сколько  подвод
пройдет, каждая, плохо-плохо, а с  полпудика  натащит, да возчики на сапогах
наносят, ничего  с ней  нельзя  поделать. Отец поглядит-поглядит - и  махнет
рукой.  И  Горкин резон  приводит: "осень без грязи  не бывает...  зато душе
веселей, как снежком покроет". А замостить - грохоту не оберешься, и двор-то
не  тот уж будет, и  с лужей не сообразишься, камня она не принимает, в себя
сосет.  Дедушка  покойный  рассердился  как-то на  грязь,  - кожаную  калошу
увязил, насилу ее нащупали, - никому не сказал, пригнал  камню, и мостовщики
пришли, - только-только,  Господи  благослови, начали выгребать а прабабушка
Устинья  от обедни как раз и приезжает: увидала камень да мужиков с лопатами
-  с ломами - "да что вы, говорит,  двор-то уродуете,  земельку  калечите...
побойтесь Бога!" - и  прогнала. А дедушка  маменьку уважал и покорился.  И в
самый-то день Ангела  ее, как раз после Покрова,  корежить стали. А двор наш
больше ста лет  стоял, еще  до француза, и крапивка,  и лопушки к заборам, и
желтики веселили глаз, а тут - под камень!
     За неделю до  муч. Сергия-Вакха матушка  велит отобрать десяток  гусей,
которые  на Москва-реке пасутся, сторожит их старик  гусиный, на  иждивении.
Раньше, еще когда жулики не водились, гуси гуляли без дозору, да случилось -
пропали  и пропали, за  сотню  штук.  Пошли проведать по  осени, - ни крыла.
Рыбак сказывал: "может, дикие пролетали,  ночное дело... ваши и взгомошились
с ними - прощай, Москва!". С той поры крылья им стали подрезать.
     На именины  уж всегда к  обеду  гусь с яблоками, с  красной шинкованной
капустой и  соленьем, так уж  исстари  повелось. Именины парадные,  кондитер
Фирсанов готовит ужин, гусь ему  что-то неприятен: советует индеек, обложить
рябчиками-гарниром,  и  соус  из  тертых  рябчиков,   всегда  так  у   графа
Шереметьева. Жарят гусей и на людской стол: пришлого всякого народу будет. И
еще - самое-то  главное! - за  ужином  будет "удивление", у  Абрикосова отец
закажет, гостей дивить. К этому все привыкли, знают,  что будет "удивление",
а  какое -  не  угадать.  Отца  называют  фантазером:  уж всегда  что-нибудь
надумает.


     Сидим  в  мастерской, надумываем,  чего  поднести  хозяину.  По  случаю
именин,  Василь-Василич  уж воротился  из  деревни, Покров  справил. Сидит с
нами. Тут и  другой  Василь-Василич,  скорняк, который  все священные  книги
прочитал, и  у него хорошие мысли  в  голове, и Домна Панферовна, -  из бань
прислали  пообдумать,  обстоятельная  она,  умный  совет  подаст.  Горкин  и
Ондрейку кликнул, который по  художеству умеет,  святого голубка-то  на сень
приделал  из лучиков, когда Царицу Небесную принимали, святили на лето двор.
Ну, и меня позвал, только велел таиться,  ни слова  никому, папашенька чтобы
не узнал  до времени. Скорняк икону  советовал,  а икону уж подносили. Домна
Панферовна про Четьи-Минеи помянула, а  Четьи-Минеи от  прабабушки остались,
Василь-Василич  присоветовал такую флягу-бутылочку из серебра, - часто, мол,
хозяин  по  делам  верхом отлучается в  леса-рощи, - для дорожки-то  хорошо.
Горкин насмех его - "кто-что, а ты все свое... "на дорожку"! Да отец и в рот
не берет по этой части. Домна Панферовна думала-думала да и бухни: "просфору
серебряную, у Хлебникова видала, архиерею заказана". Архиерею - другое дело.
Горкин  лоб потирал,  а  не мог  ничего придумать. И я  не  мог. Придумал  -
золотое  бы  портмоне,  а  сказать  побоялся, стыдно. Ондрейка  тут  всех  и
подивил:
     - А я, говорит, знаю,  чего надо... Вся улица подивится,  как  понесем,
все хозяева позавиствуют, какая слава!
     Надо,  говорит, огромадный  крендель  заказать, чтобы  невидано никогда
такого, и понесем все на головах, на щите, парадно. Угольком на белой стенке
и  выписал  огромадный  крендель,  и  с миндалями. Все  и возвеселились, как
хорошо  придумал-то.  Василь-Василич  аршинчиком  прикинул:  под  два  пуда,
пожалуй, говорит,  будет. А он  горячий, весь так и возгорелся: сам поедет к
Филиппову, на  Пятницкую,  старик-то  Филиппов  всегда  ходит  в  наши бани,
уважительно его  парят банщики,  не откажет,  для славы сделает... - хоть  и
печь, может, разобрать придется,  а  то и не влезет  крендель, таких никогда
еще  не  выпекали.  Горкин так  и  решил,  чтобы  крендель, будто  хлеб-соль
подносим. И  чтобы  ни  словечка никому: вот  папашеньке по  душе-то  будет,
диковинки он любит, и гости подивятся, какое уважение ему, и слава такая  на
виду, всем в пример.
     Так и порешили - крендель.  Только  Домна Панферовна что-то  недовольна
стала, не по ее  все вышло. Ну, она все-таки женщина почтенная, богомольная,
Горкин ее совета попросил, может, придумает чего для кренделя. Обошлась она,
придумала: сахаром полить - написать на кренделе: "на  День Ангела - хозяину
благому", и еще  имя-отчество и фамилию прописать. А это скорняк придумал  -
"благому"-то,  священным словом  украсить крендель, для торжества: священное
торжество, ангельское. И все веселые стали, как хорошо придумали. Никогда не
видано  - по улице  понесут, в дар! Все  лавочники и хозяева  поглядят,  как
людей-то хороших  уважают. И еще обдумали - на чем нести:  сделать такой щит
белый,  липовый, с резьбой, будто карнизик кругом его, а  Горкин сам выложит
весь  щит филенкой тонкой, вощеной, под тонкий  самый паркет, - самое тонкое
мастерство, два дня работы ему будет. А нести тот щит на непокрытых головах,
шестерым молодцам из бань, все ровникам,  а в  переднюю пару Василь-Василича
поставить с правой руки, а  за старшего,  на переду,  Горкин  заступит,  как
голова   всего  дела,  а  росточку  он  небольшого,  так  ему  под  щит  тот
подпорочку-держалку, на мысок щита чтобы  укрепить, - поддерживать будет  за
подставочку. И  все в  новых  поддевках чтобы, а бабы-банщицы ленты  чтобы к
щиту  подвесили, это  уж женский  глаз  тут  необходим, -  Домна  Панферовна
присоветовала, потому что тут радостное дело, для глаза и приятно.
     Василь-Василич  тут  же  и покатил  к Филиппову, сговориться. А  насчет
печника,  чтобы не сумлевался  Филиппов, пришлем  своего,  первейшего, и все
расходы, в случае печь разбирать придется, наши. Понятно, не откажет, в наши
бани,  в "тридцатку"  всегда  ездит  старик  Филиппов, парят его приятно и с
уважением, - все,  мол,  кланяются  вашей милости, помогите  такому  делу. А
слава-то   ему  какая!  Чей  такой  крендель?  -  скажут.  Известно,  чей...
филипповский - знаменитый. По всей Москве банные гости разнесут.
     Скоро  воротился,  веселый,  руки  потирает,  -  готово  дело.  Старик,
говорит, за выдумку похвалил,  тут же и занялся: главного сладкого  выпекалу
вызвал, по кренделям, печь смотрели, - как раз  пролезет. Но  только дубовой
стружки  велел доставить и  воз лучины березовой, сухой-рассухой, как порох,
для  подрумянки  чтобы,  как  пропекут.  Дело  это,  кто  понимает, трудное:
государю раз крендель выпекали, чуть поменьше только, - "поставщика-то Двора
Его Величества" охватил Филиппов! - так три раза все портили, пока не вышел.
Даже пошутил старик: "надо, чтобы был кре-ндель, а не сбре-ндель!" А сладкий
выпекала такой у  него, что и по всему свету не найти. Только вот  запивает,
да за  ним теперь  приглядят. А уж  после,  как докажет себя, Василь-Василич
ублаготворит  и  сам  с  ним  ублаготворится,  -  Горкин  так  посмеялся.  И
Василь-Василич крепкий зарок дал: до кренделя - в рот ни капли.


     Горкин  с утра  куда-то подевался. Говорят, на дрожках  с  Ондрейкой  в
Мазилово укатили. А  мне  и не сказался.  А я почуял;  уж  не соловьиную  ли
клетку  покупать у мужиков,  клетки там делают, в Мазилове. А  он  надумывал
соловья отцу подарить, а  меня и не прихватил птиц  смотреть. А все обещался
мне:  там всякие  птицы  собраны,  ловят там  птиц  мазиловцы.  Поплакал я в
мастерской,  и погода такая, гулять нельзя, дождь с крупой.  Приехал он, я с
ним  ни слова не говорю. Смотрю - он  клетку привез, с кумполом, в  шишечках
костяных-резных.  Он  увидел, что надулся я на  него, стал  прощенья  у меня
просить: куда ж в непогодь такую, два-раз  с дрожек, падали они с Ондрейкой,
да и волки кругом, медведи... - насилу отбились от волков. А  мне  еще горше
от того, - и я бы от волков  отбился,  а теперь  когда-то я их увижу! Ну, он
утешил: сейчас поедем за соловьем к Солодовкииу, мазиловские совсем плохи. И
поехали на Зацепу с ним.
     А уж  совсем стемнело, спать собирались  соловьи. А Солодовкин заставил
петь:   органчики  заиграли,   такие  машинки  на   соловьев,   "дразнилки".
Заслушались мы прямо! Выбрал нам соловья:
     -  Не  соловей,  а...  "Хвалите имя  Господне!"  -  так и  сказал  нам,
трогательно до слез.
     Ради Горкина только уступил, а то такому соловыо и цены  нет. Не больше
чтобы черного таракана на неделю скармливать, а то зажиреть может.
     Повезли мы соловья, веселые. Горкин и говорит:
     -  Вот рад-то  будет  папашенька!  Ну,  и  святой  любитель  Солодовка,
каменный  дом прожил на соловьях, по  всей Расеи  гоняется за ними, чуть где
прознает.


     В  мастерской только и  разговору, что про крендель. Василь-Василич  от
Филиппова  не  выходит, мастеров потчует,  чтобы расстарались. Уж  присылали
мальчишку с Пятницкой при записке, -  "просит, мол, хозяин придержать вашего
приказчика, всех мастеров смутил, товар портят, а главного выпекалу сладкого
по трактирам замотал...".  Горкин свои меры принял, а Василь-Василич  одно и
одно: "за  кренделем наблюдаю!.. и такой будет  крендель,  - всем  кренделям
крендель!"
     А у самого косой глаз страшней страшного, вихры торчками, а язык совсем
закренделился, слова портит. Прибежит, ударит в грудь кулаком - и пойдет:
     -  Михал  Панкратыч...  слава  тебе,  премудрому!  додержусь,  покелича
кренделя  не справим,  в  хозяйские руки не сдадим...  ни  маковой  росинки,
ни-ни!..
     Кровь такая горячая, - всегда душу свою готов на хорошее дело положить.
Ну, чисто робенок малый... - Горкин говорит, - только слабость за ним такая.
     Накануне  именин  пришел  хорошими  ногами,  и  косой  глаз  спокойный.
Покрестился  на  каморочку,  где  у  Горкина  лампадки  светили,  и  говорит
шепотком, как на духу:
     -  Зачинают,  Панкратыч...  Господи  баслови.   Взогнали   те-сто!..  -
пузырится, квашня больше ушата, только бы без закальцу вышло!..
     И опять покрестился.
     А уж и  поздравители стали притекать, все беднота-простота, какие у нас
работали, а теперь "месячное" им идет. Это отец им дает, только ни одна душа
не знает, мы только  с Горкиным. Это Христос так велел, чтобы правая рука не
знала,   чего  дает.  Человек   двадцать  уж  набралось,  слушают   Клавнюшу
Квасникова,  моего  четыре...четвероюродного  братца,  который  божественным
делом занимается: всех-то благочинных знает-навещивает, протодиаконов и даже
архиереев, и все хоругви, а уж о мощах и  говорить нечего. Рассказывает, что
каждый день  у него праздник, на каждый день празднуют где-нибудь в приходе,
и  все именины знает. Его у нас так "именинником"  и кличут, и еще "крестным
ходом" дядя  Егор прозвал. Как птица  небесная, и везде ему корм хороший, на
все именины попадает. У  митрополита Иоанникия протиснулся на кухню,  повару
просфору поднес, вчера, на именины, - Святителей вчера праздновали в Кремле,
-  Петра,  Алексея, Ионы и Филиппа,  а  повар, как раз,  -  Филипп.  Так ему
наложили  в сумку осетрины  заливной,  и  миндального киселика  в коробке, и
пирогов  всяких, и лещика жареного с грибами, с кашкой, с налимьим плесом. А
сам-то он  не  вкушает,  а  все по  бедным-убогим носит,  и  так  ежедень. И
книжечку-тетрадку показал, - все у  него там приходы  вписаны, кого  именины
будут. А тут сидела Полугариха из бань, которая в Ирусалиме была. И говорит:
     - Ты  и  худящий такой с  того,  что по аменинам  ходишь, и нос,  как у
детела, во все горшки заглядываешь на кухнях!
     А Клавнюша смиренный, только и сказал:
     - Нос у меня такой, что я прост, все меня за нос водят.
     Значит, всем покоряется. И у  него деньги выманивают,  что  благочинные
дают ему. И что же еще сказал!..
     -  Остерегайтесь барина,  который в  красном картузе, к  вам заходит...
просфорок от него не принимайте!
     И что же оказывается!.. - Горкин даже  перепугался и стал креститься. А
это про барина Энтальцева. Зашел барин поздравить о. Копьева... именинник он
был,  благочинный нашего  "сорока",  от Спаса  в Наливках...  и  поднес  ему
просфору за гривенник, - от Трифона-мученика, сказал. Клавнюшка-то не сказал
о.  благочинному,  а  он  барина  застал  у заборчика  в  переулке: ножичком
перочинным... просфорку... сам вынима-ет!.. "Не сказывай никому", - барин-то
попросил, - "к обедне я опоздал, просфору только у просвирни захватил, а без
вынутия-то неловко как-то... ну, я  за него сам и помолился, и частицу вынул
с молитвой, это все равно, только бы вера была". А благочинный и не заметил,
чисто  очень   вынута  частица,   и   дырочек   наколол  в  головке,   будто
"богородичная" вышла.
     И стали мы с Клавнюшей считать, сколько завтра нам кондитерских пирогов
и  куличей нанесут. В прошедшем году было шестьдесят семь пирогов и двадцать
три  кулича  - вписано  у  него в тетрадку. Ему  тогда четыре пирога дали  -
бедным  кусками раздавать.  Завтра  с  утра понесут,  от  родных,  знакомых,
подрядчиков, поставщиков, арендаторов, прихожан, - отец староста церковный у
Казанской, - из уважения ему  и посылают. А всяких просвирок и не сосчитать.
В  передней плотники поставили полки  - пироги ставить, для показу. И чуланы
очистили  для  сливочных  и  шоколадных  пирогов-тортов,  самых  дорогих, от
Эйнема, Сиу и  Абрикосова, - чтобы похолодней держать. Всем будем раздавать,
а то некуда и девать. Ну, миндальные-марципанные побережем, постные  они, не
прокисают. Антипушка целый пирог  получит. А Горкин больше куличики уважает,
ему  отец  всегда самый хороший кулич  дает, весь  миндалем засыпанный,  - в
сухари.
     Приехал Фирсанов, с поварами и посудой,  поварской дух привез, Гараньку
из Митриева трактира вызвал - делать редкостный соус из тертых рябчиков, как
у графа Шереметьева.  И дерзкий он, и с поварами дерется,  и  рябиновки  две
бутылки требует,  да  другого  такого  не найти.  Говорят, забрал припасы  с
рябиновкой, на погребице орудует, чтобы секрет его  не  подглядели. На кухне
дым  коромыслом,  навезли  повара  всякого духовитого  припасу,  невиданного
осетра на заливное, -  осетровый хвостище с полка по мостовой трепался - всю
ночь будут орудовать-стучать  ножами, Марьюшку  выжили из кухни.  Она и свои
иконки унесла,  а то халдеи  эти Святых табачищем своим  задушат, после  них
святить надо.
     Пора  спать  идти,  да сейчас  Василь-Василич от Филиппова прибежит,  -
что-то про крендель скажет? Уж и бежит, веселый, руками машет.
     - Выпекли знатно, Михал Панкратыч!.. до утра остывать будет. При мне из
печи  вынали, сам  Филиппов остерегал-следил. Ну,  и крендель... Ну, ды-шит,
чисто живой!.. А пекли-то... на соломке его  пекли да заборчиком обставляли,
чтобы,  не расплывался. Следили за соломкой строго... время не упустить  бы,
как в печь становить... не горит соломка - становь. Три часа пекли, выпекала
дрожью дрожал,  и не подходи лучше, убьет! Как вынать,  всунул  он в него, в
крендель-то,  во какую  спицу...  -  ни  крошинки-мазинки на  спице  нет,  в
самый-то  раз.  Ну, уж и красота румяная!..  -  "Никогда,  говорит,  так  не
задавался, это  уж  ваше счастье".  Велел завтра поутру забирать, раньше  не
выпустит.
     Отец  и не ожидает,  какое  ему  торжество-празднование  завтра  будет.
Горкин щит две ночи мастерил, в украдку. Ондрейка  тонкую резьбу вывел,  как
кружево.  Увезли  щит-поднос  в  бани,  когда  стемнело. Завтра,  раным-рано
поутру, после ранней обедни, все  выборные  пойдут к  Филиппову.  Погода  бы
только  задалась, кренделя не попортила...  -  ну, в случае дождя, прикроем.
Понесут на  головах, по Пятницкой, по  Ордынке, по  Житной,  а  на Калужском
рынке  завернут  к  Казанской,  батюшка  выйдет  -  благословит  молитвой  и
покропит. Все лавочники  выбегут, - чего такое несут, кому? А вот, скажут, -
"хозяину благому",  на  именины  крендель!  И позавиствуют.  А вот  заслужи,
скажут, как наш хозяин, и тебе,  может, поднесут...  это от  души дар  такой
придуман, никого силой не заставишь на такое.
     Только бы дождя не было! А  то  сахарные  слова  размокнут, и не выйдет
"хозяину благому",  а  размазня. Горкин погоду знает,  говорит,  - может,  и
дождичка  надует, с заката  ветер.  На  такой  случай, говорит,  Ондрейка на
липовой досточке  буковки  вырезал,  подвел  замазкой и  сусальным  золотцем
проложил: "съедят крендель, а досточка те и сохранится".
     Три ящика горшановского  пива-меду  для  народа  привезли, а для гостей
много толстых  бутылок  фруктовой воды, в соломенных колпачках, ланинской  -
знаменитой,  моей  любимой,  и  Горкин  любит,  особенно  черносмородинную и
грушевую. А для протодьякона Примагентова бутылочки-коротышки "редлиховской"
- содовой и зельтерской, освежаться. Будет и за обедом, и за парадным ужином
многолетие  возглашать,  горло-то  нужно  чистое. Очень  боятся,  как  бы не
перепутал; у  кого-то,  сказывали, забыли ему "редлиховской", для прочистки,
так  у  него и свернулось с  многолетия на... -  "во блаженном успении..." -
такая-то неприятность была. Слабость у него еще: в "трынку" любит хлестаться
с богатыми гостями,  на  большие  тысячи  рискует  даже,  -  ему  и  готовят
освежение.  Завтра  такое будет... - и певчие пропоют-прославят,  и  хожалые
музыканты  на  трубах  придут трубить,  только  бы шубы не  пропали.  А то в
прошедшем году пришли какие-то потрубить-поздравить, да  две енотовых шубы и
"поздравили". И  еще  будет  -  "удивление",  под конец  ужина,  Горкин  мне
пошептал.  Все  гости  подивятся: "сладкий  обман для  всех". Что за сладкий
обман?..
     - А  еще бу-дет...  вот уж бу-дет!.. Такое, голубок, будет, будто весна
пришла.
     - А это почему... будто весна пришла?
     - А вот, потерпи... узнаешь завтра.
     Так и не сказал. Но что же это такое - "будто весна пришла"? что же это
такое...  почему Ондрейка в зале, где всегда накрывают парадный ужин, зимнюю
раму выставил,  а совсем  недавно зимние  рамы вставили и  замазали  наглухо
замазкой?  Спрашиваю его, а  он  -  "Михайла  Панкратыч так  приказали,  для
воздуху". Ну, я, правду сказать, подумал, что это для разных барынь, которые
табачного курева не любят, у них голова разбаливается, и тошно им. Дядя Егор
кручонки  курит  самые  злющие, "сапшалу"  какую-то,  а  Кашин, крестный,  -
вонючие  сигарки, как Фирсанов.  А когда  они в "трынку" продуются, так хоть
святых выноси, чад зеленый.  А  они сердятся на барынь, кричат: "не от  дыму
это, а облопаются на именинах будто сроду не видали пирогов-индюшек,  с того
и тошнит  их,  а  то и  "от  причины"! Скандал  прямо, барыни  на них только
веерками машут.
     После  только я  понял,  почему  это  выставили - "для воздуху".  Такое
было... -  на  всю  Москву было  разговору! -  самое  лучшее это было,  если
кренделя не считать, и  еще - "удивления", такое было...  никто и не ожидал,
что будет такая негаданность-нежданность,  до слез веселых. Помню,  я  так и
замер,  от  светлого, радостного  во мне, - такого... будто весна пришла!  И
такая тогда тишина настала, так все и затаилось, будто в церкви... - муху бы
слышно было, как пролетит. Да мухи-то уж все кончились, осень глухая стала.


        "ПРАЗДНОВАНИЕ"
     Никак  не  могу заснуть,  про  именины все  думаю:  про  крендель,  про
"удивление",  от  Абрикосова,  и  еще что-то особенное  будет, "будто  весна
пришла".  В  прошедшем  году  после  сладкого  крема вдруг  подали котлеты с
зеленым  горошком  и молодым  картофелем-подрумянкой,  все так ахнули,  даже
будто  обидно стало: да  что  это  такое,  деревенские они, что ли,  - после
сладкого,  да  отбивные  котлеты! А тут-то и  вышло "удивл