ра  с  Калли  она
почему-то стала влажной и клейкой. И,  меняя  рубашку,  он  размышлял  о
Калли.
   Он думал, что понимает этого человека. Калли полагал, что инцидент  с
Джорданом  уронил  его  в  глазах  Гроунвельта.  Напротив,   Гроунвельту
понравилось, когда Калли вступился за Джордана за  столом  баккара.  Это
доказывало, что Калли не был просто мелким  мошенником,  одним  из  этих
фальшивых, клянчащих, нечистых на руку проходимцев. Это доказывало,  что
он мошенник до мозга костей.
   Гроунвельт всю жизнь был настоящим мошенником. Он знал, что подлинный
мошенник возвращается на одно и то же место, прокручивает там дела  два,
три, четыре, пять, шесть раз и все  равно  считается  другом.  Мошенник,
пользующийся   одним   местом   один   раз,   -   пустышка,    любитель,
разбазаривающий свой талант. И Гроунвельт знал, что  подлинный  мошенник
должен иметь искру человеколюбия, подлинное  чувство  к  ближнему,  даже
жалость к ближнему. Подлинный гений  мошенничества  должен  любить  тех,
кого он провел.  Подлинный  мошенник  должен  быть  великодушен,  должен
сочувствовать, помогать и быть добрым другом. В этом  нет  противоречия.
Все эти добродетели необходимы мошеннику. Они предоставляют ему почти не
преодолимую  степень  доверия.  И  все  они  должны  использоваться  для
достижения конечной цели. Как подлинный друг,  он  докапывается  до  тех
ценностей, в которых, как мошенник, нуждается для своей жизни. И это  не
просто. Иногда это делается ради денег. Иногда ради приобретения  власти
другого человека или просто средств, которые эта власть  дает.  Конечно,
мошенник должен быть  изобретательным  и  беспринципным,  но  он  ничто,
пустота, случайно выигравший, если у  него  нет  сердца.  У  Калли  было
сердце. Он показал это, когда стоял рядом с Джорданом у  стола  баккара,
бросая вызов Гроунвельту.
   Но теперь для Гроунвельта оставалось загадкой:
   - действовал ли Калли искренне или  с  умыслом?  Он  чувствовал,  что
Калли умеет делать дела. Так что  некоторое  время  его  можно  даже  не
проверять. Калли будет абсолютно верен и честен в  ближайшие  три  года.
Он, возможно, будет оставлять себе небольшую долю потому, что знает, что
такие вольности допустимы как вознаграждение за хорошую  работу.  Но  не
более того. Да, в ближайшие несколько лет Калли будет его  правой  рукой
на исполнительном уровне, думал Гроунвельт. Но  после  этого  он  должен
будет проверить Калли  независимо  от  того,  как  бы  тот  ни  старался
проявить  честность  и  верность,  и  преданность,  и   даже   подлинную
привязанность к своему хозяину. Это будет самой  большой  ловушкой.  Как
подлинный мошенник, Калли  должен  будет  его  предать,  когда  настанет
время.
 
Книга 3 
 
Глава 11 
 
   Отец Валери устроил  так,  что  я  не  потерял  работу.  Время  моего
отсутствия было оформлено как  отпуск  по  болезни,  так  что  мне  даже
оплатили мое месячное болтание в Вегасе. Но когда я вернулся, мой  босс,
майор  регулярной  армии,  был  несколько  раздражен.  Я  об   этом   не
беспокоился.  Если  вы  находитесь  на  федеральной  Гражданской  Службе
Соединенных Штатов Америки, не строите карьеру и  не  боитесь  маленьких
унижений, ваш бос не имеет над вами власти.
   Я работал ассистентом службы GS-6 в частях армейского резерва.  Части
созывались  на  сборы  только  раз  в   неделю.   Я   отвечал   за   всю
административную работу по трем приписанным  ко  мне  частям.  Это  была
занудная работа. Я должен был обслуживать  в  общей  сложности  шестьсот
человек, оформлять их содержание, служебные  инструкции  и  весь  прочий
хлам. Должен был следить за административной работой персонала резерва в
частях. Они составляли утренние протоколы своих сборов, издавали приказы
о присвоении званий, готовили распоряжения  об  ассигнованиях.  Все  это
было не столь тяжелой работой, как кажется, кроме периодов, когда  части
отправлялись в летние тренировочные лагеря на две недели.  Вот  тогда  я
был занят.
   В конторе была благожелательная обстановка. Там был еще один штатский
по имени Фрэнк Элкор, постарше  меня,  приписанный  к  резервной  части,
которую он же обслуживал как администратор. Фрэнк с безупречной  логикой
уговаривал меня заняться махинациями. Я работал с ним бок о бок два года
и понятия не имел, что он берет взятки  и  обнаружил  это  только  когда
вернулся из Вегаса.
   Армейский Резерв Соединенных Штатов  был  большой  синекурой.  Просто
придя на двухчасовое собрание раз в неделю, вы получали  полное  дневное
жалованье. Офицер мог  унести  более  двадцати  долларов.  Резервист  из
младшего командного состава с выслугой лет - десять долларов. Плюс право
на пенсию. И в продолжение двух часов вы просто проходили инструктаж или
спали на просмотре фильма.
   Большинство гражданских администраторов поступили в Армейский Резерв.
Кроме меня. Мой волшебник предвидел  один  шанс  из  тысячи.  Что  может
случиться новая война, и резервные части  первыми  войдут  в  регулярную
армию.
   Все думали, что я безумец. Фрэнк Элкор уговаривал  меня  вступить.  Я
три года был рядовым на Второй Мировой войне, но он  сказал,  что  может
добыть мне звание старшего  сержанта  на  основании  моего  гражданского
опыта  как  администратора  армейской  части.  Это  был  шанс,  исполняя
патриотический долг, получать двойную зарплату. Но я трепетал  от  мысли
снова получать приказы, даже два часа в неделю и две недели  летом.  Как
наемный работник я должен был следовать указаниям своего начальника,  но
между приказами и указаниями большая разница.
   Всякий раз, читая  в  газетах  о  хорошей  подготовке  резерва  нашей
страны, я качал головой. Более миллиона человек просто валяли дурака.  Я
дивился, почему  все  это  не  отменят.  Но  множество  мелких  городков
зависели от выплат армейского  резерва  для  развития  своей  экономики.
Множество политиков в законодательных собраниях  штатов  и  в  Конгрессе
были старшими офицерами резерва и хорошо с этого имели.
   А потом случилось нечто, изменившее всю мою жизнь. Изменившее  только
на  короткое  время,  но  в  лучшую  сторону  как  экономически,  так  и
психологически.  Я  стал   мошенником.   Благодаря   военной   структуре
Соединенных Штатов.
   Вскоре после моего возвращения из Вегаса молодые люди Америки узнали,
что если они включатся во  вновь  утвержденную  шестимесячную  программу
активной службы, то сэкономят  восемнадцать  месяцев.  Молодой  человек,
отобранный для этого, просто зачислялся в программу Армейского Резерва и
отбывал шестимесячный срок службы в регулярной  армии  в  Штатах.  После
этого он пять с половиной лет числился в резерве, что означало посещение
двухчасовых собраний раз в неделю и одноразовые  двухнедельные  сборы  в
летних лагерях. Если же он будет ждать призыва, то прослужит два года и,
возможно, в Корее.
   Но в армейском резерве было очень много прорех.  На  каждую  вакансию
претендовала сотня мальчишек, и  Вашингтон  ввел  систему  квот.  Части,
которыми я заведовал, получали квоту на тридцать мест  в  месяц:  первый
пришел, первый отслужил.
   Наконец, у меня был список почти из тысячи имен. Я следил за  списком
и  играл  честно.  Мои  боссы,   майор-советник   регулярной   армии   и
подполковник резерва, командовавший частями, имели официальное право  на
решение.  Иногда  они  пропускали  какого-нибудь  блатника.  Когда   они
говорили мне сделать так, я никогда не протестовал. Какое  мне  дело?  Я
работал над своей книгой.  Время,  которое  я  тратил  в  конторе,  было
необходимо только для того, чтобы получить зарплату.
   Дела закручивались. Все больше молодых людей  получали  повестки.  На
горизонте были Куба  и  Вьетнам.  К  этому  времени  я  заметил  кое-что
странное. И раз уж я это заметил, значит это было действительно странно,
потому что я совершенно не интересовался своей работой и окружением.
   Фрэнк Элкор был старше меня. Он был  женат  и  имел  двоих  детей.  В
Гражданской Службе у нас был один и тот же статус, мы работали  сами  по
себе, у него были свои части, а у меня свои. Оба мы получали  одинаковую
зарплату, около ста долларов в неделю. Но он еще был  старшим  сержантом
армейского  резерва  и  получал  дополнительную  годовую  надбавку.   Он
приезжал на работу в новом Бьюике и ставил его в  ближайший  гараж,  что
обходилось в три бакса в день. Он играл на тотализаторах на все  игры  с
мячом, футбол, баскетбол и бейсбол а я знал, как дорого  это  стоило.  Я
удивился, откуда он берет деньги. Я подмазался к нему, и он,  подмигнув,
сообщил, что действительно знает, как их доставать. Он в доле  со  своим
букмекером. Ну, в этом-то я  разбирался  и  знал,  что  он  врет.  Потом
однажды он пригласил меня на завтрак в хорошее итальянское заведение  на
Девятой авеню и раскрыл карты.
   За кофе он спросил:
   - Мерлин, сколько парней ты записываешь в месяц к себе в части? Какую
квоту ты получаешь из Вашингтона?
   - В последний раз тридцать, - ответил я. - Бывает от двадцати пяти до
сорока в зависимости от того, сколько парней от нас уходит.
   - Эти вещи стоят денег, - сказал он. - Ты можешь неплохо подняться.
   Я не ответил. Он продолжал.
   - Дай мне попользоваться пятью твоими вакансиями в  месяц,  -  сказал
он. - Я дам тебе сто баксов за каждую.
   Я не поддался искушению. Пятьсот баксов в  месяц  означали  для  меня
стопроцентное  увеличение  дохода.  Но  я  только  покачал   головой   и
порекомендовал ему забыть об этом. Мне хватило на это  самообладания.  Я
за свою взрослую жизнь не сделал  ничего  непорядочного.  Стать  обычным
взяточником  было  ниже  моего  достоинства.  В  конце  концов,  я   был
художником. Великим романистом  в  ожидании  славы.  Стать  непорядочным
значило стать негодяем. Я бы  запачкал  свой  нарциссический  образ.  Не
имело значения, что мои жена и  дети  жили  на  краю  нищеты.  Не  имело
значения, что я должен был взяться за  дополнительную  вечернюю  работу,
чтобы свести концы с концами. Я был прирожденным героем.  Хотя  мысль  о
том, что ребята платят за поступление в армию, позабавила меня.
   Фрэнк не сдавался.
   - Ты ничем не рискуешь, - сказал он. - Эти  листки  можно  подделать.
Здесь нет проблем. Тебе не нужно брать деньги или  совершать  сделки.  Я
все это организую. Ты просто запишешь их, когда я  скажу.  Тогда  деньги
перейдут из моих рук в твои.
   Что ж, если он давал мне сотню, то сам должен был получить две сотни.
И у него было своих пятнадцать вакансий, а на уровне  две  сотни  каждая
это составляло три тысячи в месяц. Я только не  понимал,  почему  он  не
может  сам   использовать   все   пятнадцать   вакансий.   У   офицеров,
командовавших  его  частями,  были  свои  люди,  требовавшие   внимания.
Политические  воротилы,  конгрессмены,   сенаторы   Соединенных   Штатов
посылали мальчиков, стремившихся избежать призыва. Они вырывали хлеб изо
рта Франка, и это расстраивало его. Он мог продать только пять  вакансий
в месяц. Но все-таки, ежемесячная прибавка, не облагаемая налогами. Но я
сказал "нет".
   Есть некоторые оправдания, когда становишься мошенником. У меня  было
о себе определенное представление. Что я достойный человек, и никогда не
солгу  и  не  обману  ближнего.  Что  я  никогда   не   совершу   ничего
предосудительного ради денег. Я думал, что похож на своего  брата  Арти.
Но Арти был честен до мозга костей.  Он  никоим  образом  не  мог  стать
мошенником. Он рассказывал мне о давлении, оказанном на него на  работе.
Как инженер-химик, проверявший новые лекарства в Управлении Продуктов  и
Лекарств, он имел определенную власть. Он  зарабатывал  хорошие  деньги,
но, проводя испытания, отвергал многие лекарства, пропускавшиеся другими
лабораториями. Потом на него вышли большие фармацевтические  компании  и
дали понять, что у них есть работы, за которые заплатят  гораздо  больше
денег, чем он когда-нибудь сможет заработать на государственной  службе.
Если бы он был чуть более гибок, то мог бы существенно  подняться.  Арти
их отмел. Потом одно из забракованных им лекарств было аттестовано через
его  голову.  Годом  позже  лекарство  пришлось  отозвать  и   запретить
вследствие токсического воздействия на пациентов, некоторые  из  которых
умерли. История проникла в газеты, и Арти ходил в героях.  Он  даже  был
произведен на следующий уровень Гражданской Службы. Но ему дали  понять,
что выше он никогда не пойдет и никогда не станет главой агентства из-за
недопонимания политических сторон работы. Он не обратил на это внимания,
и я гордился им.
   Я хотел жить честной жизнью, это была моя основная цель.  Я  гордился
своим реализмом, поэтому не стремился к совершенству. Но если и совершал
что-нибудь грязное, то не оправдывал этого и не обманывал себя, и обычно
никогда больше не делал подобного. Но я часто  разочаровывался  в  себе,
так как  существовало  такое  множество  грязных  дел,  что  они  всегда
заставали меня врасплох.
   Теперь я должен был продаться идее стать  мошенником.  Я  хотел  быть
честным потому, что мне удобнее было говорить  правду,  чем  лгать.  Мне
легче было быть  невинным,  чем  виновным.  Я  продумал  это.  Это  было
прагматическим, а не романтическим стремлением. Если бы мне было удобнее
лгать и красть, я так бы и поступал. И таким образом  находил  бы  общий
язык с теми, кто так себя ведет. Это было  инстинктом,  думал  я,  а  не
обязательно нравственным выбором. Я объявил, что моральные принципы  тут
не при чем. Но в действительности я не верил в это. По существу, я верил
в добро и зло как в ценности.
   К тому же, по правде говоря, я  пребывал  в  соревновании  с  другими
людьми.   И   поэтому   стремился   стать   лучшим   человеком,   лучшей
индивидуальностью. Я находил удовлетворение  в  том,  что  не  алчен  до
денег, когда и другие люди отстранялись от них.  Презирать  славу,  быть
честным с женщинами,  быть  сознательно  незапятнанным.  Мне  доставляло
удовольствие не подозревать других и доверяться им  почти  во  всем.  Но
себе я никогда  не  доверял.  Быть  честным  одно,  а  быть  упрямцем  -
совершенно другое.
   Короче говоря, мне лучше быть обманутым, нежели обмануть; я  радостно
соглашался, чтобы меня провели,  пока  я  сам  никого  не  провел.  И  я
понимал, что это броня, в которую сам себя заковал,  что  это  вовсе  не
заслуживало восхищения. Слово не  могло  оскорбить  меня,  если  оно  не
вселяло чувства вины. Если я  был  о  себе  хорошего  мнения,  то  какая
разница, если другие думают  обо  мне  плохо?  Конечно,  это  не  всегда
срабатывало. В броне были трещины.  И  с  годами  я  совершил  несколько
промахов.
   И все же - все же - я  чувствовал,  что,  как  бы  элегантно  это  ни
звучало, но было в некотором роде низшей  разновидностью  хитрости.  Что
моя моральность покоилась на холодном каменном основании.  Что  в  жизни
попросту не было ничего такого, чего мне бы  хотелось  настолько,  чтобы
совратиться.  Единственное,  чего   я   жаждал   это   создать   великое
произведение искусства. Но не ради славы или денег, или  власти,  как  я
думал.  Просто  чтобы   осчастливить   человечество.   Ах!   Однажды   в
подростковом возрасте, удрученный чувством вины и никчемности, я  набрел
на роман Достоевского "Братья Карамазовы". Эта книга изменила мою жизнь.
Она придала мне силу. Она позволила мне  увидеть  хрупкую  красоту  всех
людей независимо от того, насколько неприглядно они выглядели внешне.  И
я навсегда запомнил тот день, когда, закончив читать книгу,  сдал  се  в
библиотеку приюта, а потом вышел  под  лимонный  свет  осеннего  дня.  Я
испытывал светлое чувство. Пределом моих мечтаний было  написать  книгу,
которая заставила бы людей испытать то, что я испытал в  тот  день.  Это
было для меня высшим проявлением власти. И чистейшим. И вот,  когда  был
опубликован мой первый роман, над которым я трудился пять лет и  который
мне так трудно было издать без художественного компромисса, я  в  первом
же обзоре прочел, что он грязен, никчемен,  книга,  которую  ни  в  коем
случае не следовало писать, а уж если написана - издавать.
   Книга принесла очень немного денег. Она получила несколько  хвалебных
отзывов. Согласились, что я создал подлинное произведение искусства,  и,
конечно, до некоторой степени удовлетворил свои амбиции.  Кое-кто  писал
мне, что я могу достичь уровня Достоевского. Я обнаружил, что  утешение,
содержавшееся в этих письмах, не  уравновешивало  чувства  отверженности
из-за коммерческого провала.
   У меня был еще один замысел великого романа,  моего  "Преступления  и
наказания". Мой издатель не давал мне аванса. И никакой издатель не  дал
бы. Я прекратил писать. Долги копились. Семья  жила  в  нищете.  У  моих
детей не было ничего, что было у других детей. Моя жена,  за  которую  я
отвечал, была лишена всех материальных радостей общества и т. д.,  и  т.
и. Я уехал в Вегас. И поэтому я не мог писать. Теперь  это  стало  ясно.
Чтобы стать художником и хорошим человеком, каким я  стремился  быть,  я
должен был некоторое время брать взятки. Самому себе можно продать  все,
что угодно. И все же, я заставил  Фрэнка  Элкора  уламывать  меня  шесть
месяцев,  а  потом  он  одержал  победу.  Я  был  заинтригован  Франком,
поскольку он представлял из себя законченного  игрока.  Покупая  подарок
жене, он всегда находил, что заложить в ломбард, если у него не  хватало
денег. И мне понравилось, как он пользуется своим чековым счетом.
   По субботам Фрэнк отправлялся за покупками для  семьи.  Все  соседние
продавцы знали его и обналичивали его чеки. В мясном магазине он покупал
лучшие куски телятины и говядины и  тратил  добрые  сорок  долларов.  Он
давал мяснику чек на сто  и  получал  шестьдесят  баксов  сдачи.  То  же
происходило в бакалее и овощной  лавке.  Даже  в  магазине  напитков.  К
субботнему полудню у него было около двухсот баксов сдачи от  похода  по
магазинам, и он использовал их для ставок на  бейсбол.  На  его  чековом
счету не было ни пенни. Если в субботу он проигрывал наличные,  то  брал
кредит у своего букмекера под удвоенные ставки на воскресные игры.  Если
он выигрывал, то бежал в банк в понедельник утром, чтобы  оплатить  свои
чеки. Если проигрывал, то оставлял чеки  без  оплаты.  Потом  в  течение
недели он вымогал взятки за устройство молодых  ловкачей-призывников  на
шестимесячную  программу,  чтобы  оплатить   чеки,   когда   они   будут
предъявлены во второй раз.
   Фрэнк брал меня на вечерние матчи и оплачивал  все,  включая  горячие
бутерброды.  Он  был  по  природе  щедрым  парнем,  и  когда  я  пытался
расплатиться, он отодвигал мою руку и говорил что-нибудь вроде: "Честные
люди не могут позволить себе интересоваться спортом".  Я  всегда  хорошо
чувствовал себя с ним, даже на работе. В обеденный перерыв мы  играли  в
джин, и я обычно выигрывал у него несколько долларов, и не  потому,  что
лучше играл в карты, а потому, что у него голова была занята спортом.
   У каждого есть оправдание, если он оступится па пути добродетели.  На
самом деле, вы оступаетесь, когда внутренне готовы к этому.
   Однажды утром я пришел на  работу  и  увидел,  что  холл  перед  моей
конторой заполнен  молодыми  людьми,  записывавшимися  на  шестимесячную
армейскую  программу.  Весь  дом  был  полон.  На  всех  восьми   этажах
записывали во все части. А это  было  одно  из  тех  старых  сооружений,
которые предназначались для размещения целых батальонов.
   Моим   первым   клиентом   был   старичок,   который   привел   юношу
приблизительно двадцати одного года. Он был в конце моего списка.
   - Извините, мы вас не будем вызывать по крайней мере шесть месяцев, -
сказал я.
   У  старикашки  были  ужасающе  голубые  глаза,  источавшие  власть  и
уверенность.
   - Лучше посоветуйтесь со своим начальником, - сказал он.
   В этот момент  я  увидел,  что  мой  босс,  майор  регулярной  армии,
энергично сигналит мне через стеклянную перегородку. Я встал и вышел  из
кон