ти  два  года  были  только  отвлечением от
главного,  давали иллюзию настоящей жизни.  На  самом деле ему  нужно совсем
другое...
   Он долго не решался сказать об этом Дуняше.  Но рано или поздно сказать
было нужно, и однажды после очередной бессонной ночи он наконец решился.
   - Послушай,  Дуня,  -  сказал он,  когда  они  сидели за  завтраком.  -
Понимаешь, нужно нам решить, как быть дальше...
   - В каком смысле?
   - В самом главном. Не знаю... Дело в том, что я думаю возвращаться.
   - На Талькауано?  -  она удивленно подняла брови.  -  А  чем тебе плохо
здесь?
   - Ты не поняла. Я говорю - возвращаться домой. В Россию.
   - А-а. Ну что ж, это, наверное, правильно.
   - Правильно-то оно правильно... Но как ты?
   - А  что я?  -  Дуняша пожала плечами и  ловко поймала языком упавшую с
тартинки каплю меда.  -  Я тебе давно это предлагала - помнишь, зимой ходили
на выставку...
   - Ну, тогда мы просто болтали, а сейчас я серьезно.
   - И  я  серьезно!  Почему ты  считаешь,  что я  отказалась бы поехать в
Россию?  Жить в доме из дубовых бревен,  занесенном снегом, - что может быть
лучше? У нас будут лошади - или хотя бы одна лошадь?
   - Понимаешь,  я  никогда не жил в деревне,  -  сказал Полунин,  подавив
вздох. - А в городе тебе не хотелось бы?
   - Можно  и  в  городе,  -  согласилась Дуняша.  -  Пожалуй,  это  будет
привычнее, во всяком случае не такой шок. Ты предпочитаешь Петербург?
   - Ленинград, Дуня.
   - О, конечно, я просто обмолвилась. А скажи, если я так обмолвлюсь там,
меня не арестуют сразу?
   Полунин улыбнулся.
   - Удивятся,  пожалуй.  Евдокия!  Я все-таки хочу,  чтобы ты этот вопрос
обдумала очень серьезно.
   - Слушай,  ты  какой-то  ужасно глупый.  Неужели я  никогда об  этом не
думала? Особенно с тех пор, как мы с тобой. Я ведь всегда знала, что ты рано
или поздно соберешься ехать!
   - Просто, понимаешь, это очень непривычная для тебя страна...
   - Ну и что?  Аргентина разве была привычной? И к Франции моим родителям
тоже,  вероятно, пришлось как-то привыкать. Однако же привыкли! И я привыкну
к России.  Правда,  поехали, Мишель, это ты хорошо придумал. Но, ты думаешь,
мне дадут визу?
   - Дадут, надо полагать, если наш брак будет зарегистрирован.
   - Да,  я понимаю...  Что ж, в конце концов это логично, если я подам на
развод.  Хорошо,  что  Перон  успел провести новый закон,  иначе пришлось бы
ехать  за  границу.  Я  разговаривала с  одной  знакомой  адвокатессой,  она
говорит,  что теперь диворсируют в четырех случаях: адюльтер, - Дуняша стала
загибать  пальцы,  -  попытка  убийства,  жестокое обращение и  добровольное
отсутствие одного из  супругов.  Это  именно мой  случай -  мсье Новосильцев
добровольно отсутствует уже пятый год... Нет, но каков крапюль!
   - Она не говорила, долгая это история?
   - Развод?  Я  не спросила,  но такие вещи обычно зависят от адвоката...
Чем больше заплатишь, тем скорее. Я сегодня же ей позвоню и все узнаю.
   Разговор  этот,   неожиданно  оказавшийся  таким  коротким,  оставил  у
Полунина двойственное впечатление.  Тревожило то,  что  Дуняша  очень  слабо
представляет себе сегодняшнюю Россию и  вряд ли  до конца отдает себе отчет,
насколько жизнь там отличается от жизни на Западе. В то же время он поверил,
что  она  действительно обдумывала уже  этот  вопрос  и  пришла  к  твердому
решению.  Она права в том, что эмигрантам не раз уже приходилось привыкать к
чужим странам, - неужто труднее окажется привыкнуть к своей собственной?
   А вот другого предстоящего разговора Полунин боялся больше.  В согласии
Дуняши ехать  домой  он,  в  общем,  особенно не  сомневался (хотя не  сразу
отважился спросить об этом прямо). Он был почти уверен, что она скажет "да".
А вот не скажет ли им "нет" товарищ Балмашев...
   Решиться на  новое свидание с  ним было не так просто.  Полунин подумал
даже,  не позондировать ли почву, поговорив сперва с Надеждой Аркадьевной, -
но  что могла бы  сказать ему она,  сама уже потерявшая надежду на получение
визы? Да и вообще, такие вещи нужно выяснять по-мужски, без посредников.
   В тот же день он позвонил Балмашеву,  разыскав полученную от него тогда
визитную карточку с номером служебного телефона.
   - Здравствуйте,  Алексей Иванович,  -  сказал  он,  -  это  Полунин вас
беспокоит... Помните такого?
   - Как же, как же. Приветствую вас, Михаил Сергеич. Что у вас нового?
   - Да есть кое-что!  Работа моя -  помните, я вам тогда говорил, что мне
сейчас не совсем удобно у вас бывать?  -  так вот,  работа эта кончилась,  я
теперь человек вольный.  Дышу,  так сказать, полной грудью! Словом, хотелось
бы повидаться, Алексей Иванович, если вы Не против.
   - Я-то  не против,  -  не сразу отозвался Балмашев.  -  Но только вот -
когда? Завтра мне придется выехать на некоторое время в провинцию...
   - А-а... И надолго?
   - Трудно пока сказать.
   - Досадно,  -  сказал  Полунин  упавшим голосом.  -  А  сегодня уже  не
успеть...
   - Да,  рабочий день на исходе...  - Балмашев помолчал, потом сказал тем
же ровным голосом:  -  А  впрочем,  давайте вот что сделаем.  Подъезжайте-ка
часикам к семи на Пласа Италия, там напротив памятника Гарибальди есть такая
забегаловка,  называется бар  "Милонга".  Посидим,  пивка  выпьем,  заодно и
побеседуем.
   - "Милонга" на Пласа Италиа,  в  девятнадцать,  -  обрадованно повторил
Полунин. - Договорились!
   - До свиданья.
   Полунин медленно положил трубку.  Дуняша,  сидевшая за  своим рисунком,
спросила, не оборачиваясь:
   - Кто этот Алексей Иванович,  который назначает тебе свидание в злачном
месте?
   - Почему "злачном"?
   - По-моему,  других  там  нет...  Меня  специально  предупреждали -  не
появляться на Пляс Итали без провожатого, особенно вечером.
   - Это дело другое.
   - Но  все  же,  кто  он?  Или это она,  а  "Алексей Иванович",  как это
сказать, для конспирасьон?
   - Он,  он,  можешь не волноваться. Алексей Иванович Балмашев, сотрудник
консульского отдела нашего посольства.
   - Боже, как интересно! - Дуняша крутнулась вместе с вращающимся креслом
и еще шире распахнула глаза. - Ты идешь насчет визы?
   - Совершенно верно.
   - Возьми меня с собой!
   - К Балмашеву - зачем?
   - Ну...  -  Дуняша подумала,  почесала нос оборотным концом кисточки. -
Возможно, я его очарую.
   - Я тебя сейчас так очарую, что ты три дня не сядешь на свою вертушку.
   - А вот это, сударь, уже непристойность!
   - Кресло я имею в виду, кресло.
   - А-а...  Ну,  как  хочешь,  я  ведь  для  пользы  дела  предложила,  -
примирительно сказала Дуняша и вернулась к работе.
   У  бара  "Милонга" Полунин появился за  четверть часа  до  условленного
срока.  Балмашева еще не было,  он постоял на тротуаре,  закурил,  подошел к
журнальному киоску,  -  за  стеклом был выставлен развернутый номер "Аора" с
фотографиями каких-то развалин, он пригляделся и узнал здание, где помещался
штаб ЦНА.  Узнать,  правда,  было довольно трудно -  дом  выглядел как после
прямого попадания,  фасада  не  осталось,  нижний  этаж  завалило рухнувшими
перекрытиями.  Полунину  вспомнился  первый  визит  к  Келли,  как  охранник
обыскивал  его,   а   он  пошутил  по  поводу  бронированной  двери.   "Если
понадобится,  выдержим любую осаду", - сказал тогда синерубашечник. Вот тебе
и выдержали...
   Внезапно его ударила мысль о Кривенко.  Черт возьми,  забыл ведь совсем
про  этого дурака!  Что,  если  он  все  еще  торчит в  Формосе и  со  своей
эсэсовской верностью  ждет  инструкций?  Вот  еще  навязал  себе  соратника,
пропади  он  пропадом...  не  хватает только,  чтобы  его  сцапали.  Подумав
немного,  Полунин  купил  журнал  и  почтовый  конверт,  вырвал  страницу  с
фотографиями,  написал  на  полях  по-русски:  "Немедленно переходи границу,
инструкции получишь в Асунсьоне". Вложив послание в конверт, он заклеил его,
адресовал на имя Кривенко - Формоса, до востребования, - и бросил в почтовый
ящик. Вообще, это была перестраховка, скорее всего бывший адъютант и сам уже
сориентировался, но черт его знает, дуракам закон не писан.
   Он едва успел получить заказанное пиво, как увидел в дверях Балмашева -
в аккуратном и неприметном сером костюме, в светлой шляпе, надетой под точно
таким  углом,  как  носят  аргентинцы,  тот  вошел в  бар  и,  не  озираясь,
направился прямо к столику Полунина. Вероятно, высмотрел его еще с улицы.
   - Присаживайтесь, - сказал Полунин, наливая пиво во второй стакан. - Не
очень я нарушил ваши сегодняшние планы?
   - Ничего, - сказал Балмашев. - После работы какие же планы.
   - Вы  извините,  что  проявил навязчивость,  но  очень уж  не  хотелось
откладывать разговор до  вашего возвращения...  Тем  более что  вы  сами  не
знаете, когда вернетесь.
   - Да нет, я ненадолго. А что у вас за дело такое срочное?
   - Дела,  собственно, никакого, - соврал Полунин. - Просто хотел кое-что
рассказать.  Помните,  я  вам  тогда  сказал,  что  не  могу  пока  бывать в
консульстве?
   - Помню, - Балмашев отпил пива, закурил. - И что же?
   - Так вот:  я тогда находился,  по правде сказать, почти на нелегальном
положении. Ну, и... не хотел, естественно, чтобы в случае чего связь со мной
- пусть  даже  не  связь,  а  просто  хотя  бы  случайные контакты  -  могли
обернуться для вас неприятностями...
   - Простите,   я  что-то  не  очень  понимаю,   -  сказал  Балмашев  уже
настороженно.  -  Как это -  "на нелегальном положении"?  И почему это могло
обернуться неприятностями для меня?
   - Да просто если бы я  загремел,  то эти типы стали бы доискиваться,  с
кем  общался,  -  это  естественно,  следствие в  таких случаях первым делом
проверяет контакты.  Еще,  чего доброго,  заявили бы,  что все это советским
посольством затеяно...
   - Не понимаю, - повторил Балмашев. - Что затеяно-то?
   Полунин рассмеялся.
   - Да-да, простите, я слишком все это путано излагаю! Понимаете, я тут в
такую пинкертоновщину ввязался -  сам до сих пор удивляюсь, что благополучно
унес ноги.  Дело в  том,  что  надо нам  было выследить одного человечка.  В
полицию обращаться с этим было бесцельно, поэтому решили провернуть все сами
- в порядке,  так сказать,  самодеятельности. Ну, а когда действуешь в обход
властей,  то  действовать приходится,  как  вы  сами  понимаете,  не  совсем
легальными методами...
   - Минутку!  -  прервал Балмашев.  - Прежде всего, поясните, пожалуйста,
кто  это  "мы",  какого "человечка" вы  выслеживали и  кто  поручил вам  его
выследить?
   - Охотно,  Алексей Иванович,  охотно все поясню!  Мы - это я и два моих
друга по  отряду маки,  француз и  итальянец.  Могу сообщить их  имена,  род
занятий, домашние адреса - впрочем, сейчас это несущественно. Выслеживали мы
одного немца,  провокатора и предателя,  бывшего обер-лейтенанта вермахта по
имени Густав Дитмар.  Никто нам этого не поручал, просто мы случайно узнали,
что он живет в этих краях, и решили...
   - Понятно, - опять прервал Балмашев. - Решили его найти. Нашли?
   - Нашли.
   - И что сделали?
   - А мы его... - Полунин сделал быстрое движение рукой, будто словил над
столом муху. - И вывезли!
   - Куда -  вывезли?  -  с  расстановкой спросил Балмашев,  забыв о своей
дымящейся на краю пепельницы сигарете.
   - Во Францию, куда же еще! Чтобы судить там, понимаете? Дело-то было во
Франции, в Руане...
   Балмашев быстро оглянулся и, встав, стянул с вешалки шляпу.
   - Идемте-ка отсюда, - сказал он негромко.
   "Шевроле" с  белым номерным знаком дипкорпуса стоял за углом,  поодаль.
Балмашев отпер для  Полунина правую дверь,  обошел машину спереди и  сел  за
руль.  Включившись,  мягко  зашелестел двигатель.  Когда по  капоту потекли,
струясь,  разноцветные отражения рекламных огней, Полунина охватило странное
чувство "уже виденного,  словно когда-то  где-то  было с  ним  точно такое -
приглушенное урчание  мотора,  пестрые блики  перед  глазами...  Он  тут  же
вспомнил:  тот  вечер в  Монтевидео,  когда он  впервые ехал  на  свидание с
Морено.
   - Куда-нибудь за город, не возражаете? - спросил Балмашев.
   Выехав  на  площадь,  он  обогнул  памятник против  часовой  стрелки  и
уверенно вогнал машину в  поток движения по Санта-Фе.  Громыхнул над головой
путепровод  Тихоокеанской железной  дороги,  справа  промелькнули обложенные
мешками с песком зенитки у казарм "Куартель Мальдонадо";  впереди вытянулась
убегающая  вдаль  пунктиром  фонарей  и  фейерверочным  мельтешением  реклам
шестикилометровая стрела Кабильдо.  Полунин рассказывал, прикуривая сигарету
от  сигареты.  Вырвавшись на  кольцевую  автостраду Хенераль  Пас,  Балмашев
свернул налево от реки и сбавил скорость.
   Машина не  спеша  катилась в  правом ряду,  но  их  мало  кто  обгонял,
встречного движения тоже  почти  не  было,  теплый,  пахнущий травами  ветер
врывался  в   открытое  окно.   Слева  от  автострады  стояло  во  все  небо
электрическое зарево,  по правую сторону было темно,  только кое-где кучками
далеких  огней  мерцали  пригороды столицы -  Аристобуло-дель-Валье,  Хусто,
Падилья.
   - Что ж,  счастливо отделались, - сказал Балмашев, выслушав полунинский
рассказ до  конца.  -  И  отделались совершенно случайно.  Вы  хоть  сами-то
понимаете, чем бы все это кончилось, если бы не недавние события?
   Он вывел машину на обочину, выключил двигатель и закурил.
   - Вот так-то,  -  сказал он.  - Не обижайтесь, но ничего более нелепого
нарочно не придумать.  Ей-богу,  это если бы мальчишки затеяли,  начитавшись
шпионских романов, а то ведь взрослые люди, бывшие партизаны...
   Балмашев выбросил в окно окурок, прочертивший в темноте тонкую огненную
параболу, побарабанил пальцами по рулю, включил приемник на приборном щите и
тут же снова погасил, не дождавшись, пока прогреются лампы.
   - Впрочем, - продолжал он негромко, словно думая вслух, - это, пожалуй,
и закономерно...  Знаете, дома мне приходилось общаться с некоторыми бывшими
эмигрантами...  из Франции, из Чехословакии. Они говорили вполне откровенно,
рассказывали о своей жизни,  о политической деятельности.  И меня знаете что
всегда поражало? Среди них были умные люди, образованные... настоящие старые
русские  интеллигенты,   каких  уже  мало  осталось.   Но  то,   о  чем  они
рассказывали,  все эти их "союзы",  "объединения",  вся картина эмигрантской
общественной жизни в целом -  это было нечто удручающее,  нечто... настолько
несерьезное,  настолько оторванное от  жизни,  что  я  просто никак  не  мог
увязать воедино вот эти два момента -  личные качества этих людей и то,  чем
они занимались.  Тогда не мог и до сих пор не могу.  Конечно,  есть расхожее
объяснение...  соблазнительное своей простотой...  Дело,  мол, в ошибочности
идейных предпосылок,  в  том,  что вся деятельность эмигрантов была заведомо
обречена ходом истории -  ну и так далее. Но тогда, простите, встает вопрос:
почему же они-то сами этого не видели,  не понимали этой обреченности?  Ведь
многим из идейных вождей белой эмиграции нельзя отказать в  уме,  в  большой
образованности, в знании той же истории и умении разбираться в ее законах...
Говорят,  ум  хорошо,  а  два лучше,  но  тут получается наоборот:  каждый в
отдельности умен,  а соберутся вместе -  такую начинают городить ахинею, что
диву даешься.  Нет,  тут  что-то  другое...  Поневоле начинаешь думать,  что
эмиграция дышит отравленным воздухом,  ей  попросту кислорода не хватает.  Я
почему сейчас об этом заговорил -  только вы,  Михаил Сергеич,  поймите меня
правильно,  -  в  этой  вашей затее с  похищением тоже  ведь есть что-то  от
эмигрантщины... этакая, понимаете ли, химеричность. Хотя как раз предпосылки
у  вас  были  вполне  правильные,  побуждения самые  благородные -  наказать
предателя,  восстановить справедливость...  Чего не  было,  так это увязки с
реальной жизнью.
   Полунин почувствовал себя задетым.
   - Ну,  видите ли...  реальная жизнь -  понятие обширное. Так или иначе,
при  всей  "химеричности" нашей затеи,  мы  ее  осуществили -  Дитмара будут
судить.  Что  касается риска...  -  Он  пожал плечами.  -  Скажу без всякого
желания покрасоваться -  об  этом не думал.  Уже после,  задним числом,  мне
пришло в  голову,  что они могли отомстить моей жене...  Но когда мы все это
начинали, жены у меня еще не было.
   - Вы на русской женаты?
   - Конечно! Родилась, правда, в Париже...
   Он помолчал, не зная, как приступить к главной части разговора.
   - Алексей Иванович,  я  с  вами решил встретиться не  только для  того,
чтобы рассказать о  поимке Дитмара...  Хотя и для этого тоже -  раз обещал в
свое время.  Дело вот в  чем:  мы  с  женой хотели бы  вернуться на  родину.
Скажите мне прямо и открыто - пустят нас туда или нет?
   - Видите ли,  подобные дела решаются не здесь...  и не нами,  - ответил
Балмашев.  - Их решает Москва. Что я могу вам сказать? На родину сейчас едут
многие -  их пускают.  Я,  со своей стороны, могу только приветствовать ваше
желание...  ну,  и  помочь,  насколько это будет в  моих силах.  Вам следует
обратиться  в  консульский  отдел  с  соответствующим заявлением,  приложить
автобиографию,  заполнить анкеты.  Жена  ваша,  помимо  этого,  должна будет
подать прошение о  восстановлении в  гражданстве,  -  она,  как  дочь бывших
подданных Российской империи, подпадает под действие Указа от четырнадцатого
июня тысяча девятьсот сорок шестого года. Кстати, как ее девичья-то фамилия?
   - Ухтомская.
   - Княжна?
   - Да нет,  вроде бы,  -  улыбнулся Полунин. - Говорит, какая-то боковая
ветвь...
   - Да-а,  уж  эти старые роды ветвились.  Вы сказали,  что женаты меньше
двух лет, - значит, брак зарегистрирован в Аргентине?
   - Нет,  в том-то и дело...  Тут,  понимаете,  какая сложность - она еще
официально не разведена, хотя муж бросил ее пять лет назад...
   - М-да, это действительно осложнение, - помолчав, сказал Балмашев.
   - И... серьезное?
   - Да нет, в общем-то. Конечно, было бы лучше...
   - Здесь это невероятно долгая процедура - развод, я хочу сказать.
   - Я  понимаю.  Хотя Перон,  кажется,  это  несколько упростил?  Словом,
давайте сделаем так:  подавайте пока  свои документы порознь,  а  там  видно
будет.  Успеете оформить здесь  -  тем  лучше,  а  если  нет  -  ну  что  ж,
распишетесь дома. Скажите... а жена ваша серьезно все обдумала?
   - Уверяет, что серьезно.
   - Сколько ей лет?
   - Двадцать пять.
   - Молоденькая  совсем...   это  хорошо,  легче  освоится.  Впрочем,  те
эмигранты,  о которых я вам говорил,  в общем освоились довольно быстро... У
нас,  конечно,  есть  еще  трудности,  после такой войны за  десяток лет  не
оправишься,  но  это -  как бы  сказать -  те обычные трудности,  из которых
складывается жизнь.  Обычная, нормальная жизнь у себя дома... а не в гостях.
Важно, Михаил Сергеич, чтобы ваша жена это поняла. Тут вам уж и книги в руки
- провести,  так  сказать,  воспитательную работу...  Ну,  а  бланки анкет и
заявлений можете взять хоть завтра. Меня на работе не будет, но это неважно,
я скажу, к кому там обратиться. Товарищ вам объяснит, как что заполняется...
   - Завтра же зайду,  -  кивнул Полунин.  - Скажите... А как долго обычно
рассматривают там эти дела?
   - Ну,  по-разному,  -  уклончиво  ответил  Балмашев,  -  иногда  месяца
три-четыре,  иногда дольше.  Одно  могу вам  обещать твердо -  под  сукно не
положат...


ГЛАВА ВТОРАЯ

   Его окликнули у соседнего с консульством дома,  и первой - мгновенной -
реакцией была панически метнувшаяся мысль,  что все-таки выследили, увидели!
Но  он  тут же  опомнился,  перевел остановившееся на  долю секунды дыхание.
Теперь-то что, вот месяцем раньше это была бы катастрофа...
   Он замедлил шаги,  оглянулся и увидел Жоржа Разгонова -  лет пять назад
они  работали  вместе  на  строительстве  студенческого  городка  "Президент
Перон", монтировали там телефонную сеть.
   - Мишка,  елки  зеленые!  А  я  ведь  наугад  позвал,  глазам своим  не
поверил... - Разгонов подошел ближе, пялясь с нахальным любопытством. -