фюрер действительно убит.
   - Штюльпнагель уже  поддерживает:  только что  звонили из  Парижа,  там
арестовано все руководство гестапо и разоружаются войска СС.
   - Слава богу,  хоть  одна  хорошая новость.  Но  мы  все-таки  намерены
опровергнуть официальную версию событий?
   - Да,  текст телеграммы составлен, сейчас ее начнут рассылать в военные
округа, Клаузинг уже пошел на узел связи...
   Помещения  штаба  армии  резерва  все  больше  напоминали разворошенный
муравейник,  мелькали даже никому не знакомые лица в  штатском,  -  такого в
этих  стенах давно  не  видали;  генерал танковых войск  Гепнер,  только что
прибывший сюда  в  парадном мундире при  всех  регалиях,  даже остановился и
негодующе смерил взглядом прошмыгнувшую мимо личность в клетчатом спортивном
пиджачке.  Двери  в  кабинет  Штауффенберга не  закрывались  ни  на  минуту;
полковник,  успевший переодеться в  тужурку Африканского корпуса со споротой
эмблемой вермахта,  увидел  в  дверях Эриха  и  приветственным жестом поднял
изуродованную трехпалую руку, плечом прижимая к уху трубку телефона.
   - Кто распорядился?!  -  крикнул он,  продолжая разговор.  -  Полковник
Глеземер? Вздор, этого не может быть! Полковник полчаса назад получил приказ
сосредоточить танки на  участке между колонной Победы и  Вильгельмштрассе...
Да,  да,  приказ  командующего армией резерва.  Что?  Нет,  Фромм  больше не
командует.  Я говорю: армией резерва командует генерал Ольбрихт! У меня все.
И  прошу  помнить:  если  танки  не  будут немедленно выведены на  указанную
позицию, вы ответите за невыполнение боевого приказа.
   Он  отдал  трубку  телефонисту,  распорядился  соединить  с  командиром
охранного батальона майором Ремером и подозвал Эриха:
   - Капитан,  возьмите мою машину и поезжайте в Тиргартен,  выясните, что
там  происходит.  Ведь это  вы  отправляли Второе танковое из  Крампница?  А
теперь оно вообще неизвестно где! Поезжайте и попытайтесь выяснить, разыщите
самого Глеземера или хотя бы  его помощника -  с  ума они там,  что ли,  все
посходили...
   Эрих поехал в Тиргартен.  Не увидев перед рейхстагом никаких танков, он
велел  водителю выехать через Бранденбургские ворота на  Паризерплац,  потом
развернуться   и    ехать   в   сторону   Шарлоттенбурга.    Бронемашины   с
опознавательными знаками Второго танкового училища им удалось догнать уже за
Гроссер-Штерн,  почти у  вокзала,  но повернуть назад командир подразделения
отказался наотрез,  ссылаясь на  приказ начальника училища.  На вопрос,  где
сейчас Глеземер,  командир ответил,  что полковник поехал в штаб ОКХ. Ничего
не понимая, Эрих вернулся туда же.
   - Полковник Глеземер здесь? - спросил он Штауффенберга.
   - Не видел. Но где его танки? По диспозиции, они уже должны блокировать
Вильгельмштрассе!
   - Он  их  вообще вывел  из  центра -  все  машины уходят в  направлении
Шпандау,  я сам видел их на марше и говорил с командиром. Он сказал мне, что
Глеземер поехал сюда. Может быть, он у Ольбрихта?
   - Не думаю, Ольбрихт сейчас с Беком и Вицлебеном...
   - Значит, фельдмаршал все-таки приехал?
   - Да,  но в подавленном настроении,  и вообще...  Ничего,  я дал Ремеру
указание немедленно захватить Радиоцентр и арестовать Геббельса.  Это многое
изменит,  вот увидите...  -  Он обернулся к телефонисту:  - Соедините меня с
инженерным училищем, и поживее!
   Что за нелепость, подумал Эрих, выходя из кабинета. Прошло почти восемь
часов после покушения,  и  только сейчас спохватились,  что  надо арестовать
Геббельса, самого опасного в данный момент человека, Поздно, поздно...
   Еще недавно он был почти уверен в успехе переворота. Не верил вчера, не
верил сегодня утром,  когда Вернер позвонил с  аэродрома и  сказал,  что они
вылетают в ставку.  А после их возвращения - поверил. Поверил в невозможное,
в совершившееся вопреки всему чудо. Ведь тогда - выезжая в Крампниц - он еще
не знал о телефонном разговоре Фромма с Кейтелем.
   А теперь вера ушла сразу,  как вода из треснувшего сосуда.  Заговор был
рассчитан на молниеносный эффект -  своего рода политический блиц-криг,  - а
этого  не  получилось.   Не  вышло!  Долгие  месяцы  подготовки,  ежедневный
смертельный риск,  страшная  участь  тех,  кто"  сорвавшись на  каком-нибудь
пустяке,  бесследно исчезал в подвалах гестапо,  -  все оказалось напрасным.
Непонятно, необъяснимо - люди, посвятившие жизнь искусству войны, изощренные
знатоки  тактики,   годами   отрабатывавшие  умение  переиграть  противника,
навязать ему  свою волю,  -  сейчас вели себя как растерявшиеся новобранцы в
первом  бою.  И  даже  Штауффенберг с  его  огромной  энергией убеждения был
теперь, похоже, бессилен что-либо сделать.
   В коридоре к Эриху подошел лейтенант Йорк фон Вартенбург.
   - Вы  не  находите,  что все это начинает выглядеть как-то  странно,  -
сказал  он,  закуривая.  -  Я,  конечно,  не  специалист по  государственным
переворотам,  но,  по-моему,  что-то мы делаем не так.  Положим,  кто из нас
специалист...  А вы-то,  доктор, и вовсе зря ввязались - сидели бы лучше над
своими молекулами.
   - Что  я  больше  всего  люблю,  Петер,  так  это  получить  хороший  и
своевременный совет. Слышали? - новый главнокомандующий все же приехал.
   - Если вы имеете в виду Вицлебена, то он уже удалился.
   - А ваш дядюшка говорит, что они с Беком сидят у Ольбрихта.
   - Нет,   уехал.  Только  что  -  я  видел,  Ольбрихт  его  провожал.  И
фельдмаршал сказал еще  такую фразу:  "Словом,  пока не  вижу необходимости;
если что-либо изменится, вы знаете, где меня найти". Боюсь, старики начинают
терять голову.  Эрих,  а  вот по совести:  вы сами допускали -  в принципе -
возможность успеха?
   - Естественно. Примерно один шанс к двум.
   - Вот как?  Я,  пожалуй, вообще не допускал. Понимаете, у меня с самого
начала было ощущение...  как бы  это поточнее сказать...  ну,  если угодно -
безнравственности всей этой затеи.
   - Безнравственности? - переспросил Эрих.
   - Вернее - недопустимости. Ведь, если разобраться, наш заговор - это не
что  иное,  как  попытка уйти  от  ответственности...  Нет,  я  сейчас не  о
персональной ответственности каждого из  нас,  я  имею  в  виду коллективную
ответственность всего народа. Перед историей, перед собственной совестью...
   - Народ вы оставьте, он в наших забавах не участвует. Говорите уж тогда
об ответственности определенных кругов, определенного сословия.
   - Как вам угодно,  Эрих, можно сформулировать и так. Сословие ведь тоже
часть народа,  не правда ли.  Так вот -  теперь,  когда война проиграна, нам
вдруг захотелось,  passez-moi le mot,* выскочить чистенькими и благоуханными
из дерьма... в котором сидели десять лет, не особенно этим возмущаясь.
   ______________
   * Извините за выражение (фр.).

   - Ну, это кто как.
   - Я не о возмущении шепотом.  А многие ли протестовали вслух?  Это ведь
только  теперь  все  становятся такими убежденными противниками диктатуры...
Вот   и   представьте  себе:   затея  наша   удалась,   Шикльгрубера  убили,
дюжину-другую его главных помощников расстреляли или попрятали по тюрьмам, а
остальные -  да помилуйте,  остальные вообще ни в чем не виноваты,  они лишь
выполняли приказы!  Сплошная идиллия,  верно? Нет, доктор, так просто это не
делается, Германии еще придется платить по счету, сполна и без скидок.
   - Я  вижу,  вы  там вокруг Мольтке все помешались на философии.  Вполне
возможно, что в плане высшей исторической справедливости все это верно - то,
что  вы  говорите.  Я  никогда  об  этом  не  думал.  Я  не  привык  мыслить
отвлеченными категориями, моя специальность - физика, без всяких "мета", и я
отказываюсь понимать,  почему немецкие женщины и  дети  должны искупать вину
эсэсовцев, которые убивали женщин и детей в других странах...
   - Да просто потому,  что каждый народ заслуживает своего правительства,
- сказал Йорк. - Вы говорите: никогда не думали. А задуматься стоит, доктор.
Хотя бы над тем, почему именно мы, немцы, так охотно надели эсэсовскую форму
и ринулись в эти "другие страны", объявив их своим жизненным пространством.
   - А  что,  никто кроме нас не  вел захватнических войн?  И  не совершал
зверств на захваченных землях? Смелое утверждение, Йорк!
   - Этого я не утверждаю.  Но факт остается фактом: никто никогда не умел
подчинить мораль долгу  с  такой легкостью,  как  это  умеем мы.  Скажи лишь
немцу:  "Сделай  это,  это  твой  долг!"  -  и  он  сделает что  угодно,  не
задумываясь и без колебаний. Вспомните Хагена!
   - Обер-лейтенанта фон Хагена? А что он еще натворил?
   - Да  нет,  нет,  -  Йорк улыбнулся своей широкой мальчишеской улыбкой,
показывая редкие зубы,  крупные и  неровные.  -  Я  имею  в  виду  того,  из
"Нибелунгов".  Наш национальный герой Хаген фон Тронье, вернейший из верных,
олицетворение германской верности -  и  в  то  же  время  подлый  предатель,
гнусно,  изменнически  убивший  Зигфрида.  Вспомните,  как  он  выспрашивает
Кримгильду про уязвимое место на теле ее мужа, просит нашить крестик - чтобы
не сводить глаз,  охранять, - и именно в этот пришитый ею крест, подкравшись
сзади,  всаживает копье.  А  ведь это идеальный рыцарь по отношению к своему
сюзерену.  Знаете,  я  не  уверен,  что подобного героя можно найти в  эпосе
какого-нибудь другого народа, - интересно было бы спросить у филологов. Зато
у нас Хаген любим и воспет!  Да, убийство вероломное, бесчестное, но ведь не
почему-либо,  а  из чувства феодального долга,  из верности королю Гунтеру -
критерий сомнительный,  но издавна понятный немцу; вот, кстати, откуда девиз
на эсэсовских кинжалах:  "Моя честь -  верность".  Нет,  Эрих, тут все очень
закономерно...  и очень, к сожалению, по-германски. Мы теперь слишком многое
склонны списывать на  национал-социализм,  более того -  на  личные качества
Гитлера и людей из его ближайшего окружения.  Все,  мол, дело в них, это они
растлили Германию...
   - По-вашему, не растлили?
   - Растлили,   разумеется,   какую-то  часть  -   самых  слабых,   самых
неустойчивых,  но дело ведь не только в этом,  неужели вы всерьез допускаете
возможность того,  что  кучка  негодяев за  каких-то  пять-шесть лет  сумела
изменить  характер целой  нации?  Не  логичнее ли  предположить другое:  что
Гитлер разглядел в нашем национальном характере какие-то черты,  позволившие
ему осуществить задуманное,  и что страна именно потому и пошла за ним,  что
его  действия во  многом опирались на  эти  очень проницательно угаданные им
особенности национального характера... Мне больно это говорить, Эрих, я ведь
тоже немец,  но можно ли закрывать глаза на очевидное?  Мы сегодня ужасаемся
казням заложников в  Лидице,  в России,  в этом французском городке недавно,
как же его -  Орадур, кажется. Вот, дескать, что творят эти палачи из СС! Но
помилуйте,  солдаты Клюка и  Эммиха расстреливали заложников в Бельгии еще в
августе четырнадцатого года,  когда никаких СС не было и в помине. И капитан
нашей подлодки,  отдавший приказ торпедировать "Лузитанию",  тоже  не  носил
кокарды со свастикой - это был офицер кайзеровского флота, законопослушный и
добропорядочный немец старого образца...  Да,  война идет  рука  об  руку  с
преступлением,  это закон общий,  но  мы,  немцы,  всегда как-то  слишком уж
торопимся его  признать,  как-то  особенно легко  подчиняем мораль  и  право
соображениям военной  необходимости...  как  ее  понимают  наши  полководцы,
кайзеры,  фюреры,  кто бы  нами ни командовал.  Вот это-то качество,  боюсь,
Гитлер в  нас и угадал -  и именно на нем построил свою программу тотального
насилия... Прошу извинить - меня, кажется, зовут!
   Эрих простился с  ним  рассеянным кивком.  Да,  если говорить о  чертах
национального характера,  то вот и еще одна,  подумал он.  Сначала принимать
все,   или,   точнее,   ко   всему  относиться  с   одинаковым  высокомерным
безразличием, а потом вдруг спохватиться, опомниться и - в другую крайность,
чуть ли не до полного самоуничижения: как мы до этого дошли, мы все варвары,
у  нас  в  крови  наследственная  склонность  к  преступлению,  и  пошло,  и
поехало...  Какого черта!  Он  ведь и  сам был таким же,  так же высокомерно
игнорировал "всякую там политику",  но  он хоть не станет теперь оправдывать
себя  глубокомысленными  историко-филологическими  экскурсами.   Умный  ведь
человек этот Петер,  а тут, смотрите, какую нашел убийственную аргументацию:
все дело,  оказывается, в том, что Хаген не по-рыцарски убил Зигфрида, после
чего и стал немецким национальным героем.  А не случись этого, на эсэсовских
кинжалах что было бы вырезано - "Возлюби ближнего своего"? Тогда копал бы уж
дальше в  глубь веков -  этак  и  у  Арминия можно ведь  отыскать подходящую
подпорку для своего тезиса,  у  нашего достославного Германа Херуска...  Ну,
семейство!  -  дядька  убивает фюрера,  дабы  оставить пример для  потомков,
племянник считает затею обреченной и ссылается на пример предков. Эрих пожал
плечами и вернулся к приемную Ольбрихта.
   Здесь  было  еще  более  людно  и  шумно,  разобраться  в  происходящем
становилось все  труднее.  Кто-то  сказал,  что танкисты охранного батальона
поймали пытавшегося удрать Геббельса, начался спор, что делать со зловредным
рейхсминистром -  держать до  суда или расстрелять на  месте.  Пока спорили,
выяснилось,  что Колченогий вовсе не арестован,  а  благополучно пребывает в
своей резиденции на  Мазурен-аллее,  откуда только что говорил по телефону с
Ремером -  тем самым майором, которому поручено было его арестовать. Начиная
с  двадцати одного часа  "Дойчландсзендер" каждые пятнадцать минут передавал
экстренное  сообщение  о  том,   что  фюрер  и  верховный  главнокомандующий
вооруженными силами Адольф Гитлер, волею провидения избежавший смерти от рук
предателей, в ближайшее время выступит с обращением к немецкому народу.
   В  малом  конференц-зале  группа  офицеров,  отказавшихся  примкнуть  к
путчистам,   собралась  у  приемника.  В  ожидании  речи  неприсоединившиеся
отрядили вестовых в буфет и,  раздобыв вина,  принялись шумно закусывать тут
же,  по-походному, некоторые из них то и дело куда-то уходили, возвращались,
звонили по телефону.  За ними никто не следил,  никому не пришло в голову их
запереть, у них даже не отобрали личного оружия.
   А  потом  начало  твориться  что-то  странное.  Ольбрихт  едва  добился
соединения  со   штабом  командующего  Западным  фронтом;   оказалось,   что
фельдмаршал  Клюге   не   только  не   отдал  приказа  открыть  фронт  перед
американцами,  но теперь вообще колеблется -  стоит ли это делать.  Он долго
говорил  с  Беком,  уклоняясь от  прямого ответа,  и  все  пытался выяснить,
действительно  ли  убит  Гитлер;  потом  положил  трубку,  внезапно  прервав
разговор.  Невозможно было  связаться  со  штабом  группы  армий  "Север"  в
Прибалтике,  который уже  два  часа  назад  получил приказ немедленно начать
отводить войска в  Восточную Пруссию.  Вообще,  связь отказывала все  чаще и
чаще -  не  было ответов на давно отправленные телеграммы,  телефонные линии
оказывались прочно  занятыми,  разговоры  прерывались на  полуслове  и  явно
подслушивались.
   - Кто дежурит на  узле связи?  -  спросил Эрих у  Бернардиса,  которому
никак не удавалось дозвониться до арсенала.
   - Если не ошибаюсь, обер-лейтенант Рерих.
   - Но как же так, Рерих никогда не был с нами!
   - А  зачем ему быть с  нами?  Его дело -  сидеть там внизу и следить за
тем,  чтобы блиц-девочки работали,  а не сплетничали... Алло! Алло, арсенал?
Да  что  за  черт -  послушайте,  что  у  вас там творится на  коммутаторе?!
Фрейлейн, я прошу арсенал! Ар-се-нал, можете вы это понять?
   Эрих  кликнул двух  лейтенантов,  и  они  бегом спустились в  лабиринты
подвального этажа. Броневая дверь в помещение узла связи была, как положено,
заперта;  Эрих  позвонил,  постучал,  подергал рукоятку запора -  изнутри не
отзывались.
   - Поищите какой-нибудь инструмент потяжелее, - сказал он лейтенантам, -
в подвалах всегда хранятся кирки и ломы на случай бомбежки...
   Лейтенанты бегом приволокли большой лом,  дверь загудела от ударов,  но
не поддалась.
   - Рерих, откройте немедленно, это приказ командующего!
   Лязгнула откинутая заслонка, и через круглый глазок высунулся вороненый
ствол  парабеллума.  Под  сводами  оглушительно раскатился выстрел,  за  ним
второй, третий.
   - Что ж,  ответ исчерпывающий, - сказал Эрих. - Никто не знает, есть ли
другой вход в помещение узла?
   Нет,  этого лейтенанты не  знали,  но один предложил все же попробовать
воспользоваться этим.
   - При караульном помещении есть склад оружия,  -  объяснил он,  - у них
имеются даже фаустпатроны. С разрешения господина капитана, я принес бы пару
- можно стать за угол и ударить вон оттуда...
   - Вы  слишком  радикально  мыслите,   лейтенант,   -   сказал  Эрих.  -
Девчонок-то за что убивать?  Да и  бессмысленно это,  взрыв выведет из строя
аппаратуру.  Но на склад вы сходите - возьмете себе по автомату и прихватите
один для меня. Не забудьте о запасных магазинах. И живо наверх!
   Бог ты  мой,  и  это -  попытка государственного переворота,  думал он,
усталыми  шагами  поднимаясь  по  лестнице.  Не  позаботиться даже  о  такой
элементарной вещи,  как  обеспечение связи!  Может быть,  действительно Йорк
прав со своей философией...
   А  наверху уже  разыгрывался последний акт драмы.  Мерц,  которому Эрих
доложил обстановку на узле связи, только махнул рукой.
   - Пустяки, Дорнбергер, теперь это уже не имеет ровно никакого значения.
Дело в том, что Ремер нам изменил - его танки скоро будут здесь. Этот раунд,
надо признать, мы проиграли.
   - Вы говорите об этом так,  - Эрих усмехнулся, - будто рассчитываете на
следующий...
   Да,  теперь  было  ясно,  что  следующего  раунда  не  будет.  Людей  в
помещениях штаба  стало заметно меньше,  новый "глава государства" -  Людвиг
Бек -  с отрешенным видом сидел в углу, всеми забытый, превратившийся за эти
несколько часов  в  дряхлого немощного старика.  Гепнер  в  парадном мундире
генерала танковых войск бродил из комнаты в комнату,  на его бульдожьем лице
было  выражение растерянности и  страха.  Не  сдавался  один  Штауффенберг -
возвышаясь во весь свой огромный рост над столом,  в расстегнутой тужурке, с
прилипшими к  потному лбу  темными вьющимися волосами,  он  упрямо продолжал
свою "телефонную войну", надеясь еще что-то спасти.
   - ...Не  будьте безумцем,  -  кричал он в  трубку сорванным голосом,  -
неужели  вы  не  понимаете,  что  это  последний  шанс!  Что?  Неважно,  что
происходит в округах,  -  все решается здесь, в Берлине, поймите вы наконец!
Если мы за ночь овладеем положением в столице, утром войска принесут присягу
новому правительству!..  Что? Не слышу! Ах, вас беспокоит это! Но неужели вы
думаете,  предательство спасет вас  от  ответственности за  то,  что вы  уже
сделали?  Прислушайтесь хоть к голосу рассудка, если в вас молчит совесть...
Что? Да не ради Штауффенберга, старый вы глупец, а ради Германии!!
   В  приемную ворвался курсант в разорванном мундире без пояса и пилотки,
крича,  что танки охранного батальона "Великая Германия" приближаются с двух
сторон -  по  Бендлерштрассе со стороны Тиргартена и  вдоль Ландверканала по
набережной Лютцова.  Тем  временем вернулись два  лейтенанта,  которых  Эрих
посылал за  оружием.  Автоматы и  магазины к  ним  были новенькие,  прямо из
ящика, еще покрытые заводской смазкой.
   - Йорк,  Хефтен!  -  крикнул Эрих,  обтирая пистолет-пулемет коричневой
суконной портьерой.  -  Рекомендую господам вооружиться -  лейтенант покажет
вам,  где находится склад.  И вы,  юнкер,  перестаньте орать, как истеричная
девица, и извольте отправляться за оружием!
   - Господин капитан!  -  отрапортовал лейтенант. - Склад захвачен людьми
полковника фон дер Хейде, мы едва успели от них уйти!
   - Как -  фон дер Хейде?  -  Эрих бросился в  помещение,  где находились
неприсоединившиеся,  - комната была пу