же говорил об этом и с  Мигелем.  Дон
Франсиско был по-прежнему сдержан.
   - Разумеется, дон Мануэль, - ответил он довольно холодно,  -  время  от
времени я встречаюсь с этой дамой.
   Герцогу не оставалось ничего другого, как говорить  напрямик.  Послушно
держа голову в желательном для Гойи положении, он сказал словно так, между
прочим:
   - С вашей стороны, дон Франсиско, было бы очень любезно, если бы вы при
случае познакомили меня с этой дамой. Может быть, вы, кстати, уверите  ее,
что я не так уж падок на всех женщин без разбору, как говорят  мои  враги,
что у  меня  горячее  и  преданное  сердце,  умеющее  ценить  все  истинно
прекрасное. Портрет сеньоры - портрет умной женщины. С ней, конечно, можно
приятно побеседовать. А большинство женщин умеет  только  одно  -  лечь  в
постель; после трех встреч не знаешь, что с ними делать. Разве я не прав?
   Мысленно Гойя произнес нечто чрезвычайно непристойное, вслух же сказал:
   - Да, ваше превосходительство, философствовать можно только с немногими
женщинами.
   Теперь уже дон Мануэль заговорил совершенно откровенно.
   - А что если бы нам весело и разумно провести вместе вечер, - предложил
он дону Франсиско, - вы, очаровательная вьюдита и еще несколько друзей,  с
которыми можно приятно поужинать, выпить, поболтать и попеть?  Если  я  не
ошибаюсь, донья Лусия тоже знакома с вьюдитой. Но  только  в  том  случае,
если и вы примете участие в такой вечеринке, дорогой дон Франсиско.
   Сделка была совершенно ясна:  дон  Мануэль  готов  вести  переговоры  о
Ховельяносе,  если  Гойя  готов  вести  переговоры  о  вьюдите.   Мысленно
Франсиско  видел  Пепу:  вот  она  сидит  перед  ним,  ленивая,  пышная  и
чувственная, и смотрит ему в лицо своими зелеными,  широко  расставленными
глазами. Только теперь мог бы он верно изобразить ее,  скажем,  в  тяжелом
зеленоватом платье с кружевами, оно  как  раз  подошло  бы  для  ее  новой
серебристо-серой гаммы. Тот портрет, что он сделал для адмирала Масарредо,
тоже не плох: тогда он был очень влюблен в Пепу и вложил  свое  чувство  в
портрет. Забавно, что он сам этим удачным портретом пробудил аппетит  дона
Мануэля. Теперь он  совершенно  отчетливо  видел  Пепу  такой,  какой  она
действительно была, и какой  он  должен  был  бы  ее  написать,  и  какой,
возможно, еще напишет.  И  хотя  Франсиско  собирался  еще  несколько  раз
переспать с ней, все же в эту минуту он прощался со своей  подругой  Пепой
Тудо.
   - Сеньора Хосефа Тудо, - сказал он  официальным  тоном,  -  несомненно,
почтет для себя  за  честь  и  удовольствие  познакомиться  с  вами,  ваше
превосходительство.
   Вскоре затем появился красноногий лакей и доложил:
   - Дама ждет уже десять минут, ваше превосходительство.
   Невозмутимое, почтительно сдержанное лицо слуги говорило, кто эта дама:
королева.
   - Жаль, - вздохнул дон Мануэль, - надо кончать.
   Со смятением в душе шел Гойя домой. Никогда не считался он с  женщинами
и легко бросал их ради карьеры. Но никто еще  не  осмелился  обратиться  к
нему с таким дерзким предложением, и если бы не Ховельянос, он ни  за  что
не согласился бы уважить такую просьбу.
   В мастерской  Гойя  застал  Агустина.  И  этот  кисляй,  который  вечно
выжидательно смотрит на него, тоже  приложил  руку,  помог  втравить  его,
Франсиско, в неприятную сделку. Гойя достал наброски, которые делал с дона
Мануэля, и снова взялся за карандаш;  с  мясистого  лица  герцога  исчезло
добродушие,  исчезла   одухотворенность,   оно   становилось   все   более
похотливым, все более свиноподобным. Гойя разорвал  набросок,  насыпал  на
стол песок, стал рисовать на песке: ненасытную, затаенно лицемерную  Лусию
с лицом злобной кошки, хитрого, колючего Мигеля с лицом лисицы. Недовольно
сопя, стер он наброски.

   Эту ночь провел он скверно,
   Так же скверно и вторую.
   Но на третий день явился
   Человек из дома Альба.
   Он вручил билет, в котором
   Дон Франсиско приглашался
   На семейный праздник
   Новоселья. Герцогиня Альба
   Переезд свой отмечала
   Во дворец Буэнависта.
   А в конце стояла фраза:
   "Возвратите ли вы скоро
   Мне мой веер, дон Франсиско?"
   Глубоко дыша, с улыбкой
   Посмотрел Франсиско Гойя
   На кудрявый, мелкий почерк:
   Это было одобреньем,
   Высочайшею наградой -
   Потому что пересилить
   Самого себя сумел он
   Для испанского народа,
   Для спасенья дон Гаспара.



8

   Прусский посол, герр фон Роде, доносил в Потсдам о доне  Мануэле  Годой
герцоге Алькудиа:
   "Он встает рано и с утра отдает приказания своим шталмейстерам и другим
слугам на весь день и на ближайшее время. В восемь  отправляется  в  манеж
своего  загородного  дома;  каждое  утро  в  девять  часов  принимает  там
королеву,  с  которой  совершает  верховую  прогулку.  Герцог   прекрасный
наездник. Там они остаются до одиннадцати. Если король успел  возвратиться
с охоты, он присоединяется к ним. К  этому  времени  герцога  уже  ожидает
множество людей, у которых к нему самые разнообразные  дела.  За  четверть
часа он отпускает всех. Затем начинается его  официальный  туалет,  обычно
при этом присутствует с десяток благородных дам, и лучшие  музыканты  дают
концерт. В час дня дон Мануэль отправляется в королевский дворец. Там  ему
отведена  особая  квартира  -  столовая,  кабинет,  спальня.  В   качестве
камергера  он  присутствует  на  официальном  обеде  короля.  После  обеда
удаляется  в  свои  личные   апартаменты,   которые   расположены   внизу,
непосредственно под покоями королевы. По-настоящему дон Мануэль кушает уже
у себя, в присутствии королевы, которая  спускается  к  нему  по  потайной
лестнице, а король  тем  временем  опять  развлекается  охотой.  При  этих
встречах донья Мария-Луиза и дон Мануэль договариваются о  мерах,  которые
они затем предлагают королю.
   Около семи часов вечера дон Мануэль отправляется с докладом к королю. В
восемь он снова удаляется к себе домой, где его уже ждет  от  тридцати  до
сорока просительниц всех званий и состояний. Разбор их прошений отнимает у
него больше двух часов. К десяти он обычно приглашает своих советчиков,  и
тогда начинается настоящая работа, на которую у него  отведено  всего  два
часа, да и то в ночное время. Однако он стремится  разрешать  все  текущие
дела быстро и без задержки. На письма, не требующие  особых  раздумий,  он
почти всегда отвечает в тот же день. Ум у него быстрый и  точный:  правда,
долго заниматься делами он не любит, но меткость суждения исправляет  зло,
могущее возникнуть из-за краткости времени, отведенного на работу.
   В общем, несмотря  на  молодость,  он  неплохо  справляется  со  своими
тяжелыми  обязанностями,  и  было  бы  очень  хорошо,  если  бы  во   всех
государствах Европы ответственнейшие посты занимали такие люди".



9

   Вечер,  на  котором  должна  была  произойти  встреча  дона  Мануэля  с
вьюдитой, устраивала донья Лусия Бермудес.
   У сеньора Бермудеса был большой и  поместительный  дом,  сверху  донизу
набитый произведениями искусства. На стенах сплошным ковром висело великое
множество картин - старых и новых, больших и маленьких - вплотную  одна  к
другой.
   Донья Лусия принимала  гостей,  сидя,  по  староиспанскому  обычаю,  на
возвышении под высоким  балдахином.  Она  была  вся  в  черном,  глаза  ее
загадочно блестели из-под высокого гребня, венчавшего  грациозную,  как  у
ящерицы, головку. Итак, она сидела изящная и церемонная и в  то  же  время
возбужденная и озорная, радуясь предстоящему.
   Дон Мануэль пришел рано. Он был одет очень  тщательно,  элегантно,  без
излишнего  щегольства.  Он  не  надел  парика  и  даже  не  напудрил  свои
золотистые волосы. Из многочисленных  орденов  его  грудь  украшал  только
орден Золотого руна. На широком лице не осталось  и  следа  пресыщенности.
Дон Мануэль старался поддерживать светский разговор с  хозяйкой  дома,  но
был рассеян - он ждал.
   Аббат стоял перед портретом  доньи  Лусии,  написанным  Гойей.  Сначала
Мигель хотел отвести этой картине особое место, но затем  решил,  что  она
только выиграет от  соседства  с  другими  первоклассными  произведениями.
Итак, портрет висел среди  других  картин,  украшавших  стены.  Дон  Дьего
почувствовал, что дольше стоять перед ним молча неудобно.  Не  скупясь  на
похвалы, пересыпая свою речь латинскими и французскими цитатами, начал  он
превозносить своеобразие этого превосходного  произведения,  и  слова  его
звучали как объяснение в любви  донье  Лусии.  С  противоречивым  чувством
слушал дон Мигель хвалы живой и нарисованной Лусии; при этом он не мог  не
признать, что дон Дьего расхваливает картину и ее новую живописную  гамму,
пожалуй, еще с большим знанием дела, чем он сам.
   Вошла Пепа. На ней было зеленое платье, покрытое  светлым  кружевом,  и
одно-единственное  украшение  -  осыпанный  драгоценными  камнями   крест,
подарок адмирала. Именно такой видел ее Гойя, когда дон Мануэль сделал ему
свое бесстыдное предложение, именно такой хотел ее  написать,  написать  с
новым мастерством. Она спокойно извинилась за свой поздний приход;  дуэнья
никак не могла найти паланкин. Гойю восхитило ее смелое  спокойствие.  Они
только намеками коснулись в разговоре того, чему суждено было  совершиться
сегодня. Он ждал, он надеялся, что на него посыпятся упреки  и  проклятия.
Ничего  подобного,  несколько  тихих,  насмешливых,  исполненных  скрытого
значения  фраз  -  и  все.  Сейчас  ее  поведение  было  явно  обдуманным,
нарочитым. Она  нарочно  запоздала,  нарочно  подчеркнула  скудость  своих
средств. Она хочет в присутствии герцога  пристыдить  его,  Франсиско,  за
скупость. А ведь достаточно было бы ей открыть рот, и он  обставил  бы  ее
лучше, правда, сначала поворчав. Какая подлость!
   Дон Мануэль едва ли слышал, что она  сказала.  Он  смотрел  на  нее  до
неприличия упорно, но с восхищением, на которое вряд  ли  кто  считал  его
способным. Когда донья Лусия наконец представила его Пепе,  он  поклонился
ниже, чем кланялся королеве или принцессам. И тут же заговорил о портрете,
написанном Гойей, о том, в какой восторг он, Мануэль,  пришел  от  него  с
первой же минуты и как в данном, единственном случае портрет  даже  такого
большого  художника  несравненно  слабее  оригинала.  Взор   его   выражал
преданность и готовность к услугам.
   Сеньора Тудо привыкла к преувеличенным комплиментам: таковы все испанцы
- мадридский  махо,  провинциальный  идальго,  придворный  гранд.  Но  она
разбиралась в оттенках, она быстро сообразила, что этот вельможа  влюбился
в нее сильнее, чем адмирал Масарредо, чье возвращение ожидалось со дня  на
день, может быть даже сильнее, чем ее упокоенный  богом  и  морем  супруг,
офицер флота Тудо. Раз Франсиско  ее  предал  и  продал,  так  пусть  хоть
чувствует, от какого сокровища он отказался. И Пепа решила не  продешевить
себя.  Она  улыбалась  приветливо  ни  к  чему  не  обязывающей   улыбкой,
обнажавшей крупные, сверкающие белизной зубы, веер ее не отстранял,  но  и
не манил, и она с удовольствием  отметила,  что  Франсиско  смотрит  в  их
сторону, с неприязненным любопытством следя за ухаживанием дона Мануэля.
   Паж доложил, что кушать подано. Перешли в столовую. И здесь тоже  стены
были  сплошь  увешаны  картинами  -  натюрмортами  и  сценами   трапез   -
фламандских, французских  и  испанских  художников.  Была  тут  и  картина
Веласкеса -  несколько  мужчин  у  очага,  и  "Брак  в  Кане  Галилейской"
Ван-Дейка,  и  дичь,  и  домашняя  птица,  и  рыба,  и  плоды,  так  сочно
написанные, что при взгляде на них текли слюнки. Стол был  изысканный,  но
не слишком обильный: салат, рыба, сласти, малага и херес, пунш и  сахарная
вода со льдом. Лакеев не было, только паж; дамам прислуживали кавалеры.
   Дон Мануэль ухаживал за Пепой. От нее веет той же ясной безмятежностью,
что  и  от  портрета,  написанного  Франсиско,  уверял  он.  Но  он  и  не
подозревал, сколько волнующего кроется за этой безмятежностью.  Какая  она
при всем своем спокойствии манящая, emouvante,  bouleversante  [волнующая,
потрясающая (фр.)]. Говорит она по-французски?
   - Un peu [немного (фр.)], - ответила она с неважным произношением.
   Он так и думал, что она образованнее прочих мадридских женщин. Им  -  и
придворным дамам, и всем этим щеголихам, и махам - можно только  отпускать
пошлые комплименты, с ней же можно беседовать и  о  житейских  делах  и  о
высоких материях. Она ела,  пила  и  слушала.  Сквозь  кружевные  перчатки
светились матовой белизной ее руки.
   Немного спустя движением веера она  дала  ему  понять,  что  он  ей  не
неприятен. Тогда дон Мануэль весьма пылко заявил, что Гойя должен написать
ее еще раз; написать вот такой, как сейчас, вложить  в  этот  портрет  все
свое мастерство, написать ее для него, для Мануэля.
   Гойю пыталась  втянуть  в  разговор  донья  Лусия.  Она  сидела  тихая,
задумчивая и иронически поглядывала на дона Мануэля, который  ухаживал  за
Пепой. По тому, как он на нее смотрел, как наклонялся к ней, всякому  было
ясно, что он запутался в любовных сетях, и донья Лусия  наслаждалась  этим
зрелищем.
   Маленькими  глоточками  отпивая  ледяную  воду,   она   сказала   будто
невзначай:
   - Я рада, что Пепа не скучает. Бедняжка! Такая молоденькая и уже вдова,
да к тому же еще сирота. Она  с  поразительной  стойкостью  переносит  все
превратности судьбы, вы не находите? - И, все  время  поглядывая  на  дона
Мануэля, прибавила: - Как странно, дон Франсиско, что именно  ваш  портрет
возбудил то участие, которое дон  Мануэль  принимает  сейчас  в  Пепе.  Вы
вершите судьбами людей. Вернее, ваши портреты.
   Гойя думал, что он лучше изучил женщин, чем все знакомые ему мужчины. И
что же - вот  тут  рядом  с  ним  сидит  Лусия,  очаровательная,  изящная,
стройная, загадочная, недоступная и порочная, и нагло издевается над  ним.
В ушах у него звучали бесстыдные слова, которые выкрикивала тогда на Прадо
торговка миндалем, авельянера, вшивая девчонка, натравившая на  него  весь
уличный сброд, и он называл себя дураком. Он даже не знает, посвящена ли в
интригу Пепа, возможно, что она вместе с Лусией потешается  над  ним.  Его
охватила безумная злоба, но он сдержался, отвечал односложно, прикидываясь
простаком, и тупо смотрел в ее  широко  расставленные  глаза,  в  глаза  с
поволокой, словно не понимая их взглядов.
   - Сегодня вы еще неприветливей, чем обычно, дон  Франсиско,  -  ласково
сказала Лусия. - Вас совсем не радует Пепино счастье?
   Он вздохнул с  облегчением,  когда  к  ним  подошел  аббат  и  дал  ему
возможность прервать неприятный разговор.
   Но не успел он отойти от Лусии, как его подозвала Пепа.  Она  попросила
принести ей стакан пунша. Дон Мануэль заметил, что Пепе хочется остаться с
Гойей наедине; он понимал ее желание и не хотел портить ей настроение.  Он
отошел.
   - Как я выгляжу? - спросила Пепа.
   Она сидела в кресле, такая томная, такая нежная. Франсиско  растерялся.
Он никогда не отказывался от откровенного разговора;  ее  вина,  если  они
расстаются без объяснения и не такими друзьями, как могли бы. Если у  кого
есть причина сердиться, так это у него.
   - Я не хотела бы оставаться здесь долго, - опять заговорила она.  -  Ты
придешь ко мне или мне прийти к тебе?
   Он оторопел.  Что  ей  надо?  Не  так  же  она  глупа,  чтобы,  получив
приглашение на вечер к Лусии, не понять, в чем дело. Или Лусия  ей  ничего
не сказала? Может быть, все же виноват он, может быть, он  сделал  все  не
так.
   На самом деле Пепа уже несколько дней обо всем знала, но решение далось
ей не так легко, как он думал. Целыми днями  раздумывала  она,  почему  он
молчит, не надо ли ей самой вызвать его  на  объяснение.  При  всем  своем
безмятежном характере Пепа была обижена, что Франсиско так легко отказался
от нее - то ли ради карьеры, то ли из-за того, что она ему надоела, - и не
хотел ее удерживать. Лишь после этих  раздумий  она  поняла,  как  к  нему
привязана.
   Несмотря на все, что ей пришлось пережить, чувства ее остались чистыми.
Она кокетничала и любезничала с мужчинами, но до  Фелипе  Тудо  никому  не
принадлежала. Слишком явные домогательства мужчин, увивавшихся вокруг  нее
после смерти мужа, особенно во время  ее  занятий  с  знаменитой  Тираной,
скорее отталкивали, чем привлекали вьюдиту.  Затем  в  ее  жизнь  на  всех
парусах приплыл адмирал, и это очень подняло ее в собственных  глазах.  Но
наслаждение,  глубокое,  подлинное  наслаждение  она  испытала  только   с
Франсиско Гойей. Жаль, что он уже не любит ее по-прежнему.
   Когда  Лусия  сказала  ей,  что  всесильный  министр   жаждет   с   ней
познакомиться, она  сразу  поняла,  что  перед  ней  открывается  широкая,
залитая солнцем дорога,  что  могут  осуществиться  грезы  о  великолепных
замках и покорной челяди, навеянные ей романсами.  Она  размечталась,  что
герцог Алькудиа, кортехо королевы, станет ее кортехо, и не  заметила,  как
сильно на этот раз плутовала в карты дуэнья.
   И все же она решила, что не уйдет от Франсиско, если только он сам того
не пожелает, и решение свое не изменила.
   Теперь она прямо спросила его: "Ты придешь ко  мне  или  мне  прийти  к
тебе?" А он сидел с таким глупым лицом, что и не выдумаешь.
   Он молчал, она опять ласково спросила:
   - Ты нашел другую, Франчо? - Он все  еще  молчал.  -  Я  тебе  надоела?
Почему ты отдаешь меня герцогу?
   Она говорила приветливо, негромко, пусть посторонние  думают,  что  они
просто болтают.
   Вот она сидит перед ним, красивая, возбуждающая желание,  она  нравится
ему и как мужчине и как художнику, но, хоть это и досадно, она  права:  он
нашел другую, нет, не нашел, другая просто вошла в  его  жизнь,  захватила
его всего, целиком, и потому он уступает герцогу ее, Пепу.  Но  она  права
только наполовину. Обо всех обстоятельствах, о жертве, которую он приносит
Ховельяносу и Испании, она не подозревает. И вдруг его  охватила  безумная
ярость. Люди все понимают превратно. Охотней всего он прибил бы Пепу.
   Агустин Эстеве переводил взгляд с Пепы на Лусию и обратно  с  Лусии  на
Пепу. Он догадывался, в чем здесь дело. Франсиско попал в беду.  Франсиско
нуждается в его помощи, иначе он не привел бы его сюда, и в  этом  Агустин
видел доказательство того, как они крепко сдружились. И все же Агустин был
невесел. Он слонялся из угла в угол и завидовал Франсиско и его бедам.
   Лусия приказала принести шампанское. Агустин, против  обыкновения,  пил
сегодня много. Он пил попеременно то нелюбимую им малагу, то нелюбимое  им
шампанское и был грустен.
   Дон Мануэль счел, что  приличия  соблюдены  и  теперь  он  может  опять
заняться вьюдитой. Ей это  было  приятно.  Сейчас  она  сама  навязывалась
Франсиско ясно и откровенно, она унижалась перед ним, а он  ею  пренебрег;
ну что ж, она пойдет той дорогой, которую он указал. Но уж тогда пусть все
будет,  как  в  ее  любимых  романсах.  Пусть  ее  порицают,  зато   пусть
восхищаются, пусть преклоняются перед ней.  Такой  вельможа,  как  герцог,
чего доброго, думает, что ее можно просто подобрать. Нет, она  знает  себе
цену и потребует с Мануэля настоящую цену,  очень  высокую  цену,  раз  он
согласен платить.
   Пепа Тудо была дружна с Лусией Бермудес. Она часто появлялась у нее  на
вечеринках, но на парадные вечера, которые иногда давали сеньор и  сеньора
Бермудес, ее не приглашали. Пепа была рассудительна и  понимала,  что  ей,
вдове скромного морского офицера, не место в высшем  обществе.  Но  теперь
все изменится. Если она согласится на связь с доном  Мануэлем,  то  не  на
ролях  скромной  тайной  любовницы;  нет,  она   будет   его   официальной
возлюбленной, соперницей королевы.
   Дон Мануэль выпил, он был разгорячен, возбужден шампанским и  близостью
вьюдиты. Ему хотелось щегольнуть перед  ней.  Он  спросил,  ездит  ли  она
верхом? Это был глупый вопрос: верхом на лошади ездили только жены грандов
и богачей. Она спокойно ответила, что