а, - сказал он.  -  Теперь
мне надо поработать с матерью и сыном.
   Доран, который думал, что он величайший торгаш к востоку от Скалистых
гор, приписывал свой окончательный успех этой способности  таких  людей.
Однако, правда была в том, что ему везло. Господин Баскомб был  ублажен,
собственно, своей чрезвычайно трудной жизнью, до того, как  обнаружилось
чудо с голосом его сына. Он  не  мог  так  просто  отказаться  от  своей
золотой мечты и вновь возвратиться в рабство. С ним дело не  было  таким
уж необычным. Где Дорану и в самом деле повезло, так это с матерью Рори.
   Миссис Баскомб была провинциальной красавицей -  южанкой,  которая  в
свои еще неполные двадцать лет не очень беспокоилась о своих знакомствах
и, в конце концов, была  вовлечена  в  супружество  Горацием  Баскомбом,
плененная его игрой на пианино и южным  обаянием  провинциала.  По  мере
того, как с годами ее красота угасала, она попала  под  влияние  трясины
южной религиозности. Когда ее муж стал проявлять  к  ней  все  меньше  и
меньше чувства, миссис Баскомб нашла, что более  привлекателен  для  нее
Иисус. Голос ее сына  являлся  ее  проявлением  любви  к  Христу.  Доран
воспользовался этим.
   В комнату, где он беседовал с миссис Баскомб,  он  пригласил  Дженел,
чтобы та  не  чувствовала  себя  нервозно  из-за  деликатности  предмета
беседы, находясь с ним наедине.  Доран  был  уважителен,  обходителен  и
внимателен к миссис Баскомб. Он подчеркнул, что в  грядущие  годы  сотни
миллионов людей во всем мире будут слушать ее сына Рори,  поющего  славу
Иисусу.
   В католических странах, в мусульманских, в Израиле, в городах Африки.
Ее сын станет  самым  влиятельным  евангелистом  христианского  мира  со
времен Лютера. Он станет выше Билли Грехема, Орала Робертса, двух  самых
почитаемых миссис Баскомб святых. И ее сын будет спасен от самых ужасных
грехов, в которые так легко впасть.  Это,  вне  всякого  сомнения,  воля
Господа.
   Дженел наблюдала за обоими. Она была очарована Дораном. Тем,  что  он
мог исполнять все  это,  не  впадая  в  злобу  и  корысть.  Он  выглядел
ребенком, крадущим мелочь из кошелька матери. И через час  после  начала
этой страстной проповеди миссис Баскомб начала смягчаться. Доран доконал
ее.
   - Миссис Баскомб, я знаю, что вы идете на эту жертву во  имя  Иисуса.
Большой проблемой здесь является ваш сын Рори. Он мальчик, а вы  знаете,
что это такое.
   Миссис Баскомб печально усмехнулась.
   - Да, - сказала она, - я знаю. - Она бросила злобный, ядовитый взгляд
на Дженел. - Но мой Рори хороший мальчик. Он  сделает  так,  как  я  ему
скажу.
   Доран вздохнул с облегчением.
   - Я знал, что могу рассчитывать на вас.
   Потом миссис Баскомб холодно сказала:
   - Я делаю это ради Иисуса Христа. Но я хотела бы, чтобы был  подписан
новый контракт. Я хочу пятнадцать процентов от ваших тридцати  процентов
как его соруководительница. - Она на мгновение замолчала. - И мой муж не
должен этого знать.
   Доран вздохнул:
   - Да поддержит меня эта старая религия, - сказал он. -  Надеюсь,  что
это вам удастся.
   Матери Рори это действительно удалось. Никто не знает как.  Все  было
улажено. Единственный, кому не нравилась эта  идея,  была  Дженел.  Этот
замысел приводил ее в ужас настолько, что она не могла уже спать  вместе
с Дораном, и он начал обдумывать, как бы отвязаться  от  нее.  У  Дорана
осталась последняя проблема - найти врача, который бы произвел  операцию
по вырезанию у четырнадцатилетнего мальчика его яиц. Что было достаточно
приемлемо для церковников в  прежние  времена,  то  было  хорошо  и  для
Дорана, ибо замысел в этом и состоял.
   Но дело не выгорело, и разрушителем всего оказалась Дженел.  Все  они
собрались на квартире у Дорана. Доран был поглощен тем,  как  отговорить
миссис Баскомб от ее претензий на пятнадцать процентов за руководство, и
он ни на что не обращал внимания. Дженел в это время  встала  со  своего
места, взяла Рори за руку и повела его в спальню.
   Миссис Баскомб запротестовала:
   - Что вы хотите сделать с моим мальчиком?
   Дженел ответила своим приятным голосом:
   - Все будет прекрасно. Я только хочу показать ему кое-что.
   Войдя с ним в спальню, она закрыла за  собой  дверь  на  ключ.  Затем
твердой рукой повела Рори к постели, распустила ему пояс и раздела  его.
Затем взяла его руки и приложила к своим ногам, а его голову положила  к
себе на грудь. Через три минуты все было кончено,  а  затем  мальчик,  к
удивлению Дженел, повел себя совсем не так, как  она  ожидала.  Он  стал
одеваться, но забыл трусы, открыл снова дверь из  спальни  и  побежал  в
гостиную. Его первый удар пришелся прямо на  Дорана,  а  потом  он  стал
наносить ему удары как попало и бил его до тех пор, пока  отец  не  унял
его.
   Лежа рядом со мной без всего, Дженел улыбнулась мне:
   - Доран ненавидит меня, хотя прошло шесть лет. Я стоила ему миллионов
долларов.
   Я улыбнулся.
   - А что же было на процессе?
   Дженел пожала плечами.
   - Нам попался цивилизованный судья. Он поговорил со мной и  мальчиком
в своей конторе, а затем закрыл дело. Он предупредил родителей и Дорана,
что на них нужно бы завести дело, но посоветовал каждому из них  хранить
обо всем молчание, закрыть рты на замок.
   Я немного подумал.
   - А что он сказал тебе?
   Дженел снова улыбнулась.
   - Он сказал мне, что если бы был на тридцать лет моложе, то все отдал
бы, если бы я стала его девушкой.
   Я вздохнул.
   - Иисус, ты, получается, права, так ты все представляешь. Но теперь я
хочу, чтобы ты ответила чистосердечно. Клянешься?
   - Клянусь, - сказала она.
   Я немного помолчал, глядя на нее, потом спросил:
   - Тебе это понравилось, с мальчиком?
   Дженел без колебаний ответила:
   - Это было здорово.
   - Хорошо, - сказал я.  Я  нахмурил  брови  от  напряжения,  и  Дженел
рассмеялась.  Ей  больше  всего   нравились   эти   моменты,   когда   я
действительно старался представить себе, как она в действительности вела
себя, так сказать, вычислить ее.
   - Посмотрим, - сказал я. - У него  были  курчавые  волосы  и  крупная
фигура. Великолепная кожа, и еще без угрей. Длинные ресницы и целомудрие
херувима. Поразительно. - Я еще подумал. - Скажи  мне  правду.  Ты  была
возмущена, но в глубине души знала, что есть оправдание для того, что ты
делаешь. Ты не могла поступить иначе, даже если это и было  то,  что  ты
действительно  хотела  сделать.  Ведь  мальчик  с  самого   начала   был
расположен к тебе. И поэтому ты  могла  сделать  это  одним  или  другим
путем. Ты спасла мальчика так. Прекрасно. Не правда ли?
   - Нет, - сказала Дженел, улыбаясь своей милой улыбкой.
   Я опять вздохнул и потом засмеялся.
   - Ты такая обманщица. - Я был побит, и  я  знал  это.  Она  совершила
бескорыстный поступок, спасла мальчику полноту жизни в будущем. То,  что
ей  пришлось  поволноваться,  являлось,  собственно,  наградой,  которую
всегда получает добродетель. В конце концов, все служат Господу - каждый
своему.
   И, боже мой, я стал любить ее еще больше.
 
Глава 32 
 
   У Маломара был тяжелый день и потом еще встреча с Моузесом Уортбергом
и Джеффом Уэгоном. Он бился за фильм, его с Мерлином детище. Уортбергу и
Уэгону сценарий не понравился сразу же, как только он показал  им  самый
первый вариант фильма. И они стали постоянно повторять ему свое "ф". Они
хотели превратить фильм в обычный дешевый  боевик,  дать  в  нем  больше
движения, загрубить характеры. Маломар твердо стоял на своем.
   - Сценарий хорош, - говорил он. -  И  потом  не  забывайте,  что  это
только первый вариант.
   Уортберг сказал:
   - Можешь не говорить этого нам, мы ведь знаем. Исходя из этого, мы  и
судим.
   Маломар холодно заметил:
   - Вы знаете, что я всегда высоко ценил ваши мнения и очень  тщательно
их обдумываю. Но все, что вы до сих пор говорили,  удивляет  меня.  Ведь
все это совершенно не имеет отношения к фильму, все  это  совсем  не  по
адресу.
   Уэгон примирительно заявил со своей очаровательной улыбкой на лице:
   - Маломар, вы знаете, что мы верим в вас. Именно поэтому мы подписали
контракт, как вы его подготовили. Черт возьми, фильм полностью  в  ваших
руках. Но нам нужно подкреплять наше суждение рекламой. Мы позволили вам
потратить на миллион  долларов  больше,  чем  предполагалось  по  нашему
бюджету. Это, я полагаю, дает нам моральное право на высказывание своего
мнения  по  окончательному  оформлению  этой  картины,  как  она   будет
выглядеть.
   Маломар сказал:
   - Это был заниженный бюджет с самого начала. Мы все знали и знаем это
и мы все согласились с ним.
   Уортберг сказал:
   - Вы знаете, что во всех наших контрактах предусмотрено, что если  вы
выходите за рамки бюджета, то  начинаете  терять  ваши  пункты  в  самом
фильме. Вы хотите взять на себя этот риск?
   - О, боже, - сказал Маломар. - Я не могу  поверить  в  то,  что  если
фильм принесет  много  денег,  то  вы,  ребята,  будете  вспоминать  это
условие.
   Уортберг хитро ухмыльнулся.
   - Мы можем вспомнить, а можем не вспомнить об  этом  условии.  Но  вы
можете подпасть под него,  если  будете  настаивать  на  своем  варианте
фильма.
   Маломар пожал плечами.
   - Я беру на себя этот риск, - сказал он. - И если у вас, ребята, все,
то я пошел в монтажную.
   Когда он вышел из телерадиоцентра, чтобы его отвезли  на  киностудию,
Маломар  почувствовал  себя  совершенно  обессиленным.  Он  подумал,  не
поехать ли ему домой и немного вздремнуть, но у него было слишком  много
работы. Он хотел поработать хотя бы еще часов пять. Он почувствовал, как
легкое покалывание в груди  начинается  опять.  "Эти  мерзавцы  все-таки
доконают меня" - подумал он. И он вдруг понял, что с того времени, как с
ним случился инфаркт, Уортберг и Уэгон стали меньше бояться  его,  стали
больше с ним спорить, стали больше докучать ему своими  напоминаниями  о
расходах. Может эти мерзавцы действительно пытаются убить его?
   Он вздохнул. Ему ужасно надоело иметь дело  с  этими  отвратительными
типами, да и с этим Мерлином, который вечно раздражается  проклятиями  в
адрес постановщиков и Голливуда, говорит, что все они ничего не понимают
в  искусстве.  А  он,  Маломар,  рискует  своей  жизнью  ради   спасения
мерлиновского варианта картины. У  него  было  большое  желание  вызвать
Мерлина л выгнать его на арену с Уортбергом и Уэгоном, биться с ними, но
он знал, что Мерлин сразу же убежит с арены и бросит заниматься фильмом.
Мерлин не верил в их дело так, как верил он, Маломар, и у него  не  было
его, Маломара, любви к кино и к тому, что оно может.
   Ну да ладно,  черт  с  ними,  подумал  Маломар.  Он  сделает  картину
по-своему и она будет хороша, и Мерлин будет  счастлив,  а  когда  фильм
принесет деньги, то в студии будут очень  довольны  и,  если  попытаются
отнять у него его долю из-за перерасхода бюджета, то он организует  свою
компанию где-нибудь в другом месте, чтобы ставить фильмы, как хочет.
   Когда лимузин остановился, Маломар ощутил подъем настроения,  который
он  ощущал  всегда,  -  то  приподнятое  настроение   артиста,   который
направляется на работу, зная, что создаст нечто прекрасное.
   Он работал со своими режиссерами почти семь  часов,  и  когда  машина
подвезла его к дому, была почти полночь. Он так устал, что сразу же  лег
спать. Он чуть  ли  не  стонал  от  утомления.  В  груди  у  него  опять
начинались боли, потом перекинулись на спину, но через  несколько  минут
начались снова, и он старался  тихо  лежать,  пытаясь  заснуть.  Он  был
доволен. У него был удачный день, он хорошо поработал.  Он  отбил  атаку
этих мошенников и делал фильм кадр за кадром.
   Маломар  любил  сидеть  в   монтажной   со   своими   режиссерами   и
постановщиком. Он любил сидеть в темноте и решать, что должны и чего  не
должны эти крошечные мелькающие изображения крошечных кадров на  пленке,
и, как божество, он как бы вкладывал  в  них  их  души.  Если  они  были
"хорошими", он делал их прекрасными и физически, говоря  режиссеру,  как
смонтировать  неприкрашенный  кадр  так,  чтобы  нос  был   не   слишком
костлявым, а рот не слишком выразительным. Он мог сделать глаза  героини
прекрасными лучшим освещением в кадре, а ее жесты  более  грациозными  и
трогательными. Добро он не заставлял впадать в отчаяние и не обрекал  на
поражение. Он был милосерден к нему.
   В то же время он был очень придирчив к воплощению зла, к злодеям. Тот
ли у них цвет галстука, тот ли покрой пиджака, которые нужны, чтобы  как
можно лучше подчеркнуть и выразить их злодейскую суть? Не  улыбаются  ли
они так, что внушают доверие? Не слишком ли приличны черты их лиц? Такие
кадры он приказывал вырезать на  монтажной  машине.  Большей  частью  он
отказывался позволять им быть скучными  и  надоедливыми.  Злодей  должен
быть интересным. В своей монтажной Маломар внимательно следил за  каждым
пером, выпадающим из хвоста  воробья.  Тот  мир,  который  он  создавал,
должен жить по логике разума,  и  когда  он  заканчивал  создавать  этот
особый мир, вы обычно были рады увидеть, что такой мир существует.
   Маломар создал сотни таких  миров.  Они  всегда  жили  в  его  мозгу,
подобно, пожалуй, даже тем  бесчисленным  галактикам,  созданным  Богом,
которые должны были существовать в Его мозгу. Искусство, которым  владел
Маломар, удивляло даже его самого. Но все изменялось, когда  он  выходил
из затемненной монтажной и погружался в мир, созданный Богом, но который
был совершенно бессмыслен.
   Маломар  перенес  три  инфаркта  за  последние  несколько   лет.   От
перегрузки в работе, говорил врач. Но Маломар всегда чувствовал, что Бог
заглядывает в монтажную, присутствует там.  Он,  Маломар,  последний  из
людей, у которых будут случаться инфаркты. Кто же будет следить за всеми
этими мирами, которые нужно создавать?  Он  и  о  себе  заботился  также
хорошо. Ел очень умеренно и  регулярно.  Занимался  спортом.  Пил  мало.
Регулярно занимался блудом,  но  не  чрезмерно.  Никогда  не  употреблял
наркотики. Он был еще молод, красив, выглядел, как герой. И он  старался
вести себя хорошо, насколько это было возможно в том  мире,  за  которым
наблюдал Бог. В монтажной Маломара такой человек, как  Маломар,  никогда
не  умрет  от  инфаркта.  Редактор  будет  вырезать  кадры,  постановщик
требовать переделки сценария. Он будет командовать режиссерами  и  всеми
актерами, чтобы спасти свое творение. Такому  человеку  не  должно  быть
позволено погибнуть.
   Но Маломар не мог вырезать свою боль в груди. И часто вечером,  очень
поздно ночью, в своем огромном доме, он  глотал  сердечные  таблетки.  А
потом лежал в постели, застыв от страха. И уж когда ему становилось хуже
нельзя, вызывал своего личного врача. Тот приходил и  сидел  с  ним  всю
ночь, осматривал, успокаивал, брал его руку и держал, пока  не  кончался
приступ и Маломару легчало. Врач никогда не отказывал  ему,  потому  что
Маломар писал сценарий, обеспечивая  жизнь  врачу.  Маломар  сделал  его
вхожим к прекрасным актрисам, так что тот  мог  делаться  их  врачом,  а
иногда и более, чем врачом. Когда Маломар прежде, в те дни, когда с  ним
еще не случился его первый инфаркт, мог позволить себе более интенсивную
жизнь в любви, когда его огромный дом до позднего вечера, а  то  и  ночи
напролет заполняли его гости, кинозвезды и  манекенщицы,  врач  был  его
сотрапезником, и они вместе проводили отбор  лучших  из  лучших  женщин,
приготовившихся к этому вечеру.
   Теперь же, один в постели, уже  в  полночь  Маломар  позвонил  врачу.
Доктор приехал, осмотрел его и заверил, что боли  пройдут.  Что  это  не
опасно. Что ему нужно уснуть.  Доктор  принес  ему  воды,  чтобы  запить
таблетки и успокоительные лекарства. И потом доктор послушал стетоскопом
его  сердце.  Оно  было  цело  и  не  разрывалось  на  части,  как   это
чувствовалось Маломару.  И  через  несколько  часов,  почувствовав  себя
лучше, Маломар сказал доктору, что тот может идти домой. И потом Маломар
заснул.
   Он видел сон. Как наяву. Он был на  железнодорожной  станции,  вокруг
были люди. Он покупал билет. Маленький, но  плотный  и  сильный  человек
отталкивал его от кассы и требовал, чтобы ему дали билет.  У  маленького
человека была огромная  голова  карлика  и  он  пронзительно  кричал  на
Маломара. Маломар стал его успокаивать и уступил ему место, позволив ему
купить себе билет. Он сказал этому человеку:
   - Послушайте, то что не правится вам, нравится мне.
   И когда он это сказал, человек стал расти, становиться больше ростом,
и его черты стали более правильными. И  вдруг  он  превратился  в  героя
одного из старых фильмов и сказал Маломару:
   - Назовите мне ваше имя, и я сделаю для вас кое-что.
   Он любил Маломара. Маломар это видел. Они были очень любезны  друг  к
другу. И кассир обращался теперь к этому человеку с огромным уважением.
   Маломар проснулся в полной темноте  в  своей  огромной  спальне.  Его
зрачки сузились, и прямо перед  собой  он  увидел  прямоугольник  белого
света, исходящего из открытой двери в  ванную.  В  первое  мгновение  он
подумал, что еще не закончена демонстрация кадров на экране в монтажной,
а потом  понял,  что  все  это  только  сон.  И  тут  его  сердце  стало
выпрыгивать  из  груди,  забилось  нервно,   прерывисто.   Электрические
импульсы в его мозгу стали путаться. Весь  в  поту  он  сел  в  постели.
Сердце его пустилось бежать, как сумасшедшее, вышло на финишную  прямую,
задрожало от напряжения. Он упал на спину,  глаза  его  закрылись,  стал
погасать свет на экране, экране его жизни. Последнее,  что  он  услышал,
был какой-то царапающий звук, похожий на звук целлулоида,  трескающегося
при ударе о сталь. И он умер.
 
Глава 33 
 
   Доран Радд, мой поверенный, позвонил мне и сообщил о смерти Маломара.
Он сказал мне, что завтра  состоится  большая  конференция,  посвященная
кино, в телецентре тройки. Мне нужно было срочно вылетать.  Он  встретит
меня в аэропорту.
   В аэропорту имени Кеннеди я позвонил  Дженел,  чтобы  сообщить  ей  о
своем  приезде,  но  услышал  лишь  голос  автоответчика  с  французским
акцентом, поэтому я оставил ей сообщение.
   Смерть Маломара ошеломила меня.  У  меня  к  нему  возникло  огромное
уважение за те месяцы, что мы работали вместе. Он  никогда  не  позволял
себе никакой грубости, силовой наглости, и у него была огромная зоркость
на предмет обнаружения подобных вещей в сценариях или отдельных  игровых
эпизодах в самом фильме. Он был моим наставником, показывая мне  фильмы,
объясняя, почему та или иная сцена плоха, или же на что  нужно  обратить
внимание, наблюдая  игру  какого-либо  актера,  который  может  проявить
талант, исполняя даже плохую роль. Мы много спорили. Он  говорил  мне  о
том, что мой литературный снобизм был лишь проявлением моей не правоты и
служил  мне  для  защиты  этой  не  правоты  и  что  я   просто-напросто
недостаточно тщательно проработал фильм. Он даже предлагал мне поучиться
у него режиссуре и был готов  выступать  в  роли  моего  учителя,  но  я
отказывался. Он хотел знать, почему.
   - Послушайте, - говорил я, - уже  самим  своим  существованием,  даже
когда он никого не "трогает" и живет "тихо", человек  создает  фатальную
предопределенность в этом мире. Это-то я и не терплю в жизни. А режиссер
в кино - это наихудший на земле создатель фатальной  предопределенности.
Подумайте обо всех тех актерах и  актрисах,  которых  вы  превращаете  в
жалкие, несчастные создания, подавляя и уничтожая их. Посмотрите на всех
этих людей, которым вам приходится отдавать  приказания.  Подумайте,  вы
тратите деньги, помыкаете судьбами. Я же пишу книги и никогда никого  не
трогаю. Я только помогаю людям жить. Они могут взять книгу или не  брать
ее, в любой момент отказаться от ее чтения.
   - Вы правы, - сказал Маломар. - Вы никогда не будете  режиссером.  Но
думаю, вы просто отгораживаетесь от жизни, от участия в  ней.  Никто  не
может быть столь пассивным.