еред этим его можно сфотографировать?
   - Если  фирме плевать на  свою репутацию -  конечно,  но  таких фирм не
бывает.  Мишель,  поди сюда,  застегни мне  на  спине,  опять эта  молния...
Мерси... нет-нет, пожалуйста, я же просила... Скажи, у вас в экспедиции есть
женщины?
   - Одна недавно появилась, переводчица.
   - Молодая?
   - Твоего возраста или чуть моложе. Лет двадцать.
   - О, пожалуйста, можешь не флаттировать*, мой дорогой! Мне уже двадцать
пять, и я этого не скрываю... как некоторые. Она что, интересная?
   ______________
   * Льстить (от фр. flatter).

   - Кто? - рассеянно переспросил Полунин.
   - Ну, эта твоя переводчица!
   - Ничего особенного.  Обычная современная девица,  скорее мальчишеского
вида, коротко остриженная, в очках.
   - Ненавижу короткие прически,  -  решительно объявила Дуняша.  -  И еще
очки? Ха-ха, воображаю. Отвратительная драная кошка!
   - Да нет, почему же драная?
   - Еще бы ты ее не защищал.  Еще бы! Воображаю, как она там ходит вокруг
тебя на задних лапах, одна такая тварь... Как ее зовут, кстати?
   - Астрид,  она бельгийка. И вокруг меня она ни на каких лапах не ходит,
ни на задних,  ни на передних, потому что она с первого дня положила глаз на
нашего шефа.
   - Это меня не удивляет, они все такие...
   Расчесав  волосы,  Дуняша  свернула  их  на  затылке  свободным  узлом,
задумчиво погляделась в зеркало и слегка тронула губы помадой.
   - Ярче не буду,  - объявила она решительно, - пусть хоть считают голой!
Это у меня недавно был случай:  принесла рисунки в "Мэппин энд Уэбб",  сижу,
жду. А пришла я с ненакрашенными губами - ужасно торопилась, забыла. И вдруг
одна их  служащая приглашает меня в  дамскую комнату,  подводит к  зеркалу и
дает rouge*.  "Мадемуазель,  - говорит, - вы иностранка, не правда ли? Я вам
должна дать совет:  здесь у нас женщине неприлично появляться в общественном
месте  без  макийяжа,  это  все  равно,  как  если  бы  вы  вышли  на  улицу
дезабилье..."  Воображаешь?  Я  покраснела ужасно,  готова была  провалиться
через все этажи, прямо в погреб - или что там у них внизу...
   ______________
   * Губную помаду (фр.).

   - Вообще-то тебе лучше не краситься, - заметил Полунин.
   - Что  делать,  если  так  принято.  Конечно,  у  нас  во  Франции тоже
красятся, но больше пожилые, а в моем возрасте...
   Дуняша  передернула  плечиками  с   видом  собственного  превосходства,
распахнула шкаф и стала швырять вещи в дорожную сумку.
   - Астрид!  -  фыркнула она.  - Отвратительное имя. Такое претенциозное,
просто гадко.
   Полунин улыбнулся.
   - Не  она  же  его  выбрала,  согласись.  Кажется,  это  была  какая-то
бельгийская королева, вот родители и назвали в ее честь.
   - Я же и говорю!  Назвать дочь в честь королевы,  какой снобизм.  Меня,
например, мама назвала в честь своей няни. И я очень рада!
   - Конечно, - согласился он. - Евдокия красивое имя.
   - Вообще-то я Авдотья,  - гордо заметила она. - Ну что, кажется, ничего
не забыла...
   Она  подошла к  тахте,  сняла  висевший в  изголовье маленький медный с
финифтью складень, приложилась к нему, торопливо перекрестившись, и небрежно
сунула в сумку.
   - Бери сак и ступай,  - сказала она, вручая сумку Полунину. - Иди прямо
к станции, а на Хураменто свернешь за угол и подождешь меня, я мигом...
   Дойдя до  угла улицы Хураменто,  он поставил сумку на цоколь решетчатой
ограды и  закурил,  приготовившись к терпеливому ожиданию.  Дуняша,  однако,
появилась гораздо раньше,  чем можно было предполагать.  Глядя, как она идет
своей  легкой  быстрой  походкой,   одетая  с   какой-то  особой  элегантной
небрежностью - это резко отличало ее от аргентинок, всегда очень чопорных во
всем, касающемся туалета, - Полунин опять подумал, что это, в сущности, едва
ли не самая обаятельная женщина из всех,  кого он когда-либо знал;  и  женой
она была бы  доброй и  верной (нельзя же  сейчас винить ее  за  то,  что она
махнула рукой на  своего сгинувшего неведомо куда шалопая);  и  что при всем
этом  она  продолжает  оставаться  в   чем-то  странно  чужой,   неуловимой,
безнадежно отдаленной от него,  - прелестное, но способное исчезнуть в любой
момент без следа, загадочное существо из иного мира...
   Дуняша шла,  держа руки в  карманах небрежно перетянутого поясом плаща,
поглядывая по сторонам и расшвыривая ногами устилающие тротуар сухие листья,
- так  тоже никогда не  станет вести себя на  улице аргентинка,  вышедшая из
школьного возраста...
   - Боже,  какой день! - воскликнула она, подходя ближе. - Просто плакать
хочется.  Что может быть лучше осени, вот такой золотой, когда листья всюду,
и солнце, и небо синее-синее, - одно такое настоящее бабское лето...
   - Бабье, Дуня, а не бабское. Тебя не обижает, что я поправляю?
   - Нет,  конечно,  но  только я  ведь потом опять забуду...  нужно будет
книжечку завести,  записывать.  О, у меня идея! - Дуняша, взяв его под руку,
по-девчоночьи подскочила,  чтобы попасть в ногу.  -  Ты иногда спрашиваешь -
ну, когда праздник какой-нибудь, день рождения, именины, - что мне подарить.
Так вот,  когда у тебя появится охота сделать мне подарок,  купи мне бальный
карнэ,  знаешь?  Это такая книжечка,  куда записывают претендентов на танец.
Купи самую простую,  а  то  они бывают очень дорогие.  И  я  буду записывать
русские идиомы.
   - Непременно куплю,  -  Полунин улыбнулся,  -  ты только скажи, где они
продаются.
   - О,  это можно иметь в любой хорошей папелерии*. Пеузер, например, или
Тэйлхэд. Или у Тамбурини - знаешь, на авеню де Майо, огромный такой магазин.
Спроси в  том отделе,  где альбомы и всякие штуки для подарков.  A propos**,
куда же мы едем?
   ______________
   * Papeleria - магазин канцелярских принадлежностей (исп.).
   ** Кстати (фр.).

   - Давай вот что сделаем,  -  Полунин крепче прижал к  себе ее  руку.  -
Давай поедем в электричке до конечной станции,  а там пересядем на первый же
поезд дальнего следования -  первый,  какой остановится.  И  сойдем,  где ты
скажешь...

   С  пересадкой им неожиданно повезло,  и  уже в пятом часу пополудни они
вышли из  душного,  битком набитого вагона в  каком-то приглянувшемся Дуняше
поселке,  в  полутораста километрах от  столицы.  Крошечная  платформа  была
пустынна,   вышедший  к   поезду  дежурный  с   провинциальным  любопытством
посматривал на приезжих.  Когда рассеялся запах паровозного дыма и перестали
гудеть  рельсы,  кругом  воцарилась огромная  первозданная тишина,  пахнущая
пылью, сухим бурьяном и степью.
   - Боже,  как хорошо,  -  сказала Дуняша,  закрыв глаза. - Поди спроси у
него, есть ли тут отель...
   Как ни  странно,  в  поселке действительно оказалась гостиница,  совсем
новая,  выстроенная в прошлом году каким-то местным оптимистом, - непонятно,
сказал дежурный,  на  кого он  рассчитывал,  этот дон Тибурсио,  здесь никто
никогда не останавливается...
   - Звучит заманчиво,  -  болтала Дуняша,  пока они  шли по  единственной
асфальтированной улице поселка, - если отель новый, то, может, там есть хоть
какой-нибудь комфорт,  хотя  бы  самый элементарный?  Хочу ванную с  горячей
водой,  и чтобы в номере была громадная кровать. Все-таки второй класс - это
ужасно. Не сиденье, а какое-то орудие пытки, я себе отсидела все решительно.
Признаюсь,  пока мы ехали,  я даже помолилась именно о кровати. Evidemment*,
это молитва кощунственная...  хотя в  тот момент я думала лишь о том,  чтобы
отдохнуть.   Вообще,   может  быть,   мне  это  было  послано  нарочно,  как
mortification du chair. Как это говорится по-русски - умертвление плоти?
   ______________
   * Конечно (фр.).

   - Ты о чем, Дуня?
   - Ну об этом кошмарном сиденье в вагоне, с прямой спинкой. Когда поедем
обратно,  нужно будет любым способом попытаться купить первый класс.  Еще  и
какая-то планка резала ноги, прямо под коленками.
   - Странно,  у  меня  никакой планки не  было.  Тебе  нужно было  просто
сказать, поменялись бы местами...
   - Нет,  я  сразу поняла,  что к  этому следует отнестись мистически,  -
возразила Дуняша. - Как к посланному свыше испытанию, понимаешь?
   Хозяин  гостиницы,   толстый,   усатый  и  меланхоличный,  встретил  их
равнодушно;   видимо,  он  давно  уже  понял,  что  никакая  случайная  пара
постояльцев  ничего  не  изменит,   и   относился  к   этому  со  стоическим
спокойствием.
   - Выбирайте любую комнату, - сказал он, - хоть на первом этаже, хоть на
втором.  Идите лучше наверх,  больше воздуха.  Ужинать будете здесь? Скажите
тогда кухарке, что приготовить.
   - А ключ?  - спросила Дуняша, для наглядности повертев пальцами, словно
отпирая замок.
   - Идите,  там не заперто,  -  меланхолично ответил дон Тибурсио, - ключ
торчит в каждой двери.
   Войдя в номер, Дуняша всплеснула руками.
   - Теперь ты сам видишь, - сказала она с благоговением, - что даже самая
нечестивая молитва может что-то дать,  если она от души.  Бог мой,  на такой
кровати можно кувыркаться!
   Номер  был  небольшой,  очень  чистенький,  пахнущий свежей  краской  и
мебельным нитролаком; за широким окном - здание стояло на самом краю поселка
- лежала  открытая  до  горизонта  пампа.   Дуняша  заглянула  в  выложенную
малахитовыми изразцами ванную, отвернула краны - из никелированного раструба
хлынула ржавая струя, потом постепенно просветлела, стала чистой. Над ванной
был укреплен электрический калефон,  Дуняша нажала пусковую кнопку, на белой
эмали загорелась рубиновая сигнальная лампочка.
   - Просто  чудо,   сколько  тут  всякой  цивилизации,   -  сказала  она,
вернувшись в номер. - Кажется, даже горячая вода будет. Ты голоден?
   - Да нет, пожалуй.
   - Тогда знаешь что? Я сейчас помоюсь, переоденусь, и пойдем погуляем до
ужина.
   - Ты же мечтала о кровати?
   - Да,   вот  с  этим  маленькая  компликация,  -  Дуняша  вздохнула.  -
Понимаешь,  когда я вошла сюда и убедилась, что моя молитва была услышана, я
сразу  поняла,  что  тут  без  ответного  жеста  не  обойтись  Не  обижайся,
пожалуйста, но я дала обет целомудрия.
   - Дуня, послушай. Я в воскресенье уезжаю...
   - Дай мне договорить.  Это элементарная благодарность! Никаких сроков я
не  уточняла,  но  хотя бы  до  вечера придется потерпеть.  В  конце концов,
человек не должен быть рабом своих вожделений.
   - Ну,  разве что,  -  сказал Полунин без особого восторга.  - Ладно, ты
тогда мойся, а я пойду насчет ужина. Что заказать?
   - А, придумай там что-нибудь, мне все равно.
   - Часов на восемь?
   - Да-да, пожалуйста, - церемонно отозвалась Дуняша, выкладывая из сумки
свои вещи.
   Когда они вышли из  гостиницы,  солнце уже висело довольно низко.  Было
тепло и безветренно, теплее, чем утром в Буэнос-Айресе. Пройдя с километр по
пыльной проселочной дороге,  они увидели вдали холм с  геодезическим знаком,
перелезли через ограду из нескольких рядов толстой проволоки, туго натянутой
на  столбах  из  кебрачо*,  и  пошли  наискось  через  заброшенное пастбище.
Подобранным  на  дороге  прутом  Дуняша  сбивала  головки  полузасохшего уже
чертополоха.  В  мокасинах на  низком  каблуке,  в  брюках  и  свитере,  она
выглядела сейчас совсем девчонкой.
   ______________
   * Quebracho - дерево твердой породы (исп.).

   - Забавно,  как мужской костюм молодит женщину, - сказал Полунин. - Эта
наша переводчица тоже все время ходит в  брюках,  но  однажды я  увидел ее в
платье и...
   - Довольно!  -  крикнула  Дуняша,  резко  обернувшись к  нему.  -  Меня
совершенно не  интересует,  сколько раз ты видел ее в  платье и  сколько без
платья! Ты можешь хоть на минуту забыть об этой омерзительной особе? Иначе я
сейчас же возвращаюсь в  отель,  так и  знай!  И  учти,  там полно свободных
номеров!
   - Слушай, ну не говори ты ерунды, - возразил он кротко, - вовсе я о ней
не думаю,  и прекрасно ты это знаешь, просто я тебя увидел сейчас в брюках и
вспомнил...
   - ...прелести мадемуазель Астрид,  - докончила она язвительным тоном. -
Ха!  Воображаю этого монстра -  очки как  у  одной мартышки,  и  еще коротко
острижена.  И вообще,  что такое бельгийцы? Не народ, а какая-то pele-mele*.
Ненавижу!
   ______________
   * Мешанина (фр.).

   - Не понимаю, что тебе сделали бельгийцы...
   - Они даже по-французски толком не говорят!  А  кто в  сороковом сдался
немцам? Твой роскошный Леопольд, le Roi des Belges*.
   ______________
   * Король бельгийцев (фр.).

   - ...и какая вообще муха тебя укусила? Чего ты злишься?
   - Вот и злюсь, и злюсь, и еще буду злиться! А тебе-то что? Что я вообще
для тебя? Ничто! Абсолютный нуль! Ты даже не видишь во мне женщину!
   - Евдокия, да побойся ты бога, - изумленно сказал Полунин.
   - Конечно!! - кричала та чуть ли уже не со слезами. - Там в пансионе ты
лицемерно требовал -  "я запру дверь, я запру дверь!". Изображал une passion
ardente*,  чуть мне ухо не  откусил!  А  здесь в  отеле мы были одни на всем
этаже и  ты  преспокойно сидел,  как  один  тараканский идол!  А  потом ужин
отправился заказывать! Чудовище!
   ______________
   * Пламенную страсть (фр.).

   - Во-первых,  Евдокия,  идол был тьмутараканский,  - терпеливо поправил
Полунин.  -  Во-вторых,  ты сама сказала,  что хочешь идти гулять.  Я  уж не
говорю про этот твой обет...
   - Ах,  мсье испугался моего обета! Какое неожиданное благочестие! Какое
тебе дело до обетов,  ты ведь атей, хуже всякого язычника! Да если бы ты был
настоящим мужчиной,  ты  бы  возмутился,  ты  бы заставил меня нарушить этот
обет!  А я,  кстати,  была бы вовсе не виновата,  потому что когда уступаешь
грубой силе -  это  простительно.  Даже со  святыми бывали такие случаи!  Но
тебе, конечно, все равно - гулять так гулять...
   - Ну давай вернемся,  -  предложил он, с трудом удерживаясь от смеха. -
Вернемся, и я заставлю тебя нарушить обет.
   - Шиш я теперь вернусь! Залезу на тот холм и буду сидеть до самой ночи!
   Он  благоразумно промолчал.  Когда на Дуняшу накатывало,  лучше было не
спорить; ее "кризы", как она это называла, обычно бывали непродолжительны.
   И  действительно,  пока они дошли до холма,  агрессивная фаза сменилась
покаянной.   Здесь  наверху  как-то   еще  полнее  ощущалась  окружившая  их
пустынность,  -  железная дорога и  поселок остались за  спиною,  до  самого
горизонта  впереди  лежала  ровная,  точно  застывшее травяное  море,  бурая
осенняя степь.  Полунин бросил пиджак на сухой растрескавшийся суглинок, они
сели.  Несколько минут Дуняша молчала,  обхватив руками колени и  неподвижно
глядя  на  закат,  потом  виноватым  движением  потерлась  головой  о  плечо
Полунина.
   - Не сердись,  -  шепнула она. - Пожалуйста, прости меня... Я знаю, что
гадкая и  что тебя мучаю,  но ты не обращай внимания,  а  просто в следующий
раз,  как только я начну опять беситься,  возьми и отшлепай меня хорошенько.
Правда, так и сделай...
   Он повернул голову и  с  удивлением увидел поблескивающую дорожку слезы
на ее щеке.
   - Да что ты,  Дуня, я не сержусь вовсе, откуда ты взяла! Ты из-за этого
плачешь?
   Она отрицательно замотала головой, утирая глаза тыльной стороной руки.
   - Нет,  нет,  это так...  глупости.  Вообще я  степь не могу видеть без
того, чтобы не разреветься... как дура. Я сейчас... успокоюсь, погоди...
   Она помолчала еще, потом спросила:
   - Ты Бунина стихи любишь?
   - Стихи?  -  Полунин подумал.  -  Знаешь,  я их,  пожалуй,  и не читал.
Основская давала мне "Жизнь Арсеньева",  это понравилось,  а стихов его я не
знаю.
   - А  мне вот сейчас вспомнилось...  "Ненастный день.  Дорога прихотливо
уходит вдаль.  Кругом все  степь да  степь.  Шумит трава дремотно и  лениво,
немых  могил  сторожевая цепь  среди  хлебов загадочно синеет,  кричат орлы,
пустынный ветер веет в задумчивых,  тоскующих полях, да тень от туч кочующих
темнеет..." Ты знаешь, для меня нет ничего прекраснее - даже у Пушкина...
   - Да, это хорошие стихи. Бунин ведь где-то у вас живет?
   - Жил! Он в позапрошлом году умер, а вообще жил в Париже. Боже мой, кем
нужно быть,  чтобы суметь написать такое -  "кричат орлы...  пустынный ветер
веет...  в  задумчивых,  тоскующих полях..." Странно,  океан меня не трогает
совершенно, и горы тоже, но в степи я себя чувствую как в церкви, - негромко
говорила Дуняша. - Не знаю почему... Хотя я ведь на четверть татарка, я тебе
говорила?
   - Нет, впервые слышу. Татарка?
   - Ага.  Бабушка была  самая настоящая,  откуда-то  из-под  Казани...  Я
видела  старое  фото  -  красавица феноменальная,  grand-pere*  влюбился без
памяти и украл ее из этого -  как это называют -  улус, что ли? Воображаешь,
скандал, он был там вторым человеком после губернатора...
   ______________
   * Дед (фр.).

   Полунин взял в ладони ее голову и повернул к себе.
   - А знаешь,  в тебе и впрямь есть что-то татарское,  -  он улыбнулся. -
Раньше я не замечал.  Да,  конечно, скулы, и разрез глаз такой удлиненный...
Салям, Евдокия-ханум!
   Дуняша мигом скрестила ноги по-турецки.
   - Салям,  эфенди,  салям, - ответила она, кланяясь и прикладывая ладонь
ко лбу и груди. - Только не говори больше этого слова: оно слишком похоже на
"салями",  а я уже хочу есть как одна каннибалка.  Между прочим, Аргентину я
полюбила именно из-за пампы.  Во Франции разве такое увидишь!  Конечно,  там
все -  как это сказать - живописно, да? Но настоящей натюр там нет. Впрочем,
ты же видел Францию!
   - Да, - Полунин кивнул. - Кое-что видел.
   - Я не говорю о Париже,  - продолжала она, - это вне всякого. Ты ведь в
Париже  был?  Я  думаю,  нет  ни  одного туриста,  который не  побывал бы  в
Париже...
   Полунин молча улыбнулся.  Как обстоит дело с туристами,  он не знал,  -
ему  самому,  как  и  другим  бойцам  отряда  "Бертран  Дюгеклен",  довелось
ворваться в  Париж вместе с танкистами Леклерка,  когда еще не капитулировал
немецкий гарнизон и  снайперы постреливали с крыш в самом центре -  на авеню
Клебер,  на бульваре Осман...  Впечатление,  надо сказать, осталось довольно
сумбурное:  августовский зной,  бензиново-пороховой чад,  то  пустая  улица,
выметенная пулеметными очередями,  то  -  сразу  за  углом -  беснующаяся от
восторга толпа,  трехцветные флаги из окон, растрепанные девчонки на капотах
джипов...
   Собственно,  из всей Франции лучше всего запомнилась ему Нормандия,  ее
сырые пастбища,  изгороди,  яблоневые сады.  Отряд маки,  отбивший у  немцев
небольшую группу советских военнопленных,  действовал южнее Руана,  в районе
Лувьер  -  Лизье;  летом  сорок  четвертого года,  после  высадки союзников,
макизары стали  отходить в  глубь  страны.  Пересечь линию  фронта,  хотя  в
строгом смысле слова ее  не существовало,  им так и  не удалось,  а  позднее
командование ФФИ поставило всем отрядам задачу - по возможности оставаться в
немецких тылах, уничтожая связь и действуя на линиях коммуникаций. Так они и
делали -  резали провода, рвали, где удавалось, мосты, нападали на отдельные
колонны.  По-настоящему больших дел  не  было,  но  все-таки...  Только  под
Шартром их  наконец догнали танки с  белой звездой и  лотарингским крестом -
эмблемой "Сражающейся Франции"; оттуда они и рванули вместе на Париж - через
Эпернон, Рамбуйе, Версаль...
   - ...впрочем,  должна сказать, - продолжала болтать Дуняша, - что, хотя
я там и родилась,  сердцу он ничего не говорит. Мне, по крайней мере. О, это
все прекрасно -  история на каждом шагу и  все такое,  но это все слишком...
далекое для нас, понимаешь? Что мне их Клюни или Сент-Шапель, это прекрасно,
но это не трогает.  А вот простая степь меня трогает.  Там,  где ты родился,
хорошая степь?
   - Нет, я из Ленинграда, там степей нет...
   - Странно. Я думала, Россия - это сплошная степь!
   - Ну что ты. У нас только южная часть степная.
   - Но ты там был, да? Ты видел настоящую-настоящую степь?
   Полунин помолчал, грызя травинку.
   - Я там воевал, в сорок первом, - ответил он нехотя.
   - Это там тебя ранили?
   - Да, там...
   - Бе-едный,  -  пропела Дуняша.  Она расстегнула его рубашку