мне,  господин  Лангмайер,  я  не
замерзну.  Вы  слушаете Лондон?  -  спросила она,  увидев на  каминной полке
маленький приемник.
   - А что мне прикажете слушать - Берлин?
   - Нет, я только хотела спросить, какие новости. В Мариендорфе у меня не
было возможности слушать радио, а газеты...
   - Что конкретно вас интересует?
   - Ну, например - где сейчас Восточный фронт.
   - Восточный, вы сказали? Восточный фронт, уважаемая, уже на Одере - под
Бреслау и Франкфуртом,  на севере он под Кенигсбергом, на юге - в Будапеште.
Такова общая  картина.  Что  еще?  Рузвельт и  Черчилль прибыли в  Крым,  на
конференцию "большой тройки".  Это,  пожалуй, главная новость. Любопытно, до
чего они там договорятся...  Под Бреслау, кстати, Одер русские уже перешли -
создали плацдарм на левом берегу. Да что Одер! Жуков и на Изаре будет раньше
Эйзенхауэра, да смилуется над всеми нами господь бог...

   Утром,  когда она проснулась,  за окном шел мокрый снег, в комнате было
очень  холодно  и  пахло  нежилой сыростью.  Людмила повернула голову  -  на
выцветших обоях  висела дешевая репродукция Сикстинской Мадонны,  ниже  было
прикреплено распятие с чашечкой для святой воды и заткнутой за него веточкой
букса.  Людмила не  отрываясь смотрела на литографию и  вспоминала посещение
картинной галереи с профессором в мае или июне сорок второго года.  Он долго
рассказывал ей  тогда про  эту  картину,  она  мало что поняла -  было много
незнакомых выражений, специальных терминов...
   Где-то за стеной бормотало радио, Людмила прислушалась: "...на Западном
фронте  подвижные соединения вермахта в  течение  ночи  на  восьмое  февраля
успешно отражали тяжелые атаки канадских войск,  перешедших в наступление на
Нижнем  Рейне,  в  секторе  Нимвеген -  Клеве..."  Нехотя  выбравшись из-под
перины,  она умылась ледяной водой, которая едва сочилась из крана. Вошедшая
без  стука фрау  Марта кислым тоном пожелала ей  доброго утра  и  пригласила
завтракать.
   Лангмайер сидел у  печки в  том же виде,  в  пальто и  вязаной шапочке;
можно было подумать,  просидел так  всю ночь.  Рассеянно поздоровавшись,  он
протянул руку к  стоящему на каминной доске приемнику и усилил звук.  "...За
саботаж  оборонных мероприятий военно-полевым судом  приговорены к  смертной
казни   бургомистр  Бреслау   Шпильгаген,   бургомистр  Кенигсберга  Флетер,
полицай-президент  Бромберга  Залиш.  Приговоры  приведены в  исполнение.  В
Бромберге   за   пораженческие  настроения   разжалованы  и   направлены   в
исправительный  батальон   бургомистр   Эрнст,   советник   магистрата  Кюн,
крейслейтер НСДАП Ромм..."
   - Непоколебимый германский дух! - фыркнул Лангмайер, выключая приемник.
- Садитесь к столу, Гертруда.
   Людмила села,  фрау  Марта  поставила перед нею  большую чашку того  же
"Магги" (запас кубиков,  похоже, за ночь увеличился) и тарелку с двумя скупо
намазанными маргарином ломтиками серого хлеба.  Лангмайер,  стащив с  головы
лыжную шапочку,  сложил перед собою ладони,  стал беззвучно шептать, опустив
морщинистые черепашьи веки.  Потом  принялись за  еду.  Людмила с  аппетитом
выпила  горячий  бульон,  не  без  сожаления вспомнив  обильные  завтраки  в
Мариендорфе. Лангмайер ел не спеша, тщательно пережевывая черствый хлеб.
   - Когда должен прийти Роберт? - спросила Людмила.
   - Обещал утром.  Вам так не терпится?  -  Лангмайер ехидно улыбнулся. -
Успеете, уважаемая. Туда не опаздывают... было бы, как говорится, желание. А
вас,  вижу,  хорошо разагитировали.  Что ж, метод не новый. И даже на первый
взгляд эффективный - до определенного, как бы это сказать...
   Бормотал он  себе под  нос,  не  глядя на  гостью;  трудно было понять,
рассуждает ли он сам с собой или ждет, чтобы разговор был поддержан.
   - Какой метод, простите? - переспросила Людмила на всякий случай.
   - Ну,  вот этот,  - Лангмайер сделал жест в ее сторону. - Использование
инстинкта самопожертвования!  Церковь когда-то  широко применяла этот метод,
но потом отказалась.  И знаете, почему? Потому что церковь строит на века; а
на  таком фундаменте ничего по-настоящему прочного не  воздвигнуть.  Дело  в
том,  что по сути это ведь даже не инстинкт. То, что мы называем инстинктом,
есть   неосознанная  биологическая  необходимость:   лишите  живое  существо
возможности следовать инстинкту,  и  оно  погибнет.  Или погибнет род,  если
говорить об инстинкте его продолжения.
   - Боюсь, я не очень понимаю, господин Лангмайер...
   - Естественно!  Будь  вы  способны понять,  вас  тут  не  было  бы.  Но
когда-нибудь  поймете...   может  быть.   Если  вам  повезет  на  этот  раз!
Когда-нибудь вы  поймете,  что  стремление к  самопожертвованию -  состояние
экстатическое,  а  экстаз выгорает быстро.  Это  своего рода  взрыв психики,
поэтому на него нельзя опираться,  если хочешь мыслить перспективно. Нацисты
попытались основать  на  этом  всю  систему  отношений между  государством и
личностью...  и когда-то это действовало.  О,  да,  еще как действовало!  На
первых порах. А теперь? Вы же слышали передачу, - он пренебрежительно кивнул
в  сторону приемника.  -  И  дело не  в  том,  что  они проиграли эту войну;
предположим,  они  ее  выиграли -  ценой  жизни  целого  поколения,  которое
пожертвовало собой, с готовностью пошло на смерть. Однако история-то на этом
не остановится,  значит возможна и следующая война,  -  а кто же,  позвольте
спросить,  захочет снова жертвовать собой?  Захочет ли  еще  одно поколение?
Весьма  сомнительно.  А  третье,  уважаемая,  -  Лангмайер погрозил  Людмиле
пальцем,  словно  она  несла  ответственность  за  нарисованную  им  мрачную
картину,  -  уж  третье-то поколение -  внуки тех,  кто умирал за фюрера под
Москвой и  Сталинградом,  -  эти  внуки наверняка пошлют все  к  черту.  Все
решительно пошлют,  начиная с  самого понятия "государство"...  И  наверное,
будут правы.  Потому что государство,  которое использует гигантский аппарат
пропаганды для  того,  чтобы  в  своих корыстных целях привить оболваненному
народу психоз массового самопожертвования,  - такое государство ничего иного
не заслуживает...
   Покончив с  завтраком,  он  отъехал обратно к  камину,  натянул на  уши
шапочку  и  закурил,  бережно  ввинтив в  длинный резной  мундштук половинку
разломленной сигареты.  Фрау Марта начала убирать посуду,  Людмила вызвалась
ей  помочь,  но  та  сказала,  что обойдется без помощниц.  Едва она успела,
составив на поднос пустые чашки и  тарелки,  выйти из комнаты,  как раздался
прерывистый тройной звонок.
   - А вот и ваш долгожданный товарищ Роберт, - объявил Лангмайер и взялся
за ободья своего кресла.  -  Не откажите в любезности, Гертруда, открыть вон
ту дверь... Покорнейше вас благодарю, дорогая. Нет-нет, не надо, я сам!
   Хозяин  дома  выехал.  Прикрыв за  ним  двери,  Людмила стояла  посреди
комнаты,  и  сердце ее  билось так  же,  как  забилось вчера утром при  виде
подписи "Агнесса" на телеграмме. Наконец-то сейчас она все узнает...
   Довольно долго  никого не  было.  Потом  дверь  без  стука раскрылась -
другая,  не  та,  через  которую  уехал  Лангмайер.  Мужчина неопределенного
возраста,  с  подколотым английской булавкой пустым левым рукавом,  с порога
улыбнулся Людмиле.
   - Здравствуй,  Труде, - сказал он, идя к ней. - Как живешь? Привет тебе
от Агнессы...
   - Здравствуйте, - прошептала она. - Это вы - Роберт?
   - Да, он самый. Гм, вот, оказывается, ты какая...
   Он подал ей руку с той же широкой приветливой улыбкой,  но глаза его не
улыбались  -  они  смотрели  оценивающе  и  настороженно,  может  быть  даже
недоверчиво. Людмила под этим взглядом почувствовала себя неловко.
   - Какая "такая"? - спросила она, стараясь держаться непринужденно.
   - Слишком молодая,  пожалуй...  Ну  ладно,  увидим.  Телеграмма тебя не
испугала?
   - Я четыре месяца ждала ее, товарищ Роберт...
   - И за это время для тебя ничего не изменилось? Может быть, ты ответила
несколько необдуманно тогда, в разговоре с Агнессой?
   - Я тогда сказала фрау Крумхоф - у меня было время обдумать этот вопрос
задолго до разговора с ней...
   - Так,  так...  -  Роберт обернулся,  услышав за  дверью шаркающие шаги
экономки. - Тетушка Марта!
   - Ну, чего тебе? - ворчливо спросила та, заглянув в комнату.
   - Горячего кофейку не найдется? Я, видишь ли, не успел позавтракать.
   - Кофе нету, а "Магги" могу дать.
   - Еще лучше! А бутерброды у меня с собой.
   Роберт подсел к столу, достал из кармана пакетик в вощеной бумаге.
   - Ты уже ела? - спросил он.
   - Да, спасибо, мы завтракали...
   - Я вот не успел - с утра на ногах. Ну, как тебе здесь?
   Людмила пожала плечами.
   - Господин Лангмайер странный немного,  - сказала она, понизив голос. -
Он ведь не коммунист?
   - Нет, что ты! Фанатичный католик, мы для него - временные союзники. Но
человек очень неглупый... несмотря на вздорные поповские идейки. И, главное,
честный.  Был когда-то судьей, а после принятия "Нюрнбергских законов" сразу
подал в отставку...
   Фрау Марта принесла большую чашку того же  пахнущего сельдереем бульона
- Людмиле начинало уже казаться,  что в этом доме ничем,  кроме "Магги",  не
питаются. Роберт развернул свой пакет и принялся за еду.
   - Так вот,  Труде,  какое получается дело, - сказал он. - Как ты насчет
того, чтобы вернуться в Дрезден?
   Людмила решила, что ослышалась.
   - В Дрезден? - переспросила она. - К проф... к фрау Ильзе?
   - К  кому?   А-а...   нет,   нет.  Чего  ради?  Нам  нужен  человек  на
"Заксенверке",  на  должность переводчика в  лагере восточных рабочих.  Там,
видишь ли,  существует организация,  но  связь ее с  нашими товарищами может
надежно идти только через переводчика.
   - Неужели там никто не знает языка?
   - Да  нет,  дело  не  в  этом!  Немцам запрещено общаться с  восточными
рабочими -  ну,  естественно,  в  цеху  всегда  можно  украдкой перекинуться
словом-другим, - но речь идет о прочной, постоянной связи. Понимаешь? Только
переводчик может иметь постоянное общение и с русскими, и с немцами, поэтому
мы  всегда стараемся подсовывать на эту должность своих людей,  но откуда их
взять?  Очень немногие из наших товарищей знают русский, а восточных рабочих
на должность переводчиков, как правило, не берут.
   - Почему же не берут? Мне предлагали быть переводчицей.
   - Когда?
   - Еще дома,  когда регистрировалась в трудовом управлении,  а потом уже
здесь,  в Германии,  в Дрездене.  Как только туда привезли -  в начале сорок
второго года.
   - Да,  тогда еще  брали,  позже появились какие-то  новые инструкции на
этот  счет.  И  потом другое -  из  "восточных" мало кто  владеет немецким в
достаточной степени.  Словом,  послать туда  некого,  поэтому и  вспомнили о
тебе...  С  кадрами у  нас  беда,  понимаешь.  После двадцатого июля так все
прочесали...
   - Коммунисты ведь, я слышала, не участвовали?
   - Что из того,  -  Роберт пожал плечами.  -  Там уж не разбирали -  кто
участвовал, кто не участвовал. Имя Тельмана тебе известно?
   - Странный вопрос, товарищ Роберт.
   - Ну,  так вот -  он-то уж никак не мог участвовать,  поскольку сидел в
Бухенвальде уже десять лет,  однако и  его казнили в августе -  заодно,  так
сказать.
   - Как,  разве Тельмана казнили?  А я и не знала... - Людмила помолчала,
потом спросила:  -  Товарищ Роберт,  я все-таки не очень понимаю - компартия
всегда была в Германии такой сильной,  как же могло получиться, что немецкие
рабочие поверили Гитлеру?
   - Положим, поверили ему далеко не все рабочие, - возразил Роберт, шумно
прихлебывая бульон.  -  Но кое-кому он головы заморочил,  тут ты права.  Что
далеко ходить -  был у  меня братишка,  младший.  Он с  детства все авиацией
увлекался,  просто помешан был на этом деле,  и самой его святой мечтой было
научиться летать.  А  тогда,  в начале тридцатых,  это было не так-то просто
сделать.  Имелся у нас в городе клуб планерного спорта, да только спорт этот
был тогда самым что ни  на есть господским -  все равно что держать верховую
лошадь или ездить в  Альпы,  чтобы побаловаться слаломом.  Бешеных денег это
стоило,  летать на  планере;  сама  понимаешь,  рабочему пареньку оставалось
только снизу любоваться...  Ну ладно,  а потом -  Гитлер уже был канцлером -
прибегает раз Карл-Гейнц со своей работы, он учеником работал в механической
мастерской, и кричит, что его записали в планерный кружок, и это ни пфеннига
теперь  не  стоит,   а  все  оплачивает  государство...  Соображаешь,  какая
механика?   Словом,  занимался  он  в  этом  клубе,  потом  освоил  моторное
пилотирование,  пошел в летное училище,  окончил одним из лучших.  Присвоили
ему офицерское звание:  лейтенант люфтваффе. Попробовал бы кто при нем слово
сказать против нацистов! Я-то, понятно, пробовал, и не раз, но куда там. Без
фюрера,  говорит,  я  так и проторчал бы всю жизнь у верстака,  а он дал мне
все, о чем только можно было мечтать... С начала войны до сорок второго года
мы  не  виделись,  а  потом -  меня уже  демобилизовали в  таком вот  виде -
приезжает он в отпуск, довольный такой, "железку" получил за Крит... Опять у
нас  с  ним  разговора не  получилось.  Теперь,  говорит,  только вот добьем
русских,  Англия тогда сама лапки кверху, а с Америкой мы договоримся. Летом
сорок второго была у  нас  с  ним  эта  встреча -  его как раз на  Восточный
перебросили из Африки; и я ему сказал: посмотрим, говорю, как это вы русских
будете разбивать,  ты-то России еще не нюхал, а я побывал с Готом под Тулой.
Да,  и  через  полгода приходит вдруг матери такая бумага:  бывший лейтенант
Карл-Гейнц Фрелих расстрелян по приговору военно-полевого суда за трусость и
пораженческую пропаганду.  Ну, трусость - это они пусть другим рассказывают,
братишка у меня был отчаянный из отчаянных. А насчет пропаганды дело другое.
Конечно,  сознательно вряд ли он ее вел;  просто,  думаю, дошло наконец и до
него, что к чему, ну он и высказался где-нибудь... без околичностей. Я позже
говорил  с  одним  из  его  сослуживцев;  так  они,  оказывается,  летали  в
Сталинград -  туда  возили боеприпасы и  продовольствие,  а  оттуда забирали
раненых.  Неудивительно, что у Карла в конце концов сорвало резьбу... видеть
все  это своими глазами -  тут и  самый осторожный не  утерпит,  а  брат был
вообще человек отчаянный, самого черта не боялся.
   - Да, - сказала Людмила, помолчав, - трагическая история.
   - Таких историй тысячи.  Хотя многие, конечно, так и померли, ничего не
поняв.  А я к чему это вспомнил -  ты вот спросила,  почему,  мол,  немецкие
рабочие  поверили Гитлеру...  Много  тут  было  причин,  Труде,  с  ходу  не
разберешься.  Ну,  ладно!  Значит,  с  этим твоим делом:  обсуждали мы  твою
кандидатуру долго,  были довольно веские соображения и против,  не скрою. Но
все же решили попробовать - если ты, конечно, не передумала.
   - Я уже сказала - нет. Но вы уверены, что я справлюсь?
   - Мы на это очень рассчитываем. И верим тебе.
   - Спасибо,  товарищ Роберт.  Только я вот не знаю... Конечно, мне очень
хотелось бы вернуться в  Дрезден,  но я  ведь оттуда сбежала,  и  в трудовом
управлении должна была остаться моя карточка...
   - Твое досье оттуда изъято,  об  этом позаботились прежде всего.  Кроме
того,  теперь ты будешь там проходить по совершенно другому отделу -  раньше
ты была "восточная работница",  теперь ты немка.  Ничего общего!  Ну, а если
тебя смущает отсутствие опыта такой работы,  то  ведь каждый из нас когда-то
пришел в подполье неопытным,  верно?  Решать самой тебе ничего не придется -
тобой  будут  руководить люди,  которые давно  умеют  это  делать.  От  тебя
потребуется  одно:  точно  выполнять  инструкции!  Так,  ладно...  -  Роберт
посмотрел на часы. - Можно считать, мы договорились?
   - Да, конечно! - горячо заверила Людмила. - А когда мне...
   - Жди,  ты  все  получишь,  как только будет готово.  А  пока сиди тут,
отдыхай,  из  дому не  выходи,  с  Лангмайером на политические темы лучше не
спорь.  Это такой казуист,  охмурит -  сама не заметишь...  Есть у  тебя еще
какие-нибудь вопросы, может быть - просьбы?
   - Одна, если можно.
   - Выкладывай,  -  разрешил  Роберт,  складывая  аккуратно  разглаженную
вощеную бумажку из-под бутербродов.
   - Понимаете, это на всякий случай... Я вам напишу один адрес - русскими
буквами,  разборчиво,  -  и вы просто сообщите туда после войны,  если... со
мной что-нибудь случится.
   - Ну,  девочка,  ты  совсем,  видно,  того,  -  Роберт,  глядя  на  нее
сожалеюще,  посверлил пальцем свой висок.  -  Представь,  что  я  вот сейчас
выхожу отсюда,  и  меня берут на  улице,  а  потом находят при  мне адресок,
разборчиво написанный русскими буквами. Соображаешь последствия?
   - В самом деле... Простите, я не подумала!
   - Вот  это тебе прежде всего надо будет освоить:  хорошенько думать,  и
думать вовремя. Иначе с тобой и впрямь "что-нибудь случится". И очень скоро!
Ну, ладно, ладно, это уж я тебя пугаю, все будет в порядке, не волнуйся. Чей
адрес хотела дать - родителей?
   - Да, мамин...
   - Все будет в порядке,  -  повторил Роберт.  -  Ну,  а если что - война
все-таки,  мало ли как может обернуться,  -  мы сообщим...  потом. Настоящее
твое имя нам известно,  откуда тебя привезли в рейх - тоже знаем, так что...
Но ты об этом не думай! - он подмигнул ей ободряюще. - Выше голову, товарищ,
в Дрездене тебя все время будут подстраховывать...

   Она  прождала два дня,  а  на  третий -  одиннадцатого февраля -  утром
явился паренек в серой униформе флакхельфера.*
   ______________
   * Flakhеlfеr (нем.) - допризывник, проходящий стажировку в частях ПВО.

   - От Роберта,  -  сказал он,  хмурясь от старания выглядеть суровым,  и
вручил плотный конверт,  -  Здесь направление на  работу,  вы  сдадите его в
отдел кадров "Заксенверке",  а  также железнодорожные билеты и разрешение на
въезд в протекторат.
   - Но зачем мне,  простите, въезжать в протекторат? Роберт сказал, что я
еду в Дрезден!
   - Так точно,  через Вену и Прагу.  Это дольше, но безопаснее - те линии
бомбят реже.  Ваш поезд - Штутгарт-Вена, сегодня в двадцать один тридцать, с
вокзала на Орлеанплац.  Знаете,  как туда доехать?  Отсюда любым трамваем до
площади Одеон,  а  там пересядете -  вам укажут,  на  какой,  налево,  через
Хофгартен. В Дрездене остановитесь по адресу, который Роберт вам дал. Вы его
запомнили?
   - Да, да, конечно.
   - Вам  надо будет сойти с  поезда в  Штрелене,  это последняя остановка
перед...
   - Спасибо,  я  очень  хорошо  знаю  Дрезден.  Роберт  просил что-нибудь
передать?
   - Нет, только сказал, что желает успеха. И я тоже!
   Еще  больше  нахмурившись,  флакхельфер  почтительно  пожал  протянутую
Людмилой руку, покраснел до корней волос и вышел.
   На  вокзал  Остбанхоф Людмила  приехала  заранее.  Поезд  из  Штутгарта
опаздывал,  в залах ожидания было не протолкнуться,  и она сидела на перроне
на своем чемоданчике, совершенно окоченев от холода.
   - Алло,  Трудхен,  -  раздался рядом  простуженный голос.  Вздрогнув от
неожиданности,  Людмила подняла голову -  перед  ней  стоял ее  аугсбургский
знакомец "Джонни" Гейм.
   Вид у  юного аристократа был плачевный -  куцая не  по росту коричневая
шинель тодтовца,  огромные ботинки и  зеленая солдатская пилотка,  для тепла
отвернутая краями на уши.
   - Боже,  на что ты похож! - воскликнула Людмила. Она встала и протянула
Гейму  руку,  которую  тот  поцеловал,  элегантно изогнувшись.  -  Все-таки,
значит, ты выбрал это?
   - Как видите,  -  он вздохнул и  показал нашитую на левом рукаве пониже
локтя черную полоску с  белыми готическими буквами:  "Deutscher Volkssturm -
Wehrmacht",  отдал  честь  и  попытался щелкнуть каблуками своих  гигантских
штиблет.  -  Фольксштурмист второго  призыва Гейм  -  по  приказанию!..  Вот
так-то, моя дорогая. Как говорится, из двух зол... Здесь хоть есть некоторые
шансы -  нас все-таки отправляют на Западный.  А вы куда перебазируетесь?  И
что вы вообще делаете в