е нам сперва
загнать их в конюшню...
     Лошади  вдруг  сорвались  с  места.  Они пустились бежать в обе стороны
вдоль  загородки.  Люди  по концам подковы тоже побежали, крича и размахивая
руками.
     Они  заставили лошадей повернуть назад и снова погнали их впереди себя;
лошади  сгрудились  и  метались  отчаянно,  создавая  призрачную и суетливую
неразбериху.
     - Держите их,- сказал Фримен. - Не давайте им удрать.
     Люди  снова  двинулись  вперед.  Эк  обернулся; он сам не знал, что его
заставило  это сделать - какой-то звук или что-нибудь еще. Мальчик опять шел
за ним по пятам.
     - Тебе что сказано? Ступай в фургон и сиди там, - сказал Эк.
     - Гляди, па! - сказал мальчик.- Вон она, наша! Вона! - Это была лошадь,
которую техасец подарил Эку. - Поймай ее, па!
     - Не путайся под ногами,- сказал Эк.- Ступай в фургон.
     Цепь  не останавливалась. Лошади кружились на месте и все теснее жались
в  кучу,  шаг  за  шагом  оттесняемые  к  открытым  воротам  конюшни.  Генри
по-прежнему  шел  впереди,  чуть  пригнувшись,  и  его  тощая  фигура даже в
неверном  свете  луны излучала все ту же обессилевшую ярость. Пятнистая куча
лошадей  откатывалась  перед наступавшими людьми, как снежный ком, толкаемый
невидимой  рукой,  все ближе и ближе к черному зеву конюшни. Как потом стало
ясно, лошади, не сводившие глаз с людей, только тогда поняли, что их гонят к
конюшне,  когда,  пятясь,  вступили  в  ее  тень.  Вопль  неописуемой ярости
вырвался  из  их  гущи,  и они ринулись вперед, отчаянные и сеющие отчаяние;
один  лишь  миг,  застыв  в  безмолвном ужасе, люди смотрели на них, а потом
повернулись  и  побежали,  а цветная волна длинных свирепых морд и пятнистых
грудей  настигла  и  разметала  их,  совершенно  поглотив  Генри и мальчика,
которые  застыли  на  месте,  только  Генри  поднял обе руки, все еще сжимая
веревку,  а потом схлынула, и лошади пронеслись через загон прямо к воротам,
которые тот, кто вошел последним, позабыл запереть и оставил приотворенными,
вломились в них, сорвав створы с петель, и понеслись среди запрудивших улицу
фургонов  и запряженных лошадей, которые тоже заволновались, вставая на дыбы
и  грызя  постромки  и  дышла.  Эта  бешеная  лавина  промчалась  по  улице,
забурлила,  обтекая  тот  фургон, где сидела женщина, и понеслась дальше, на
дорогу,  где  разделившись  надвое,  стремительно ринулась в разные стороны.
Все,  кроме  Генри,  вскочили  на  ноги  и побежали к воротам. Мальчик снова
остался  невредим,  его даже не сбили с ног; отец схватил его, приподнял над
землей и стал трясти, как тряпичную куклу.
     - Сказано тебе было, сиди в фургоне! - кричал Эк. - Сказано тебе!

     -  Гляди, па! - выкрикивал мальчик между встрясками.- Вон наша лошадка!
Вона!
     Это  снова  была та лошадь, которую техасец подарил Эку. О второй они и
не  вспоминали,  ее словно и не было вовсе; как будто кровь, которая текла в
жилах  у  обоих,  властно  и  мгновенно заставила их забыть о той лошади, за
которую  они  уплатили  деньги.  Они бросились к воротам и побежали вслед за
другими. Они видели, как лошадь, подаренная техасцем, вдруг повернула назад,
вбежала  через  ворота  во  двор  миссис  Литтлджон, одним махом вскочила на
крыльцо, вломилась на деревянную веранду и исчезла внутри дома. Эк и мальчик
вбежали  на  веранду.  На  столе, прямо за дверью, стояла лампа. В ее мягком
свете  они  видели,  как лошадь, словно шутиха, заполнила собой весь длинный
коридор,  разноцветная,  неистовая,  грозная. В дальнем углу прихожей стояла
желтая  лакированная фисгармония. Лошадь налетела на нее, фисгармония издала
один звук, почти аккорд, низкий, звучный и торжествующий, полный глубокого и
сдержанного  удивления;  лошадь  снова  круто  повернула,  и вместе со своей
огромной,  причудливой  тенью исчезла в другой двери. Это была спальня; там,
спиной  к двери, стоял Рэтлиф в нижнем белье и в одном носке, держа другой в
руках и высунувшись в открытое окно, выходившее к загону. Он обернулся через
плечо. Одно мгновение он и лошадь таращили друг на друга глаза. Потом Рэтлиф
выпрыгнул   в  окно,  а  лошадь  попятилась  из  комнаты  назад  в  коридор,
повернулась  и  увидела Эка с мальчиком - они как раз вбежали с веранды, и в
руках  у  Эка  была веревка. Она снова повернулась, и, пробежав по коридору,
выскочила  на  заднее крыльцо, куда в этот миг поднималась миссис Литтлджон,
неся охапку белья, снятого с веревки, и стиральную доску.
     -  Пошла  вон,  сукина  дочь,-  сказала она и ударила доской по длинной
ошалевшей  морде;  доска  развалилась  на две аккуратные половинки, а лошадь
ринулась назад по коридору, где теперь стояли Эк и мальчик. Прячься, Уолл! -
заревел Эк.
     Он  бросился на пол ничком, прикрывая голову руками. Мальчик остался на
месте,  и  в  третий  раз лошадь пронеслась над ним, а он даже не пригнулся,
даже  не сморгнул, и снова выскочила на веранду, и в тот же миг там появился
Рэтлиф,  все  еще  с  носком  в  руке,  он  обежал вокруг дома и поднялся на
крыльцо.  Лошадь  повернула  на  всем скаку и, пробежав веранду, перемахнула
через  перила и вырвалась на свободу, мелькнув в свете луны, словно какая-то
страшная  нежить.  Она  спрыгнула  в  загон  и, не останавливаясь, поскакала
дальше  через  сорванные  с  петель  ворота, меж опрокинутых фургонов, среди
которых  один  стоял  невредимый,  и  в нем по-прежнему сидела жена Генри, а
оттуда на дорогу.
     В  четверти  мили  от перекрестка дорога пошла под уклон, белея в свете
луны меж лунными тенями придорожных деревьев, а лошадь все скакала, стараясь
настичь  и  втоптать  в  пыль свою тень, вниз, к мосту через ручей. Мост был
деревянный  и  узенький  -  едва в пору проехать одной повозке. Когда лошадь
добежала  до  ручья,  по  мосту, ей навстречу ехал фургон, запряженный парой
мулов, которые дремали на ходу, убаюканные неторопливым движением. На козлах
сидел  Талл  с  женой,  а  на  плетеных  стульях  -  их  четыре  дочери: они
возвращались  от кого-то из родственников миссис Талл, где провели весь день
и  загостились  допоздна. Лошадь не остановилась, не свернула в сторону. Она
вломилась  прямо на мост и втиснулась между мулами, которые мигом проснулись
и  рванули  в разные стороны, а лошадь, как очумевшая белка, уже лезла прямо
по  дышлу  и  скребла  передними  копытами  передок  фургона,  словно хотела
забраться  в  него,  а  Талл орал и лупил се по морде кнутом. Мулы старались
развернуть  фургон  посреди  моста.  Фургон  подался вбок, круто накренился,
перила  обломились  с  громким  треском,  заглушившим  вопли  женщин; лошадь
наконец  подмяла  под себя одного из мулов, а Талл, встав в фургоне, саданул
ее  в  морду  каблуком.  Тут  передок фургона взлетел вверх, и Талл, который
крепко, несколько раз накрутил вожжи на руку, грохнулся на дно фургона среди
перевернутых  стульев  и  задранных  юбок женщин. Лошадь вырвалась на волю и
поскакала  дальше,  круша  деревянный  настил. Фургон снова накренился; мулы
все-таки  развернули  его на мосту, хотя развернуть его было негде, и теперь
били  копытами,  обрывая  постромки.  Освободившись,  они выволокли Талла из
фургона.  Он  ударился  лицом о доски, и мулы протащили его несколько футов,
покуда  не  лопнули накрученные на руку вожжи. А лошадь тем временем исчезла
из  виду, оставив далеко позади обезумевших мулов. Пять женщин еще причитали
над  бесчувственным  телом  Талла, когда подоспели Эк, все не выпускавший из
рук веревку, и мальчик. Эк тяжело дышал.
     - Куда она побежала? - спросил он.
     А  в  опустевшем,  залитом  лунным  светом  загоне  жена  Генри, миссис
Литтлджон,  Рэтлиф, приказчик Лэмп Сноупс и еще три человека подняли Генри с
изрытой  копытами  земли  и перенесли на задний двор. Лицо у него побелело и
застыло,  глаза  были  закрыты,  голова тяжело свесилась вниз, кадык торчал,
оскаленные  зубы  тускло  поблескивали.  Они понесли его к дому мимо высоких
деревьев,  тень  которых  полосами  ложилась  на  землю.  Сквозь  дремотную,
серебристую  тишину ночи донесся слабый шум, словно раскат дальнего грома, и
затих.
     - Это которая-нибудь из них на мосту,- сказал один из мужчин.
     - Это лошадь Эка Сноупса, - сказал другой.- Та, что забежала в дом.
     Миссис  Литтлджон  первой вошла в прихожую. Когда внесли Генри, она уже
взяла со стола лампу и, высоко подняв ее, стояла у открытой двери.
     - Несите его сюда,- сказала она. Она прошла вперед и поставила лампу на
тумбочку. Они последовали за ней, пыхтя и тесня друг друга, и положили Генри
на  кровать,  а  миссис  Литтлджон  подошла  и  взглянула  на умиротворенное
бескровное лицо Генри.- Ну и дела, - сказала она.- Эх вы, мужчины.- Они чуть
попятились,  теснясь,  переминаясь с ноги на ногу, не глядя ни на нее, ни на
жену  Генри,  которая  стояла  в ногах кровати, неподвижная, сложив руки под
передником.-  Пусть  все  выйдут  отсюда,  В. К., - сказала миссис Литтлджон
Рэтлифу.  -  Ступайте на двор. Поглядите, не найдется ли там другой игрушки,
такой, чтоб укокошила еще кого-нибудь из вас.
     -  Ладно,  -  сказал  Рэтлиф.  -  Идем, ребята. Здесь в доме уже ловить
некого.
     Все пошли за ним к двери на цыпочках, наступая друг другу на ноги, и их
огромные тени ползли по стене.
     -  Ступайте  позовите  Билла  Уорнера,  -  сказала  миссис  Литтлджон.-
Скажите, мул занемог.
     Они  вышли,  не  оглядываясь.  На  цыпочках  прошли  коридор, веранду и
окунулись  в море лунного света. Только теперь они заметили, что серебристый
воздух  словно  бы  пронизан слабыми, неизвестно откуда исходящими звуками -
тонкие  и далекие крики, потом снова стук копыт на деревянном мосту, похожий
на дальний гром, и снова крики, слабые, тонкие, взволнованные и звонкие, как
колокольчики. Один раз можно было даже расслышать слова: "Тпру. Держи ее".
     -  Быстро  она  через  этот  дом  пробежала, - сказал Рэтлиф. - Теперь,
наверное,  зашла  в  гости  к  другой  хозяйке. - Позади них, в доме, громко
закричал  Генри.  Они  оглянулись  назад,  в темноту прихожей, куда из двери
спальной  падал прямоугольник света, и услышали, как крик перешел в хриплый,
одышливый  стон:  "А-а,  а-а, а-а",- на все более высокой ноте, а потом стон
снова перешел в крик. - Идем,- сказал Рэтлиф. - Надо позвать Уорнера.- И они
гурьбой   пошли  по  дороге,  выбеленной  лунным  светом,  сквозь  трепетную
апрельскую  ночь,  пронизанную  журчанием  бродящих  соков,  влажным шорохом
лопающихся  почек,  несмолкающими,  тонкими, тревожными криками и короткими,
замирающими  раскатами  копыт.  В  доме  Уорнера было темно, в свете луны он
казался  тусклым  и плоским. Они стояли темной кучей посреди поблескивавшего
серебром  двора  и  кричали  под  темными окнами до тех пор, пока в одном не
показалась чья-то фигура. Это была жена Флема Сноупса. Она была вся и белом,
и  на  этом  фоне  ее  тяжелая коса казалась почти черной. Она не высунулась
наружу,  а  просто  стояла у окна, вся в лунном свете, как видно ослепленная
им, во всяком случае, вниз она не глядела - тяжелые, золотые волосы, на лице
-  не  трагическое и даже, пожалуй, не обреченное выражение, а просто печать
проклятия;  плавные  округлости крепких грудей выступали под мраморно-белыми
складками  одежды;  какой  Брунгильдой, какой Лорелеей на фальшивой скале из
папье-маше,  какой  Еленой, вернувшейся в призрачный, обманный Аргос, никого
не  ждущей,  казалась  она  стоявшим внизу. - Добрый вечер, миссис Сноупс, -
сказал  Рэтлиф.  -  Мы  пришли за дядюшкой Биллом. Генри Армстид ранен, он у
миссис  Литтлджон. Она исчезла. Мужчины ждали в лунном сиянии, прислушиваясь
к слабым, далеким крикам и возгласам, пока не вышел Уорнер, который появился
быстрее,  чем  они  ожидали,  накинув пальто поверх ночной рубашки и на ходу
застегивая  штаны,  а подтяжки двумя петлями болтались под полами пальто. Он
нес  потертым  чемодан  с  похожими  на паяльники инструментами, которыми он
вливал  лекарства,  резал,  пускал  кровь  и  вскрывал  нарывы или рвал зубы
лошадям  и  мулам;  он  сошел  с  крыльца, худой и нескладный, и его хитрое,
жестокое  лицо  чуть насторожилось, когда и он прислушался к слабым, звонким
крикам, которыми был пронизан серебристый воздух.
     - Что они, все травят этих своих кроликов? - сказал он.
     - Да, кроме Генри Армстида, - сказал Рэтлиф. - Этот уже свое получил.
     - Ха,- сказал Уорнер.- Это вы, В. К.? Вы-то сами много ли накупили?
     - Я опоздал, - сказал Рэтлиф. - Никак не мог поспеть вовремя...
     - Ха,- сказал Уорнер. Они вышли за ворота и зашагали по дороге.- Что ж,
ночь  сегодня  ясная  и  прохладная,  для  охоты  в самый раз. - Луна теперь
светила  прямо  над  головой,  -  жемчужно-дымчатая,  она сияла над бледными
звездами  и  меж  бледных  звезд,  в мягком небе, которое медленно, виток за
витком,  свертывалось  по  краям. Они шли тесной гурьбой, топча свои тени на
мягкой  дорожной пыли и тени распускавшихся деревьев, кроны которых летели к
бледному  небу,  вонзаясь  в него красивыми острыми верхушками. Они миновали
темную  лавку.  Потом  впереди  показалась  груша.  Она  высилась в туманной
серебристой  неподвижности, словно застывший снежный каскад; пересмешник все
пел  на ее ветке. - Поглядите на эту грушу,- сказал Уорнер. - Видать, богато
уродит в нынешнем году.
     - Да и кукуруза тоже, - сказал один.
     -  Такая луна хороша для всякого плода, - сказал Уорнер.- Помню, как мы
с миссис Уорнер ждали рождения Юлы. У нас уже была тогда целая куча детишек,
и,  может,  лучше  бы на этом и успокоиться. Но я хотел еще дочерей. Старшие
повыскочили замуж и разъехались, а мальчишки, те едва подрастут и становятся
хоть  на  что-нибудь  годны, глядишь, работать и не думают, некогда им. Знай
сидят  возле  лавки  да  языки чешут. А девчонка останется и будет работать,
покуда  замуж  не  выйдет.  Одна старуха сказала раз моей матушке, что ежели
женщина,  как  затяжелеет,  покажет живот полной луне, то будет девочка. Ну,
миссис  Уорнер  и  лежала  каждую  ночь под луной с голым животом, покуда не
понесла,  да  и потом тоже. А я приложу ухо и слышу, как Юла там брыкается и
ворочается, как дьяволенок, луну, значит, чувствует.
     -  Вы  думаете,  это  и взаправду луна помогла, дядюшка Билл? - спросил
кто-то.
     - Ха,- сказал Уорнер.- Можете попытать сами. Мало, что ли, баб, которые
подставляют голый живот луне, или солнцу, или даже просто вашим рукам, чтобы
вы  их  лапали,  и очень даже может статься, что малость погодя там появится
кое-что,  и  можно  будет  приложить ухо и послушать, ежели только вы сами к
тому времени, не зададите дёру. Как по-вашему, В. К.?
     Кто-то засмеялся.
     -  Меня не спрашивайте,- сказал Рэтлиф.- Я всюду опаздываю, даже лошадь
по дешевке купить и то не успел.
     На  этот раз засмеялись двое или трое. Но, услышав хриплые стоны Генри:
"А-а!  А-а!  А-а!"- они резко оборвали смех, словно не ожидали этого. Уорнер
шел   впереди,   худой,   волоча  ноги,  но  быстрым  шагом,  хотя  все  еще
прислушивался,  склонив  голову,  к  слабым,  тревожным,  неумолчным крикам,
которые неслись сквозь серебристое сияние неведомо откуда, по временам почти
мелодичные,  словно  замирающий звон колокольцев; снова послышался короткий,
частый грохот копыт но деревянным доскам.
     - Еще одна лошадь на мосту,- сказал кто-то.
     -  Ну  что ж, хозяева, видно, хоть так расходы окупят,- сказал Уорнер.-
Хоть  порезвятся  за  свои  деньги,  и  то  развлечение.  Взять,  к примеру,
человека,   у   которого   целый  год  нет  других  развлечений,  кроме  как
разбрасывать  навоз  по полю. Ежели он еще не так стар, чтобы спокойно спать
на  своей кровати, но не так молод, чтобы, как блудливый кот, лазить в чужие
окна,  в  такую ночь развлечение вроде этого ему в самую пору. По крайности,
завтра  ночью  будет  спать  как убитый, ежели только к тому времени попадет
домой.  Кабы  знать заранее, можно было бы натаскать на лошадей свору собак.
Устроили бы тогда настоящую охоту.
     -  Конечно, все зависит от того, как на это взглянуть, - сказал Рэтлиф.
-  Право  же,  Букрайту,  и  Квику,  и Фримену, и Эку Сноупсу, и всем другим
новоиспеченным лошадникам было бы все равно как маслом по сердцу, ежели б их
выучить  так  смотреть на дело, потому что скорей всего ни одному из них это
просто  не  приходит  в  голову.  Сдается  мне, никто из них уже не надеется
излечиться  от техасской болезни, которую занесли сюда этот Дик Вырви Глаз и
Флем Сноупс.
     -  Ха,  -  сказал  Уорнер.  Он  отворил  ворота  и вошел во двор миссис
Литтлджон. Тусклый свет все еще падал в прихожую из дверей спальной; там, не
умолкая,  стонал Армстид: "А-а! А-а! А-а!" - У всякой лекарки свои припарки,
только от смерти излечить нельзя.
     - Даже если лечить загодя, - сказал Рэтлиф.
     -  Ха,-  снова  сказал  Уорнер.  Остановившись,  он быстро оглянулся на
Рэтлифа.  Но  его  блестящие  колючие глазки не были видны; виднелись только
косматые,  низко нависшие брови, которые застыли резким изломом, насупленные
сосредоточенно,  но  не  хмуро,  а  с  какой-то едкой насмешкой. - Даже если
лечить  загодя.  А  уж  если дышать больше невмоготу, значит, твоему векселю
срок вышел.
     А  на  второй  день,  в  девять  часов утра, на галерее лавки сидели на
     -  Может,  в ту ночь, как говорит Эк, в доме миссис Литтлджон и вправду
была  всего  одна  лошадь.  Но  тогда  это  был самый большой табун из одной
лошади, какой мне доводилось видеть. Она была у меня в комнате, и на крыльце
веранды,  и  в то же самое время я слышал, как миссис Литтлджон огрела ее по
башке  стиральной  доской  на  заднем  дворе.  И все же она удрала от всех и
отовсюду.
     Я  так  думаю,  что техасец это самое и имел в виду, когда говорил, что
нам от них прямая выгода: надо быть черт знает каким невезучим, чтобы суметь
подойти к которой-нибудь из них близко и получить удар копытом.
     Засмеялись  все, кроме Эка. Он и его сын ели. Поднявшись на галерею, Эк
сразу зашел в лавку, вынес оттуда бумажный пакет, достал из него кусок сыра,
аккуратно  разрезал  сыр  перочинным  ножом  на  две  равные части, дал одну
мальчику,  потом  вынул  из  пакета  пригоршню  галет и тоже дал мальчику, и
теперь  они сидели рядом на корточках у стены, похожие друг на друга как две
капли воды, только один побольше, а другой поменьше, и ели.
     -  Интересно,  что эта лошадь подумала о Рэтлифе? - сказал один. Во рту
он  держал  персиковую  веточку.  На  ней  было  четыре  цветка, точь-в-точь
крошечные  балетные  юбочки  из  пунцового  тюля.-  Выпрыгнул в окно в одной
рубашке и снова вбежал через дверь. Интересно, сколько Рэтлифов она видела?
     -  Не  знаю,- сказал Рэтлиф.- Но если она видела хоть вполовину столько
Рэтлифов,  сколько  я  лошадей, она была в осаде, ей же богу. Куда ни гляну,
отовсюду  эта  тварь  кидается на меня или крутится волчком, чтобы после еще
разок  перемахнуть  через мальчишку. А мальчишка каков, один раз он простоял
прямо  под  ней  ровно  полторы  минуты  по часам, даже не пригнув головы, и
глазом  не  сморгнул.  Да, братцы, когда я обернулся и увидел в дверях этого
зверя  с горящими глазами, я готов был бы поклясться, что Флем Сноупс привоз
из  Техаса  тигра,  если  б не знал, что один тигр никак не может занять всю
комнату.-  Они  снова  тихо  засмеялись.  Лэмп  Сноупс,  приказчик,  сидя на
единственном стуле в дверях лавки и загораживая вход, вдруг фыркнул.
     -  Знай  Флем,  как  быстро  вы,  ребята, расхватаете его лошадей, он и
впрямь  привез  бы  парочку  тигров,  -  сказал  он.-  Да  и обезьян тоже бы
прихватил.
     - Так, значит, это Флемовы лошади,- сказал Рэтлиф.
     Смех  смолк.  Остальные трое от нечего делать строгали складными ножами
палочки  и  щепки. Теперь все их внимание, казалось, было поглощено ловким и
почти  механическим движением ножей. Приказчик быстро поднял голову и поймал
пристальный взгляд Рэтлифа. Всегдашняя недоверчивая ухмылка теперь исчезла с
его лица; остались только