жество рецензий, за которые платили, но  так
и не публиковали. Слову  своему  он  всегда  был  верен.  Если  они  шли
навстречу, и он  шел  навстречу.  К  моменту,  когда  я  пришел  к  нему
работать, у него уже была длинная вереница подружек,  имевших  доступ  к
самому влиятельному литературно-критическому  приложению  в  Америке  за
счет своей сексуальной щедрости. Мне правился контраст между этим фактом
и тем высоким интеллектуально-нравственным тоном, который был  свойствен
нашему обзору.
   Часто я оставался вместе с Осано  допоздна;  потом  мы  шли  в  город
ужинать и промочить горло, после чего он отправлялся к подружкам.  Он  и
меня постоянно пытался на это подписать, но я отказывался,  говоря,  что
люблю свою жену. Скоро это превратилось в обычную подколку.
   - Как, тебе все еще не надоело трахать собственную жену? -  спрашивал
он.
   Ну, совсем как Калли. Я не отвечал ему,  просто  пропускал  это  мимо
ушей. Его это не касалось. Тогда он качал головой и говорил:
   - Ты - седьмое чудо света. Сто лет уже женат  и  до  сих  пор  любишь
трахаться с женой.
   Иногда я  бросал  на  него  раздраженный  взгляд,  и  тогда,  цитируя
какого-то неизвестного мне автора, он говорил:
   - Убийца - не злодей, и ночь - не мрак. Но время - худший враг.
   Это была его любимая цитата, которую он часто повторял.
   Моя работа позволяла мне почувствовать вкус литературной  жизни.  Мне
всегда хотелось быть ее частью. Я представлял, что в этой среде никто не
ссорился и не торговался из-за денег. Потому что,  если  тебе  нравились
герои их книг, то и создатели  должны  были  быть  как  сами  герои.  Но
обнаружил я, ясное дело, что эти люди были как  все,  только  еще  более
чокнутые. И Осано ненавидел всех этих людей. И читал мне лекции.
   - Писатель-романист - это совсем особый человек, - говорил  Осано.  -
Не то, что какие-нибудь там авторы мудацких рассказов,  или  сценаристы,
или прочая шелуха. Дистрофики, рахиты. Нету в  них  мышц.  Чтобы  писать
романы, нужно быть тяжеловесом. Нужен стержень.
   И он размышлял над сказанным, а потом записывал это на клочке бумаги,
и я уже знал, что в следующем воскресном номере приложения появится  его
эссе о дистрофиках и тяжеловесах в литературе.
   А иногда он произносил тирады по поводу скверного  языка  рецензий  в
нашем обозрении. Тираж приложения падал, и он обвинил  во  всем  скучную
профессию критика.
   - Ну да, есть у них и мозги, бля, и мысли есть  интересные.  Но  ведь
они не в  состоянии  написать  грамотное  предложение.  Они  как  заики.
Чего-то мямлят, мямлят, и тебе просто надоедает потом их слушать.
   Каждую неделю на второй странице появлялось  эссе,  написанное  самим
Осано. Стиль был превосходный, острый, нацеленный на то, чтобы появилось
как можно больше врагов. Один раз он поместил в ревю свое эссе в  защиту
смертной казни. Он подчеркнул, что в любой стране проведенный  по  этому
поводу референдум выявил бы, что  подавляющее  большинство  за  смертную
казнь. И что в Соединенных Штатах удалось заморозить этот вопрос  только
лишь   благодаря   элитарным   группам,   вроде    тех,    что    читают
литературно-критические ревю. Он утверждал, что  это  все  подстроено  в
высших  правительственных  кругах.  Что,  мол,  политика   правительства
такова, чтобы дать криминальным и обнищавшим  элементам  право  свободно
воровать, убивать, грабить, насиловать и т. д. средний  класс.  Что  это
как бы отдушина, которую дали низшим классам, чтобы они не  превратились
в революционеров. Что в высших эшелонах власти посчитали,  что  в  таком
случае общество заплатит меньшую цену.
   Элита общества, мол, живет  в  благополучных  районах,  отдает  своих
детей в частные школы, имеет  возможность  нанимать  охрану  из  частной
службы безопасности, и, таким образом, для нее месть сбитого с  толку  и
обманутого  пролетариата  не  страшна.  Он  издевался  над   либералами,
утверждавшими, что человеческая жизнь  священна,  и  что  правительство,
которое приговаривает  к  смерти  своих  граждан,  вызывает  ожесточение
человечества в  целом.  Мы,  писал  он,  всего  лишь  животные,  поэтому
заслуживаем к себе отношения не лучшего, чем слоны-отшельники  в  Индии,
которых казнили, если они  убивали  человека.  Фактически,  заявлял  он,
казнимый  слон  имеет  большее  чувство   собственного   достоинства   и
отправится на более высокое небо по  сравнению  с  теми  обалдевшими  от
героина убийцами, которым позволялось пять  или  шесть  лет  провести  в
комфортабельной тюряге, прежде чем они выйдут на свободу и снова  начнут
убивать граждан среднего класса. А по поводу того, является ли  смертная
казнь средством устрашения, он заметил,  что  наиболее  законопослушными
людьми на всем свете являются англичане, и что там полицейские  даже  не
имеют огнестрельного оружия. И это, по  его  мнению,  стало  реальностью
только  потому,  что  еще  в  девятнадцатом   веке   англичане   казнили
восьмилетних детишек за кражу носовых платков. Потом он признал, правда,
что  хотя  это  и  избавило   от   преступности   и   защитило   частную
собственность, но зато в итоге  наиболее  энергичные  из  представителей
рабочего  класса  превратились  в  политических   животных,   а   не   в
преступников, и поэтому в Англии появился социализм. Но одна фраза Осано
особенно разъярила его читателей. "Мы  не  можем  сказать,  является  ли
смертная  казнь  средством  устрашения,  но  мы  знаем  наверняка,   что
казненные люди больше никогда не смогут убивать".
   В заключение он поздравил правителей Америки с тем, что у них хватило
изобретательности предоставить своим гражданам низших  классов  лицензию
на воровство  и  убийство  с  тем,  чтобы  они  не  стали  политическими
революционерами.
   Эссе было, конечно, оскорбительным, но  написано  настолько  здорово,
что в итоге выглядело даже логически обоснованным. Письма  с  протестами
от  наиболее   известных   и   крупных   социальных   мыслителей   нашей
либерально-демократической читательской аудитории  посылались  буквально
сотнями. Пришло письмо  на  имя  издателя  от  радикальной  организации,
подписанное  большинством   крупных   писателей   Америки,   в   котором
выдвигалось требование освободить Осано от должности главного  редактора
приложения. Осано опубликовал его в ближайшем номере.
   Все-таки он был слишком знаменит, чтобы  его  уволили.  Все  ожидали,
когда он закончит свой "великий"  роман.  Роман,  который  принесет  ему
Нобелевскую премию. Иногда, заходя к нему в офис, я видел, как он  писал
что-то на длинных желтого цвета листах, которые при  моем  появлении  он
тут же убирал в ящик стола, и  я  знал,  что  это  и  есть  его  будущий
знаменитый роман. О романе я у него  никогда  не  спрашивал,  а  сам  он
ничего не рассказывал.
   Несколько месяцев спустя он снова угодил  в  переделку.  В  очередном
эссе на второй странице он  сделал  ссылки  на  некоторые  исследования,
подтверждавшие, что стереотипы часто оказываются справедливыми.  О  том,
что итальянцы преступники от природы, что никто не мог бы  сравниться  с
евреями в делании денег, в игре на скрипке и на медицинском поприще, но,
хуже всего то, что евреи чаще других отдавали своих родителей в дома для
престарелых. Затем он упомянул работы, в которых говорилось,  что  среди
ирландцев  много  пьяниц,  возможно,  из-за  какой-то  неизвестной  пока
недостаточности в химизме их организма или питания, или из-за того,  что
они скрытые  гомосексуалисты.  И  далее  в  том  же  духе.  Вой  начался
невообразимый, но Осано это не могло остановить.
   По моему мнению, у него начинала съезжать крыша. В одном  из  номеров
на  первой  странице  он  поместил  собственную  рецензию  на  книгу   о
вертолетах. Это был его "пунктик". Вертолет заменит автомобиль, и, когда
это произойдет, миллионы миль бетонных автострад исчезнут, а на их месте
будут зеленеть поля. Вертолет позволит  вернуться  в  лоно  традиционной
семьи, так как у людей  появится  возможность  навещать  далеко  живущих
родственников. Он был убежден, что автомобиль станет излишним,  -  может
быть, из-за того, что ненавидел автомобили. Для своих поездок в Хэмптоне
по уик-эндам он всегда заказывал гидросамолет или вертолет.
   Он утверждал, что очень скоро технический прогресс  позволит  сделать
вертолет таким же легким в управлении, как автомобиль.  Он  подчеркивал,
что  благодаря  изобретению  автоматической  коробки  передач   миллионы
женщин, которым было не справиться  с  переключением  скоростей,  смогли
сесть за руль. Одно только это навлекло на него гнев активисток из групп
за Освобождение Женщин. Хуже того, на той же  неделе  было  опубликовано
исследованию о Хэмингуэе одного из наиболее значительных литературоведов
Америки. Этот  литературовед  имел  целую  сеть  влиятельных  друзей,  и
работал он над своими исследованиями в течение десяти лет.  Рецензию  на
его книгу опубликовали на первой странице  все  журналы,  кроме  нашего.
Осано засунул ее на пятую страницу и отвел ей три столбца  вместо  целой
страницы. На той же неделе  его  вызвали  к  издателю,  и  он  провел  в
огромном кабинете на последнем этаже три часа, объясняя  свои  действия.
Спустившись от издателя с улыбкой от уха до уха, он весело сказал мне:
   - Мерлин, мальчик мой,  я  еще  немного  помудохаюсь  в  этой  сраной
газетенке. Но думаю, что тебе стоит начать  подыскивать  другую  работу.
Мне-то не о чем беспокоиться, мой роман  уже  почти  закончен,  так  что
скоро я буду свободен.
   К моменту этого разговора я работал у него уже почти год, но все  еще
не мог взять в толк, как он вообще успевает делать хоть какую-то работу.
Он проводил уйму времени с  женщинами,  плюс  посещал  все  нью-йоркские
вечеринки. За это время он настрочил повесть, получив под  нее  аванс  в
сто тысяч. Писал он ее в офисе, в рабочее время, и это заняло у него два
месяца. Критики были в  восторге,  однако  продавалась  она  не  слишком
хорошо, несмотря на то,  что  была  выдвинута  на  Национальную  Книжную
премию. Я прочитал  эту  книгу,  язык  ее  показался  мне  восхитительно
туманным,  характеры  были  нелепыми,  а  сюжет  безумным.  Несмотря  на
кое-какие изощренные мысли, книгу я считал полнейшей глупостью. Мозги  у
него работали превосходно, в этом не  было  никаких  сомнений.  Но,  как
роман, книгу я считал полным провалом. Он не спрашивал, читал ли  я  ее.
По всей видимости, мое мнение его не интересовало. Думаю, он и сам знал,
что книга была дерьмо-вой. Потому что  как-то  раз  он  сказал,  как  бы
оправдываясь:
   - Ну вот, бабки я получил, и теперь можно заканчивать большую книгу.
   Я полюбил Осано, но я всегда его немного побаивался. Он был  способен
разговорить меня, как никто другой. С ним я  говорил  о  литературе,  об
азартных играх и даже о женщинах. И вот, взвесив меня, он  начинал  меня
препарировать. Он всегда улавливал притворство в людях, но только  не  в
себе самом. Когда я рассказал о самоубийстве Джордана в Вегасе и о  том,
что произошло после, и как это повлияло на мою жизнь, он долго размышлял
над всем этим, а затем  выдал  мне  свои  озарения,  одновременно  читая
лекцию.
   - Тебе не дает покоя эта история, ты все время возвращаешься к ней, а
знаешь, почему? - спросил он. Балансируя  руками,  он  пробирался  между
наваленных стопками книг на полу своего офиса. - Потому что  ты  знаешь,
что как раз в этой области для тебя опасности нет. Такого ты никогда  не
сделаешь. Никогда не сможешь настолько потерять контроль над  собой.  Ты
нравишься мне, и ты это знаешь, иначе я не сделал бы тебя своим  главным
помощником. И я доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было. Знаешь что,
я должен кое в чем тебе  признаться.  На  прошлой  неделе  мне  пришлось
заново написать свое завещание, и все из-за этой ебаной Венди.
   Венди была его третьей женой и постоянно выводила его из себя  своими
притязаниями, хотя после их развода она  снова  вышла  замуж.  Даже  при
простом упоминании ее имени глаза его стали немного безумными. Но он тут
же успокоился. И одарил меня своей милой улыбкой. Когда он так улыбался,
то становился похож на ребенка, хотя ему было уже за пятьдесят.
   - Надеюсь, ты не будешь возражать, - сказал он. - Я указал  твое  имя
как исполнителя завещания по части моих литературных трудов.
   Я  был  ошарашен  и  польщен,  и  все  же  мне  не   хотелось   такой
ответственности.  Я  не  хотел,  чтобы  он  настолько  мне  доверял  или
настолько симпатизировал. Я не испытывал к  нему  таких  же  чувств,  по
крайней  мере,  не  в  такой  степени.  Его  компания   доставляла   мне
удовольствие,  несомненно,  и  я  восхищался  работой  его  ума.  И  его
литературная слава впечатляла меня, хотя  я  старался  себе  в  этом  не
признаваться. Я думал о  нем  как  о  богатом,  знаменитом  человеке,  и
могущественным, и то, что он  настолько  доверял  мне,  говорило  о  его
уязвимости, и это привело меня в смятение. И лишило некоторых иллюзий на
его счет.
   Но тут он снова стал говорить обо мне.
   - Ты знаешь, но под всем этим в тебе живет презрение  к  Джордану,  в
котором ты боишься себе признаться. Эту твою историю я выслушивал уже не
знаю сколько раз. Конечно, он был симпатичен тебе, конечно,  тебе  жалко
его; может быть, ты даже понял его. Может быть.  Но  тебе  не  по  силам
принять  такую  вещь,  чтобы  человек,  у  которого  так   все   неплохо
складывалось, просто взял и вышиб себе мозги. Потому что ты знаешь,  что
у тебя бывали времена гораздо более паршивые, но ты никогда не сделал бы
такого. И ты даже счастлив. Жизнь у тебя говняная, ты никогда ничего  не
имел, ты пашешь как вол, ты состоишь в ограниченном буржуазном браке. Ты
творческий человек, и полжизни уже прошло, а никаких успехов ты пока  не
добился. И ты в общем и целом даже счастлив. Боже мой, и  тебе  все  еще
нравится трахать собственную жену, а в браке ты уже - сколько? - десять,
пятнадцать лет. Ты  либо  самый  бесчувственный  хер  из  всех,  кого  я
встречал, либо и то и другое. Но  совершенно  точно  одно:  ты  -  самый
выносливый. Живешь в своем собственном  мире,  делаешь  только  то,  что
хочешь. Ты хозяин своей жизни. Ты никогда не попадаешь  в  переплеты,  а
если и попадаешь, не  паникуешь  и  выбираешься.  Знаешь,  ты  вызываешь
восхищение, но не зависть. Никогда на моей  памяти  ты  не  делал  и  не
говорил ничего гнусного, но я думаю, что тебе просто  нету  ни  до  кого
дела. Ты всегда вписываешься во все повороты.
   И он стал ждать  моей  реакции.  Я  хотел  рассказать  ему,  что  рос
сиротой, что у меня не было каких-то самых простых, обычных человеческих
радостей. Что у меня не было семьи, что мне не за что  было  ухватиться,
чтобы как-то устанавливать контакт с остальным миром. Все, что  я  имел,
это своего брата, Арти. Когда люди рассуждали о жизни,  мне  никогда  не
удавалось понять, о чем это они - до тех  пор,  пока  я  не  женился  на
Валли. И пошел добровольцем на войну по этой же причине.  Я  понял,  что
опыт войны - это еще один общечеловеческий опыт, и  захотел  пройти  это
испытание. И я оказался прав. Война стала моей семьей, как бы глупо  это
ни звучало. Теперь я рад, что она не прошла мимо меня. Но Осано  упустил
тот факт и, возможно, намеренно, поскольку полагал, что я  это  знаю,  -
что быть хозяином собственной жизни не такое простое дело. Но он не знал
того, что я просто-напросто не представлял себе, как  устроено  счастье.
Большую часть раннего периода своей жизни  я  был  несчастлив  по  чисто
внешним  причинам.  И  опять-таки  по  чисто  внешним  причинам  я  стал
относительно счастлив сейчас. Жениться на Валери, иметь детей,  обладать
талантом, мастерством или способностью  к  составлению  текстов  и  этим
зарабатывать себе на жизнь - вот что делало меня  счастливым.  Это  было
управляемое счастье, построенное  на  фундаменте  полного  проигрыша.  Я
знал, что  живу  ограниченной  жизнью,  которая  казалась  выхолощенной,
буржуазной.  Что  у  меня  мало  друзей,  социальных  контактов,  слабая
заинтересованность в успехе. Я всего лишь стремился остаться  на  плаву,
по крайней мере, мне так казалось.
   А Осано глядел на меня и все улыбался.
   - Но ведь ты, сукин сын, самый загадочный парень, которого  я  только
встречал, ты никогда к себе никого не подпускаешь. Никто не в  состоянии
узнать, что ты думаешь на самом деле.
   Тут уж я должен был возразить.
   - Почему? Спросите меня о чем угодно, и я выскажу свое мнение. Можете
даже не спрашивать. Последняя ваша книга - кусок  дерьма,  и  руководить
книжным обозрением так, как это делаете вы, может только чокнутый.
   Осано засмеялся.
   - Да я же не это имею в виду. Я ведь не говорю, что ты не честен.  Да
ладно об этом. Когда-нибудь ты поймешь, о чем я говорю.  Особенно,  если
начнешь бегать за девками или свяжешься с кем-нибудь типа Венди.
 
*** 
 
   Венди периодически наведывалась в офисы нашего  обозрения.  Это  была
сногсшибательная брюнетка с  сумасшедшими  глазами,  а  тело  ее  просто
излучало сексуальность. Она была весьма умной, и Осано  давал  ей  книги
для рецензирования. Единственная из всех экс-жен Осано,  кто  не  боялся
его. И с момента их развода она делала его жизнь невыносимой. Как-то раз
он опоздал со сроком выплаты алиментов, и тогда она  подала  на  него  в
суд, чтобы увеличить сумму алиментов на детей и на  ее  содержание.  Она
взяла к себе жить какого-то  двадцатилетнего  парня,  тоже  пишущего,  и
содержала его. Он крепко сидел на игле, и Осано из-за  этого  волновался
за детей.
   Осано рассказывал истории из своей совместной с Венди жизни,  и  меня
они просто потрясали. Один раз, например, когда они шли на вечеринку,  и
уже зашли в лифт, Венди отказалась назвать этаж, который им  был  нужен,
просто потому, что до этого они поссорились. Он настолько взъярился, что
принялся  душить  ее,  чтобы  заставить  сказать  этаж,  играя,  как  он
выразился, в игру "удави цыпленка" и действительно чуть было  не  удавил
ее. Самое яркое воспоминание об этом браке. Уже с посиневшим лицом,  она
все равно мотала головой, не  желая  сообщать  этаж,  где  их  ждали  на
вечеринке. Ему пришлось  отпустить  ее.  Он  знал,  что  она  еще  более
чокнутая, чем он сам.
   Иногда, во  время  мелких  ссор,  она  вызывала  полицию,  чтобы  они
выкинули его из квартиры. Приезжала полиция, и  бессмысленное  поведение
Венди ставило их в тупик. Они видели разбросанную по полу одежду  Осано,
разрезанную на кусочки. Она признавала, что разрезала  одежду,  но  это,
мол, не давало Осано права бить ее. Но забывала, правда, упомянуть, что,
усевшись  на   груду   изрезанных   пиджаков,   рубашек   и   галстуков,
мастурбировала с помощью вибратора.
   О вибраторе Осано тоже было что рассказать. Она  пошла  к  психиатру,
потому  что  не  могла  достичь  оргазма.   А   шесть   месяцев   спустя
призналась-таки Осано, что частью терапии было то, что  психиатр  трахал
ее. Осано не ревновал, к тому времени он уже испытывал к ней отвращение.
"Отвращение, заметь, - сказал он, - а не ненависть. Это разные вещи".
   Но всякий раз, получая счет от психиатра, Осано приходил в  ярость  и
орал на нее:
   - Я плачу сто долларов в неделю за то, чтобы трахали мою жену, и  это
называется "современной медициной"?
   Он рассказал эту историю на коктейль-вечеринке, которую она давала, и
это ее так взбесило, что она перестала ходить к психиатру и купила  себе
вибратор. Каждый вечер перед ужином она запиралась от детей в спальне и,
включив  машинку,  мастурбировала.  И  всегда  достигала  оргазма.   Она
строго-настрого запретила кому бы то ни было, детям или мужу, беспокоить
ее в течение этого священного часа. Вся семья, включая и детей, называла
его "Час радости".
   Но к окончательному разрыву, рассказывал Осано, привело то,  что  она
стала проводить такую мысль, будто Ф. Скот Фицтджеральд  украл  материал
для своих лучших вещей у своей жены  Зельды.  Что  она,  мол,  ст