е  за  нас,  людей,
которых он тут запер, мы-то  еще  можем  иной  раз  выбраться  за  город  на
электричке, а за наши лишенные света цветочки на подоконниках.
     Ну, вот, выглянул я в окно, а в трех с половиной метрах от меня высится
такая же многоэтажная коробка, и цветочки  там  точно  так  же  хворают  уже
долгие годы.
     Следует основать Интернационал цветочного пролетариата больших  городов
и в политическом свете трактовать лозунги, требующие света.
     23 апреля. Фрау Бритцкувейт, моя, ничего, кроме искреннего почтения, не
внушающая, приятельница из цветочного магазина,  что  на  площади  Бисмарка,
показала мне нынче текст объявления, которое она собирается дать  в  местной
газете. "Одиночество?" - эта шапка подчеркнута красным. А  ниже:  "Отныне  с
этим покончено навсегда. Стоит лишь подписаться на  цветочный  абонемент,  и
каждую субботу матушка Ирена будет  присылать,  вам  на  дом  очаровательных
собеседниц -  глоксинии,  лилии,  вербену  -  все,  что  ни  потребуют  ваши
сокровенные желания".
     Мой упрек - что подобными  призывами  она  поощряет  пагубную  привычку
(кстати, все более распространяющуюся) видеть в срезанном цветке не  жертву,
а нечто вполне естественное - она оставила без внимания. Да  если,  говорит,
мой  букет  вызовет  хоть  самую  робкую  улыбку,  то  и  тогда  его  смерть
тысячекратно оправдана. Стала бы  она  говорить  такое,  если  б  сама  была
цветком?
     Вопрос праздный, ибо каким же цветком могла бы быть  фрау  Бритцкувейт?
Поскольку давнишней седине своей она любит придавать голубоватый оттенок, то
уподобить ее можно разве что изрядно состарившейся Гортензии, которую,  если
ее  высадить  в  кисловатоболотистую  почву,  можно  иной  раз  склонить   к
искусственной голубизне. Но кому бы пришло в голову сажать такую  матрону  в
вазу?
     25 апреля. Есть все-таки справедливость на нашей грешной земле:  только
что та самая муха после  рискованного  сальто-мортале  свалилась  с  Фуксии,
угодив в мармелад! Осеню ее,  однако  ж,  милостию  и  капелькой  воды  смою
налипшее с ее крыльев - в надежде, что она оценит мое великодушие  и  впредь
оставит Фуксию в покое.
     Еще предложение: открыть туберкулезные санатории для  городских  цветов
где-нибудь высоко в горах. Но кому его направить?
     Одно место в бундестаге следует предоставить садовнику.
     Апрель прощается веселым конфетти из разноцветных, всех цветов  радуги,
облаков. Внизу во дворе, под палкой, которой  выбивают  ковры,  уже  зацвело
что-то вроде мать-и-мачехи. Но вот возвращался сейчас домой и вижу, что  все
исчезло. Полагаю, сие учинила чья-то ополоумевшая  от  весны  детская  рука,
оторвавшая голову цветку.
     30 апреля. Нигде на свете нет такой красоты об эту  пору  года,  как  в
цветочной лавке фрау Бритцкувейт. Разумеется, я против срезания цветов,  но,
с другой стороны, где еще возможна такая небесная чистота,  такая  волшебная
смесь запахов и такая цветущая и  невинная  свежесть?  И  то  сказать:  фрау
Бритцкувейт парит в своей лавке, как миротворец-архангел. Кстати, дело  свое
она расширила, у нее занято теперь шестеро человек вместо двух. Пришлось  на
это пойти, потому что в ответ на ее объявление хлынул целый  весенний  поток
абонентов. Мужчин больше, говорит она с лукавой улыбкой. Среди них Даже один
поэт, каждую пятницу он велит присылать ему лавровый венок.
     3 мая. Похоже, что воробьиный цех испытывает трудности со  строительным
материалом. Воробьиха, что поселилась с плоскоголовым  кавалером  под  самым
карнизом, увела длиннющую соломинку из-под  носа  у  какого-то  возмущенного
коллеги и присоединила к своему, лишенному дотаций, частному  строительству.
Влекомая ею  золотая  соломинка  парила  подобно  крылатому  з-мею  на  фоне
майского неба - голубого, как на почтовых открытках.
     При слове "золото" на душе у меня начинают скрести кошки: если и дальше
будут плакать мои дивиденды, то  придется  заложить  бабушкину  брошку.  (Ту
самую, заветную: золотая роза с янтарными слезинками на лепестках.) Когда бы
ростовщик мог оценить и ее моральную стоимость!
     Увы,  бабушка  никогда  бы  не  простила  подобного  поступка.  Но  что
поделать?  Из  тех  образцов  искусственного  удобрения,  которые  я  должен
рекламировать, супа не сваришь. О мизерном вознаграждении за  это  нечего  и
говорить. Тут нужен успех. А  попробуй-ка  успешно  продавать  обман,  когда
обманывать просто не можешь! И с такой фирмой заключить договор на два года!
Только потому, что ее так называемый директор посулил  при  этом  общение  о
цветами. У цветов есть все основания стыдиться  такого  общения.  И  поделом
мне!
     Прежде  всего:  где  взять  пафос   для   прославления   искусственного
удобрения, когда  собственные  цветы  больше  всего  нуждаются  в  удобрении
натуральном? Все равно что будучи антиалкоголиком продавать воду как вино.

     7 мая. Подумать только, фрау Бритцкувейт не оставляет  попыток  сделать
меня  сторонником  срезания   цветов!   Неопровержимому   тезису   моему   о
бессмысленности жертвы, которую являют собою  срезанные  цветы,  она  теперь
противопоставляет процветание своего абонементного дела. А ее любимый пример
- тот одинокий пенсионер, что страдает выпадением памяти. Оный муж, единожды
заказав недельный букет маргариток, тут же об этом забыл, и  теперь  чуть  с
ума не сходит от  восторга,  что  нашлась  на  свете  добрая  душа,  которая
регулярно посылает ему маргаритки. На мое возражение - что вся  радость  его
покоится на самообмане - фрау Бритцкувейт с улыбкой ответила: "Ну, и  что  с
того?"
     Как мало людей, способных понять, что  смерть  цветка  нельзя  искупить
улыбочкой, которую мы дарим помещенному в вазу  букету!  Ведь  они  приносят
свое цветенье в жертву нашему благу. Этот подвиг должен потрясать!  Ну  вот,
этого еще не хватало: прохудились обе подошвы. Где  теперь  взять  денег  на
сапожника?
     При слове "деньги" мне вспоминается,  как  купил  меня  так  называемый
директор. "У нас, - говорит, - вы уже за самое  короткое  время  заработаете
себе на машину". А что я заработал? Одни подзатыльники за глупость.
     10 мая. Вот опять огрели таким увесистым ругательством, как "обманщик".
Да еще кто - пастор. Некоторое время назад  я  продал  ему  изрядную  партию
нашего продукта, и что  же  вышло?  Вместо  того  чтобы  разбросать  его  по
церковному участку (от чего  тому  не  было  бы  никакой  беды),  он  послал
удобрение на анализ. Как я и думал: в нем нет даже азота, не  говоря  уже  о
калийной соли или фосфатах. И хватило же духу коровий блин избрать  вывеской
фирмы! Коровам бы следовало подать в суд на фирму за оскорбление.
     И хоть бы самим какая выгода была от этого обмана, а  то  ведь  и  того
нет. Счастье еще, что сие "удобрение" не вредит растениям, а не то  я  давно
бы заявил на себя самого.
     12 мая. Совесть меня замучила: я сходил к пастору  и  попросил  у  него
прощения. Он присоветовал" мне порвать контракт и послать его фирме, поелику
пакт с дьяволом не имеет-де силы  ни  перед,  небесными,  ни  перед  земными
инстанциями.  Так  оно,  положим,  и  есть,  но  вдруг  дьявол  вспомнит   о
законодательстве? В конце концов,  договор  мой  сам  собой  истекает  через
полтора года.
     Ну нет, до дна испью сию горькую чашу - каждодневно ложью терзать  свою
честность.
     13 мая. А пастор-то  оказался  милейшим  человеком.  Рекомендовал  меня
своему интенданту, у которого все балконы забиты ящиками с цветами. Я  сумел
продать тому четверть центнера нашего добра.
     Толкуйте после этого о доброте: муха так  долго  кружила  над  немощной
Фуксией, что цветочки у той не выдержали и опали. И ни малейшего следа  вины
на физиономии у этого субъекта-инсекта!

     Узнать бы только, где можно достать естественного удобрения!  У  Герани
уже просвечивают косточки, как у какой-нибудь прикованной к одру старухи, да
и Примулы, деточки мои, без особой веры  в  прогресс  поглядывают  в  темный
двор,  покачиваясь,  как  мумии,  на  своих  цыплячьих  ножках.  Свести   бы
знакомство с какой-нибудь лошадью; если растолочь  в  горшке  с  водой  одно
лошадиное яблоко, то этого бы уже хватило надолго. Однако ж я ни разу еще не
встречал на прогулке лошадь, сплошь автомобили, но ведь от  них  яблочка  не
дождешься. А лошади, верно, эмигрировали, в  Антибензинию  куда-нибудь,  или
Пегазию, где нет бензина и выхлопных газов.
     16 мая. Упаси меня бог от неблагодарности по отношению - к бабушке,  но
разве не могла она в придачу к любви к цветам, которую я от нее унаследовал,
оставить мне еще и садовый участок? Дирекция  Ботанического  сада  (которому
она завещала все свое состояние), правда, назвала ее именем особый древесный
лишайник, однако, во-первых, он не бог весть какой красавец,  и,  во-вторых,
никакого проку моим цветочкам от этого нет.
     Я не ропщу, но меня мучает совесть из-за малышек. Ведь держать цветы  в
горшках  -  значит  лишить  их  свободы;  фрау  Бритцкувейт  на  этот   счет
заблуждается,  утверждая,  что  радиус  цветочного  горшка   до   миллиметра
соответствует-де реальной потребности растения  в  свободе,  а  что  до  его
метафизической потребности в экспансии, то она якобы  все  равно  не  ведает
никаких границ. Премилое утешеньице для безвинного  узника  -  уверять  его,
будто размеры камеры тютелька в тютельку соответствуют  его  потребностям  в
свободе физического передвижения.
     Другое дело, ежели бы и о цветах можно было сказать, что  они  виновны,
как  мы.  Но  они-то  обезоруживают  (и  обязывают)  нас   как   раз   своей
невиновностью, своей пристыжающей нас невиновностью.
     Или растения также были изгнаны из рая? Ну,  фиговое  дерево  возможно,
это еще куда ни шло. Но что мог натворить, к примеру, такой колокольчик?
     Вот и недавно обретенный приятель мой, пастор, утверждает, что растения
находятся еще в состоянии невинности. На мой вопрос,  отчего  ж  тогда  роза
обзавелась шипами, коль она невинна, он  только  недоуменно  пожал  плечами.
Доконать его ссылкой на чертополох мне не позволила деликатность.
     Однако ж вот что хотелось бы мне узнать больше всего на свете: были  ли
кактусы в Эдемском саду? А если были, то  не  должны  ли  они  были  бриться
дважды в день, чтобы вечно пребывать  в  состоянии  беззащитной  невинности?
Вопросы, вопросы...
     20 мая. Вот уж поистине перст судьбы: что именно обнаруживаю я  сегодня
на одном безнадежном одичавшем садовом участке на краю города? Самым плотным
образом заселенную теплицу с кактусами. Многократно исполнив свою  хвалебную
песнь в честь искусственного удобрения и, как всегда, не дождавшись  эха,  я
занялся этим обстоятельством. Решительно вошел на участок и  сквозь  заросли
бузины, боярышника и осинника пробился к стеклянному домику. И тут я  застыл
как  пораженный  поемом:  прямо  передо  мной  возникло  чье-то  лицо.   Оно
находилось всего  в  полуметре  от  меня,  приплюснув  свой  нос  к  стеклу,
малопрозрачному из-за обильной паутины. Тут же, по обе  стороны  головы,  на
стекле виднелись какие-то совершенно  высохшие,  землистого  цвета  ладошки;
странный ежик на голове, которую с трудом можно  было  классифицировать  как
женскую, довершал картину отнюдь не успокоительным  образом.  Как  долго  мы
всматривались друг в друга, не могу  теперь  уж  и  вспомнить.  Может,  долю
секунды. А может, и часы напролет.
     21  мая.  Цветочные  создания  мои  все  чахнут  и   чахнут.   Конечно,
щеголеватое солнце исправно крутит свое колесо, да нам-то, на задворках,  or
него не перепадает ничего, кроме тени;  мы  только  мусор  на  его  небесном
шоссе.
     По-прежнему никак не удается выйти на лошадь. А ведь самой маленькой ее
кучки хватило бы, чтобы вдохнуть новые силы в моих деточек.
     23 мая. Ничего не могу с собой  поделать:  эти  красавкины  глаза,  что
недавно сверлили меня сквозь затянутое паутиной окно,  не  отпускают  ни  на
шаг; видимо, мы слишком долго смотрели друг на друга!
     Но что значит долго или коротко, если  и  крошечного  рифа  достаточно,
чтобы потерпеть кораблекрушение, и если,  напротив,  легкой  волны  хватает,
чтобы быть снова выброшенным на берег? Однако ж, конечно,  чтобы  опомниться
после всего  этого,  необходимо  какое-то  время,  которое  не  измерить  ни
календарем, ни часами. Кактея - буду называть ее так.
     24 мая.  Забавно.  Не  влюблен  ли  я,  спрашивает  меня  сегодня  фрау
Бритцкувейт. Почему вы так решили, говорю. Да вот галстук, говорит,  повязан
у вас с энтузиазмом. На самом-то деле она  хотела  соблазнить  меня  красной
гвоздикой в петлицу. Стоит в ней зародиться подобному  замыслу,  как  вокруг
глаз ее появляются морщинки - точь-в-точь как  у  моей  бабушки,  когда  она
лукавила. По правде говоря, во фрау Бритцкувейт это меня скорее отталкивает.

     25 мая. Воскресенье. Солнце приоделось в жабо из облаков и  отправилось
в церковь. Радиоприемники во дворе  славят  господа  оглушительной  маршевой
музыкой, футболом и Бахом.  Только  воздуху  недоступно  ничто  высокое,  он
по-прежнему пахнет пирожками, жареной картошкой и пищевыми отходами.  Что-то
поделывает сейчас Кактея?
     Ждет, поди, солнышко в гости на утренний кофе  или  выметает  кисточкой
пыль из морщин и складок своих колючих приятелей. А я со  своими  цветочками
продолжаю тем временем чахнуть и кашлять под немилостивой сенью брандмауэра.
     С тяжелым сердцем сократил побеги Гортензии до трех -  в  извинительной
надежде на то, что трое скорее окрепнут,  чем  восьмеро.  И  нигде  никакого
естественного удобрения! Поистине: да поможет себе каждый сам.
     Увы, я ошибся, справедливости нет на земле. В то  время  как  цветочки,
деточки мои, из последних сил борются за существование, вновь заявляется  та
самая муха, да еще с выводком в тринадцать, на стороне прижитых, душ  и  тут
же с противным  жужжаньем  принимается  обучать  свое  потомство  устраивать
качели из поникших в блеклых цветков  Фуксии  -  и  вот  уже  они  все  дико
раскачиваются на них!
     Насколько по-разному устроены люди. Фрау Бритцкувейт интересовалась, не
влюбился ли я, а пастор сегодня спросил, не умер ли  кто  у  меня  в  семье.
Посмотрел сейчас в зеркало: и в самом деле, заботы о цветочках придали  моим
чертам привычную меланхолию служащего похоронного бюро. Я всегда думал,  что
неправильно выбрал профессию.
     29 мая. Опять неудачный день. С недавнего времени люди даже не дают мне
рта раскрыть, чтобы приступить к восхвалению искусственного удобрения; то ли
лопнуло у них терпение, то ли слишком уж жалким выгляжу я в их глазах.
     Но попробуй тут улыбаться, когда в  доме  у  тебя  девятнадцать  чахлых
деточек плюс обидчивая Араукария!
     Только в общении с фрау Бритцкувейт мне еще удается приподнимать кверху
совсем поникшие углы рта. Она слишком благородна,  в  ее  присутствии  любые
заботы кажутся просто faux pas {Ошибка, ошибочный шаг, бестактность (фр.).}.
Только что на подоконнике моем восседал тот самый плоскоголовый кавалер, что
ночует у воробьихи над моим окошком. И что же было у него в клюве? Роскошная
крошка лошадиного яблочка! Чего ж он хотел - ободрить меня или поиздеваться?
Вид его, по правде говоря, заставляет предположить второе.
     31 мая. Я все еще весь в смятении - только что снова  видел  Кактею.  В
сумерках,  запыхавшись,  она  просеменила  мимо  меня  с  рюкзаком,   полным
первоклассного чернозема. Вежливо, хоть и заикаясь, я предложил свою  помощь
и получил только грубое "Подите прочь!" в ответ. Надеюсь  все  же,  что  она
узнала меня, потому как на мою тень - я в этот момент оказался, по  счастью,
в свете уличного фонаря - Кактея поставила свою ногу  с  большей  нежностью,
чем это свойственно ее походке.  Чернозем  с  компостом  сыпался  у  нее  из
рюкзака, и я проследил ее путь - следы привели к кладбищенской ограде. Стало
быть, ворованный!
     Нет, такой смелости во мне не нашлось бы. Да  еще  с  кладбища!  Первый
класс!
     1 июня. День  исторический:  бабушкина  брошь-розочка  поменяла  своего
владельца. Управдом намекнул на возможное выселение, это  пробудило  во  мне
мужество отчаяния. С ростовщиком,  однако,  чуть  не  дошло  до  драки.  Эта
ослиная, что я говорю, куриная  голова  осмелилась  утверждать,  что  брошка
безвкусна. Только астма спасла его от моей длани. Как бы там ни было, но  на
май и июнь у меня есть теперь крыша над головой; к тому же я заставил  этого
обидчика бабушкиной памяти взять свои необдуманные слова обратно.
     2 июня. Фрау Бритцкувейт познакомила меня сегодня с  одним  садовником,
заключив с улыбкой, что витальность его  окажется  наверняка  заразительной.
Неужели она о чем-нибудь догадывается? Во всяком случае,  она,  по-видимому,
отозвалась обо мне положительно, потому что он сразу пригласил меня к  себе,
и я мог выразить свое восхищение его  рабатками.  Мужчина  он  крупный,  как
медведь, а руки похожи на  лопаты,  но  когда  он  склоняется  над  клумбой,
толстые пальцы его вдруг становятся как пинцеты, так что могут  снять  блоху
со стебля,  не  причинив  растению  никакого  вреда.  Жизнерадостность  его,
однако, как видно, поувяла, он, похоже, испытывает любовные муки или  вообще
помешан на слабом поле. Об этом  говорит,  во-первых,  то,  какие  нежные  и
изысканные клички дает он  своим  цветочкам,  во-вторых,  его  отсутствующий
взгляд, а в-третьих, то, что он ни с того ни с сего предложил мне перейти на
"ты". (Если только, конечно, ему не посоветовала это фрау Бритцкувейт, чтобы
меня, так сказать, ободрить.) Итак, я должен называть его Бруно, а  он  меня
величает Альбином...
     Что до неотвязных мыслей моих  о  Кактее,  то  дело  обстоит,  кажется,
гораздо хуже, чем я думал. Что ни час,  ловлю  себя  на  том,  что  мысленно
вперяюсь глазами в ее. такие желанные и неотступные красавкины очи,  Бегонию
тоже давно бы надо подрезать. Но разве стригут волосы  больному?  Однако,  с
другой стороны, где ж ей взять силы для дальнейшего роста? Не у солнца же, о
котором она не знает даже понаслышке. И не из истощившейся земли в горшочке.
     5 июня. Судьба, как видно, хочет наказать меня за то, что я продаю  это
никуда не годное искусственное удобрение. Умолял Бруно подарить  мне,  пакет
компоста  -  напрасно.  А  все  мое   красноречие   касательно   преимуществ
естественного удобрения он  парирует  такими  ударами:  зачем  же  это  мне,
представителю хваленого  искусственного  удобрения,  понадобилось  удобрение
натуральное? Вот и дурында - разве  торговец  неоновыми  лампами  утрачивает
право на дневной свет?
     Одно слово - дожили; это насчет того, что искусственное  удобрение  мое
безвредно! Все анютины глазки, которые тот самый интендант высадил  в  ящики
на балконе, предварительно нашпиговав их моим удобрением, вымерли. Друг  мой
пастор поговаривает о воле небесной, но я не верю ему, не  может  быть  небо
настолько жестоким, чтобы ни за что ни про что обречь на смерть целую дюжину
анютиных глазок. Нет, это я  виноват  в  их  гибели.  И  я  знаю,  как  себя
наказать: заявлю на себя в полицию.
     7 июня. Полиция, оказывается, ни бельмеса не смыслит в  справедливости.
Сколько я ни повторял, что на совести моей двенадцать интендантских анютиных
глазок, слова мои тонули в их раскатистом  хохоте.  Ступайте  себе  с  миром
домой, говорит мне их дежурный, все  еще  задыхаясь  от  смеха,  и  забудьте
думать про это. "С миром!" Притом, что  на  совести  двенадцать  загубленных
растений! Да что же это за мир такой,  где  безнаказанными  оставляют  такие
преступления?
     8 июня. Совершенно не способен ни к какому делу. Сижу у себя в мансарде
и таращусь на стену. Ах, кабы явился наконец бабушкин дух и совлек  меня  на
скамью  того  судилища,  коему  убийство  цветов  представляется  столь   же
злодейским деянием, как мне самому.
     Трудно поверить, но, кажется, я услышан, хоть  и  не  совсем  так,  как
ожидал. Только что был здесь мой друг пастор;  вы