тавалось только одно - снова приняться за барышничество. И
тут  он  нарвался  на  Пэта  Стэмпера. И Пэт живо отбил у него охоту к этому
делу. И уж тут он вконец осатанел.
     -  Так вы, значит, говорите, что они с Пэтом Стэмпером сшиблись лбами и
он  еще  после этого ноги унес? - сказал кто-то. А Стэмпера здесь знали все.
Он  стал легендой, хоть и был еще жив, легендой не только в этих краях, но и
во всем Северном Миссисипи и Западном Теннесси - большой, грузный человек, в
светлой широкополой дорогой шляпе, с холодными синеватыми, как лезвие нового
топора, глазами: он разъезжал в фургоне, где у него лежала палатка, и ставил
лошадь
     против лошади, как картежник ставит карту против карты, столько же ради
удовольствия  одержать  верх  над достойным противником, сколько ради самого
выигрыша,  и  ему  помогал  негр-конюх,  артист в своем деле, такой же, как,
скажем,  скульптор в своем, который мог взять любого одра, в чем только душа
держится, увести его в пустой сарай или в другое место, все равно куда, были
бы  только  четыре  стены,  а  потом,  с ловкостью фокусника, вывести оттуда
такого  коня, что и родная мать, кобыла, его бы не узнала, не то что прежний
хозяин;  и  действовали  они, Стэмпер и негр, в каком-то нерушимом согласии,
словно единый ум, против которого бессильны простые смертные, потому что они
могли  при  этом  действовать  порознь, в разных местах, орудуя двумя парами
ловких рук.
     -  Нет,  ему  еще больше посчастливилось, - сказал Рэтлиф. - Он остался
целехонек.  Потому  что  ежели  Стэмпер  кого  и  изничтожил, так это миссис
Сноупс.  Впрочем,  она  сама  никогда  этого  не признавала. Вся ее промашка
только  в  том  и была, что она сама не поехала в Джефферсон за сепаратором,
хотя,  пожалуй,  с  самого  начала  знала,  что  рано  или поздно, а поехать
придется.  Не  Эб  купил  у  Пэта Стэмпера лошадь и продал ему две, а миссис
Сноупс. А Эб был между ними только посредником.
     Все снова замолчали. Потом тот, что заговорил первым, сказал:
     - Откуда вы все это знаете? Наверно, сами были при этом?
     -  Был, - сказал Рэтлиф. - Я вместе с ним ездил за сепаратором. Мы жили
примерно  в  миле  от  них. Мой отец вместе с Эбом арендовал землю у старика
Энса  Холленда, и я частенько торчал вместе с Эбом около конюшни. Потому что
я  был  помешан  на лошадях, так же как и он. А он тогда еще не осатанел. Он
еще жил со своей первой женой, с той, что он привез из Джефферсона, а потом,
в  один прекрасный день, ее папаша прикатил в фургоне, погрузил ее вместе со
всеми  ее  пожитками  и  сказал  Эбу, что если тот еще когда-нибудь перейдет
Уайтлифский  мост,  он  его  пристрелит.  Детей у них не было, а мне как раз
пошел  восьмой  год,  и  я бегал к ним чуть не каждое утро и проводил с Эбом
целый  день,  мы с ним сидели на загородке, а соседи приходили поглазеть, на
какого одра он выменял моток проволоки или поломанные плуги и бороны старика
Энса,  и  Эб  врал,  всегда  в меру, сколько лет лошадке и сколько он за нее
отдал.  Он  был  помешан  на  лошадях  и  этого не отрицал, но совсем не так
помешан,  как  говорила  миссис  Сноупс  в тот день, когда мы привели лошадь
Бисли  Кемпа  и  пустили  ее  в  загон,  а  сами пошли в дом и Эб разулся на
веранде,  чтобы ноги перед обедом малость поостыли, а миссис Сноупс стояла в
дверях  и  грозилась сковородкой, а Эб сказал: "Ну-ну, Винни, полно, ты ведь
сама  знаешь,  что  я всегда был помешан на хороших конях, так что зря ты на
меня напустилась. Лучше благодари бога за то, что я по его милости не только
знаю толк в лошадях, но и разумом не обижен".
     Потому  что  лошади,  можно  сказать,  никакой и не было. И сделки тоже
никакой  не  было.  Или  нет, сделка была, да еще какая, потому что Эб отдал
Бисли за лошадь плужный лемех и старую, никуда не годную Энсову мельницу для
сорго,  так  что даже миссис Сноупс должна была согласиться, что это сходная
цена  за животину, которая па собственных ногах доплелась от загона Бисли до
ихнего,  но  только,  как  она  сказала, грозясь сковородкой, Эба и не могли
облапошить,  потому  что  у  него  за  душой  ничего  нет  такого, что можно
было  б обменять  хоть  на  самую  ледащую  лошаденку.  И это не потому, что
Эб  загодя  бросил плуг подальше в поле, чтобы миссис Сноупс не могла его из
дому  увидеть,  и повез лемех и мельницу для сорго в фургоне окольным путем,
чтобы  жена  думала,  будто он тем временем в поле работает. Похоже, что она
уже  знала  то,  чего  мы  с  Эбом не знали, - что лошадь побывала в лапах у
Стэмпера,  прежде чем попала к Бисли, и теперь, едва к ней притронувшись, Эб
подцепил  Пэт-Стэмперову  хворь. И может, миссис Сноупс была права. Может, в
душе  Эб  считал  себя  Пэтом Стэмпером Холлендовой фермы - или, может, даже
всего  Четвертого  участка,  но он, конечно, был убежден, что Пэт Стэмпер не
придет  к  его  загородке  и  не  потребует  у него удовлетворения за этакую
дерзость.  Я  просто  уверен,  что  когда  он  сидел там, у себя на веранде,
разутый, а па кухне шипела свинина и мы дожидались, покуда нам дадут поесть,
чтобы  пойти  в  загон и сесть на загородку, а люди пусть приходят и глядят,
что  за  лошадь  Эб  привел  на этот раз, - я уверен, что Эб тогда не только
понимал  в  барышничестве  не  хуже  Пэта Стэмпера, но мог бы потягаться и с
самим  стариной Энсом. И я уверен, что когда мы там сидели и, можно сказать,
не  двигались,  только  в  тень от солнца отодвигались, а этот дурацкий плуг
стоял в борозде на дальнем поле, а миссис Сноупс глядела на Эба через заднее
окошко и ворчала себе под нос: "Тоже барышник выискался! Сидит себе, врет да
бахвалится  перед  кучкой  простаков,  а  хлопок  и кукурузу сорняки до того
заглушили,  что  я  обед  ему носить боюсь - того и гляди, змея укусит!" - я
просто уверен, что Эб поглядывал на животину, которую он выменял на почтовый
ящик,  или  на моток проволоки старика Энса, или на мешок озимой кукурузы, и
говорил  себе:  "Видит  бог, это не только моя лошадь, но это самая красивая
лошадь из всех, какие мне попадались!"
     Верно,  так  уж  судьба  распорядилась.  Словно  сам бог порешил купить
лошадь  на  деньги  миссис  Сноупс,  отложенные  на  сепаратор. И надо прямо
сказать,  что,  избрав  Эба,  он  напал на человека, который только и мечтал
совершить  для  него  эту  сделку.  В  то  утро,  когда  мы с ним поехали за
сепаратором, Эб и не собирался запрягать лошадь Бисли, он понимал, что ей не
пройти в один день двадцать восемь миль до Джефферсона и обратно столько же.
Он  думал  сходить  к  старому  Энсу  и попросить мула, чтобы подпрячь его к
своему,  и  так  бы  и сделал, если бы не миссис Сноупс. Она все шпыняла его
насчет того, какое удачное он выменял украшение для двора, и ежели, мол, эта
кляча  как-нибудь  доплелась  бы  до  города,  может,  ее удалось бы всучить
хозяину  платной  конюшни - пусть торчит заместо вывески перед воротами. Так
что,  можно  сказать,  миссис  Сноупс  сама навела Эба на мысль взять лошадь
Бисли в город. И вот, пришел я к ним в то утро, и мы запрягли лошадь Бисли в
повозку  вместе  с  мулом. А до того мы ее дня два-три откармливали, пичкали
чуть  не  насильно,  готовя в дорогу, и она с виду стала чуть получше, чем в
тот день, когда мы ее привели. Но и теперь вид у нее был неважный. Эб решил,
что  это  мул  виноват,  потому что по отдельности они выглядели недурно, но
поставить  эту  лошадь  рядом  с любой другой четвероногой тварью никак было
невозможно,  это  все  дело  портило.  "Хорошо бы запрячь мула под повозкой,
чтобы тянуть-то он тянул, а наружу не высовывался, и на виду чтоб оставалась
одна  лошадь!"  - говорит Эб. Тогда он еще не озлобился. Ну, мы сделали все,
что могли. Эб думал было подмешать в корм изрядную порцию соли, чтобы лошадь
выдула  побольше воды, по крайности ребра не так сильно будут торчать, но мы
знали,  что  тогда  ей  нипочем  не  дойти  до  Джефферсона, а уж чтоб домой
вернуться,  так  мы  понимали, что об этом и речи быть не может, и к тому же
она  будет останавливаться у каждого ручейка или колодца и снова пить. Одним
словом, мы сделали все как нельзя лучше. То есть мы надеялись, что так будет
лучше  всего.  Эб  ушел  в  дом  и вышел в сюртуке (том же самом, какой он и
теперь  носит,  когда-то  этот  сюртук был полковника Сарториса, миссис Роза
Миллард  подарила  его  Эбу  лет  тридцать  тому назад), увязал в тряпицу те
двадцать четыре доллара и шестьдесят восемь центов, что миссис Сноупс копила
целых четыре года, и мы тронулись.
     Про  барышничество  мы  и не думали. Но про лошадь-то, конечно, думали,
потому  что  побаивались,  как  бы  нам не пришлось взвалить лошадь Бисли на
повозку,  а  Эбу  впрячься  рядом  с мулом и в таком виде к вечеру вернуться
домой.  Так  вот, значит, Эб выехал за ворота и пустил упряжку по дороге так
бережно и осторожно, как никогда еще не обращались с лошадью и мулом на этом
свете,  и мы с Эбом подымались пешком на каждый пригорок, на самый маленький
бугорок,  и  думали  так  добраться до самого Джефферсона. День был погожий,
жаркий,  середина июля. До Уайтлифской лавки оставалось около мили, а лошадь
не  столько  шла,  сколько висела на дышле, и лицо Эба все сильнее мрачнело,
всякий  раз  как  у нее заплетались ноги, и вдруг видим - лошадь вся в мыле.
Она  вздернула  голову,  будто ее кто ткнул раскаленной кочергой, и влегла в
хомут,  в  первый раз коснулась хомута с тех пор, как мул принял на себя всю
тяжесть.  Эб взмахнул кнутом, и мы съехали с холма и подкатили к Уайтлифской
лавке,  а  лошадь эта самая вращает глазами, и они у нее белые, как костяные
грибки  для  штопки,  а  грива  и  хвост  так и вьются, как огонь в траве. И
провалиться  мне,  ежели  она  не  была  вся в мыле, как кровный рысак после
хорошей  пробежки,  и даже ребра как будто меньше стали торчать. И тогда Эб,
который  сперва  хотел ехать кружной дорогой, чтобы не проезжать мимо лавки,
остановился  и, сидя па козлах, как, бывало, сидел у себя дома на загородке,
где  никакой Пэт Стэмпер ему не был страшен, рассказал Хью Митчеллу и другим
ребятам  на галерее, что, мол, эта лошадь из Кентукки. А Хью Митчелл даже не
улыбнулся.  "Ну  конечно, говорит. А я-то ума не приложу, что с ней сталось.
Теперь понятно, отчего столько времени прошло: от Кентукки досюда - конец не
близкий.  Герман  Шорт выменял эту лошадь у Пэта Стэмпера на мула с коляской
еще  пять  лет назад, а Бисли Кемп прошлым летом отдал за нее Герману восемь
долларов. Сколько же ты дал Бисли? Пятьдесят центов?"
     В  этом-то  и  было  все  дело. Не то чтобы лошадь обошлась Эбу слишком
дорого,  -  он  за  нее только всего и отдал что лемех от плуга, потому как,
во-первых,  мельница  для сорго никуда не годилась, а во-вторых, мельница-то
была  чужая.  И не то чтобы кому-нибудь было жаль Германова мула с коляской.
Все  дело  было  в  этих  восьми  долларах, которые Бисли выложил наличными,
правда,  Эб на Германа за эти восемь долларов не обижался. Герман ведь отдал
своего  мула  и  коляску.  К  тому  же  эти восемь долларов остались в наших
местах,  и, стало быть, не так уж и важно, у кого в кармане они застряли - у
Германа  или  у  Бисли. Важно было одно: Пэт Стэмпер, чужак, заявился к нам,
напустил  туману,  и  кровные йокнапатофские денежки пошли гулять туда-сюда.
Когда человек меняет лошадь на лошадь - это одно, и черт ему судья. Но когда
наличные  доллары  начинают кочевать из рук в руки - это совсем другое. А уж
ежели  является  чужак  и давай перекачивать деньги из кармана в карман, это
как все равно грабитель вломился в твой дом и расшвырял все вещи как попало,
хоть  и  не взял ничего. Вдвойне обидно! Так что надо было не просто всучить
лошадь  Бисли Кемпа обратно Пэту Стэмперу, но и как-то вырвать у Пэта восемь
долларов Бисли Кемпа. Вот что я и имел в виду, когда сказал, что сама судьба
велела  Пэту  Стэмперу сделать привал под Джефферсоном, как раз у дороги, по
которой мы должны были проехать в тот день, когда отправились за сепаратором
для  миссис  Сноупс;  ну  да, он расположился у самой дороги вместе со своим
черномазым  колдуном  в  тот самый день, когда Эб поехал в город с двадцатью
четырьмя  долларами  и  шестьюдесятью восемью центами в кармане, и только он
один  мог  восстановить  поруганную  честь науки и искусства йокнапатофского
барышничества.
     Не  помню уж, когда и где мы узнали, что Пэт в Джефферсоне. Может быть,
в  Уайтлифской  лавке.  А  может,  при  таких обстоятельствах было не только
естественно  и  справедливо,  чтобы  Эб  встретился  со  Стэмпером по пути в
Джефферсон - может, это было заранее предопределено судьбой. И вот, едем мы,
значит, с Эбом, пособляя этим восьми долларам Бисли Кемпа одолевать подъемы,
сами  пешком плетемся, а лошадь Бисли налегает, что есть сил, на хомут, хотя
почти  всю  тяжесть  тащит  мул,  а  Эб идет рядом и честит Пэта Стэмпера, и
Германа Шорта, и Бисли Кемпа, и Хью Митчелла; а потом спускаемся под гору, и
Эб притормаживает повозку слегой, чтобы она не пропихнула лошадь Бисли через
хомут и не вывернула ее наизнанку, как носок, и Эб все честит Пэта Стэмпера,
и  Германа,  и  Бисли, и Митчелла, и так до тех пор, пока мы не добрались до
моста  на  третьей  миле, а там Эб свернул с дороги, загнал повозку в кусты,
выпряг  мула,  подвязал вожжу так, чтобы я мог править, сидя верхом, дал мне
четвертак  и  велел  ехать  в город, взять на десять центов селитры, на пять
дегтю и рыболовный крючок номер десятый да поскорей вернуться назад.
     До  города  мы,  стало  быть, добрались только после обеда. Мы покатили
прямехонько  туда,  где  расположился Пэт, и въехали на самую его стоянку, и
лошадь  Бисли  теперь  лихо  влегала  в хомут, и глаза у нее сверкали так же
дико,  как у Эба, а на морде выступила пена, потому что Эб втер ей селитру в
десны,  а под хомут аккуратно заправил два куска проволоки и еще один смолою
прилепил  на  том месте, где загнал ей под шкуру этот крючок, так чтоб можно
было  хлестнуть по нему вожжой, и Пэтов черномазый кинулся ловить лошадь под
уздцы,  а  не то она как раз вбежала бы в палатку, где спал Пэт, а потом Пэт
сам  вышел  в  этой  своей светлой шляпе, надвинутой на один глаз, а глаза у
него  такого же цвета, как новый лемех, и почти такие же холодные, и большие
пальцы рук засунул за пояс: "Ишь какую игрунью привели", - говорит.
     "Что  правда,  то  правда,  -  говорит  Эб, - Оттого-то я и хочу от нее
отделаться.   Вот  ежели  бы  вы  мне  помогли,  дали  бы  мне  заместо  нее
какую-нибудь  другую,  я  бы тогда добрался до дому, не расшибив в лепешку и
себя,  и  этого  мальчугана".  И это было верно задумано - рвануть напролом,
сразу  выложить,  что,  мол,  есть  дело, так Пэта скорей убедишь, чем ежели
станешь  ходить вокруг да около. Пэт эту лошадь целых пять лет не видел, вот
Эб  и  порешил,  что  шансов узнать ее у него примерно столько же, сколько у
вора  узнать  долларовые  часы,  которые случайно зацепились за пуговицу его
жилетки  пять  лет назад. И Эб вовсе не хотел обжулить Пэта. Он хотел только
вернуть   те  восемь  долларов  -  цену  чести  и  гордости  йокнапатофского
барышничества,  не  выгоды,  а  единственно  чести  ради. Так вроде бы все и
вышло.  Я  до сих пор уверен, что Эб надул Пэта и что Пэт отказался меняться
иначе,  чем  упряжка на упряжку, не потому, что узнал лошадь Бисли, а просто
такой  у  него  был  расчет. А впрочем, не пойму, может, Эб до того старался
надуть  Пэта,  что Пэту и не пришлось надувать Эба. И вот черномазый выводит
пару  мулов,  а Пэт стоит, засунув большие пальцы за пояс штанов, смотрит на
Эба  и  жует  табак,  медленно  так,  со  смаком,  а Эб стоит, и лицо у него
отчаянное,  хоть  страха на нем и незаметно, он понял, что зашел дальше, чем
хотел,  и теперь остается либо зажмуриться и шагать вперед без оглядки, либо
пойти  на  попятный  и  бросить все к черту, сесть на повозку и уехать, пока
лошадь  Бисли еще чувствует уколы крючка. Но тут Пэт Стэмпер показал, что он
за человек. Ежели бы он стал вкручивать Эбу мозги, уговаривать его, я думаю,
Эб отступился бы. Но Пэт и не подумал это сделать. Он надул Эба, точь-в-точь
как  один  первоклассный  вор надувает другого, - просто-напросто не говорит
ему, в чем секрет сейфа.
     "Хороший  мул  у  меня  уже  есть,  -  говорит  Эб.  - Мне бы от лошади
избавиться, она мне не нужна. Дайте мне мула за лошадь".
     "Да  ведь  мне  тоже  не  нужна  дикая лошадь, - говорит Пэт. - Я какую
хотите  животину  сменяю,  лишь бы она ногами шевелила, только расчет у меня
свой. На одну эту лошадь я с вами меняться не буду, потому что мне она нужна
не  больше,  чем вам. А вот этого мула я бы взял. У меня вон какая пара, под
стать.  За  упряжку  мне  всякий  даст  втрое  дороже,  чем  я возьму за них
порознь".
     "Но у вас и так будет упряжка для мены", - говорит Эб.
     "Нет,  - говорит Пэт. - Я должен получить с вас за них больше, чем взял
бы,  ежели разбить пару. Ежели вам нужен только один мул, попытайте-ка лучше
счастья еще где-нибудь".
     И  тогда Эб посмотрел на этих мулов еще разок. Что ж, мулы как мулы. Не
слишком хорошие, не слишком плохие. Врозь каждый был похуже, чем мул Эба, но
в  паре  они  выглядели  неплохо,  в общем, мулы ничего себе, так что Эб был
обречен. Он был обречен с той самой минуты, когда Хью Митчелл сказал ему про
те  восемь  долларов.  И,  думается  мне,  Пэт  Стэмпер  сразу понял, что Эб
обречен,  когда  поднял  голову  и  увидел,  что черномазый держит под уздцы
лошадь  Бисли,  а она рвется в палатку. Думается мне, он уже тогда знал, что
ему и не надо стараться провести Эба, а надо только подольше твердить "нет",
и  все  тут. Вот он и прислонился к нашей повозке, засунув большие пальцы за
пояс,  стоит,  жует  табак  и глядит, как Эб снова осматривает мулов со всех
сторон.  И  даже  я  понял, что Эб влип: он думал, у него под ногами твердое
дно,  а  сам забрел в трясину, и теперь уж ему даже остановиться нельзя хоть
на секунду, чтоб повернуть назад. "Ладно, - сказал Эб. - Я их беру".
     И  вот черномазый запряг в повозку новых мулов, и мы поехали в город. И
мулы  эти  были  как мулы. А я, черт меня дери, решил, что Эб хоть и попал в
Стэмперову  трясину, но уже выкарабкался, и когда мы снова выехали на дорогу
и палатка Стэмпера исчезла из глаз, на лице у Эба появилось такое выражение,
будто  он  сидит  на  загородке  у  себя дома и толкует соседям про то, что,
может,  в лошадях он и не смыслит, но все же он не такой дурак, как кажется.
Но  пока  что  вид  у  него  был  не  совсем  уверенный,  он сидел на козлах
насторожившись  и  глаз  не спускал с новой упряжки, все испытывал ее. Но мы
уже  въехали  в  город,  так что долго ее испытывать было не с руки, зато на
обратном  пути  мы  их  как  следует  испытаем. "Ей-ей, - говорит Эб, - если
только  они хоть как-нибудь доплетутся до дому, значит, я отобрал у него эти
восемь долларов, будь он проклят!"
     Но  тот  черномазый  был  артист. Потому как придраться было не к чему.
Поглядеть на них - два обыкновенных мула, не из самых лучших, конечно, таких
видишь  на  дороге  целые  сотни.  Я  только заметил, что есть у них повадка
трогать  с  места  рывком - сначала один рванул вперед и сразу осадил, потом
другой  тоже рванул и осадил, а когда мы выехали на дорогу, один из них, как
заколдованный,   вдруг  на  всем  ходу  стал  поперек  дороги,  будто  хотел
поворотить  назад  и перескочить прямо через повозку, но ведь Стэмпер сказал
только,  что  пара  эта  под  стать, и ни словом не обмолвился, что его мулы
когда-нибудь  работали  парой.  Да, они и впрямь были под стать друг другу в
том  смысле,  что  ни  один из них понятия не имел, когда другой сдвинется с
места.  Но  Эб  сумел  с  ними  совладать,  и  мы поехали дальше и уже стали
подыматься на тот большой пригорок возле городской площади, как вдруг видим,
они  тоже  в мыле, точь-в-точь как лошадь Бисли перед Уайтлифской лавкой. Но
это  бы еще ничего, в тот день здорово парило; и т