ть, - сейчас ей двадцать три, посчитай
сам.  Короче,  когда  начались процессы над  коллаборационистами,  папа  ван
Стеенховен решил  смотать удочки  и  срочно раздобыл себе  какой-то  пост  в
бельгийской оккупационной администрации в Германии...
   - Беднягу неудержимо влекло к колбасникам, - меланхолично заметил Дино.
   - Просто там  было  легче  дождаться более  спокойных времен.  И  потом
точный политический расчет: Обвинить в сотрудничестве с врагом представителя
короны  -   это  уже  скандал,  вы  ведь  понимаете...  Все  это,  повторяю,
происходило на  глазах у  Астрид,  а  в  молодости подобных штук не прощают.
Потом у нее еще была какая-то история в университете,  - она поступила туда,
вернувшись из Германии,  я толком не знаю, что случилось, расспрашивать было
неудобно.  Возможно,  кто-нибудь напомнил ей  о  папочкиных делах  во  время
оккупации.  После этого она порвала с семьей, - как видите, у нее достаточно
оснований не любить бошей.
   - Ну а этот ее аргентинец? - спросил Полунин.
   - Вот он-то и есть самое интересное! Собственно, я ведь ради него с нею
и познакомился...
   - Где у черта ты ее вообще откопал? - спросил Дино.
   - Терпение,  парни,  терпение.  Не  перебивайте на каждом слове,  иначе
никогда не кончу!  Дело было так. Звонит мне вчера некий Гренье, он здесь от
"Франс суар", я его немного знаю еще по Парижу... Ну, встретились, посидели,
выпили,  я  стал расспрашивать о  местных делах.  Он  здесь уже  второй год,
неплохо ориентируется.  Когда  зашел  разговор об  Аргентине,  он  рассказал
любопытную  вещь...  Скажи-ка,  Мишель,  ты  там  слыхал  что-нибудь  о  так
называемом "Национальном антикоммунистическом командовании"?
   - Есть такое,  -  подумав,  сказал Полунин.  -  Что-то вроде гестапо на
общественных началах.
   - На    общественных?    Гренье   считает,    что    это    организация
правительственная.
   - А черт ее знает. Выступает она под маркой общественности, а какие там
у нее на самом деле связи с Розовым домом...
   - Ладно, это несущественно. Важно вот что: можно ли считать, что вокруг
этого "командования" гнездятся аргентинские нацисты?
   - Да уж наверняка не без этого,  - сказал Полунин. - Их, правда, скорее
можно назвать фашистами, поскольку они не враждуют с католической церковью.
   - Тем  лучше  Теперь  слушайте  дальше!  Здесь  живет  некий  Морено  -
аргентинец,  очень богатый человек,  адвокат,  скотопромышленник, закулисный
политический деятель, словом фигура довольно своеобразная... Из Аргентины он
сюда  перебрался еще  до  войны,  а  в  тридцать девятом году  занял твердую
просоюзническую позицию.  Особенно, впрочем, ее не афишируя Здесь в то время
действовала довольно  активная группа:  некоторые депутаты парламента,  один
профессор -  этого я даже знаю,  Артюр,  Артюс,  что-то в этом роде,  -  мне
попадалась его книга "Нацистский спрут"... Они били во все колокола, уверяя,
что  здесь  не  сегодня-завтра  начнут  высаживаться немецкие  десанты,  что
местные немцы  давно  уже  создали тайную боевую организацию и  ждут  только
сигнала,  чтобы взяться за оружие,  -  словом,  в таком роде.  Во всем этом,
конечно,  много было паникерства, едва ли Гитлер даже в то время мог всерьез
нацеливаться на Южную Америку...
   - Ну,  пятая  колонна здесь  была,  -  заметил Полунин,  -  и  довольно
активная.
   - Да,  пятая колонна действовала,  и  в  этом  смысле поднятый ими  шум
оказался полезным.  До этого здесь к нацизму относились - в массе - довольно
благодушно,  как к  чему-то  слишком далекому,  чтобы представлять серьезную
опасность.  Так вот, я почему об этом вспомнил, - Морено, говорят, был одним
из  закулисных  организаторов всей  этой  антинацистской кампании  А  дальше
начинается  этакая  "комедия  ошибок".   У  Морено,   когда  он  еще  жил  в
Буэнос-Айресе,  был в приятелях какой-то ирландец,  ярый англофоб и не менее
ярый поклонник Гитлера.  Как уж они ухитрялись ладить,  понятия не имею;  но
только вскоре после войны приезжает сюда к Морено его сын...
   - Чей сын, Морено? - спросил Дино.
   - Какого Морено?  Ирландца,  черт  побери!  Сын  этого  несостоявшегося
квислинга,  -  Морено его знал еще мальчишкой. Так вот, приезжает этот тип и
начинает обращать старика в  свою веру:  Германия,  дескать,  проиграла лишь
первую фазу войны,  но  будут еще другие,  а  на  этом континенте есть силы,
которые ждут своего часа,  -  ну и так далее... Я опять-таки не знаю, почему
Морено сразу его не  выставил и  почему он  вообще счел нужным скрывать свои
политические симпатии. Короче, ирландец - отца его, кажется, уже нет в живых
- стал наведываться регулярно. А с год назад, когда здесь было уже порядочно
эмигрантов-антиперонистов из Аргентины,  он спросил у Морено,  не согласится
ли  тот давать время от  времени информацию об  этих людях.  И  сказал,  что
занимает  довольно ответственный пост  в  "Национальном антикоммунистическом
командовании"...
   - А, вот оно что, - пробормотал Полунин.
   - Теперь догадываетесь,  что к чему?  В общем,  Морено решил продолжить
розыгрыш,  предложение этого  сукиного сына  принял и  с  тех  пор  время от
времени  подкидывает  в  Буэнос-Айрес  какие-нибудь  "сведения"...  похитрее
составленные,  чтобы и  самому не  засыпаться,  и  там  никого не  подвести.
Подозреваю, что для старика это просто развлечение, вроде шахмат...
   - Что ж,  -  сказал Дино,  -  всякий развлекается по-своему, ты прав. Я
знаю в Турине одного весьма почтенного комендаторе, который всю неделю ловит
мышей -  только для того,  чтобы в воскресенье принести в церковь и по одной
выпускать во  время мессы.  Но  меня другое удивляет.  Это все твой приятель
тебе рассказал?
   - Да, Гренье.
   - Хорошо,  подумай сам:  если  человек ведет  двойную игру,  неужели он
будет делать это так, чтобы об этом все знали?
   - Далеко не все,  -  возразил Филипп. - Гренье всегда славился талантом
вынюхивать подробности,  которых не  знает никто.  Это уж  просто он со мной
поделился как с коллегой, а вообще я не думаю, чтобы эта история была так уж
широко известна.
   - Да и потом,  -  вмешался Полунин, - в Латинской Америке к таким вещам
подходят иначе,  и  конспирация здесь -  это совсем не  то,  что мы привыкли
понимать под этим словом в Европе.
   - Как бы то ни было, - сказал Дино, - и как бы облегченно ни относиться
к понятию конспирации, ни один человек в здравом уме не станет хвастать, как
ловко ему удается водить за нос секретную политическую полицию...
   - А  чем,  строго говоря,  он рискует?  Ну,  даже дойдут слухи до этого
ирландца... так что же он, убийц к нему подошлет? Если Морено и в самом деле
так  влиятелен,  как рассказали Филиппу,  это уже гарантия...  В  такие дела
опасно ввязываться мелкой сошке,  а сильные мира сего в любом случае выходят
сухими из воды.  Нет, мне эта история представляется вполне правдоподобной -
при всей ее очевидной нелепости, тут я с Дино согласен. Но я все-таки еще не
улавливаю, при чем тут Астрид со своим аргентинцем?
   - Сейчас,  сейчас  объясню!  -  Мне  сразу  подумалось,  нельзя ли  это
каким-то  образом  использовать;   спросил  у  Гренье  -  просто  под  видом
профессионального любопытства  -  можно  ли  познакомиться  с  этим  Морено,
оригинальный,  мол,  тип,  хорошо бы о нем что-то написать... Ну, он сказал,
что к  самому старику не  подобраться -  человек он  занятой и  нашего брата
недолюбливает, - но есть один молодой аргентинец из политических эмигрантов,
который к Морено вхож; он, Гренье, хорошо знает подружку этого парня и вот с
ней-то может меня познакомить в любое время, благо она переспала уже чуть ли
не  с  половиной корреспондентского корпуса  Монтевидео.  Это  он,  положим,
соврал -  я  наводил справки.  Но когда я вдобавок узнал,  что эта бельгийка
владеет немецким и испанским,  мне подумалось, что она может нам пригодиться
еще и по этой линии...
   - По  этой  линии все  ясно,  -  перебил Полунин,  -  но  каким образом
аргентинец...
   - Но,  старина,  это  же  как дважды два четыре!  Астрид знакомит нас с
аргентинцем, тот открывает нам дорогу к Морено.
   - А дальше? Что конкретно ты надеешься получить от Морено?
   - Да не от него!  От ирландца,  понимаете?  Чутье мне подсказывает, что
ирландец  может  оказаться  полезным.   Дело  в  том,   что...  если  вокруг
"командования" группируются аргентинские ультра, у него наверняка есть связь
с немецкой колонией и, возможно, какие-то сведения...
   - Да, и ты думаешь, они станут делиться этими сведениями с кем попало?
   - С кем попало -  нет,  - Филипп помолчал. - Но если бы к ним пришел не
"кто попало"...  Не знаю, парни, не знаю. Ручаться тут ни за что нельзя, это
ясно. Но, во всяком случае, продумать этот вариант не мешает...


ГЛАВА ВТОРАЯ

   Буэнос-Айрес,  федеральная  столица  Аргентинской  Республики  и  самый
большой город южного полушария,  встретил пассажиров холодным не  по  сезону
дождем. Выйдя из таможни, Полунин огляделся по сторонам: такси, как водится,
не  было,  на автобусной остановке мокла под зонтами терпеливая очередь;  он
чертыхнулся вполголоса  и,  подняв  воротник  плаща,  отправился пешком.  На
авениде Уэрго удалось вскочить в троллейбус, идущий к площади Конституции.
   В  метро охватила влажная,  как в бане,  гнетущая духота.  Стиснутый со
всех сторон, он стоял, держась за кожаную петлю, и с отвращением чувствовал,
как по спине сбегает щекочущая струйка пота. И ведь это уже апрель, на улице
даже прохладно;  страшно вспомнить, что тут делается в январе. Протиснувшись
к  выходу  на  станции "Трибуналес",  Полунин немного отдышался,  постояв на
перроне,  и  поднялся  наверх.  После  подземной  парилки  даже  отравленный
тетраэтилом воздух  центра казался чистым озоном.  Ветер,  впрочем,  дул  со
стороны  сквера,   так  что  в   некотором  количестве  кислород  и   впрямь
присутствовал.
   Жил Полунин на  улице Талькауано,  рядом с  Дворцом правосудия,  снимал
комнату у одного судового механика-шведа,  старого холостяка и пьяницы. Если
не считать периодических загулов в  промежутках между рейсами,  Свенсон этот
был  самым удобным из  квартирных хозяев -  отсутствовал по  два-три месяца,
никогда  не  напоминал о  плате;  получив деньги,  совал  их  в  карман,  не
пересчитав, и предлагал выпить.
   Из-за  него,  правда,  Полунину однажды  страшно  досталось от  Дуняши.
Прошлой зимой они  были в  театре,  потом он  предложил зайти к  нему выпить
кофе,  а  Свенсона угораздило вернуться из  плавания в  тот  самый  день,  -
Полунин,  уйдя  из  дому  утром,  этого еще  не  знал.  Услышав их  голоса в
прихожей,  механик  выдвинулся  из  своей  комнаты,  держась  за  притолоку,
одобрительно оглядел  Дуняшу  и,  подмигнув Полунину,  объявил заплетающимся
языком, что это отличная идея, черт побери, и что он - Свенсон - тоже пойдет
сейчас за девочкой.  Дуняша ахнула и  вылетела обратно на лестницу,  Полунин
догнал ее  этажом ниже,  вот тут-то все и  началось,  "Грязный распутник!  -
кричала она в  слезах -  Если ты сам предпочитаешь жить в борделе -  в конце
концов, у всякого свой вкус, но как у тебя хватило бесстыдства привести сюда
меня?" Усадив ее наконец в такси -  проводить себя она так и не позволила, -
Полунин вернулся с  твердым намерением набить морду  проклятому пьянице,  но
Свенсон уже храпел на  всю квартиру.  А  утром он  пил "алка-зельцер",  тихо
постанывал,  держась за виски,  и  говорил умирающим голосом,  что ничего не
помнит -  пусть его  утопят в  луже,  -  но  готов поверить всему,  признать
собственное свинство и принести фрекен любые извинения.  "Да на кой черт они
ей теперь нужны",  -  сказал Полунин.  Больше приглашать к себе Дуняшу он не
отваживался.
   Эта нелепая история вспомнилась ему сейчас, пока он поднимался в шатком
и  поскрипывающем лифте,  неприязненно поглядывая  на  исцарапанные зеркала,
красный потертый плюш  и  облезлую позолоту проплывающих мимо решеток.  Если
сама квартира и  не  оправдывала брошенного Дуняшей определения (по  крайней
мере,  в  отсутствие Свенсона),  то кабинка лифта выглядела и  в  самом деле
подозрительно.  Почем знать -  может,  в этом доме и впрямь было одно из тех
заведений, которыми славился некогда "южноамериканский Париж"?
   В прихожей на полу валялись пыльные конверты -  счета за электричество,
газ,  телефон. Изучив штемпели, Полунин понял, что Свенсон за это время дома
не появлялся.  Он с облегчением стащил мокрый плащ,  прошел в ванную,  зажег
утробно взревевший калефон и открыл краны,  чтобы дать стечь ржавой воде.  В
его комнате все было,  как он оставил три месяца назад,  - брошенные у двери
альпаргаты на  веревочной подошве,  пожелтевший номер  "Критики"  на  койке,
заваленный радиодеталями стол в углу. Пахло пылью и запустением. Оставляя на
скрипучем паркете мокрые  следы,  он  прошел через  комнату,  рванул настежь
набухшую дверь на балкон и  сел в качалку,  закрыв глаза Пять лет уже торчит
он  в  этой опостылевшей берлоге.  А  Свенсон,  кажется,  тридцать.  Страшно
подумать...
   После горячего душа Полунин почувствовал себя бодрее. Позвонил Дуняше -
дома ее  не оказалось,  и  неизвестно было,  когда вернется,  -  потом вышел
пообедать.  Дождь тем временем перестал, потеплело, душная сырая мгла висела
над  городом.  Только  в  сквере  перед  Дворцом  правосудия дышалось легче,
Полунин   ослабил  узел   галстука,   расстегнул  воротничок.   Вышагивая  с
заложенными  за   спину  руками  по   мокрым  песчаным  дорожкам  под  низко
разросшимися вязами,  он снова и  снова взвешивал в  уме все "за" и "против"
неожиданного плана,  который пришел ему в голову ночью,  на пароходе.  Жаль,
что не раньше, можно было бы посоветоваться с ребятами. Впрочем, вряд ли они
могли бы дать ему толковый совет именно в таком деле...
   Вернувшись к себе, он еще раз позвонил Дуняше, опять ее не застал и лег
отдохнуть, поставив будильник на семь часов.

   В  девять вечера Полунин не спеша поднимался по лестнице Русского клуба
на  улице  Карлос  Кальво.   Уверенности,   что  сегодня  удастся  встретить
кого-нибудь из нужных людей,  у него не было - в апреле клубный сезон только
начинается,  к тому же воскресенье,  канун рабочего дня.  Наверху,  впрочем,
слышалось какое-то веселье, и довольно шумное.
   Первым,  кого он  увидел,  войдя в  буфетную,  был Кока Агеев со своими
крашеными  сединами  и   сморщенным  шутовским  личиком  сатира  на  пенсии.
Маленький,  тощий,  но не по годам жизнелюбивый старец был завсегдатаем двух
самых популярных эмигрантских клубов -  "Общества колонистов" в Бальестере и
этого,  на Карлос Кальво (хотя оба враждовали непримиримо);  без Коки,  само
собой,  не обходился в Буэнос-Айресе ни один русский бал -  ни общевоинский,
ни морской,  ни инвалидный.  Особенно охотно посещал он скаутские балы,  где
можно было приволокнуться за какой-нибудь "юной разведчицей".  В колонии его
так и называли -  "Кока Агеев,  развратный старик";  сам он этой аттестацией
немало гордился и  всячески старался оправдать ее в  меру своих ограниченных
уже возможностей.
   - Ба,  кого я вижу!  - закричал Кока, простирая объятия. - Знакомые все
лица! Где это вы пропадали, мон шер?
   - В Уругвай съездил,  по делам...  Здравствуйте, Агеев. Кстати, вы ведь
меня не знаете.
   - Позвольте!
   - Вот вам и "позвольте". Ну как меня зовут?
   - А, тут я пас. Зрительная память у меня превосходная, - с достоинством
ответил Кока,  изысканно грассируя, - а имен не запоминаю. Помилуйте, я даже
любовниц своих называю невпопад! Но готов поклясться, лицо ваше мне знакомо.
   - Еще бы, за семь лет все мы тут намозолили друг другу глаза. Как у них
сегодня водка?
   - Отвратная. Но что делать? За неимением гербовой пишут на простой.
   - Мудрые слова. Вы со мной поужинаете?
   - Не  могу,  дорогой,  некогда!  Рюмку  водки  выпью,  в  честь  вашего
благополучного возвращения, а от ужина увольте...
   - У вас, конечно, опять свидание, ох, Агеев, - рассеянно сказал Полунин
и,  оглянувшись,  подозвал официантку.  Из-за  закрытых дверей расположенной
рядом "красной гостиной" донесся взрыв хохота и аплодисменты.  -  Не знаете,
что там за торжество?
   - Банкет!    -    Кока   многозначительно   поднял   палец.    -    Его
превосходительство генерал Хольмстов со своими боевыми соратниками.
   - Вот как? - Полунин заинтересовался. - А по какому поводу?
   - Вы поручика Кривенко знаете?
   - Кто же его не знает...
   - Так он,  да будет вам известно,  уже не поручик - сегодня празднуется
его производство. Ну, и вообще. Так сказать, бойцы вспоминают минувшие дни.
   - Любопытно, любопытно... - Полунин повернулся к подошедшей официантке.
- Людочка, мое почтение. Как насчет ужина?
   - Даже не  знаю,  на  кухне сегодня такое делается...  Я  говорю,  одна
головная боль с этими банкетами. Может, биф вам зажарить?
   - Прекрасно. Агеев, вы действительно не соблазнитесь?
   - Не могу, дорогой, пароль д'онер* - некогда.
   ______________
   * Parole d'honneur - честное слово (фр.).

   - Тогда один.  Потолще,  пожалуйста,  и не очень прожаренный. А мы пока
водки выпьем.
   - Биф один,  водка,  -  кивнула Людочка и сделала пометку в блокноте. -
Закуску какую подать?
   - На ваше усмотрение. Винегрет есть?
   - Не  рекомендую,  асейта*  оказалась  не  очень  свежая  Селедочки  не
желаете? Селедка хорошая, от Брусиловского.
   ______________
   * Aceite - растительное масло (исп.).

   - Это мысль, давайте сюда селедку...
   Закуска и  в  самом деле  оказалась хорошей,  и  они  с  легкомысленным
старцем  быстро  усидели графинчик водки,  попутно Полунин оказался в  курсе
всех  событий,   происшедших  в  колонии  за  это  лето  Строительная  фирма
"Сан-Андрес  лимитада",  собиравшая  среди  эмигрантов деньги  на  постройку
"недорогих и  комфортабельных коттеджей",  неожиданно обанкротилась,  деньги
исчезли неведомо куда,  глава фирмы - тоже; его помощника ввергли в узилище,
но что толку? Старая княгиня Р. перестала ездить в церковь на улице Облигадо
и сделалась прихожанкой Пуэйрредона:  на Облигадо,  объявила она, нет больше
истинной благодати.  Ужасно перегрызлись между собой солидаристы -  один  из
них  (чуть ли  не  член  "руководящего круга") опубликовал в  "Новом русском
слове" две статьи -  "Крушение одной концепции" и "НТС 1955".  Сам Кока этих
статей не читал,  но слышал,  что злее не могли бы написать и  в Москве.  Не
исключено,  впрочем, что это и есть "рука Москвы". А у скаутов тоже скандал:
молодой А.  соблазнил шестнадцатилетнюю красавицу Б.  Правда,  он с перепугу
тут же на ней женился,  но все равно - шуму было много. Мать Б., говорят, до
сих пор не может прийти в себя.
   - Ей-то что,  -  сказал Полунин.  -  Дочь замужем,  а этот А., кажется,
парень как парень.
   - Все так,  -  покивал Кока и налил себе еще.  -  Но мезальянс остается
мезальянсом.  Он ведь из купцов,  а Б.  -  старый дворянский род,  записан в
"Бархатной книге"...
   - Ну, если в "Бархатной", тогда конечно, - согласился Полунин. - Агеев,
вы с Кривенко в хороших отношениях?
   - Как со всеми; плохих отношений я избегаю принципиально. А в чем дело?
   - Вы уже поздравили его с четвертой звездочкой?
   - Нет,  - сокрушенно сказал Кока, - этого я, признаться, сделать еще не
успел.
   - А вы сделайте сейчас.  Удобно будет, как по-вашему? Просто войти туда
и пожать его честную солдатскую руку.
   - Почему же нет,  батенька?  -  Кока прищурился и  хитро глянул на него
одним глазом, по-попугайски. - Но вам-то это для чего?
   - Я  бы  хотел тоже его поздравить,  но  не  при всех.  Когда вы будете
пожимать поручику - виноват, капитану - его честную руку, скажите, что, если
он улучит минуту, пусть выйдет в буфет - там, мол, сидит Полунин...
   - Полунин!  -  воскликнул Кока и  схватился за  лоб.  -  Ну конечно же!
Полунин... минутку, минутку... Михаил Сергеевич?
   - Он самый.
   - Дорогой мой!  -  Кока  через столик полез лобызать его,  словно обрел
блудного сына,  Полуни