й  доминиканец  Мелчор
Кано, затаивший обиду на архиепископа, который не раз брал над ним верх  в
богословских спорах,  усмотрел  в  этом  труде  девять  мест,  проникнутых
еретическим духом.
   Поступил  еще  ряд  подобных  же  заявлений,   а   также   доносов   на
двусмысленные речи Каррансы. Великий инквизитор ознакомился с показаниями,
изучил их досконально и нашел улики достаточными, чтобы возбудить дело.
   Узнав о походе против его книги, Карранса заручился  отзывом  виднейших
богословов,  которые  в  самых  убедительных  выражениях  воздавали   дань
достойному подражания благочестию и праведности его труда, затем  попросил
защиты у своего  питомца,  короля  Филиппа,  пребывавшего  в  ту  пору  во
Фландрии. Великий инквизитор понимал, что после возвращения короля ему уже
трудно будет подступиться к архиепископу Каррансе.  И  он  решил  бить  не
мешкая.
   Карранса по долгу службы поехал  в  Торрелагуну.  Инквизиция  повелела,
чтобы в течение двух дней никто из жителей города не выходил  из  дому,  и
окружила дворец, где остановился архиепископ, сильным отрядом  вооруженной
стражи. Раздался возглас: "Отворите святейшей инквизиции!" Со  слезами  на
глазах, моля о прошении,  инквизитор  Кастро  опустился  на  колени  перед
постелью архиепископа и вручил ему приказ об аресте.
   Карранса осенил себя крестом и отправился в заточение.  С  тех  пор  он
сгинул, словно исчез с лица земли.
   Великий инквизитор поспешил с докладом во Фландрию  к  королю  Филиппу.
Духовные сановники, начиная от епископа и выше, были неподсудны инквизиции
- их мог судить только папа. Однако Вальдес добился от папы  полномочий  в
особо опасных случаях производить  следствие,  не  испросив  разрешения  в
Риме. Данный случай именно таков, объяснил он королю. Предъявил  уличающие
показания, подчеркнул, что им уже наложен запрет на доходы архиепископства
Толедского и что по  покрытии  судебных  издержек  инквизиция  отдаст  эти
доходы королевской казне. После чего Филипп признал, что в его советнике и
духовном наставнике явно чувствуется еретический дух, и  одобрил  действия
Великого инквизитора.
   Каррансу отвезли в Вальядолид. Там в предместье Сан-Педро его вместе  с
единственным слугой держали взаперти в двух душных и темных каморках.
   Началось нескончаемое следствие. Допросили девяносто  трех  свидетелей,
перерыли  весь  огромный  архив   архиепископства   Толедского.   Откопали
черновики проповедей, которые Карранса набрасывал еще студентом, сорок лет
назад, тексты из еретических книг, которые он выписал,  чтобы  в  качестве
признанного авторитета осудить их на Триентском соборе, и ряд других столь
же подозрительных документов.
   Полномочия, данные Ватиканом инквизиции, позволяли Вальдесу  не  только
захватить обвиняемого, а также  собрать  против  него  улики.  Папа  Павел
потребовал, чтобы и арестованный, и бумаги были доставлены в Рим.  Великий
инквизитор всячески отвиливал, а  король  пока  что  пользовался  доходами
архиепископства Толедского. Папа Павел успел  тем  временем  умереть,  его
сменил Пий IV. Полномочия, данные Римом на два года, истекли. Папа Пий,  в
свою очередь, потребовал выдачи арестованного и  следственных  материалов.
Великий инквизитор увиливал, а король  стал  выплачивать  папскому  непоту
пенсион из доходов архиепископства. Пий IV продлил полномочия на два года.
Потом - еще на год.
   Тем временем дело  Каррансы  вызвало  шум  во  всей  Европе.  В  тяжкой
несправедливости,  причиненной  архиепископу,  Триентский  собор  усмотрел
поругание церкви и покушение испанской  инквизиции  на  неприкосновенность
прелатов.  Собор  даже  не  подумал  внести  в  список  запрещенных   книг
толкование  архиепископа  Каррансы   на   катехизис,   которое   испанская
инквизиция считала главным доказательством его ереси, а, наоборот, признал
этот труд согласным с католической догмой, поистине назидательным  чтением
для всех верующих земного шара.
   Вслед за тем папа Пий IV объявил  собору  и  всему  миру,  что  считает
упорство  католического  короля  поношением   для   святейшего   престола.
Полномочия инквизиции по делу архиепископа Каррансы окончательно  истекают
1 января следующего года, и узника, а  также  весь  следственный  материал
надлежит передать в  руки  римских  властей.  Однако  инквизицию  покрывал
король Филипп. Ему не хотелось  расставаться  с  доходами  архиепископства
Толедского, кроме того, он считал, что, уступив  сейчас  папе,  он  уронит
свое достоинство: Карранса остался в своем заточении.
   Папа торжественно заявил: в случае дальнейшего  промедления  с  выдачей
архиепископа все повинные ipso facto  [тем  самым  (лат.)]  будут  преданы
анафеме, отрешены от сана  и  должности  и  признаны  преступниками,  коим
навсегда возбраняется исполнять прежние обязанности.  Карранса  же  должен
быть незамедлительно выдан папскому нунцию. Король  не  ответил;  Карранса
остался в своей вальядолидской темнице.
   В конце концов договорились, что папские легаты совместно с  испанскими
инквизиторами будут  разбирать  дело  Каррансы  на  испанской  земле.  Рим
направил четырех таких сановных послов, каких  святейший  престол  никогда
еще не  посылал  ни  к  одному  монарху.  Первый  был  впоследствии  папой
Григорием XIII, второй  -  будущий  папа  Урбан  VII,  третий  -  кардинал
Альдобрандини, брат будущего папы Клемента VIII, четвертый - будущий  папа
Сикст V. Великий инквизитор принял высоких особ с подобающим им почтением,
однако настаивал,  чтобы  они  судили  в  пределах  супремы  -  верховного
трибунала инквизиции, иначе говоря, совместно с пятнадцатью испанцами; это
значило, что они имели бы четыре голоса из девятнадцати. Пока толковали об
этом, папа Пий IV умер.  На  смертном  одре  он  признался,  что  в  угоду
ненасытному католическому королю погрешил  в  деле  архиепископа  Каррансы
против законов церкви, против воли соборов  и  кардиналов;  ничто  так  не
гнетет его совесть, как слабость, проявленная им в деле Каррансы.
   Преемником умершего папы был Пий V, отличавшийся крутым нравом.  Вскоре
испанский посол  Суньига  пожаловался  своему  монарху,  что  святой  отец
неопытен  в  государственных  делах  и  не  радеет  о  личных  выгодах.  К
сожалению, он делает лишь то, что считает справедливым. И  в  самом  деле,
новый папа сразу же заявил, что  юрисдикция  Великого  инквизитора  и  его
присных на этом кончается. Великому  инквизитору  Вальдесу  предписывается
незамедлительно выпустить заключенного  архиепископа  на  свободу,  с  тем
чтобы он направился в Рим, где его будет судить сам папа. Бумаги по  этому
делу должны быть в трехмесячный срок доставлены  в  Рим.  И  все  это  под
страхом божьего суда, немилости апостолов Петра и  Павла  и  отлучения  от
церкви.
   Корыстный, властный и мстительный старик Вальдес  готов  был  дать  бой
новому папе. Но католический король ввиду и без  того  больших  внешне-  и
внутриполитических затруднений побоялся интердикта. Карранса  был  сдан  с
рук на руки папскому легату и увезен в Италию.
   Восемь лет просидел архиепископ в испанской темнице; теперь он проживал
в замке Святого Ангела - с удобствами, но под арестом, ибо Пий V,  человек
обстоятельный,  повелел  заново  произвести   следствие.   Весь   огромный
обвинительный материал был переведен на  итальянский  и  латинский  языки.
Особый суд из семнадцати прелатов, в том числе четырех  испанцев,  заседал
еженедельно с папою во главе. Католический король с  величайшим  вниманием
следил за ходом дела и слал все новые документы.
   Разбирательство затянулось. Просидев восемь  лет  в  испанской  тюрьме,
Карранса отсидел еще пять лет в итальянской.
   В конце концов святой отец взвесил все доводы "за" и "против". И  он  и
его суд признали архиепископа Каррансу неповинным в  ереси.  Решение  было
составлено при участии самого папы весьма тщательно и подкреплено  вескими
аргументами. Однако святой отец не стал оглашать  приговор,  а  сперва  из
любезности сообщил его королю Филиппу.
   Но сейчас же вслед  за  проектом  приговора  и  подробным  объяснением,
почему приговор этот будет оправдательным, в  Испанию  пришло  известие  о
кончине папы Пия V. Приговор так и не был обнародован. Он исчез бесследно.
   Преемник Пия V,  Григорий  XIII,  разумеется,  знал  об  оправдательном
приговоре. Но будучи одним из четырех  легатов,  в  свое  время  посланных
святейшим престолом в Испанию по  делу  Каррансы,  он  успел  убедиться  в
несговорчивости его католического величества, а потому заявил теперь,  что
заново рассмотрит это дело.
   Король Филипп слал все новые документы. В  скором  времени  он  написал
папе, что умом и сердцем убежден в виновности  Каррансы  и  настаивает  на
немедленном осуждении еретика.  Спустя  три  недели  он  опять  разразился
собственноручным гневным и  красноречивым  посланием  папе.  Он  требовал,
чтобы еретик был отправлен на костер. Любая более мягкая кара не  помешает
Каррансе хотя бы в отдаленном  будущем  вернуть  себе  архиепископство,  а
король испанский не может потерпеть,  чтобы  высший  духовный  сан  в  его
королевстве принадлежал еретику.
   Однако еще до того, как это  послание  пришло  к  папе,  он  уже  вынес
архиепископу  приговор  весьма  дипломатического  свойства.  Карранса  был
изобличен в том,  что  в  шестнадцати  случаях  слегка  впал  в  ересь,  и
присужден публично отречься от нее. Кроме того, он был на пять лет отрешен
от своей должности. Этот срок он должен был прожить в Орвието, в одном  из
тамошних монастырей, получая на свое  содержание  тысячу  золотых  крон  в
месяц. Далее на него налагалось легкое церковное покаяние.
   Папа Григорий собственноручным  письмом  уведомил  о  приговоре  короля
Филиппа. "Мы глубоко скорбим, - писал он, - что  принуждены  были  осудить
человека,   столь   прославленного   беспорочной   жизнью,   ученостью   и
благодеяниями, вместо того, чтобы, как мы уповали, полностью его обелить".
   Семнадцать лет провел в испанских и итальянских узилищах дон  Бартоломе
Карранса, архиепископ Толедский, которого десятки  тысяч  верных  почитали
праведнейшим из людей, когда-либо  ступавших  по  земле  Иберийской;  папы
Павел IV, Пий IV и Пий V  успели  умереть,  прежде  чем  ему  был  вынесен
приговор.
   После того как архиепископ отрекся в Ватикане от своих заблуждений,  он
отправился выполнять наложенное на  него  папой  церковное  покаяние.  Оно
заключалось в том, что он должен был посетить семь римских храмов. В  знак
уважения и участия папа Григорий предложил ему для этого свои  собственные
носилки, а также лошадей для его свиты. Но Карранса  отказался.  Он  пошел
пешком. Десятки  тысяч  людей  собрались  на  его  пути,  многие  приехали
издалека,  чтобы  поклониться  ему.  Покаяние  его  превратилось  в  такое
торжество, какого редко удостаивался даже папа.
   Возвратившись из паломничества, Карранса почувствовал себя плохо и слег
в постель. Вскоре стало ясно, что дни его сочтены. Папа послал ему  полное
отпущение грехов и свое апостольское благословение. Карранса позвал к себе
семерых  духовных  сановников.  Получив  отпущение  и   готовясь   принять
последнее причастие, он в их  присутствии  торжественно  заявил:  "Клянусь
престолом всевышнего, перед которым мне вскоре предстоит держать ответ,  и
царем царей, что грядет в святых дарах, коих я сейчас буду  приобщен,  все
то  время,  когда  я  обучал  богословию,  и  позднее,  когда   я   писал,
проповедовал, состязался в диспутах, отправлял службу - будь то в Испании,
Германии, Италии или Англии, -  я  всегда  ревновал  о  прославлении  веры
Христовой и о посрамлении еретиков. Милостью господней мне многих  удалось
обратить в католическую веру. Тому свидетель король Филипп,  долгое  время
бывший моим духовным чадом. Я любил его и по сей час люблю всей душой:  ни
один сын не может быть горячее предан ему. Далее  свидетельствую,  что  ни
разу не впадал ни в одно из тех заблуждений, в которых  меня  подозревали;
мои слова были извращены и ложно истолкованы. Невзирая на это,  я  признаю
справедливым вынесенный мне обвинительный  приговор,  ибо  он  исходит  от
наместника Христова. В час моей  кончины  я  прощаю  всем,  кто  показывал
против меня, никогда я не питал к ним злобы, и если буду там, куда надеюсь
быть  допущен  по  милосердию  божию,  то  не  перестану  молить  за   них
Всевышнего".
   Приказано было произвести вскрытие тела. Врачи определили,  что  смерть
семидесятитрехлетнего старца произошла от заболевания, напоминающего  рак.
Однако никто им не верил. Все считали, что смерть эта была слишком на руку
королю и что он - ее прямой виновник. Гордый Филипп, как он сам писал,  не
потерпел бы, чтобы  Карранса  был  возвращен  в  свою  епархию.  Король  и
архиепископ не могли жить под одним небом, а король  считал,  что  ему  от
бога дано право избавляться от противников любой ценой.

   "Приговор, - писал он папе, -
   Здесь, в Испании, считают
   Слишком мягким. Но, однако,
   Не признать нельзя серьезных,
   Искренних стремлений папы.
   К справедливому решенью.
   Это, кстати, тем уместней,
   Что господь уже прибегнул
   К своевременному средству
   И тем самым христианство
   Оградил он от опасных
   И губительных последствий
   Черезмерно мягкой меры..."



7

   Историю архиепископа - праведника и еретика - дона Бартоломе Каррансы и
прочел Ховельяносу и его гостям молодой Кинтана, придав ей форму одной  из
своих "миниатюр".
   Все помнили эту  историю,  но  она  показалась  незнакомой  и  новой  в
изложении Хосе Кинтаны.  Он  не  побоялся  выдать  за  подлинные  и  такие
события, о которых простые смертные знать не могли, в крайнем случае могли
только догадываться. Но удивительное дело: когда он читал,  чувствовалось,
что так именно оно и было.
   Гойя слушал вместе  с  остальными,  затаив  дыхание.  Молодой  писатель
изображал прошлое так, словно за ним не было трехсотлетней давности -  оно
волновало и возмущало, как злоба дня. Но тогда все, что здесь  происходит,
- просто бунт или, по меньшей мере, нечто  весьма  предосудительное.  И  с
его, Гойи, стороны глупо водиться с этими смутьянами и фанатиками как  раз
сейчас, когда жизнь сулит ему исполнение всех чаяний. Однако ему  нравился
наивный юнец, который, читая свою историю, с трудом  подавлял  возмущение.
Франсиско слушал бы и слушал его, хотя благоразумнее было бы улизнуть.
   Когда Кинтана кончил, никто не произнес ни слова. Все  были  подавлены.
Наконец Ховельянос откашлялся и сказал:
   -  У  вас,  дон  Хосе,  не  перечесть   погрешностей   против   чистого
кастильского наречия. Но в каждой фразе чувствуется сила, и,  так  как  вы
молоды, многое еще поправимо.
   Аббат поднялся. Должно быть, его больше, чем всех остальных, задело  за
живое то, что прочел Кинтана.
   - У нас, в инквизиции, люди все понимающие, - начал он. Он  имел  право
говорить "у нас, в инквизиции", потому что все еще носил звание "секретаря
священного судилища", хотя покровитель аббата. Великий инквизитор  Сьерра,
впал в немилость и находился под следствием по причине сомнительности  его
богословских суждений. Аббат шагал взад и  вперед  по  обширному  кабинету
дона Гаспара,  машинально  брал  в  руки  разные  вещицы,  внимательно  их
рассматривал и рассуждал вслух.
   - У нас, в инквизиции, люди всегда были понимающие, - говорил он,  -  и
архиепископа Каррансу заперли в тюрьму и уморили не мы, а  папа  и  король
Филипп. Вот и теперь Великий инквизитор Лоренсана  собирается  довести  до
конца дело Олавиде. Но разве он отдал  приказ  арестовать  этого  большого
человека? И разве не естественно, что он стремится довести  до  конца  это
нескончаемое дело?
   Гойя насторожился. Он мимолетно встречал дона Пабло Олавиде  и  в  свое
время, много лет назад, был потрясен, узнав, что этот  смелый,  блестящего
ума  человек  арестован,  а  его  большое  начинание   с   поселением   на
Сьерра-Морене поставлено  под  удар.  В  последние  недели  до  него  тоже
доходили  толки,  что  инквизиция  задумала  окончательно  расправиться  с
Олавиде, однако он не стал в это вникать, чтобы не тревожить себя  и  свое
счастье всякими  слухами.  Но  сейчас  под  влиянием  того,  что  прочитал
Кинтана, у него невольно вырвалось:
   - Неужели они посмеют?..
   - Разумеется, посмеют, - ответил аббат, и его умный веселый взгляд стал
совсем невеселым. - Лоренсане не дают  спать  лавры  Великого  инквизитора
Вальдеса, он сам не прочь прославиться в борьбе  за  чистоту  веры  и  уже
исхлопотал себе благословение святого отца на расправу с Олавиде. Если дон
Мануэль и дальше будет  дремать,  а  король  не  пресечет  наконец  рвение
Великого инквизитора, тогда  нашей  столице  преподнесут  такое  аутодафе,
какого ей не доводилось видеть много веков.
   Гойя ясно чувствовал, что и мрачное пророчество аббата  и  даже  чтение
Хосе Кинтаны предназначалось для него  одного.  А  тут  и  Ховельянос  без
обиняков обратился к нему:
   - Дон Франсиско, ведь вы работаете сейчас  над  портретом  Князя  мира.
Говорят, что во время сеансов дон Мануэль  становится  особенно  доступен.
Что если бы вам потолковать с ним о деле Олавиде?
   Хотя Ховельянос старался говорить возможно равнодушнее,  чувствовалось,
как он взвешивает каждое свое слово. Все притихли  и  ждали,  что  ответит
Гойя.
   - Сомневаюсь, чтобы дон  Мануэль  принимал  меня  всерьез  в  том,  что
выходит  за  пределы  живописи,  -  сказал  Гойя  сдержанным  тоном  и   с
насильственной  шутливостью  добавил:  -  Откровенно   говоря,   мне   это
безразлично: лишь бы мою живопись принимали всерьез.
   Все хранили неодобрительное молчание. Один Ховельянос сказал  строго  и
решительно:
   - Вы хотите казаться легкомысленнее, чем вы есть  на  самом  деле,  дон
Франсиско. Человек талантливый талантлив  во  всех  областях.  Цезарь  был
велик не только  как  государственный  деятель  и  полководец,  но  и  как
писатель; Сократ был и философом, и основателем религии, и солдатом  -  он
был всем. Леонардо, помимо своей живописи, занимался наукой и техникой: он
сооружал крепости и летательные машины. Обратись к  моей  скромной  особе,
скажу: мне хотелось бы, чтобы меня принимали всерьез не только в  вопросах
государственной экономики, но и в вопросах живописи.
   Пусть эти господа составят о нем самое незавидное мнение, все равно он,
Гойя, не станет поддаваться на уговоры и снова вмешиваться в политику.
   - Мне очень жаль, дон Гаспар, но я все же вынужден ответить отказом,  -
сказал он. - Несправедливость к  дону  Пабло  Олавиде  возмущает  меня  не
меньше, чем вас. Однако же, - продолжал он со все возрастающей решимостью,
- я _не буду_ говорить об этом с доном  Мануэлем.  Наш  друг  дон  Мигель,
конечно, уже беседовал с ним об этом злосчастном деле, и вы, дон Дьего,  -
обратился он к аббату, - конечно, тоже испробовали  на  нем  все  средства
разумного убеждения. Если уж вы, люди  столь  искушенные  в  политике,  не
добились успеха, чего же могу достичь я, простой живописец из Арагона?
   Вызов принял дон Мигель.
   - Пожалуйста, не думай, Франсиско, что вельможи так охотно  зовут  тебя
только ради твоей живописи, - сказал он. - Вокруг них  и  без  того  целый
день толкутся  всякие  знатоки  экономики,  механики,  политики  и  другие
мастера своего дела, вроде меня. Но художник  -  это  нечто  большее,  чем
мастер своего дела: он воздействует на всех,  проникает  в  душу  каждого,
говорят от имени всех, всего народа в  целом.  Дон  Мануэль  знает  это  и
прислушивается к твоим словам. Вот почему ты и обязан поговорить с  ним  о
беззаконном и бессмысленном деле Пабло Олавиде.
   Затем робко, но страстно заговорил молодой Кинтана.
   - То, что вы сейчас сказали, дон Мигель, мне и самому не раз  приходило
в голову. Не мы, жалкие писаки, а  вы,  дон  Франсиско,  говорите  языком,
понятным каждому, всеобщим  языком  -  idioma  universal.  Глядя  на  ваши
картин