-нибудь
темный уголок и уговорюсь о свидании после моего возвращения в  Париж,  куда
постараюсь как можно скорее вернуться. Я провожу ее до Кана или до Эвре, как
ей захочется, и вернусь с первым же встречным поездом. А все-таки что бы она
подумала, если б узнала, что я долго выбирал между ней и ее  подругами,  что
так же, как в нее, я был влюблен в Альбертину, в девушку со светлыми глазами
и в Розамунду? Теперь, когда взаимная любовь  должна  была  связать  меня  с
Жизелью, я испытывал угрызения совести. Впрочем, я мог  сказать  ей,  положа
руку на сердце, что Альбертина мне разонравнлась. Я видел  утром,  как  она,
почти повернувшись ко мне спиной, шла поговорить с Жизелью. Шла,  недовольно
опустив голову, и волосы у нее на затылке, чернее  обычного,  блестели  так,
словно она только-только вышла из воды. Я представил себе мокрую  курицу,  и
волосы Альбертины показались мне воплощением другой ее души, не  той,  какую
до сих пор воплощали лиловатое ее лицо и загадочное его выражение. Блестящие
волосы на затылке - это все, что мой взгляд мог выхватить  из  ее  облика  в
продолжение одного мгновенья, и только на них я и продолжал  смотреть.  Наша
память похожа на витрины магазинов, где  выставляется  то  одна,  то  другая
фотография все того же лица. И обыкновенно самую последнюю не снимают дольше
других. Кучер погонял лошадь, а во внутреннем моем слухе звучали благодарные
и нежные; слова Жизели, порожденные доброй ее улыбкой и  рукопожатьем:  ведь
когда я не был влюблен, но хотел влюбиться, я не только носил в  себе  идеал
зримой физической красоты, который я узнавал издали в  каждой  встречной  на
расстоянии, достаточном для того, чтобы неясные ее черты  не  воспротивились
такому отождествлению, но и видение - всегда  готовое  воплотиться  женщины,
которая увлечется мной, станет играть со мной в пьесе на тему о  любви  -  в
пьесе, которая была у меня вся в голове еще в детстве и в которой, как это я
себе представлял, пожелает  играть  любая  милая  девушка,  если  только  ее
внешность мало-мальски подойдет к роли. В этой  пьесе,  какова  бы  ни  была
новая "звезда",  которую  я  молил  создать  новый  образ  или  восстановить
прежний, на перечне действующих лиц, на развитие действия,  даже  на  тексте
стояло: ne varietur.
     Несколько дней спустя, хотя Альбертина не проявляла особенного  желания
представить нас друг Другу, я перезнакомился со всей стайкой  в  том  полном
составе, в каком она явилась  передо  мной  при  первой  нашей  встрече  (за
исключением Жизели, с которой из-за долгого  стояния  у  шлагбаума  и  из-за
перемены расписания я так и не увиделся в поезде, ушедшем за пять  минут  до
моего приезда на вокзал, и о которой я к тому же и думать забыл) и еще кое с
кем из их подруг, с которыми они по моей просьбе меня познакомили. И так как
надежду на наслаждение, которого я ожидал от новой девушки, во мне пробудила
другая, познакомившая меня с ней, то самая недавняя представляла  собой  как
бы  разновидность  розы,  полученную  благодаря  другого  сорта   розе.   И,
перепархивая с венчика на венчик в этой цветочной цепи, наслаждение  увидеть
еще одну, непохожую на другие,  заставляло  меня  оглядываться  на  ту,  что
доставила мне это наслаждение, - оглядываться с  благодарностью,  к  которой
примешивалось, как и к новой моей надежде, желание. Скоро я стал проводить с
этими девушками целые дни.
     Увы, в свежайшем цветке можно различить чуть  заметные  точки,  которые
уму  искушенному  уже  рисуют,  во  что  превратится  после  засыхания   или
оплодотворения - цветущей сейчас плоти  меняющаяся  и  уже  предопределенная
форма семени. Мы  с  восхищением  рассматриваем  нос,  похожий  на  всплеск,
восхитительно вздувающийся на утренней воде и кажущийся  почти  неподвижным,
поддающимся зарисовке,  так  как  море  до  того  спокойно,  что  прибоя  не
замечаешь. Когда смотришь  на  человеческое  лицо,  кажется,  будто  оно  не
изменяется, - переворот происходит в нем чересчур  медленно,  и  мы  его  не
замечаем. Но достаточно было увидеть около какой-нибудь из этих  девушек  ее
мать или тетку, чтобы измерить путь, который под внутренним воздействием их,
обычно отталкивающего, типа пройдут черты девушки меньше,  чем  за  тридцать
лет, вплоть до того часа, когда ее взгляды будут уже на закате, когда все ее
лицо уйдет за горизонт и уже не будет освещено. Я знал, что так же  глубоко,
так же неизбежно, как еврейский патриотизм или христианский атавизм  у  тех,
кто считает, что в них нет ничего от их расы, за розовым цветом, каким цвели
Альбертина, Розамунда, Андре, до времени таятся без их ведома  толстый  нос,
отвисшая губа, полнота, которые вызовут  удивление,  но  которые  все  время
находились за кулисами и ждали выхода на сцену, точь-в-точь как  дрейфусизм,
клерикализм,   внезапный,   непредвиденный,   роковой,    точь-в-точь    как
националистический и феодальный героизм, внезапно откликнувшиеся  на  призыв
обстоятельств изнутри человеческой  природы,  существовавшей  раньше  самого
индивидуума, природы, по воле которой индивидуум мыслит, живет, развивается,
крепнет или умирает, не отличая ее от проявлений  личности,  смешивая  их  с
проявлениями природы. Даже в  смысле  умственного  развития  мы  зависим  от
законов природы в гораздо большей степени, чем это нам  представляется:  наш
разум, подобно тайнобрачному  растению,  подобно  какому-нибудь  злаку,  уже
рождается с теми особенностями, которые  мы  якобы  выбираем.  Мы  постигаем
вторичные идеи, не различая первопричины (еврейской расы, французской  семьи
и т, д.), которая не может не вызывать их и которая  в  определенный  момент
выявляется в нас. И, быть может, одни из этих идей мы воспринимаем как  итог
размышлений, другие - как результат нашей негигиеничности, а на  самом  деле
мы унаследовали от нашей семьи, как наследуют мотылькововидные форму семени,
и идеи, которыми мы живем, и болезни, от которых мы умираем.
     Точно в питомнике, где цветы расцветают в разное время, я  видел  их  в
старых женщинах, на бальбекском пляже, видел эти огрубевшие семена,  дряблые
клубни, в которые рано или поздно превратятся мои приятельницы. Но какое мне
было до этого дело? Сейчас они находились в самой поре цветения. Вот почему,
когда маркиза де Вильпаризи приглашала меня на прогулку, я под  каким-нибудь
предлогом уклонялся. Я  бывал  у  Эльстира  только  вместе  с  новыми  моими
приятельницами. Вопреки обещанию, я не мог даже выбрать день, чтобы съездить
в  Донсьер  к  Сен-Лу.  Светские  развлечения,  серьезные  разговоры,   даже
дружеская беседа, если б они помешали мне прогуляться с девушками, произвели
бы на меня т