тварей.  А  был  этот  старый
господин, как уже сказано, чистюля из чистюль.
     - Да-да, - насилу выдавил отец, - но ведь в конце концов -  клопы  есть
клопы.
     - Не говорите так, - возразил господин  Пертс,  предостерегающе  подняв
свои белесые руки. - Мне известны случаи, когда применительно к клопам можно
было бы говорить даже о складе их характера.
     - Вы имеете в виду инстинкт, - задумчиво проговорил отец.
     - Прошу прощения - характер, - настаивал господин Пертс.
     - Да что вы!
     - Представьте себе, - сказал господин Пертс.
     - А мыши? - слабым голосом пролепетал отец. - С ними вы тоже  боретесь,
или...?
     - Не только с  мышами,  -  отвечал  господин  Пертс,  заботливо  сдунув
пылинку с своего котелка. - Но и с крысами.
     - С крысами? - переспросил отец.
     - Да, -  кивнул  господин  Пертс.  -  Обратите  внимание  на  следующий
знаменательный факт. Нужно было загазировать элеватор, что-то вроде...
     - Простите, - перебил его отец, - за... что? простите?
     - Загазировать, - повторил господин Пертс, - если их  много,  прибегают
не к яду, а к газу. Отец облизал губы.
     - Ага.
     - Газ действует не только быстрее, - продолжал господин  Пертс,  -  газ
еще и гораздо рентабельнее с чисто  экономической  точки  зрения.  Вернемся,
однако, к элеватору. Уверяю вас, я работал на совесть, заделал все  дыры  до
единой. Для пущей уверенности велел даже занавесить все окна, так что внутрь
проникал только совсем слабый свет. И вот надеваю я противогаз и...
     - Как вы сказали? - изумился отец. - Вы надеваете...
     - Ах да, видите ли, это делается так, - пояснил господин Пертс, - чтобы
проверить действие  газа  и  убедиться,  достаточна  ли  доза,  лучше  всего
остаться внутри. Крысы, стоит им учуять газ, а он  вовсе  не  так  уж  плохо
пахнет, сразу же вылезают из всех щелей.
     - Интересно, - проговорил отец.
     Я взглянул на него, он тяжело дышал.
     Господин Пертс кивнул.
     - Правда? Впрочем, зрелище дикое. Вы не поверите, сколько крыс живет на
элеваторе: сотни. Однако я не хотел бы сбиться  со  своего  рассказа.  Итак,
надеваю я противогаз и направляюсь к  баллонам  -  знаете,  такие  железные,
высотой в человеческий рост - и открываю вентили. Потом прислоняюсь к  стене
и жду. Но не гак уж долго, скоро появляются первые крысы. Только не думайте,
что газ действует сразу. Нет, для этого смесь слабовата. Сперва  газ  просто
вытекает и стелется почти что по полу, почему и рекомендуется предварительно
удалять из помещения все предметы больше метра высотой.
     Отец, видимо, это понял и кивнул.
     - Постепенно, - продолжал господин Пертс, - газ  начинает  действовать.
Иными словами, у крыс  появляются  признаки  слабости.  Движения  становятся
вялыми, можно даже сказать, чуть ли  не  чувственными:  они  жмутся  друг  к
дружке, не хотят больше быть в одиночестве. Нет, не то  чтобы  они  боялись,
они ведь не понимают, что происходит. У них  только  появляется  потребность
сбиться в кучу. Ну, а потом,  видите  ли,  все  и  начинается:  сперва  одна
дрожит, другая вдруг валится на бок, а...
     - По-моему, - перебил его отец,  -  вы  немного  отклонились  от  своей
истории.
     - Ах так,  вполне  возможно.  -  Господин  Пертс  на  мгновение  поднес
указательный палец к носу. - Верно, - добавил он, - крысиный король.
     - Крысиный король? - переспросил отец.
     - Да, - кивнул господин Пертс. -  Слушайте  внимательно.  Итак,  вокруг
меня между тем уже копошилось, наверное, до пятисот крыс; ну, я был в  своем
защитном костюме, так что со мной ничего  не  могло  случиться.  И  вдруг  в
дальнем углу  я  замечаю  странную  картину,  то  есть,  вернее,  крохотное,
таинственно фосфоресцирующее пятно света, которое примерно в сантиметре  над
полом медленно движется к середине помещения. Очки моего  противогаза,  увы,
были не совсем в порядке, они запотели, так что я сравнительно поздно понял,
в чем дело.
     Господин Пертс сделал паузу, во время  которой  пристально  разглядывал
свои ногти.
     - Так в чем же? - спросил отец.
     - Это был крысиный король, - ответил господин Пертс. - Они несли его на
своих спинах, его несло море крысиных спин, никогда  в  жизни  я  такого  не
видел. А приблизительно посередине помещения умирающие  крысы  сооружали  из
самих себя пирамиду высотой больше метра. Одна  заползала  под  другую,  так
чтоб в конце концов король оказался на самом верху.
     Отец пришел в страшное волнение.
     - А что это за свет вокруг него? Господин Пертс развел руками.
     - И по сей день я не  нахожу  объяснения.  Когда  я  почувствовал,  что
пелена газа должна уже быть на уровне метра от земли, он вдруг погас.
     - Естественно, - резко сказал отец, - король же лежал на самом верху, и
теперь газ добрался до него. Когда погасло свечение, он как раз и умер.
     - Верно, - согласился господин Пертс, - именно так я понял. Впрочем,  я
сразу же подошел к этой пирамиде, чтобы разыскать хотя бы его труп,  но  это
оказалось невозможно, все они были серые, как одна.  Ах,  что  я  хотел  вас
спросить - не скажете ли вы мне, который час?
     Отец взглянул на часы.
     - Скоро пять.
     - О, господи, - воскликнул господин Пертс, - это время...
     Отец вдруг развеселился.
     - Я понимаю, - сказал он, - сейчас уже поздно, чтобы...
     Господин Пертс встал.  Да,  он  опасается...  Господин  Пертс  принялся
натягивать замшевые перчатки. Уже смеркается, а в такой скрупулезной  работе
дневной свет просто необходим.
     - Ну конечно, - предупредительно сказал отец, - само собой разумеется.
     Господин Пертс заявил, что отец может позвонить  ему  в  любой  момент,
когда захочет, чтобы эта  процедура  была  выполнена,  он,  господин  Пертс,
всегда к его услугам.
     - Вы очень любезны, - отозвался отец, - я непременно этим воспользуюсь.
     Он открыл господину Пертсу дверь, и тот вышел. Отец отпер еще  и  дверь
квартиры, они раскланялись, я тоже отвесил ему поклон, господин Пертс  надел
шляпу, и мы услышали, как он идет вниз по лестнице.
     Отец вытер лоб.
     - Боже милостивый, - проговорил он, - ты видел его глаза?
     - Его глаза? - спросил я.
     - Да, его глаза.
     Я уже открыл рот, чтобы спросить: "а какие такие у него глаза?", но тут
на улице грянул марш.
     Мы выглянули в окно и поняли, что музыка раздается из громкоговорителя,
установленного на крыше частного автомобиля.
     И вдруг музыка оборвалась, и едва машина - медленно тронулась с  места,
как из громкоговорителя донесся грустный голос:

     Так бейте, люди, с этих пор
     Всю нечисть мразную в упор,
     Как Пертс - известный клопомор!


ЗМЕИ БЫЛИ ЕМУ МИЛЕЕ

     Одним из добрых знакомых отца был господин Крузовски. На первый  взгляд
человек, каких много. Он носил толстые очки в узенькой золотой  оправе.  Его
светочувствительная  лысина  была  сплошь  усыпана   веснушками,   голубизна
водянистых  глаз  казалась  точно  выщелоченной,  господин  Крузовскй  носил
отливающие лиловым резиновые воротнички, а когда он мерз, то надевал линялый
купальный  халат,  который  он  переделал  в   нечто   вроде   демисезонного
полупальто.
     Летом господин Крузовскй таскал за собою большущий  бумажный  мешок,  а
зимой - картонный чемоданчик. Встретить его без  этих  причиндалов  означало
бы, что он заболел.
     Основным занятием господина Крузовскй было раз  десять  в  году  менять
квартиру. Вернее, его хозяйки имели обыкновение отказывать ему от квартиры в
первые же недели. Господин Крузовски был ученым. Само по себе  это  не  было
зазорно, но его ученой специальностью были ядовитые змеи, и притом  господин
Крузовски занимался не одной только теорией, нет, он был  практиком.  А  это
значит, что когда он куда-то переезжал, то вместе с ним в стеклянных  ящиках
с тропическими растениями переезжали и дюжины две, а то и три ядовитых змей.
А уж о целой ферме  белых  мышей,  которыми  он  кормил  своих  рептилий,  и
говорить не приходится.
     Отец в свое время познакомился с господином Крузовски в городском  лесу
в Шпандау {Район Берлина.}.
     - Все утро напролет, - рассказывал отец, - я  диву  давался  -  в  лесу
повсюду валялись выпитые куриные яйца, я пошел по этому  следу  и  вышел  на
поляну. На поляне стоял огромный, как-то мягко шевелящийся бумажный мешок. А
возле мешка сидел человек. Запрокинув голову и закрыв глаза,  он  пил  сырое
яйцо.
     Это и был господин Крузовски.
     Может быть, дело заключалось в том, что отец как раз в тот день повесил
себе на грудь бинокль дяди  Алучо,  но  так  или  иначе  господин  Крузовски
усмотрел в нем вроде как единоверца, потому что он  без  обиняков  пригласил
отца присесть, а обнаружив все более очевидный интерес отца  к  шевелящемуся
мешку, господин Крузовски аккуратно засучил рукав и со вздохом полез в него.
     -  Ты  только  представь  себе,  -  говорил  отец,   -   сосредоточенно
прищурившись, чтобы лучше  чувствовать,  что  нащупал,  он  долго  с  полным
спокойствием роется в мешке и наконец выуживает одну за другой - и это среди
множества резиновых воротничков, сырых яиц, черствых кусков обсыпного  торта
и свежевырытых шампиньонов - четырех только что пойманных  черных  гадюк,  у
которых, конечно, все их ядовитые зубы еще на месте, и гадюка, выставив  их,
мило улыбается господину Крузовски, когда он, схватив ее  за  голову,  гордо
держит перед собой.
     Отец быстро с ним сдружился, и вышло так, что  и  я  теперь  часто  его
видел. Мы  оба  хорошо  к  нему  относились.  У  него  всегда  был  какой-то
рассеянно-увлеченный вид. При этом в действительности он был  каким  угодно,
только не таким. Встретив его, к примеру, в Шпандауском  лесу  -  завязанный
узелком  носовой  платок  на  светочувствительной  голове,  клетчатая  кепка
металлической прищепкой укреплена на животе, под мышкой неизменный  бумажный
мешок с резиновыми воротничками, грибами, закаменелыми кусками торта, змеями
и сырыми яйцами, - можно было его  принять  скорее  за  учителя  на  пенсии,
нежели за опытного специалиста по ядовитым змеям.
     А возможно, он раньше и вправду был учителем, но мы никогда об этом так
и не узнали, хотя в нем было что-то  от  одомашненного  Кожаного  Чулка,  но
преобладал в нем все-таки обыватель. Впрочем, он излучал какую-то  внушающую
почтение ученость, правда, частенько он так высоко витал в облаках, что даже
отец озабоченно покачивал головой.
     - Он родился на сто пятьдесят лет позже, чем следовало, - говорил отец.
- Этот тип людей давно уже вымер. Тип немецкого ученого старой  завалки.  Ты
только послушай его рассуждения о змеях! Хочется послать к чертовой  бабушке
все специальные труды!
     Увы, тут отец несколько преувеличивал, потому что как  раз  специалисты
были о господине Крузовски не слишком высокого  мнения,  они  отклоняли  его
работы, как замутненные  излишними  фантазиями,  и  потому  он  для  них  не
существовал. Но кое-где с господином Крузовски все же считались, например, в
занимавшихся сыворотками институтах, которые он  регулярно  снабжал  змеиным
ядом.
     Нам  нередко  доводилось  видеть,  как  он  берет  яд  у  своих   змеи.
Происходило это следующим образом.
     Господин Крузовски высоко засучивал рукав, поднимал  крышку  одного  из
террариумов, осторожно совал туда руку и вытаскивал змею, держа ее  за  шею.
Змея обвивалась вокруг  его  руки,  шипела  и  разевала  пасть,  скаля  свои
ядовитые зубы. Господин Крузовски вставлял  ей  между  челюстями  стеклянную
чашечку, змея впивалась в нее, и вот уже на стекле появлялись два  крохотных
золотисто-желтых пятнышка,  это  и  был  яд.  Господин  Крузовски,  дружески
ободряя змею, отправлял ее обратно и вытаскивал следующую.
     Змеи часто его кусали. Но так как он обычно бывал в подпитии и  к  тому
же у него всегда под  рукой  имелась  противозмеиная  сыворотка,  то  с  ним
никогда ничего серьезного не случалось.
     Не лишено интереса и то, как господин Крузовски спал.
     - Он годами тренировался, - говорил отец, - ведь он должен проснуться в
том же самом положении, в котором заснул. То есть ночью он вообще  не  может
шелохнуться.
     - Господи! - воскликнул я. - Но почему?
     - Из-за змей, - отвечал отец. - Разве не может случиться, что  одна  из
них вдруг вырвется на волю? Ну, а поскольку змеи очень теплолюбивы, то, если
рассуждать логически, они первым делом заползут в постель, особенно если она
уже кем-то нагрета.
     Однажды отец был свидетелем того, как  в  лесу  черная  гадюка  укусила
господина Крузовски в бедро.
     - Она буквально прыгнула на  него,  -  рассказывал  отец,  -  хвать,  и
укусила. А он в виде  исключения  был  трезв  как  стеклышко,  до  ближайшей
деревни часа два ходьбы, и шприц с сывороткой он оставил дома.  Так  знаешь,
что он сделал?
     - Ну? - спросил я.
     - Вырезал у себя место укуса, - сказал  отец  и  откашлялся.  -  Всадил
перочинный нож, повернул, и готово. А я чуть в обморок не  хлопнулся.  Потом
он выпил, а дома заклеил рану лейкопластырем и забыл об этом.
     И все же господину Крузовски не всегда удавалось так дешево отделаться.
Когда мы навестили его в очередной новой квартире, на этот раз  в  мансарде,
он,  распространяя  вокруг  пары  алкоголя,  сидел  у  стола  и  светящимися
акварельными красками размалевывал себе руку. Запястье его в диаметре  было,
наверно, сантиметров  тридцать,  что  равняется  примерно  толщине  среднего
водосточного желоба, и отливало всеми цветами радуги.
     - Укус песчаной гадюки, третья стадия, -  блаженно  прошептал  господин
Крузовски, макая кисточку в аквамарин. - Очень редкий  случай,  никогда  еще
так подробно не наблюдался.
     Этот  редкий  случай  едва  не  стоил  ему  жизни,  поскольку  господин
Крузовски и не подумал обратиться в клинику, ведь не мог же он, кроме  всего
прочего, оставить своих змей без присмотра. Он разрисовал руку до  конца,  а
потом пил до тех пор, пока не появились все признаки настоящего алкогольного
отравления, и только тогда лег в постель.
     Через два дня опухоль стала  спадать,  а  на  четвертый  день  господин
Крузовски уже демонстрировал отцу  свое  новое  приобретение.  Речь  идет  о
взрослой  черной  мамбе,  это  разновидность  змеи  длиной  в  тридцать  три
сантиметра и, пожалуй, самая опасная, какую только можно себе представить.
     Господин Крузовски чрезвычайно ею  гордился,  целыми  днями  таскал  ее
повсюду  в  бумажном  мешке  и  показывал   каждому,   кто   хоть   немножко
интересовался ею. Между прочим, это была  та  самая  черная  мамба,  которая
вскоре втравила его в историю, окончившуюся денежным штрафом.
     Собственно, господина Крузовски следовало посадить в тюрьму.
     - Ладно, - сказал он в полиции, - тогда я  возьму  с  собою  всех  моих
змей.
     Худо ли, хорошо ли, его приговорили только к денежному штрафу.
     Дело было так.
     Господин  Крузовски  договорился  с  отцом  встретиться   в   кафе   на
Потсдамерплатц. Отец немного опоздал  и  пришел  как  раз,  когда  господина
Крузовски уводили.
     - Он был в своем переделанном купальном халате, - рассказывал. отец,  -
и с бумажным мешком под мышкой.
     "Минуточку, господин доктор, - крикнул он, - я сейчас вернусь!"
     "Бога ради, старина, - говорю я, - что случилось?" . Но тут полицейские
уже запихнули его в машину.
     - Ничего, - сказал отец, - я - оптимист. Я сел  и  стал  ждать.  Кругом
безумное  волнение,  доложу  я  тебе.  Кельнеры  так  и  снуют  с   ледяными
компрессами и  всякими  каплями.  На  рояле  лежит  дама,  которую  пытаются
привести в чувство - к счастью, небезуспешно. Пожилой господин заблудился  в
гардеробе, и, на мой взгляд, абсолютно безосновательно, благим матом взывает
о помощи.
     - Скажи же скорее, что случилось, - требовал я.
     - А вот что. Господин Крузовски вошел и сдал в гардероб  свой  бумажный
мешок и пальто. Гардеробщица взяла мешок и поставила в угол. Какое-то  время
он стоял спокойно, потом начал слегка  раскачиваться,  потом  опрокинулся  и
медленно покатился к гардеробщице.
     У той глаза полезли на. лоб. Она вскакивает на стул и начинает орать.
     Является обер-кельнер.
     "В чем дело, Анна?"
     "Мешок!.. - хрипит Анна. - Мешок..."
     "Ну и что ж такого?" - очень верно заметил обер-кельнер.
     "Он шевелится".
     "Погодите, Анна, сейчас мы все выясним".
     И что же он делает, этот остолоп? Открывает мешок, и в ту же секунду...
     - Рассуждая логически, - сказал я, - черная мамба выскочила и уползла в
кафе?
     - Именно так, - кивнул отец.
     - Укусила кого-нибудь?
     - Слава богу, нет. В результате только масса побитой посуды  и,  как  я
уже говорил, добрая дюжина глубоких обмороков.
     - А господин Крузовски?
     - Он читал газету, - отвечал отец, - и  только  удивился,  с  чего  это
вдруг все женщины, задрав юбки, повскакали на столы.  Потом  он  ее  увидел.
Сложил газету и поймал.
     Во время войны мы упустили господина Крузовски из виду. То есть я часто
пытался выяснить, что с ним, но отец вдруг начинал смеяться, когда я  о  нем
заговаривал. Самое лучшее было бы оставить его в покое.
     - Послушай, - сказал я, - а если он в нас нуждается?
     - Он в нас не нуждается, - ответил отец. Я очень взволновался, выходит,
я совсем не знаю отца. Откуда ему это известно? Отец пожал плечами.
     - Я чувствую.
     - Чувствуешь! - закричал я. - Вечно ты со своими чувствами!
     - Хорошо, - вздохнул отец, - я тебе расскажу.
     - Значит... - сказал я, - ты о нем что-то знаешь?
     - Я знаю все, - отвечал отец, - мне просто не хотелось бы пока тебе  об
этом говорить.
     - Господи, но ведь он же не...
     - Да, - сказал отец, - он покончил с собой.
     - Как же это могло случиться! Ведь он всегда был так доволен жизнью?!
     - Я тебе объясню: в дом попала бомба. И погибли все змеи в террариумах.
Он был у меня вскоре после этого, ночью, ты уже спал.
     "Не хотите ли проститься со мной, господин доктор?" - говорит он.
     "Что с вами, господин Крузовски? - говорю я. - Вы - уезжаете?  В  такое
время? Неужто они вас так просто выпустят?"
     "Надо полагать", - говорит он.
     - Вот, - сказал отец, - и в ту же ночь он это сделал.
     - Ну и ну, - поразился я, - и все только из-за змей?
     - Вот видишь, - сказал отец, - я так и знал, что ты еще не  поймешь.  -
Он долго сморкался, потом сказал: - Да, подумать только, из-за змей.


И РИХАРДА ТОЖЕ НЕТ В ЖИВЫХ

     Редко нам удавалось заработать больше, чем  в  неделю  перед  выборами.
Всех, кто брался распространять листовки, встречали с  восторгом.  Мы  тогда
все время слонялись перед большой типографией на Карл-Либкнехт-штрассе,  где
печатались все: и красные, и социал-демократы,  и  нацисты.  Иногда  уже  во
дворе начинались стычки, из-за чего сразу портилось множество листовок.  Нам
было безразлично, чьи листовки распространять, платили-то  все  одинаково  -
грош за сотню.
     Со   временем   мы   стали   хитрее.   Получив   пачку   листовок    от
социал-демократов, мы брали еще одну у красных или у наци и совали  людям  в
почтовые ящики сразу по две штуки.
     Хайни сказал, что так, пожалуй, лучше - у людей появляется  возможность
сравнивать. А еще лучше, считал Хайни, совать в  один  ящик  листовки  сразу
всех партий. Но это не получалось, больше двух сотен под  мышками  зараз  не
унесешь.
     Противником Хайни оказался Рихард. У него были оттопыренные  уши,  и  с
виду он казался туповатым, но только с  виду.  Рихард  заявил,  что  так  не
годится, нельзя работать на всех сразу, это уж слишком глупо. Рихард работал
только на красных. Конечно, в результате он  часто  не  получал  и  половины
того, что зашибали мы. Но он на это плевать хотел.
     - По крайней мере, я сплю спокойно, - говорил он.
     Но мы тоже спали спокойно, а Хайни утверждал, что  Рихард  так  говорит
просто потому, что он слабак и не в силах таскать со