Мюнхене?
   - Я, вероятно, буду здесь жить... а сейчас еду к одной родственнице - в
Вену.
   - Ах,  Вена,  - опять вздохнул Гейм. - Какой это был сказочный город до
аншлюсса!   Однако  вы  совершенно  замерзли,  пойдемте,  я  угощу  вас  так
называемым эрзац-глинтвейном, разумеется безалкогольным.
   Он поднял ее чемоданчик и вкрадчивым движением взял Людмилу под руку.
   - Еще  вчера  я  был  счастливым обладателем целой  бутылки коньяка,  -
сказал  он.  -  Но  перед  посадкой  в  эшелон,  во  время  проверки личного
имущества,  наш группенфюрер заглянул ко мне в  рюкзак и,  хотя бутылка была
тщательно завернута,  все же ее обнаружил.  В таких случаях солдату остается
только предложить начальству угощение.  Словом, коньяка у меня больше нет, а
группенфюрер теперь со мной на "ты".
   - Но,  Джонни! Если ты пьешь коньяк с генералами, неужели тебе не могли
по  знакомству выдать хотя бы приличные сапоги?  Потому что штиблеты у  тебя
совершенно как у Чарли Чаплина.
   - Дорогая,  вы заблуждаетесь.  Группенфюрер в фольксштурме - это отнюдь
не  то,  что  в  войсках СС.  У  нас  группенфюрером зовется командир группы
численностью до девяти человек.
   - Ах вот что. Я думала, ты вращаешься в высших сферах.
   - Нет, с некоторых пор стараюсь их избегать.
   - Это  и  есть ваш поезд?  -  спросила она,  увидев за  немытыми окнами
вагона несколько унылых физиономий.
   - Да,  целый  эшелон старичья.  Торчим тут  уже  пять  часов,  всем  на
потеху...  Знаете,  Трудхен,  единственное,  что  меня  отчасти  примиряет с
баюварами,  это чувство юмора. Берлинцы, конечно, тоже за словом в карман не
лезут,  но уж если выскажется мюнхенец... Сейчас я вам покажу, как аборигены
отреагировали на  появление нашего "народного" воинства...  выразив заодно и
свое отношение к  разговорам насчет нового чудо-оружия,  с  помощью которого
доктор  Геббельс хочет  ко  дню  рождения фюрера разом  покончить с  армиями
противника как на Западе,  так и на Востоке.  Сейчас увидите - это, кажется,
тот вагон...
   Дойдя до следующего вагона,  он остановился и сделал приглашающий жест.
Людмила не  смогла удержаться от  смеха:  на  зеленой стенке были ясно видны
следы  крупной и  плохо  стертой надписи мелом:  "Statt neue  Waffen -  alte
Affen".*
   ______________
   * "Вместо нового оружия - старые обезьяны" (нем.).

   - Ну как?  -  спросил Гейм. - По-моему, это великолепно - суметь в пяти
словах  так  исчерпывающе  охарактеризовать  наше  положение.  И  при  этом,
заметьте,  автор  ничего не  преувеличивает:  большинство моих  товарищей по
оружию  начинало свой  боевой путь  еще  под  Верденом,  Видели бы  вы  этих
мафусаилов!  Пока я  являюсь самой молодой обезьяной в эшелоне,  но говорят,
что  на  месте нас  усилят пополнением из  школьников.  И  может быть,  даже
школьниц,  что было бы еще приятнее. Согласитесь, только фюреру могла прийти
столь гениальная идея - сочетать юную отвагу с мудростью старцев...
   - Ты  поосторожнее,  -  негромко сказала  Людмила,  -  у  баварцев есть
чувство юмора,  согласна,  но  среди  шпиков может  случайно оказаться и  не
баварец...
   Болтая, они дошли до киоска, где продавали согревающие напитки, и стали
в длинную очередь.
   - Как   поживает  Гудрун?   -   спросила  Людмила,   вспомнив  лагерную
приятельницу Гейма.
   - Поживает -  это не совсем то слово,  я бы сказал,  - ответил он. - Но
вообще,  надеюсь,  с  ней все в  порядке.  Она ведь даже не  успела особенно
нагрешить - по нынешним-то масштабам!
   - Не понимаю. Где она?
   - Кто может сказать это с уверенностью?  - Гейм пожал плечами. - В раю,
надо полагать.  Она погибла в ноябре -  ну да,  ровно через две недели после
вашего  визита в  лагерь.  Вы  же  слышали,  был  террористический налет  на
Аугсбург - потом даже Геббельс приезжал.
   - Бедная девочка... Не зря, выходит, она так боялась. Что - весь лагерь
разбомбили?
   - Нет,  лагерь цел.  Дело в  том,  что она в  тот вечер была у  меня на
Катариненгассе,  и мы пошли в бункер. А бункер получил прямое попадание. Ну,
некоторым удалось выбраться наружу,  в том числе и нам, и наверху ее убило у
меня на глазах...
   Они едва успели выпить по  стакану "глинтвейна",  по  вкусу похожего на
горячий морс,  как  радио объявило о  прибытии венского поезда,  и  в  толпе
ожидающих началось смятение. Гейм подхватил чемоданчик, и они тоже побежали.
"Внимание, внимание, - хрипло каркал громкоговоритель под сводами вокзала, -
скорый поезд Штутгарт -  Вена  прибывает на  седьмую платформу,  отъезжающим
приготовить проездные документы..."
   Длинные коричневые пульманы уже катились вдоль перрона, плавно замедляя
ход. У дверей сразу образовалась свалка.
   - Придется подождать, - сказал Гейм, - сейчас вас просто затопчут. Пока
попрощаемся, Трудхен.
   - Всего доброго,  Джонни,  - сказала Людмила. - Желаю тебе всего самого
доброго и постарайся дожить до конца войны...
   - Это,  боюсь,  будет не так просто,  но я постараюсь,  - заверил он. -
Хотя бы ради того,  чтобы уехать из этого сумасшедшего дома,  этой проклятой
взбесившейся Европы.  К  счастью,  у  меня  есть родственники в  Соединенных
Штатах и даже,  кажется,  в Аргентине.  Ну, идемте, я вам помогу забраться в
Ноев ковчег...
   Очутившись наконец в тамбуре,  Людмила помахала Гейму рукой, получила в
ответ  меланхоличный воздушный  поцелуй,  и  бравый  фольксштурмист медленно
поплыл назад вместе с  перроном.  Прижав к  груди чемоданчик,  Людмила стала
пробираться в коридор, со страхом думая о предстоящем путешествии.
   "Скорым"  штутгартский поезд  был  лишь  номинально  -  он  то  и  дело
останавливался,   иногда  подолгу  простаивая  на  перегонах.  Пассажиры,  в
большинстве военные,  относились к этому философски, видно было, что они уже
давно разучились спешить куда бы то ни было.  Они ели, пили, удушливо воняли
эрзац-сигаретами,  рассказывали бородатые анекдоты про Геббельса. Людмила до
полуночи простояла в коридоре,  едва держась на ногах от духоты и усталости;
потом какой-то подвыпивший артиллерист начал громко поносить своих камрадов,
чьи свинячьи зады благополучно нежатся на  мягком,  тогда как за дверью купе
торчит   молодая  женщина  в   трауре  -   явно   вдова   солдата.   Камрады
расчувствовались,  освободили место и даже предложили угощение,  от которого
Людмила отказалась.
   Утром была пересадка в  Вене.  Поезд на Прагу уходил с  другого вокзала
через  несколько  часов,  Людмила  сдала  чемоданчик  на  хранение  и  вышла
пройтись.  Было довольно тепло,  но пасмурно,  как и в Мюнхене;  безоблачное
небо  она  в  последний раз  видела,  когда уезжала из  Мариендорфа,  а  все
последние дни  земля  была  надежно укрыта  низкой облачностью.  К  счастью,
подумала Людмила,  а  то  еще и  под бомбежку можно было бы  угодить.  После
мрачного  полуразрушенного Мюнхена  Вена  выглядела  почти  мирным  городом,
развалин было мало, толпа казалась беззаботной, война напоминала о себе лишь
плакатами.  На стенах белели листы с черным распластанным орлом: рейхслейтер
Борман  призывал германских женщин и  девушек вступать в  фольксштурм,  дабы
оборонять  священную  землю   фатерланда.   С   афишной  тумбы,   круглой  и
старомодной,  вероятно  помнящей "веселую Вену"  престарелого короля-кесаря,
смотрели героические -  крупным  планом  -  лица  в  киверах  наполеоновских
времен:   рекламировался  новый  фильм  УФА   "Кольберг",   недавно  впервые
показанный на  Атлантическом фестивале в  осажденной американцами Ла-Рошели.
Тут  же  был  расклеен приказ о  мобилизации жителей Вены  на  строительство
оборонительных рубежей:  русские  были  в  полутораста километрах отсюда,  у
Эстергома.
   Людмила рассчитывала приехать в  Дрезден утром тринадцатого,  но поезд,
вышедший из Вены после обеда,  к утру не добрался и до Праги. Здесь еще чаще
были  остановки,  и  почти  на  каждой в  вагон входил патруль -  начиналась
проверка  документов.  Иногда  это  была  военная  полиция,  иногда  полевая
жандармерия,  иногда агенты гестапо в  штатском -  все почему-то  в  кожаных
пальто и  офицерских сапогах,  в  одинаковых тирольских шляпах.  Иногда мимо
купе  проходили военные  в  незнакомой форме,  с  бело-красными шашечками на
рукаве. Соседка объяснила, что это "глинковцы" - словацкая полиция.
   Пассажиров в  этом  поезде было сравнительно мало,  почти исключительно
немцы.  Безлюдными -  если  не  считать серо-зеленых мундиров -  выглядели и
пробегавшие  мимо  станции  с   чешскими  названиями.   Протекторат  казался
вымершим. Интересно, где сейчас Зойка, подумала Людмила.
   Севернее Праги снова была зима,  пятнами лежал снег на пустынных полях,
часовые у мостов кутались в шинельки,  приплясывали на месте,  поворачиваясь
спиной к ветру.  На одной из остановок Людмила купила газету -  обозреватель
туманно писал о "сговоре большевиков и плутократов" в Ялте, заметки сообщали
о новых террористических налетах,  о тяжелых оборонительных боях за Кюстрин,
о  беспримерном нордическом мужестве защитников Будапешта.  "Когда-то  нам с
Таней  представлялось,  каким  сплошным  праздником будут  последние  месяцы
войны",  - подумала Людмила, опустив газету и глядя на безрадостный ландшафт
за окном.  Что ж,  вот они -  эти последние месяцы...  А  для нее все только
начинается.  Не поздновато ли?  Таня, наверное, стала подпольщицей тогда же,
сразу...  Впрочем, что считаться. Одних война призвала раньше, других позже,
дело ведь не в этом. Важно, как ты откликнешься на этот призыв и что сможешь
сделать,  ведь и в самый последний день войны кто-то совершит подвиг, кто-то
погибнет, кто-то окажется трусом...


ГЛАВА 7

   Замысел родился вскоре после высадки в Нормандии.  Трудно сказать, кому
принадлежит честь  авторства -  начальнику ли  британского Бомбардировочного
командования маршалу Гаррису, или самому Черчиллю, или его ближайшему другу,
теоретику воздушного террора,  физику Линдмэну.  Так  или иначе,  мысль была
высказана и показалась интересной;  сводилась она к тому,  чтобы в правильно
выбранный момент ошеломить противника беспрецедентным по  силе и  жестокости
ударом с воздуха.
   Такой  удар  должен  был  подорвать  у  немцев  волю  к  сопротивлению,
облегчить задачу союзным экспедиционным армиям. Армии продвигались медленно:
после  целого  месяца боев  глубина захваченного плацдарма не  превышала еще
сорока километров.  И  это  при  том,  что  войска командования "Запад" были
отнюдь не самыми боеспособными соединениями -  элита вермахта гибла в те дни
на Восточном фронте, безуспешно пытаясь сдержать молниеносный шквал русского
наступления.  Началось оно двадцать третьего июня,  а  третьего июля уже был
освобожден  Минск  -  в  двухстах  пятидесяти километрах западнее  исходного
рубежа...
   Сравнение напрашивалось само собой,  и  оно было не в пользу союзников.
Замысел "воздушного нокаута" приобретал, таким образом, новый аспект: помимо
чисто военных выгод, он сулил и политические. Во-первых, перед всем миром не
лишне было рассеять вредное заблуждение, будто главный вклад в дело разгрома
нацизма сделали русские.  Во-вторых,  хотя немцы уже давно испытали на себе,
что  значит современная воздушная война,  урок не  мешало повторить -  чтобы
лучше запомнился.  И в-третьих -  самое, может быть, главное, - пришло время
показать Сталину, что Запад умеет не только производить средства разрушения,
но и пользоваться ими.
   Идея  родилась  в  британском уме,  но  американцам пришлась по  вкусу.
Правда,  за океаном ей суждено было вызревать еще целый год,  прежде чем она
расцвела грибовидным облаком;  до  этого,  однако,  ее  сумели  проверить на
европейской земле -  может быть, не столь сенсационным, но не менее страшным
образом.
   Одновременно с возникновением идеи встал и практический вопрос -  как и
где  ее  осуществить.  Американцы,  несколько опережая  события,  предложили
сразу:  только  атомный удар,  и  только  по  Дрездену.  Через  лиссабонскую
агентуру  Герингу  намекнули,   что  в   скором  времени  может  последовать
официальный ультиматум.  Геринг не отреагировал,  очевидно не поверив, сочтя
за  блеф.   Отчасти  это  и  было  блефом:  в  Лос-Аламосе  обещали  создать
транспортабельное устройство лишь к весне сорок пятого, никак не ранее.
   Атомная бомба,  следовательно,  пока отпадала.  Но  были обычные,  а  с
обычными бомбами -  если  умело ими  воспользоваться -  можно достичь весьма
впечатляющих  результатов.   Британская  промышленность,  например,  освоила
выпуск сверхтяжелых фугасок "большой шлем"  весом  в  шесть тонн;  бомбы эти
предназначались для разрушения подводнолодочных укрытий, сооруженных немцами
в  Лориане и Сен-Назере,  но появились слишком поздно.  Иногда их сбрасывали
для  устрашения,   по  одной-две  штуки,  чудовищные  воронки  действительно
выглядели устрашающе.  А если высыпать сразу пять-шесть сотен, да еще хорошо
подобрав цель -  какой-нибудь старый,  плотно застроенный и  густонаселенный
город,  предпочтительно не  тронутый до  сих  пор?  Это  действительно будет
ошеломительное show,*  поистине гром с ясного неба.  Так появилось и кодовое
название: операция "Удар грома".
   ______________
   * Зрелище, спектакль (англ.).

   С ней,  впрочем, не спешили. Следовало все хорошо обдумать, да и особой
срочности  пока  не  было;  если  видеть  главный  смысл  в  психологическом
воздействии на  русских (а  именно этот аспект замысла постепенно приобретал
все большее значение),  то лучше было провести операцию буквально у  них под
носом,  то  есть  дождаться,  пока  они  вступят на  территорию Германии,  и
"пульверизировать" какой-нибудь крупный город на пути их наступления,  чтобы
они вскоре смогли своими глазами увидеть, как это выглядит.
   В  процессе  обдумывания решили  отказаться  от  шеститонных фугасок  -
консерватизм британского мышления взял верх.  "Большой шлем" - это, конечно,
эффектно,  но  эффективнее окажется простая  дешевая  "зажигалка".  Фугасные
бомбы  дают  в  среднем полгектара разрушений на  тонну сброшенного веса,  а
зажигательные - до полутора. Да и жертв будет больше: медицинская статистика
давно установила,  что  при  воздушном налете 15  процентов убитых гибнет от
осколков и под развалинами домов,  15 процентов - от ожогов, а большинство -
до 70 процентов -  от удушья,  вызванного нехваткой кислорода. При обработке
населенного пункта самыми мощными фугасками достаточно спрятаться в  подвал,
чтобы иметь реальный шанс выжить,  но добавьте к  этому хороший пожар,  и из
нетронутых убежищ придется извлекать одни  трупы  -  целенькие,  без  следов
внешних повреждений.  И трупов будет много,  очень много.  В Гамбурге, после
недели следовавших одна за  другой бомбежек,  их оказалось около шестидесяти
тысяч.
   А  вызвать хороший пожар проще простого,  эта  техника уже отработана в
деталях.  Первый эшелон бомбардировщиков сбрасывает фугаски - не обязательно
даже тяжелые, достаточно по 250-500 килограммов. Затем на дома, уже лишенные
крыш  и  остекления,  второй и  третий эшелоны обрушивают град зажигательных
бомб,  фосфорных  и  термитных  вперемешку.  Четырехмоторный  "Ланкастер-X",
грузоподъемностью в 6360 килограммов, берет на борт до тысячи штук термитных
зажигательных бомб в кассетах;  отправьте на цель пятьсот таких машин,  и вы
получите полмиллиона очагов загорания. Допустим, половина сгорит во дворах и
на  проезжей части улиц,  а  половину из упавших на крыши успеют обезвредить
дружинники,   -   все   равно,   более  ста  тысяч  пожаров,   разгорающихся
одновременно, - этого вполне достаточно.
   Тем  более  что  дружинников на  крышах после  фугасного удара  уже  не
останется,  и  крыш как  таковых тоже не  будет,  будут лишь голые стропила,
чердаки с  легковоспламеняющимися материалами,  а  ниже  -  вскрытые ударной
волной этажи без  дверей и  окон,  где  сквозняки мгновенно раздуют малейший
огонек.  А  потом  сквозняки будут усиливаться и  набирать силу,  потому что
интенсивное горение требует такого же интенсивного притока воздуха, и воздух
начнет притекать быстрее и быстрее, уже не сквозняками, а ветром, постепенно
переходящим в бурю, в ураган со скоростью до 400 километров в час. Отдельные
очаги пожаров очень скоро сливаются в одно сплошное раскаленное горнило, все
сильнее раздуваемое со  всех  сторон,  с  температурой в  центре  до  тысячи
градусов  -  это  смогли  установить по  оплавленной поверхности кирпичей на
руинах Гамбурга.  Именно там, при выполнении операции "Гоморра" в июле сорок
третьего года, впервые наблюдалось это стихийно возникшее явление, названное
"огненным штормом";  заинтересовавшись им  и  сразу  оценив  скрытые  в  нем
возможности,  британские  специалисты по  воздушной  войне  скоро  научились
вызывать его  в  любом  заданном масштабе -  тремя  месяцами позже это  было
сделано при бомбежке Касселя.
   Так,  шаг за  шагом,  замысел становился детально разработанным планом.
Тактика была ясна,  местом осуществления решили сделать Берлин плюс еще один
город в будущей советской зоне оккупации - какой именно, предстояло уточнить
в последний момент. Список возможных целей, представленный маршалом Гаррисом
начальнику штаба Королевских воздушных сил  сэру Чарльзу Порталу,  включал в
себя Веймар,  Эйзенах,  Позен,  Эрфурт,  Хемниц,  Лейпциг,  Бреслау,  Галле,
Дрезден и Магдебург.
   Что касается даты,  то  она теперь напрашивалась сама собой.  Длившиеся
всю  осень  переговоры  о   встрече  "большой  тройки"  закончились  наконец
договоренностью провести конференцию в первых числах февраля, в Ялте. Именно
к этому событию,  решил Черчилль, и надо приурочить "Удар грома" - возможно,
Сталин проявит большую сговорчивость.
   Операцию решено было провести в  два  этапа:  дневной удар американской
Восьмой воздушной армии по Берлину и ночной - пятью авиагруппами британского
Бомбардировочного командования - по второй (еще не намеченной) цели.
   В  субботу  третьего февраля,  накануне открытия Ялтинской конференции,
тысяча четыреста "летающих крепостей" беспрепятственно,  почти  без  потерь,
проникли  в  воздушное  пространство  внутренних  областей  рейха.   Главный
бомбовый  поток  пошел  на  Берлин,  пока  четыреста  самолетов осуществляли
отвлекающий налет на Магдебург.  Разрушения в  столице были огромными,  но в
целом ожидаемого эффекта налет не произвел -  Берлин бомбили уже так давно и
так  часто,  что  было  время  привыкнуть.  Чтобы  поразить мир,  теперь уже
требовалось нечто другое. Поэтому вечером четвертого из Воронцовского дворца
в   Алупке  в  Лондон  полетела  радиограмма,   зашифрованная  личным  кодом
британского премьера: "Удар грома - Дрезден - исполнение немедленное".
   Немедленному  исполнению,  однако,  воспрепятствовала погода.  Всю  эту
неделю  над  Центральной Европой стояла  низкая облачность толщиной до  трех
километре",   что  делало  проведение  дальнего  ночного  рейда  практически
неосуществимым.  Лишь  двенадцатого -  когда  совещание "большой тройки" уже
закончилось -  синоптики пообещали на завтра с  утра несколько часов хорошей
видимости.   При   дневном   свете,   как   известно,   английские   тяжелые
бомбардировщики  не   летают;   началась   заправка  машин   на   аэродромах
американцев.
   Утром тринадцатого,  когда сотни "крепостей" стояли на взлетных полосах
в  готовности номер один,  с залитыми под горловину баками и полным грузом в
бомбовых отсеках,  погода опять стала портиться.  Вылет был отменен.  Только
около полудня синоптики сообщили, что вечером, между двадцатью одним часом и
двумя пополуночи, небо над Дрезденом будет чистым. Тотчас же личному составу
1-й,  3-й,  5-й, 6-й и 8-й авиагрупп Бомбардировочного командования объявили
боевую тревогу.
   На базе RAF* в Конингсби предполетный инструктаж окончился в пятнадцать
часов.  Лейтенанта Топпера вызвали к  командиру вместе с несколькими другими
штурманами  627-й  эскадрильи,  входящей  в  состав  специальной  авиагруппы
самолетов наведения,  так на