Фразочка
насчет  прокаженного  без  колокольчика  -  это  довольно  мило.  Ты  ее
приберегла, небось, специально для меня.
   Ее карие глаза следили за тем, как  растворяется  в  воздухе  дым  от
сигареты.  Светлые  волосы  свободно   струились   вниз,   обрамляя   ее
изумительно красивое лицо.
   Ты знаешь, так и есть, - ответила она. - Ты можешь  поехать  домой  и
спать с женой, и это нормально. Но из-за того, что у  меня  есть  другие
любовники, ты считаешь меня  просто  шлюхой.  Ты  даже  не  любишь  меня
больше.
   - Я по-прежнему люблю тебя.
   - Ты не любишь меня так же сильно, - настаивала она.
   - Я люблю тебя настолько, чтобы заниматься  с  тобой  любовью,  а  не
просто трахаться.
   - Да, ты хитрый, парень, - изрекла она. - Невинный хитрец. Ты  только
что признался, что любишь меня меньше, будто это я  заставила  тебя  это
сказать. Но ведь ты хотел, чтобы я это узнала. Но почему? Почему женщины
не могут иметь любовников и при этом любить совершенно других мужчин? Ты
всегда говоришь, мне, что продолжаешь любить жену, а меня просто  любишь
сильнее. Что это разные вещи. Но почему же и у меня не может быть  точно
так же? И у всех женщин? Почему мы не можем иметь такую  же  сексуальную
свободу, и чтобы при этом мужчины нас любили?
   - Потому что вы наверняка знаете, что это - ваш  ребенок,  а  мужчины
этого не знают, - заметил я. Не всерьез, я думаю.
   Драматическим жестом она откинула покрывало  в  сторону  и  вскочила,
будто пружина, так что оказалась стоящей в кровати.
   - Не могу поверить, что ты это сказал. Не могу поверить, что  ты  мог
произнести подобную вещь. В худших традициях мужского шовинизма.
   - Да я же шучу, - возразил я. - Правда. Но знаешь, ты  ведь  требуешь
нереального. Ты хочешь, чтобы я обожал тебя, был по-настоящему влюблен в
тебя, относился к тебе как к девственной королеве. Как это было в старые
времена. Однако ты отвергаешь те ценности, на которых  строится  любовь,
полностью себя отдающая. Вы хотите,  чтобы  мы  любили  вас  как  Святой
Грааль, но жить ты  хочешь  как  освобожденная  женщина.  И  не  желаешь
признавать, что если меняются твои ценности, то и мои должны меняться. Я
не могу любить тебя так, как ты этого хочешь. Как я любил тебя раньше.
   Она заплакала.
   - Я знаю, - сказала она. - Боже мой, мы так друг друга любили. Ведь я
ложилась с тобой в постель даже тогда, когда у меня были адские головные
боли. Я не обращала на них внимания, просто принимала  перкодан.  И  мне
было хорошо. Мне было хорошо. А  сейчас?  Если  по-честному,  ведь  секс
перестал приносить такое же удовольствие, как раньше?
   - Да, перестал, - ответил я.
   Это ее опять разозлило. Она  стала  кричать,  и  голос  ее  напоминал
утиное гоготание.
   Ночка  обещала  быть  длинной.  Вздохнув,  я  потянулся  к  столу  за
сигаретой. Довольно непросто прикурить сигарету, когда красивая девчонка
стоит рядом таким образом, что почти щекочет твое ухо волосами на лобке.
Но мне эта задача удалась, и картина была настолько забавной, что она со
смехом свалилась в кровать.
   - Ты права, - проговорил я. - Но ведь  ты  сама  знаешь  практические
аргументы в пользу женской верности. Я тебе  говорил,  что  очень  часто
женщины не подозревают, что заразилась венерической болезнью.  И  помни,
что чем с большим количеством народа ты спишь, тем  выше  шансы  заиметь
рак матки.
   Дженел засмеялась.
   - Ты вр-р-рун, - закричала она.
   - Без дураков. Все древние табу имеют под собой практическую основу.
   - Ах вы, засранцы,  -  возмутилась  Дженел.  -  Все  мужчины  везучие
засранцы.
   - Ничего уж тут не поделаешь, - самодовольно отозвался я. -  А  когда
ты начинаешь кричать, ты становишься похожей на утенка Дональда.
   Тут я получил удар подушкой, что дало мне повод схватить ее и обнять.
Все кончилось тем, что мы занялись любовью.
   Чуть позже, когда мы курили сигарету,  затягиваясь  по  очереди,  она
сказала:
   - Но все же я права. Со стороны мужчин это нечестно. У женщин столько
же прав иметь множество любовных партнеров, сколько и  у  мужчин.  Давай
по-серьезному. Это ведь так?
   - Да, - ответил я абсолютно с той  же  серьезностью,  что  и  она,  а
возможно и с большей. И я действительно так считал. Умом я понимал,  что
она права.
   Она прижалась ко мне.
   - Вот за это я тебя и  люблю.  Все  же  ты  понимаешь.  Даже  если  и
говоришь про женщин несправедливые вещи. Когда мы сделаем  революцию,  я
спасу тебе жизнь. Скажу, что ты хороший мужчина, просто сбился с пути.
   - Вот спасибо.
   Она погасила  свет,  а  потом  свою  сигарету.  Очень  задумчиво  она
произнесла:
   - Ведь на самом-то деле ты не стал любить меня меньше от того, что  я
сплю с другими мужчинами, правда?
   - Правда.
   - Ты знаешь, что я люблю тебя верно и преданно, - сказала она.
   - Ага.
   - Но ты не считаешь меня шлюхой из-за этого, ведь нет?
   - Нет, - ответил я. - Давай спать.
   Я протянул руку, чтобы обнять ее. Она отодвинулась.
   - Почему ты не уходишь от жены и не женишься на мне? Скажи правду.
   - Потому, что так у меня есть и то и другое, - ответил я.
   - Ах ты, гад, - с этими  словами  она  ткнула  меня  пальцем  в  пах.
Больно.
   - Ох ты! Только из-за того, что я дико влюблен в тебя,  только  из-за
того, что мне интереснее разговаривать с тобой, чем  с  кем-нибудь  еще,
только из-за того, что мне нравится трахаться  с  тобой  больше,  чем  с
кем-либо другим - ты считаешь, что я брошу жену ради тебя, а  по  какому
праву?
   Она не могла понять, в шутку я говорю или серьезно.  Видимо,  решила,
что в шутку. Опасное предположение.
   - Очень серьезно, - сказала она. - Правда, мне просто хочется  знать.
Почему ты все-таки не уходишь от жены? Назови  хотя  бы  одну  настоящую
причину.
   Прежде чем ответить, я принял защитную форму, свернувшись в клубок.
   - Потому, что она не шлюха, - ответил я.
 
*** 
 
   Как-то раз утром я отвозил Дженел  на  натуру  где  она  должна  была
провести весь день, снимаясь в эпизоде.
   Приехали мы рано, поэтому пошли прогуляться по  городку,  казавшемуся
мне удивительно похожим на настоящий, хотя все это было бутафорией. Была
даже бутафорская линия горизонта - поднимавшийся  к  небу  металлический
лист, сразу же сбивший меня с толку. Фасады домов настолько походили  на
настоящие, что, когда мы проходили мимо вывески "Книжный магазин", я  не
удержался и открыл дверь, почти ожидая увидеть знакомые столы  и  полки,
заставленные книгами в ярких обложках. Но за дверью кроме травы и  песка
ничего не было.
   Мы пошли дальше, и Дженел смеялась. За стеклом одной из  витрин  были
расставлены бутылочки и пузырьки с лекарствами девятнадцатого  века.  Мы
открыли и эту дверь, и снова за порогом были трава и песок. Мы шли, а  я
открывал двери одну за другой, но  Дженел  больше  не  смеялась.  Только
улыбалась. И вот мы оказались перед рестораном, имевшим навес и  столики
на улице. Под навесом стоял человек в рабочей одежде и подметал  пол.  И
почему-то именно это меня и сбило с  толку,  этот  человек,  подметавший
пол. Я решил, что мы уже  миновали  зону  декораций  и  находимся  перед
буфетом студии "Парамаунт". На стекле я увидел меню, написанное крупными
буквами, и спросил рабочего, открылся  ли  уже  ресторан.  У  него  было
потертое лицо старого актера. Он искоса взглянул на меня. Одарил широкой
ухмылкой, затем почти прикрыл глаза и мигнул.
   - Вы это серьезно? - спросил он.
   Я подошел к двери и открыл ее  и  был  по-настоящему  изумлен.  Очень
удивлен, увидев все ту же траву за порогом, и все тот же песок.
   Я закрыл дверь и посмотрел на лицо рабочего. На  нем  читалось  почти
маниакальное веселье, будто это он устроил для меня  всю  эту  прогулку.
Словно он был кем-то вроде Бога, а  я  спросил  у  него:  "Жизнь  -  это
серьезно?", и потому он мне ответил: "Вы это серьезно?"
   Я проводил Дженел к площадке, где у нее были съемки,  и  она  сказала
мне:
   - Ведь совершенно очевидно,  что  они  ненастоящие,  как  же  ты  мог
обмануться?
   - Да я и не обманулся...
   - Но ты ожидал, что все это настоящее, это было  видно,  -  возразила
Дженел. - Я следила  за  твоим  лицом,  когда  ты  открывал  эти  двери.
Ресторан-то уж точно тебя обманул.
   Она шутливо дернула меня за руку.
   - Тебя не следует выпускать одного, - проговорила  она.  -  Ты  такой
глупый.
   И мне пришлось согласиться. Но я не то чтобы действительно во все это
верил. Нет, конечно. Но вот что беспокоило меня:  мне  хотелось  верить,
что за этими дверями все-таки что-то  было.  Мне  не  хотелось  признать
очевидного факта, что за этими раскрашенными декорациями  -  пустота.  Я
действительно представлял себя волшебником. И когда я открою эти  двери,
вдруг появятся настоящие комнаты и живые люди. Даже вот ресторан.  Перед
тем, как открыть дверь,  я  живо  представил  красные  скатерти,  темные
бутылки с вином и людей, ожидающих, когда их посадят. И я в  самом  деле
удивился, когда там ничего не оказалось.
   Мне стало понятно, что открывать все эти двери меня заставило  своего
рода умственное затмение, и все же я был рад, что  поддался  ему.  Я  не
обижался, что Дженел смеялась надо мной, как и этот  сумасшедший  актер.
Но мне все-таки надо было удостовериться; и если бы  я  не  открывал  те
двери, то всегда бы потом мучился в сомнениях.
 
Глава 42 
 
   Осано прилетел в Эл-Эй по какому-то киношному делу  и  позвонил  мне,
предложив вместе пообедать. Я взял с собой Дженел, потому как  ей  жутко
хотелось познакомиться с ним. После обеда, когда нам подали кофе, Дженел
попыталась вытянуть из меня что-нибудь о моей жене. Я отмахнулся от нее.
   - Ты никогда об этом не рассказываешь, так надо понимать?
   Я ничего не ответил. Она продолжала  свои  попытки.  Вино  ее  слегка
разгорячило, и она чувствовала себя немного не  в  своей  тарелке  из-за
присутствия Осано. Наконец она разозлилась:
   - Ты никогда не рассказываешь о своей жене, потому что  считаешь  это
неблагородным.
   Я по-прежнему ничего не отвечал.
   - У тебя по-прежнему высокое мнение о себе, не правда ли?  -  сказала
Дженел. Ее  слова  теперь  пронизывала  холодная  ярость.  Осано  слегка
улыбался, и просто, чтобы смягчить ситуацию,  решил  изобразить  мудрого
большого писателя, немного окарикатурив этот образ. Он произнес:
   - О своем сиротстве он тоже никогда не говорит. Да, в  общем-то,  все
взрослые - сироты. Взрослея, мы все теряем своих родителей.
   Дженел  это  мгновенно  заинтересовало.   Она   говорила   мне,   что
восхищается умом Осано и его книгами. Она сказала:
   - Великолепно сказано, и, думаю, так оно и есть.
   - Это полная чушь, - отозвался я. - Если уж вы пользуетесь языком для
общения, употребляйте слова в соответствии с их значениями. Сирота - это
ребенок, который растет без родителей, очень часто  не  имея  ни  одного
кровного родственника во всем свете.  Взрослый  -  это  не  сирота.  Это
долбанный хрен, которому ни к чему  отец  с  матерью,  ведь  это  лишняя
головная боль, и они ему больше без надобности.
   Наступило неловкое молчание, и тогда Осано изрек:
   - Ты прав, но, кроме всего,  ты  не  хочешь,  чтобы  о  твоем  особом
статусе знали все и каждый.
   - Возможно, - ответил я. Затем повернулся  к  Дженел.  -  Ты  и  твои
подруги называют друг друга "сестрами". Сестры - это дети женского пола,
рожденные у одних и тех же родителей,  и  они  обычно  имеют  одинаковые
травмирующие воспоминания о  своем  детстве,  в  банках  памяти  которых
отпечатались одни и те же связанные с этим вещи. Вот что такое сестра  -
хорошая, плохая или никакая. И когда ты подругу называешь  сестрой,  обе
вы занимаетесь ерундой.
   Осано решил сменить тему:
   - Я снова развожусь. Опять алименты. Больше никогда не женюсь, это уж
точно. У меня больше нет денег на алименты.
   Я засмеялся.
   - Да ну, не говори такие вещи. Институт брака  теряет  в  твоем  лице
последнюю надежду.
   Дженел подняла голову и сказала:
   - Нет, Мерлин, скорее это можно отнести к тебе. Мы все посмеялись над
этим, а потом я сказал, что мне не хочется идти в кино. Я слишком устал.
   - Тогда пойдемте выпьем чего-нибудь в Пипс и  поиграем  в  трик-трак.
Осано мы научим, - сказала Дженел.
   - Почему бы вам не пойти вдвоем? - посоветовал я довольно  прохладно.
- А я вернусь в отель и немного вздремну.
 
*** 
 
   Осано смотрел на меня с грустной улыбкой. Он ничего не сказал. Дженел
сверлила меня взглядом, будто вызывая повторить это еще  раз.  Я  придал
своему голосу безразличия столько, сколько смог. И  сказал,  подчеркивая
каждое слово:
   - Послушайте, я действительно не возражаю. Абсолютно серьезно. Вы оба
мои лучшие друзья, но  мне  действительно  хочется  спать.  Осано,  будь
джентльменом и займи мое место.
   Все это я проговорил с абсолютно невозмутимым видом.
   Осано правильно догадался, что я ревновал к нему.
   - Как скажешь, Мерлин.
   Но ему было глубоко наплевать на мои чувства. Он считал, что  я  веду
себя как дурак. И я знал, что он поехал бы с ней в  Пипс,  потом  к  ней
домой,  трахнул  бы  ее,  а  обо  мне  даже  и  не  вспомнил.   По   его
представлениям это было не мое дело.
   Однако Дженел помотала головой:
   - Не говори глупостей.  Я  еду  домой  в  собственной  машине,  а  вы
делайте, что хотите.
   Я понимал, о чем она думала. Двое мужиков, пытающихся  поделить  одну
женщину. Но она знала, что если она поедет с Осано, то  тем  самым  даст
мне повод больше с ней не встречаться. И, похоже, я знал, для чего я это
делаю. Я искал причину, чтобы возненавидеть ее, и если бы она поехала  с
Осано, у меня появилось бы оправдание, чтобы порвать с ней.
   В итоге Дженел вернулась вместе со мной в отель. Но я  чувствовал  ее
холодность, даже несмотря на то,  что  тела  наши,  прижавшиеся  друг  к
другу, излучали тепло. Немного погодя она  отодвинулась  и  я,  засыпая,
слышал, как скрипнули пружины, когда она покинула нашу  постель.  Сквозь
сон я пробормотал: "Дженел. Дженел".
 
Глава 43 
 
ДЖЭНЕЛ 
 
   Я ХОРОШАЯ. Неважно, что там думают другие, но я  хорошая.  Всю  жизнь
мужчины, которых я по-настоящему любила, унижали меня, и делали они  это
за то, что, по их словам, их больше всего  во  мне  привлекало.  Но  они
никогда не могли принять того факта, что  мне  могут  быть  интересны  и
другие люди, а не только они. Вот это все всегда и порти г. Сначала  они
влюбляются в меня, а потом  хотят,  чтобы  я  изменилась,  стала  чем-то
другим. Даже самая большая любовь моей жизни, этот сукин сын, Мерлин - и
он туда же. Он был хуже, чем любой из них. Но и лучше их всех  тоже.  Он
меня понимал. Был самым лучшим из всех мужчин, которых я встречала, и  я
по-настоящему его любила, и он любил меня. Он старался изо всех сил. И я
тоже старалась изо всех сил. Но нам никогда не  удавалось  справиться  с
этой темой,  темой  "других  мужчин".  Даже  если  мне  просто  нравился
кто-нибудь, он сразу же заболевал. Это больное выражение совершенно явно
читалось на его лице. Конечно, и я не могла спокойно выносить, когда  он
даже просто вступал в оживленный разговор с другой женщиной.  Ну  так  и
что из этого? Но он действовал хитрее меня, не  так  открыто.  Когда  мы
были вместе, он никогда не обращал внимания на другие женщин, даже  если
он их чем-то заинтересовывал. Так хитро я себя не вела, а возможно,  это
казалось мне слишком неискренним. А вот он всегда так себя  вел.  И  это
срабатывало. И от этого  я  еще  больше  его  любила.  А  моя  честность
заставляла его любить меня меньше.
   Я полюбила его, потому что он такой сообразительный почти во всем. За
исключением женщин. В отношении женщин он полный тупица. И  в  отношении
меня. Ну, может быть и не тупица, а просто он не мог жить  без  иллюзий.
Как-то он сказал мне об этом, и о том, что мне следовало бы играть более
талантливо, чтобы создать более полную иллюзию, что я его люблю.  Я  его
действительно любила, но это, по его словам, было не  настолько  важным,
как именно иллюзия, что я его люблю. И я его поняла, и пробовала играть.
Но чем больше я его любила, тем хуже мне это  удавалось.  Мне  хотелось,
чтобы он любил меня настоящую. Хотя,  наверное,  никто  не  в  состоянии
любить настоящую меня, или настоящего тебя, или вообще что  угодно,  как
оно есть. В этом - правда. Никто не может любить правду,  реальность.  И
все же я не  способна  жить  так,  чтобы  не  пытаться  следовать  своей
собственной природе. Конечно, я лгу, но только когда это бывает важно  и
необходимо, а позже, когда считаю, что  настал  удобный  момент,  всегда
признаюсь, что солгала. И это все портит. Я всегда рассказываю всем, что
мой отец сбежал от  нас,  когда  я  была  маленькой  девочкой.  А  когда
напиваюсь, то рассказываю незнакомым людям, что пыталась покончить жизнь
самоубийством, когда мне было  всего  лишь  пятнадцать,  но  никогда  не
говорю им, почему. Настоящую причину. И они думают, что это из-за  того,
что меня бросил отец. Может быть, из-за этого. Я  признаю  о  себе  кучу
разных вещей. Например, если мне нравится  мужчина  и  он  угощает  меня
хорошим обедом и хорошей выпивкой, то я лягу с ним в постель, даже  если
я влюблена в кого-то другого. Что в этом такого ужасного? Мужчины всегда
так поступают. Для них это нормально. Однако мужчина, которого я  любила
больше всего на свете, посчитал меня шлюхой,  когда  я  сказала  ему  об
этом. Он не мог понять, что это не имеет  абсолютно  никакого  значения,
что мне просто хотелось, чтобы меня трахнули. Каждый мужчина  делает  то
же самое.
   В серьезных вещах я никогда не обманывала мужчин. Ну, я имею в  виду,
в каких-то более материальных.  В  отличие  от  некоторых  моих  подруг,
которые иногда не прочь  сыграть  дешевую  шутку  со  своими  мужчинами.
Никогда не возлагала ответственность на парня,  если  вдруг  оказывалась
беременной, только для того, чтобы получить от него помощь. Никогда я не
брала мужчин в оборот подобным образом. Никогда не говорила,  что  люблю
его, если не любила на самом  деле,  по  крайней  мере  в  самом  начале
отношений. Иногда, позже, когда он все еще любил меня, а я его уже  нет,
я могла сказать ему такое, но лишь для  того,  чтобы  не  причинять  ему
боль. Но относиться к нему с прежним чувством я уже не могла, ну и тогда
ему становилось все понятно, и постепенно  все  сходило  на  нет,  и  мы
расставались. И я, если любила мужчину, никогда не относилась к  нему  с
ненавистью позже, когда все было кончено, хотя он мог возненавидеть меня
хуже некуда. Мужчины всегда так недоброжелательны  к  женщинам,  которых
больше не любят, по крайней мере, большинство из них; по  крайней  мере,
по отношению ко мне. Может быть, оттого, что все еще любят меня, а я  их
уже больше не люблю или люблю  самую  малость,  что  не  имеет  никакого
значения. Любит кого-то самую малость и любить кого-то  очень  сильно  -
это большая разница.
   Почему мужчины всегда сомневаются, любишь ты их или нет?  Почему  они
вечно сомневаются, верна ты им или нет? Почему они всегда бросают  тебя?
О, Боже мой, ну почему все это так  болезненно?  Я  не  могу  их  больше
любить. Это просто невыносимо, и они такие козлы.  Такие  засранцы.  Они
причиняют тебе боль с такой же легкостью, как и  дети,  но  детей  можно
простить, и все проходит. Даже когда  и  те  и  другие  заставляют  тебя
плакать. Но хватит - и мужчин, и детей.
   Любовники такие жестокие, и  чем  больше  любят,  тем  больше  в  них
жестокости. Не Казановы, не Дон Жуаны, для которых женщины - это  спорт.
Не эти подонки. Я говорю о мужчинах, которые действительно  тебя  любят.
О, ты действительно влюблена, и они говорят, что любят, и  я  знаю,  что
это так. И я знаю, что они сделают мне гораздо больнее, чем любой другой
мужчина в мире. Я хочу сказать: "Не говори, что  любишь  меня".  Я  хочу
сказать: "Я не люблю тебя".
   Однажды, когда Мерлин сказал, что любит меня, мне захотелось плакать,
потому, что я его так любила, и я з