я  буду  победителем  в
этой жизни, но никогда не стану даже наполовину таким же, как мой  брат,
принявший такую бесславную смерть.
 
*** 
 
   Прах, прах и прах... Я плакал, как никогда не плакал по умершему отцу
или умершей матери, по умершей любви  и  по  всем  остальным  потерям  в
жизни. По  крайней  мере,  нашлось  все  же  во  мне  довольно  душевной
щедрости, чтобы испытать горе от его смерти.
   Ну скажите мне, кто-нибудь, почему все  так  должно  было  случиться?
Почему не я сейчас лежу в этом ящике? Почему не меня тащат теперь  черти
в ад? Никогда лицо моего  брата  не  выглядело  столь  собранным,  столь
безмятежным, излучающим силу; по оно было  серым,  словно  припорошенным
гранитной пылью. А потом пришли пятеро его детей,  аккуратно  одетые  по
случаю траура, и преклонили колена возле его гроба, чтобы прочитать свои
последние молитвы. Я  чувствовал,  что  сердце  мое  разрывается;  слезы
катились из глаз помимо моей воли. Я вышел из церкви.
   Но горе я  не  мог  испытывать  долго.  Вдохнув  свежего  воздуха,  я
почувствовал себя живым как никогда. Я знал, что завтра буду с аппетитом
обедать, что со временем я буду с женщиной, которую  люблю,  что  напишу
повесть и буду гулять по пляжу вдоль океана. Только те,  кого  мы  любим
больше всего, могут стать причиной нашей смерти,  и  только  их  следует
опасаться. Враги наши не могут принести нам вреда.  Краеугольным  камнем
добродетели моего брата было то, что он не боялся  ни  врагов  своих  ни
тех, кого любил. Добродетель - сама  себе  награда,  и  глупцы  те,  кто
умирает.
   Но вот, недели спустя, я услышал другие истории. О том, как  в  самом
начале их брака, когда жена его заболела, он пошел к ее  родителям  и  в
слезах вымаливал у них деньги на ее лечение. О том, как его жена,  когда
с  ним  случился  этот  последний  приступ,   попыталась   сделать   ему
искусственное дыхание изо рта в рот,  а  он,  за  мгновение  до  смерти,
устало махнул рукой, чтобы она отошла. Но что на самом деле означал этот
последний жест? Что  жизнь  просто  надоела  ему,  что  его  добродетель
оказалась для него непосильной ношей? Я снова вспоминаю Джордана; был ли
он добродетельным?
   Надгробное слово по самоубийцам всю вину за их смерть  взваливает  на
мир. Но возможно, те, кто лишает себя жизни, все же считают,  что  никто
ни в чем не виноват, что некоторые организмы должны умирать? И видят они
это более отчетливо, чем потерявшие их любимые и друзья?
   Но все это слишком опасно. Я потушил свое горе  и  здравый  смысл  и,
будто щит, выставил перед собой свои пороки,  Я  буду  грешить,  я  буду
осторожным и буду жить вечно.
 
Книга 7 
 
Глава 45 
 
   Неделю спустя я позвонил Дженел, чтобы поблагодарить ее  за  то,  что
она посадила тогда меня в самолет. В ответ я  услышал  как  автоответчик
голосом  Дженел  с  ее  характерным  французским  акцентом  просит  меня
оставить сообщение.
   Когда я заговорил, то услышал в трубке ее живой, настоящий голос.
   - От кого это ты шугаешься? - спросил я.
   Дженел смеялась.
   - Если бы ты слышал, как звучит твой голос, -  ответила  она.  -  Так
кисло...
   Я тоже засмеялся.
   - А шугалась я от твоего друга Осано, - сказала она.  -  Он  мне  все
время звонит.
   Я ощутил неприятное чувство в желудке. Это не удивило  меня.  Но  мне
очень нравился Осано, и он знал, как я отношусь к Дженел. Мысль, что  он
мог бы подложить мне такую свинью, не приводила меня в восторг. Но потом
я вдруг понял, что мне наплевать. Все это уже не было настолько важным.
   - Может быть, он всего-навсего пытался выяснить, где я, - предположил
я.
   - Нет, - ответила Дженел,  -  после  того,  как  я  посадила  тебя  в
самолет, я позвонила ему и рассказала, что произошло. Он волновался, как
ты там, но я ему сказала, что с тобой все в порядке. Ты ведь в порядке?
   - Да, - сказал я.
   Она ничего не спросила меня  о  том,  что  было  после  того,  как  я
добрался домой. За это я был ей благодарен. Что  она  знала,  что  я  не
захочу рассказывать об этом. И я знал, что она никогда не скажет Осано о
том, что случилось в то утро, когда я получил известие о смерти Арти,  о
том, как я расклеился.
   Я постарался сохранить невозмутимость.
   - Почему ты скрываешься от него? Когда мы все  вместе  обедали,  тебе
ведь была приятна его  компания.  Я  полагал,  ты  ухватишься  за  любую
возможность снова с ним встретиться.
   На другом конце провода наступила пауза, а когда она  заговорила,  по
ее голосу я понял, что она дико злится. Тон ее стал очень спокойным. Она
говорила очень четко. Будто  натягивала  тетиву  и  посылала  слова  как
стрелы.
   - Это так, - сказала она, - и в первый же раз, когда он позвонил, я с
удовольствием приняла его приглашение пойти вместе пообедать. С ним было
очень здорово.
   Не веря  в  то,  что  она  ответит,  я  спросил,  движимый  какими-то
остатками ревности:
   - Ты переспала с ним?
   И снова такая же пауза. Когда она  послала  стрелу  ответа,  я  почти
расслышал, как запела тетива.
   - Да.
   Мы оба замолчали. Я себя почувствовал погано, но я знал  правила.  Мы
больше не могли упрекать друг друга, но только мстить.
   И я спросил, довольно гаденько, но автоматически:
   - Ну и как оно?
   Она ответила тоном очень веселым, как будто мы обсуждали какой-нибудь
фильм.
   - Замечательно. Ты знаешь, он так здорово умеет  спускаться  по  тебе
вниз, что это даже заставляет почувствовать себя значительной.
   - Понятно, - проговорил я скучным голосом. - Надеюсь, он  делает  это
лучше, чем я.
   И снова продолжительная пауза. И снова отпущена тетива,  а  в  голосе
обида и неповиновение:
   - Ты не имеешь права злиться, - сказала она, - Ты не имеешь абсолютно
никакого права злиться, что бы я ни делала с другими людьми. Мы же давно
об этом договорились.
   - Ты права, я не злюсь.
   Я и не злился. Это было гораздо сильнее, чем просто  злость.  В  этот
момент она перестала быть для меня человеком, которого я любил.  Сколько
раз я говорил  Осано,  как  сильно  я  люблю  Дженел?  И  Дженел  знала,
насколько небезразличен мне Осано. Оба они предали меня. Другого слова я
подыскать не смог. Смешно, но на Осано я не сердился. Только на нее.
   - Нет, ты злишься, - сказала она,  будто  с  моей  стороны  это  было
совсем уж глупо.
   - Да нет, что ты, вовсе нет.
   Она платила мне за то, что  я  оставался  с  собственной  женой.  Она
платила мне за тысячи разных вещей, но, не задай я ей этот вопрос, спала
ли она с Осано, она бы мне ничего не сказала. Такой  жестокости  она  бы
себе не позволила. Но лгать она мне больше не стала бы. Как-то  она  мне
сказала об этом, и вот теперь продемонстрировала.  Мне  не  должно  быть
никакого дела до ее отношений с другими.
   - Молодец, что позвонил, - сказала она. - Я скучала без  тебя.  И  не
злись из-за Осано. Больше я с ним не собираюсь встречаться.
   - А что так? Почему бы тебе с ним не встретиться?
   - С ним было забавно, но стоял у него плоховато. Тьфу, черт,  я  ведь
пообещала себе, что не стану тебе об этом рассказывать.
   И она засмеялась.
   Теперь, уже как нормальный ревнивый любовник, я был рад услышать, что
мой самый дорогой друг частично импотент. Но я лишь бросил беззаботно:
   - А может, дело было в тебе. В Нью-Йорке у него куча почитательниц.
   Голос ее звучал весело и ясно, когда она сказала:
   - Да ну, я потрудилась на совесть. Я бы и мертвого смогла оживить.
   Она весело засмеялась.
   Теперь, чего она и добивалась, я  представил,  как  она  припадает  к
недееспособному Осано, целуя и обрабатывая языком его тело,  как  летают
при этом ее светлые волосы. Мне стало очень паршиво.
   Я вздохнул.
   - Ты бьешь слишком сильно. - Я заканчиваю. -  Слушай,  я  снова  хочу
тебе сказать спасибо за то, что  ты  позаботилась  обо  мне  тогда.  Мне
трудно представить, как ты сумела дотащить меня до ванны.
   - Это моя гимнастика,  -  ответила  Дженел.  -  Ты  знаешь,  я  очень
сильная.
   Затем голос ее изменился:
   - Я правда очень жалею Арти. Мне надо было  лететь  вместе  с  тобой,
чтобы поддержать тебя.
   - Наверное, - ответил я. Но на самом деле  я  был  рад,  что  она  не
сделала этого. И еще мне было стыдно, что  она  стала  свидетелем  моего
нервного срыва. Я почувствовал почему-то, что теперь она уже  не  сможет
относиться ко мне так же, как раньше.
   Из трубки прозвучал ее голос, очень мягко:
   - Я люблю тебя.
   Я не ответил.
   - Ты еще любишь меня? - спросила она.
   Наступил мой черед.
   - Ты же знаешь, что мне не разрешается говорить подобного рода вещи.
   Она молчала.
   - Сама же мне говорила - женатый мужчина никогда не  должен  говорить
девушке, что любит ее, если не  готов  оставить  свою  жену.  Собственно
говоря, ему разрешается это сделать, если он уже ушел от жены.
   Наконец в трубке послышался голос Дженел. Прерывающийся от ярости.
   - Пошел ты! - закричала она, и я услышал, как она бросила  трубку  на
рычаг.
   Я мог бы перезвонить ей,  но  услышал  бы,  вероятно,  этот  дурацкий
автоответчик, произносящий с французским акцентом:  "Мадемуазель  Ламбер
нет дома. Не могли бы вы оставить свое имя?" Поэтому я подумал, пошла-ка
ты сама. Я чувствовал себя отлично. Но я знал, что это еще не конец.
 
Глава 46 
 
   Дженел, когда рассказала мне, что спала с Осано,  конечно,  не  могла
представить, что я испытал. Я ведь видел, как Осано клеится буквально ко
всем женщинам, которых встречает, если только это не полная уродина. То,
что она попалась на его удочку, что оказалась для него такой  доступной,
уронило ее в моих глазах. Она проявила свою слабость, как это бывает  со
многими женщинами. И я чувствовал, что Осано испытывал ко  мне,  видимо,
легкое презрение.  Из-за  того,  что  я  был  дико  влюблен  в  девушку,
завоевать которую он смог за один единственный вечер.
   Сердце мое не было разбито, просто я  чувствовал  себя  уныло.  Всего
лишь задетое самолюбие, так я думаю. Я сначала подумал, не высказать  ли
все это Дженел. Но потом понял, что  это  было  бы  мимо  денег.  Просто
заставил бы ее чувствовать себя шлюхой. К тому же я знал, что она начнет
спорить. Почему бы ей и не быть бесхарактерной? Разве мужчины не таковы,
когда клеят девиц, которые всем дают направо и налево? С какой стати  ей
брать в расчет, что Осано имел  нечистые  намерения?  Он  обворожителен,
умен, талантлив, привлекателен,  он  пожелал  ее.  Почему  бы  ей  и  не
переспать с ним? И какое мое дело,  вообще-то  говоря?  Это  просто  мое
бедное мужское замордованное самолюбие, вот и все.  Конечно,  я  мог  бы
раскрыть ей секрет Осано, но это был бы  удар  ниже  пояса,  недостойная
месть.
   И все же, я чувствовал подавленность. Прав я или нет,  нравиться  она
мне стала меньше.
   Я не стал звонить Дженел, когда в очередной раз отправился на  запад.
Мы с ней находились в последней фазе  полного  отчуждения,  классический
расклад в подобного рода романах. Опять же,  как  и  во  всех  вещах,  в
которых  участвую,  я  начитался  литературы   и   был   непревзойденным
специалистом в  области  течения  любовных  романов.  Мы  находились  на
прощальной стадии, но изредка должны были  встречаться,  чтобы  оттянуть
момент окончательного разрыва. Поэтому я  и  не  позвонил  ей:  ведь  на
самом-то деле все было кончено, по крайней мере я хотел, чтоб так было.
   А тем временем Эдди Лансеру и Дорану Радду  удалось  уговорить  меня,
чтобы я возвратился  на  картину.  Это  проходило  довольно  болезненно.
Саймон Белфорт был всего лишь старый  наемный  писака,  старающийся  изо
всех сил, и до усеру боявшийся Джеффа Уэгона. Помощник его, Ричетти, был
у него мальчиком на побегушках, но пытался  втюхать  нам  какие-то  свои
идеи по поводу того, что должно быть в сценарии. В конце  концов  как-то
раз после особенно идиотской идеи я повернулся  к  Саймону  и  Уэгону  и
попросил:
   - Уберите его отсюда.
   Наступило неловкое молчание. Я все уже решил для себя.  Они,  видимо,
почувствовали, что сейчас я просто встану  и  уйду  отсюда,  потому  что
Джефф Уэгон наконец очень спокойно сказал:
   - Фрэнк, почему бы тебе не подождать Саймона в моем офисе?
   Ричетти вышел из комнаты. Снова все замолчали, и тогда я сказал:
   - Извините, мне не хотелось никого обидеть. Но мы  намерены  работать
над этим долбанным сценарием, или нет?
   - Верно, - отозвался Уэгон. - Давайте продолжим.
   На четвертый день, после работы в студии, я  решил  пойти  посмотреть
кино. Попросил, чтобы отель вызвал мне такси и  поехал  в  Вествуд.  Как
обычно, перед кинотеатром стояла длинная очередь, и я встал в  конец.  У
меня была с собой книжка. После кино я планировал поужинать в  ближайшем
ресторане, а потом на такси добраться до отеля.
   Очередь не двигалась. Молодежь болтала о фильмах, видно было, что они
разбираются  в  кино.  Девушки  были  симпатичные,  а  парни  со  своими
бородками и длинными волосами а-ля Иисус Христос - даже еще более.
   Я присел на поребрик и стал читать книгу, и никто не обратил на  меня
никакого внимания. Здесь, в Голливуде, это не  считалось  эксцентричным.
Увлекшись   книгой,   я   не   сразу   услышал   настойчивое   бибиканье
автомобильного рожка, и тогда я поднял голову. Рядом со мной остановился
великолепный Роллс-Ройс, модели "Фантом", и я увидел на  месте  водителя
веселое цветущее лицо Дженел.
   - Мерлин, - сказала она. - Мерлин, что ты здесь делаешь?
   Я не торопясь поднялся и проговорил:
   - Привет, Дженел.
   Теперь я видел и парня рядом с ней.  Он  был  молод,  хорош  собой  и
красиво одет в серый костюм с серым шелковым  галстуком.  Он  был  модно
подстрижен, и, похоже, не возражал, что Дженел остановилась здесь, чтобы
поговорить со мной.
   Дженел представила нас друг  другу.  Сказала  мимоходом,  что  машина
принадлежит ему. Я похвалил машину, а он в ответ сказал, что без ума  от
моей книги и ждет  не  дождется,  когда  наконец  выйдет  фильм.  Дженел
сказала что-то насчет того,  что  работает  он  на  студии  на  какой-то
административной должности. Видимо, желая подчеркнуть, что она не просто
поехала кататься  с  богатым  чуваком  в  роллс-ройсе,  а  что  он  тоже
принадлежит кинобизнесу.
 
*** 
 
   Дженел спросила меня:
   - Как ты попал сюда? Только не говори мне, что ты решил-таки сесть за
руль.
   - Нет, - ответил я. - Я взял такси.
   - А почему ты стоишь в очереди, скажи на милость?
   Глядя мимо нее, я ответил, что  приехал  без  очаровательных  друзей,
имеющих пропуск Академии, чтоб можно было взять билеты без очереди.
   Она знала, что я смеюсь. Когда бы мы ни шли с ней в кино, она  всегда
показывала свой пропуск, чтобы пройти без очереди.
   - Ты не воспользовался бы пропуском, даже если в он  у  тебя  был,  -
заметила она.
   Повернувшись к своему приятелю, она произнесла:
   - Вот такая дубина, представляешь?
   Но в голосе ее все же послышались нотки гордости за меня. Это  ей  во
мне очень нравилось, что я мог не пользоваться такого рода вещами,  хотя
сама всегда ими пользовалась.
   Видно  было,  что  Дженел  тронута,  что  ей  жаль  меня,  бедного  и
несчастного, вынужденного брать такси, чтоб добраться до  кинотеатра,  и
смотреть фильм в одиночестве. Да еще  стоять  в  очереди,  как  простому
смертному. Она разыгрывала романтический сценарий: брошенный,  униженный
муж, стоит и смотрит через окно роллс-ройса  на  бывшую  жену,  а  рядом
счастливые дети и новый муж. Слезы заблестели в ее карих  с  золотистыми
крапинками глазах.
   Но я-то знал, что одержу победу. А этот красивый парень в роллс-ройсе
не знал, что проиграет. Но с ним нужно было поработать.  Я  заговорил  с
ним о его работе, и он принялся болтать. Я сделал вид, что все это  меня
жутко интересует,  и  он  не  переставая  все  нес  и  нес  эту  обычную
голливудскую ахинею. И тут я заметил, что  Дженел  начинает  нервничать.
Она знала, что ее приятель - болван, но не хотела, чтобы я знал, что  он
болван. Я принялся восхищаться его  роллс-ройсом,  и  парень  еще  более
оживился. Через пять минут я знал о роллс-ройсе гораздо больше, чем  мне
хотелось. Я про должал расхваливать автомобиль, и потом  ввернул  старую
шутку Дорана, которую Дженел тоже знала, и я повторил ее слово в  слово.
Я заставил его сказать, сколько стоит автомобиль, а потом заметил:
   - Ну, если его купили за такие деньги, он просто обязан брать в рот.
   Она эту шутку терпеть не могла.
   А парень стал смеяться, все смеялся и смеялся, и наконец вымолвил:
   - Ничего более смешного я никогда не слышал.
   Лицо Дженел пылало. Она посмотрела на меня,  но  тут  я  увидел,  что
очередь сдвинулась, и мне пришлось занять свое место.  Парню  я  сказал,
что был очень рад с ним познакомиться, а Дженел - что приятно было вновь
ее увидеть.
   Спустя два с половиной  часа  я  вышел  из  кино  и  увидел  знакомый
Мерседес Дженел, припаркованный перед кинотеатром. Я влез в него.
   - Привет, Дженел. Как тебе удалось от него избавиться?
   - Сукин ты сын.
   А я засмеялся и придвинулся к ней, она меня поцеловала, и мы  поехали
ко мне в отель и провели вместе ночь.
   В ту ночь  она  была  очень  ласковой.  В  перерыве  между  любовными
раундами спросила:
   - Ты знал, что я приеду к кинотеатру забрать тебя?
   И я ответил:
   - Да.
   И она сказала:
   - Ах, ты гад.
   Ночь мы провели замечательно, но наутро все было так, будто ничего не
было. Мы распрощались.
   Она спросила:
   - Позвонишь мне?
   Я ответил, что, вероятнее всего, не будет времени.
   - Не встречаться, просто позвонить, - попросила она.
   Я сказал:
   - Позвоню.
   Я звонил ей, но ее не оказалось дома.  Мне  ответил  автоответчик  ее
голосом с французским акцентом. Я оставил для  нее  сообщение,  а  потом
вернулся в Нью-Йорк.
   Когда я встретил Дженел последний раз в своей  жизни,  это  произошло
совершенно случайно. Я находился в своем номере в отеле Беверли-Хиллз, и
у меня оставался целый час времени перед тем как вместе с друзьями пойти
пообедать в город, и я не смог  побороть  импульс  и  позвонил  ей.  Она
согласилась пойти со мной выпить в бар Ла Дольче Вита,  в  пяти  минутах
ходьбы от отеля.  Я  сразу  же  пошел  туда,  а  через  несколько  минут
появилась и она. И вот мы сидели в баре за выпивкой  и  как-то  обыденно
разговаривали, будто мы всего лишь знакомые. Повернувшись на  вертящейся
табуретке, чтобы прикурить  у  бармена,  она  слегка  задела  ногой  мою
штанину, даже не запачкав ее, и сказала:
   - Ах, прости.
   И это почему-то надорвало мое сердце, и когда, прикурив, она  подняла
на меня глаза, я попросил:
   - Не делай этого.
   В глазах у нее заблестели слезы.
   В литературе все так  и  описывается,  последние  приступы  нежности,
последние трепыхания умирающего пульса, румянец на щеках за мгновение до
смерти. Но тогда я об этом не думал.
   Держась за руки, мы из бара пошли ко мне в отель. Я позвонил  друзьям
и отменил встречу. Мы с Дженел пообедали в номере. Я  лег  на  спину  на
диван, а она приняла свою любимую позу, подогнув под себя ноги  и  легла
мне на  грудь,  так  что  тела  наши  постоянно  соприкасались.  В  этом
положении она могла смотреть сверху вниз на мое лицо  и  читать  в  моих
глазах, лгу я ей или нет. Она все еще думала,  что  способна  читать  по
лицу. А из моей позиции, глядя на нее снизу вверх,  я  видел  эту  милую
линию, где подбородок переходит в  шею,  и  совершенный  треугольник  ее
лица.
   Какое-то время мы  просто  обнимали  друг  друга,  а  затем,  глубоко
заглядывая в мои глаза, она спросила:
   - Ты все еще любишь меня?
   - Нет, - сказал я. - Но это очень болезненно, когда тебя нет рядом.
   Она помолчала, а потом повторила, с особенным нажимом:
   - Я серьезно, я абсолютно серьезно. Ты все еще любишь меня?
   И я серьезно ответил: "Конечно", и это было правдой, но я сказал  так
затем, чтобы она поняла, что, хотя я и люблю ее, это не имеет  значения,
потому что прежними мы никогда уже не будем, и