кое  бегство  от
повторного призыва на год. Все знали, что имеются  армейские  инструкции
об уважительных причинах для отмены призыва.  Особенно  ошеломлены  были
те, кто прошел программу резервистов три-четыре года назад, те,  у  кого
заканчивался срок пребывания в резерве. За эти годы они сделали успешную
карьеру, женились,  завели  детей.  Они  обвели  вокруг  пальца  военных
заправил Америки. И вот, все оказалось иллюзией.
   Но помните, это  был  цвет  американской  молодежи,  будущие  гиганты
бизнеса, судьи, чародеи индустрии развлечений. Они не могли принять  это
как  должное.  Один  юноша,  партнер  своего  отца  по  фондовой   бирже
Уолл-Стрит, поместил жену в психиатрическую  клинику,  а  потом  написал
заявление с просьбой об освобождении на том основании, что  у  его  жены
случился нервный припадок.  Я  отправил  все  документы  с  официальными
письмами  из  больницы.  Это  не  сработало.  Вашингтон  получал  тысячи
отговорок и занял такую позицию, что никто не вывернется. Пришло письмо,
сообщавшее, что несчастный муж будет вновь призван на активную службу, а
потом с его заявлением разберется Красный Крест. Красный Крест,  видимо,
хорошо поработал, так как месяц спустя, когда подразделение этого  парня
было отправлено в Форт Ли,  Вирджиния,  в  мою  контору  пришла  жена  с
нервным припадком за необходимыми  бумагами,  чтобы  поехать  к  нему  в
лагерь. Она была в веселом настроении и, очевидно, в добром  здравии.  В
таком добром, что не могла продолжать розыгрыш и оставаться в  больнице.
Или, может быть, врачи не захотели заходить  слишком  далеко,  продлевая
обман.
   Мистер Хиллер позвонил мне, чтобы поговорить о своем сыне Джереми.  Я
сказал, что ничего не могу поделать. Он давил и давил, и я пошутил,  что
если его сын - гомосексуалист, то его, возможно, выведут  из  армейского
резерва и не призовут на активную службу. На другом конце  провода  была
долгая пауза, потом он поблагодарил меня и повесил трубку.  Естественно,
через два дня пришел Джереми Хиллер, заполнил необходимые бумаги,  чтобы
покинуть армию на том основании, что он - гомосексуалист. Я сказал  ему,
что эта запись останется навечно. Что когда-нибудь позже  он,  возможно,
пожалеет, что на него имеется такая официальная запись. Я видел, что  он
заколебался, но потом сказал:
   - Отец говорит, что это лучше, чем быть убитым на войне.
   Я отправил бумаги. Они вернулись из штаба Первой  Армии  на  Гавернор
Айленд. После того, как рядовой первого класса Хиллер будет призван, его
дело рассмотрит армейский совет. Еще один удар.
   Я был удивлен, что не звонит Эли Хэмси. Сын производителя одежды  Пол
ни разу не показался у нас после  того,  как  ему  выслали  повестку  на
активную службу. Но эта загадка разрешилась, когда я  по  почте  получил
бумаги от  врача,  известного  своими  книгами  по  психиатрии.  В  этих
документах  подтверждалось,  что  Пол  Хэмси  в  последние  три   месяца
подвергался электрошоковой терапии и не мог  быть  призван  на  активную
службу,  так  как  это  опасно  для   его   здоровья.   Я   заглянул   в
соответствующую армейскую инструкцию. Конечно, мистер Хэмси  нашел,  как
уйти от армии. Он, видимо, воспользовался советом людей повыше  меня.  Я
передал бумаги на Гавернор Айленд. Через какое-то время они вернулись. И
с ними специальные распоряжения, освобождавшие Пола Хэмси  от  службы  в
резерве армии Соединенных Штатов. Я подивился, во сколько  это  обошлось
мистеру Хэмси.
   Я старался помочь каждому, кто подавал заявление об  освобождении  по
уважительной причине. Я следил, чтобы документы были доставлены  в  штаб
на  Гавернор  Айленд  и  специально  звонил,   чтобы   следить   за   их
продвижением. Другими словами, я, как мог, старался  помочь  всем  своим
клиентам. Но Фрэнк Элкор вел себя по-другому.
   Фрэнк был призван на активную службу со своим  подразделением.  И  он
рассматривал это как долг чести. Он не делал попыток  найти  поводы  для
освобождения, хотя, имея жену, детей и  престарелых  родителей,  мог  на
что-то рассчитывать. И он совершенно  не  сочувствовал  никому  в  своих
подразделениях, кто пытался уклониться от годичного призыва. Как главный
распорядитель своего батальона, и как гражданское лицо,  и  как  старший
сержант, он задерживал  все  запросы  об  освобождении  по  уважительным
причинам. Он как мог старался мешать их продвижению. Никто из его  людей
не ушел от призыва на активную службу, даже те, кто имел на это законные
основания. А многие из парней, которым он препятствовал, платили  ему  в
свое  время  полную  цену,  чтобы  купить  себе  место  в  шестимесячной
программе. К тому времени, когда Фрэнк со своими подразделениями уехал в
Форт Ли, многие имели на него зуб.
   Меня подозревали, что, раз я не записался в армейский резерв, значит,
что-то  знал.  К  этим  подозрениям  примешивалось   уважение.   Я   был
единственным в нашем учреждении, кто  не  клюнул  на  легкие  деньги.  Я
отчасти гордился собой. Я действительно предвидел это много  лет  назад.
Чтобы устранить небольшую долю угрозы  призыва,  мне  было  недостаточно
денежного вознаграждения. Шансы против призыва были тысяча к одному,  но
я устоял. Или, возможно, предвидел будущее. По иронии судьбы  в  ловушку
попались многие из солдат Второй Мировой войны. И они не могли  поверить
в это. Они воевали три или четыре года, и вот их снова одевают в зеленую
форму. Конечно, большинство из ветеранов не увидит боя и не подвергнется
опасности, но все-таки их одурачили.  Это  казалось  несправедливым.  Не
протестовал только Фрэнк Элкор.
   - Я заказал блюдо, - говорил он. - Теперь я должен его оплатить. - Он
улыбнулся. - Мерлин, я всегда  считал  тебя  болваном,  но  ты  оказался
умницей.
   В конце месяца, когда все уезжали, я купил Фрэнку в подарок  наручные
часы со всякими разностями вроде компаса и с противоударным устройством.
Они обошлись мне в двести баксов, но я хотел  продемонстрировать  Фрэнку
свою искреннюю приязнь. И полагаю, что я ощущал некоторую вину,  что  он
уезжает, а я нет. Он был тронут подарком и с чувством обнял меня.
   - Если что, ты  всегда  сможешь  их  продать,  -  сказал  я.  Мы  оба
засмеялись.
   В продолжение следующих двух месяцев в нашем учреждении было необычно
пусто  и  тихо.  Половина  подразделений  отбыла  на  активную   службу.
Шестимесячная программа умерла. Я оказался не у дел, в смысле взяток. От
безделья стал работать в конторе  над  своим  романом.  Майор,  а  также
сержант регулярной армии  часто  отлучались.  Большую  часть  времени  я
проводил в конторе в одиночестве. В один из таких  дней  пришел  молодой
парень и подсел к моему столу. Я спросил,  чем  могу  быть  полезен.  Он
осведомился, не помню ли я его. Я начал смутно припоминать, и он  назвал
свое имя: Марри Нейдельсон.
   - Вы помогли мне. У моей жены был рак.
   Тогда я вспомнил, как это было. Это случилось почти два  года  назад.
Один из осчастливленных  мной  клиентов  устроил  мне  встречу  с  Марри
Нейдельсоном.   Мы   завтракали   втроем.   Клиент   был   преуспевающим
англосаксонским брокером с Уолл-Стрит по имени Бадди Стоув.  Он  изложил
свою проблему. У жены Марри Нейдельсона был рак. Лечение было дорогим, и
Марри не мог позволить себе оплатить вступление в армейский  резерв.  Он
был до смерти напуган перспективой призыва на два  года  и  отправки  за
границу. Я спросил, почему он не просил отсрочки по  состоянию  здоровья
жены. Он пытался, но ему отказали.
   Это звучало не очень правдоподобно, но я не стал вникать. Бадди Стоув
объяснил, что одно из преимуществ шестимесячной программы заключалось  в
том, что службу проходят в Штатах, и Марри  Нейдельсон  сможет  взять  с
собой жену, на какую бы тренировочную базу его ни направили. После шести
месяцев Бадди просил перевести его в группу  управления,  чтобы  ему  не
пришлось ходить на собрания. Он хотел как можно больше времени проводить
с женой.
   Я кивнул. Хорошо, я могу это устроить. Тогда Бадди Стоув заговорил  о
самом важном. Они хотели получить все это за бесплатно. Его  друг  Марри
не мог дать ни цента.
   Марри тем временем не смотрел мне  в  глаза.  Он  склонил  голову.  Я
предположил, что это надувательство, хотя  и  не  мог  представить,  кто
может наговаривать такое на свою жену только чтобы не платить деньги.  А
потом меня посетило видение. Что если  дело  когда-нибудь  лопнет,  и  в
газетах напечатают, что я заставил парня с женой, больной раком, платить
взятку, чтобы он смог ухаживать за  ней?  Я  буду  выглядеть  величайшим
злодеем в мире, даже в собственных глазах. Так что  я  сказал:  конечно,
хорошо, и пожелал Марри, чтобы  его  жена  поправилась.  На  этом  мы  и
расстались.
   Я был несколько раздосадован. Вообще-то я записывал на  шестимесячную
программу всякого, кто  говорил,  что  не  располагает  деньгами.  Такое
случалось много раз. Делал это по  доброй  воле.  Но  перевод  в  группу
управления и освобождение от пяти с половиной лет занятий в резерве было
отдельной услугой, стоившей много денег. О таком меня впервые  попросили
за бесплатно. Сам Бадди Стоув заплатил за  это  специфическое  одолжение
пятьсот баксов плюс двести за запись.
   Во всяком случае, я гладко и  эффективно  проделал  все  необходимое.
Марри Нейдельсон отслужил свои шесть месяцев, потом перевел его в группу
управления, где от него осталось только имя в списке.  Какого  же  черта
Марри Нейдельсону еще было нужно за моим столом? Я встряхнул  головой  и
замер в ожидании.
   - Мне позвонил Бадди Стоув, - сказал Марри. - Его призвали из  группы
управления.  Его  специальность  потребовалась  в   одной   из   частей,
отправлявшихся на активную службу.
   - Барри не повезло, - сказал я. В голосе моем не звучало  сочувствия.
Мне не хотелось, чтобы он рассчитывал на мою помощь.
   Но Марри Нейдельсон смотрел мне прямо в глаза, как будто собирался  с
духом. Так что я откинулся на стуле, отодвинулся и сказал:
   - Я ничего не смогу для него сделать.
   Нейдельсон утвердительно кивнул.
   - Он это знает.
   Он на мгновение остановился.
   - Я ведь так и не поблагодарил вас как следует за  все,  что  вы  для
меня сделали. Вы были единственным, кто мне помог. Я хотел  вам  сказать
об этом. Никогда не забуду, что вы для меня сделали. Вот почему я здесь.
Возможно, я смогу вам помочь.
   Теперь я был обескуражен. Не хотелось, чтобы он теперь предлагал  мне
деньги. Что было, то прошло. К тому же, мне нравилось иметь добрые  дела
в списке, который я мысленно хранил.
   - Забудьте об этом, - сказал я. Я все еще соблюдал  осторожность.  Не
хотел спрашивать, что с  его  женой,  так  как  никогда  не  верил  этой
истории. И я чувствовал неудобство от того, что он  благодарил  меня  за
сочувствие, хотя дело было всего лишь в политических соображениях.
   - Бадди сказал, чтобы я зашел  к  вам,  -  сказал  Мендельсон.  -  Он
просил, чтобы я вас предупредил, что по всему Форту Ли  ребят  из  ваших
частей  расспрашивают  люди  из  ФБР.  Понимаете,  по  поводу  платы  за
вступление. Они задают вопросы о вас и о Фрэнке Элкоре. А ваш друг Элкор
выглядит так, как  будто  попал  в  большую  передрягу.  Около  двадцати
человек дали показания, что платили ему. Бадди говорит, что  через  пару
месяцев гранд-жюри в Нью-Йорке будет решать вопрос  о  предъявлении  ему
обвинения. Про вас он не знает. Он передает вам  предостережение,  чтобы
вы были осторожны в словах и делах. Если вам нужен  юрист,  он  вам  его
найдет.
   На  мгновение  я  ослеп.  Мир  буквально  померк  в  моих  глазах.  Я
почувствовал  слабость  и  приступ  тошноты.  Передо  мной  промелькнули
кошмарные предчувствия унижения, ареста, ужаса Валли,  ярости  ее  отца,
стыда и разочарования моего  брата  Арти.  Моя  месть  обществу  уже  не
выглядела беззаботной проказой. Но Нейдельсон ждал, чтобы  я  что-нибудь
сказал.
   - О, Боже, - проговорил я, - как они узнали об этом? После призыва не
было никаких дел. Что их навело на след?
   Нейдельсон,  видимо,  испытывал   некоторую   неловкость   за   своих
друзей-взяткодателей.
   - Некоторые из них так  разозлились  из-за  вторичного  призыва,  что
написали в ФБР анонимные письма  о  плате  за  запись  на  шестимесячную
программу. Они хотели неприятностей Элкору, они обвиняли его.  Некоторые
были недовольны тем, что он мешал им отбиться от вторичного призыва. А в
лагере он как старший сержант стал самодурствовать, и  это  им  тоже  не
понравилось. Поэтому они захотели доставить ему неприятности и преуспели
в этом.
   Мои мысли лихорадочно крутились. Прошел почти год после моей  встречи
с Калли в Вегасе, когда я спрятал  деньги.  С  тех  пор  накопилось  еще
пятнадцать тысяч долларов. Я также очень скоро должен  был  переехать  в
новый дом на Лонг-Айленде. Все рушилось в самое  неподходящее  время.  А
если ФБР опрашивает всех в Форте Ли, то  к  ним  попадутся,  по  крайней
мере, сто парней, с которых я брал деньги. Сколько  из  них  признаются,
что платили мне?
   - Стоув уверен, что Фрэнка ждет гранд-жюри? - спросил я Нейдельсона.
   - Видимо, этого не миновать, - ответил Марри. - Если правительство не
замнет это дело, понимаете, не спустит на тормозах.
   - А на это есть надежда? - спросил я.
   Марри Нейдельсон покачал головой.
   - Нет. Но Бадди, видимо, думает, что вы  сможете  выкарабкаться.  Все
парни, имевшие дело с вами,  хорошо  к  вам  относятся.  Вы  никогда  не
вымогали деньги, как Элкор. Никто  не  желает  вам  зла,  и  Бадди  всех
уговаривает не впутывать вас.
   - Поблагодарите его от меня, - сказал я.
   Нейдельсон встал и пожал мне руку.
   - Я хочу еще раз сказать вам спасибо,  -  произнес  он.  -  Если  вам
потребуется свидетель защиты, или вы захотите сослаться на меня в ФБР, я
буду ждать и сделаю все, что смогу.
   Я ответил на его рукопожатие, чувствуя искреннюю благодарность.
   - Не могу ли я что-нибудь для вас сделать? - спросил я. -  Вас  могут
призвать из группы управления?
   - Нет, - сказал Нейдельсон. - Если помните,  у  меня  маленький  сын.
Жена умерла два месяца назад. Так что я в безопасности.
   Я не забуду его лицо, когда он это говорил. Даже в  голосе  слышалось
горькое самоотвращение. А на лице его выражались стыд  и  ненависть.  Он
осуждал себя за то, что жив. Но ему ничего не оставалось  делать  кроме,
как следовать по пути, указанном жизнью. Растить маленького сына, ходить
на работу по утрам,  выполнять  просьбу  друга  и  приходить  ко  мне  с
предостережением, и выражать благодарность за то, что когда-то было  для
него важно, а теперь ничего не значило. Я  выразил  ему  соболезнование,
чувствуя себя дерьмом из-за того, что думал про него  раньше.  Вероятно,
он сохранил это известие напоследок специально: когда Бадди Стоув просил
за него, а он сидел с опущенной головой, то,  должно  быть,  чувствовал,
что я их обоих считаю лжецами. Это была маленькая месть.
   До того, как топор упал, я провел нервную  неделю.  Случилось  это  в
понедельник. К моему удивлению, в  контору  спозаранку  заявился  майор.
Проходя к себе в офис, он бросил на меня странный взгляд.
   Ровно в десять вошли двое мужчин и спросили майора.  Я  сразу  понял,
откуда они. Они почти полностью соответствовали книгам и фильмам:  одеты
в старомодные  костюмы  и  галстуки,  с  замогильными  мягкими  шляпами.
Старшему  было  около  сорока  пяти   лет,   у   него   было   скуластое
спокойно-утомленное лицо.  Другой  дуть  выбивался  из  образа.  Он  был
значительно моложе, с высокой жилистой  неспортивной  фигурой.  Под  его
старомодным костюмом просматривались  ребра.  Лицо  его  было  несколько
простодушным, но приятным и располагающим. Я провел их  в  офис  майора.
Они пробыли у него около тридцати минут, потом вышли и встали перед моим
столом. Старший формально спросил:
   - Вы Джон Мерлин?
   - Да, - сказал я.
   - Не могли бы мы побеседовать с вами наедине? У нас  есть  разрешение
вашего начальника.
   Я поднялся и провел их в  одну  из  комнат,  служившую  для  вечерних
собраний  штаба  резервных  подразделений.  Оба  немедленно   распахнули
бумажники и предъявили зеленые удостоверения. Старший представился.
   - Я Джеймс Уоллес из Федерального Бюро Расследований. Это Том Хэннон.
   Парень по имени Хэннон дружески улыбнулся.
   - Мы хотим задать вам несколько вопросов. Но вы не  обязаны  отвечать
на них, не посоветовавшись  с  адвокатом.  Если  вы  отвечаете,  то  все
сказанное вами может быть использовано против вас. Понятно?
   - Понятно, - ответил я. Я сидел в конце стола, а они  сели  по  обеим
его сторонам.
   Старший, Уоллес, спросил:
   - Вы догадываетесь, зачем мы пришли?
   - Нет, - сказал я. Я решил, что ничего не скажу добровольно, не  буду
пускаться в словесные ухищрения.  Не  буду  заводить  никакой  игры.  Ну
узнают они, что я догадываюсь, зачем они пришли, и что из этого?
   - Имеете ли вы персонально какую-нибудь информацию о взятках, которые
брал Фрэнк Элкор с резервистов? - спросил Хэннон.
   - Нет, - сказал я. Мое лицо ничего не выражало. Я решился не  играть.
Никаких изумлений, улыбок, ничего, что могло бы  вызвать  дополнительные
вопросы или давление. Пусть они думают, что я покрываю друга. Это  будет
естественно, даже если я не виновен.
   - Брали ли вы деньги с каких-либо резервистов по каким-либо причинам?
- снова спросил Хэннон.
   - Нет, - сказал я.
   Уоллес, медленно подбирая слова, произнес:
   - Вы  знаете  обо  всем.  Вы  записывали  молодых  людей,  подлежащих
призыву, только после того,  как  они  платили  вам  определенные  суммы
денег. Нам известно, что вы и Фрэнк Элкор манипулировали этими списками.
Если вы отрицаете  это,  то  лжете  лицу,  находящемуся  на  федеральной
службе, а это преступление. Я еще раз вас спрашиваю, брали ли вы  деньги
или другие ценности, чтобы обеспечить запись одного лица вместо другого?
   - Нет, - сказал я.
   Хэннон внезапно рассмеялся.
   - Мы  загнали  в  угол  вашего  дружка  Фрэнка  Элкора.  У  нас  есть
свидетельства, что вы были  партнерами.  И  что,  возможно,  вы  были  в
сговоре с другими гражданскими администраторами  или  даже  офицерами  в
этом учреждении, чтобы вымогать взятки. Если вы расскажете нам все,  что
знаете, это может существенно облегчить вашу участь.
   Никакого вопроса не прозвучало, поэтому я просто смотрел на него,  не
отвечая. Внезапно Уоллес сказал спокойным ровным голосом:
   - Нам известно, что вы были самой главной фигурой в этой операции.
   И тут я впервые нарушил свои правила. Я  рассмеялся.  Это  был  столь
естественный смех, что они не могли обидеться.  Я  заметил,  что  Хэннон
тоже слегка улыбнулся.
   Меня  рассмешили  слова  "главная   фигура".   Впервые   происходящее
напомнило мне фрагмент из второсортного кино. Я  засмеялся  потому,  что
ожидал подобных слов от Хэннона, тот выглядел  достаточно  простодушным.
От Уоллеса же я ждал серьезного подвоха, может быть, потому, что он  был
старшим.
   И еще я смеялся потому, что знал, что они на ложном пути. Они  искали
сложный заговор, организованную "сеть" с "мозговым центром".  Иначе  это
была бы пустая трата времени для суровых церберов из ФБР. Они не  знали,
что имеют дело с компанией мелких клерков,  мошенничавших  ради  лишнего
доллара. Они забыли или не понимали, что  дело  было  в  Нью-Йорке,  где
каждый в той или иной форме неизбежно нарушал  закон.  Но  я  не  хотел,
чтобы мой смех рассердил их, так что посмотрел Уоллесу в глаза.
   - Хорошо бы мне стать главной фигурой хоть  где-нибудь,  -  сказал  я
печально, - а не жалким клерком.
   Уоллес пристально посмотрел на меня и спросил Хэннона:
   - У вас есть что-нибудь еще?
   Хэннон покачал головой. Уоллес поднялся.
   - Благодарим за ответы на наши вопросы.
   В то же мгновение поднялись Хэннон и я.  Некоторое  время  мы  стояли
рядом друг с другом, и я машинально протянул руку, а Уоллес пожал ее. То
же самое мы проделали с Хэнноном. Потом мы вместе  вышли  из  комнаты  и
пр