сигнал,  и  мы  втроем
бросились вниз по лестнице.

ВЕСЬ БЛЕСК ДЛЯ ВИЛЛИ

     В ту зиму нам окончательно уяснилось, что, если мы  не  сумеем  до  дня
рождения Вилли подыскать  для  него  другое  место,  он  будет  потерян  для
человечества. Он и всегда-то был не слишком общительным. Вилли рано  потерял
жену: она поела капусты, удобренной вороньим ядом, и с тех пор в доме у него
осталась только коза, которую он пускал пастись на межи, отделявшие друг  от
друга орошаемые поля. Случалось, он брал себе в  дом  ежа  или  прикармливал
ворону, потому что последние слова Элли, его  жены,  были:  "Не  сердись  на
ворон за то, что они отомстили не тому, кому надо".
     Может быть, помещик в Мальхове давно уже уволил бы Вилли, потому что он
плохо справлялся со своими обязанностями сторожа при орошаемых полях. Но так
как помещик чувствовал себя отчасти повинным в смерти Элли (она была у  него
скотницей), он предоставил  Вилли  возможность  и  дальше  носить  форменную
фуражку сторожа.
     Эта фуражка очень много значила для Вилли. Особенно  роскошной  она  не
была, но зато довольно объемистой, с массивным, давно потрескавшимся лаковым
козырьком, не дававшим Вилли смотреть на небо; неба над полями было много, а
Вилли после смерти Элли был с небом не в ладах. Поэтому он и жил в низине за
деревней, в похожей на холмик землянке, с таким крошечным оконцем, что  паук
с легкостью мог бы заткать его своей паутиной.
     Собственно, мы познакомились с Вилли через Фриду. Фрида тогда  состояла
в коммунистической партии, которой нужны были новые избиратели. В городе уже
мало что можно было сделать, люди хотели хлеба,  а  не  лозунгов,  а  потому
руководство  постановило,  что  теперь  прежде  всего  надо  агитировать   в
окрестностях города и в  деревнях.  Фриде  достался  Линденберг,  Мальхов  и
северовосточная окраина Вайсензее, а так как отец не хотел отпускать ее одну
по этим нелегким дорогам, то он отправился с нею, а в том, в чем  участвовал
отец, участвовал и я.
     Отец не больно-то интересовался политикой, но поскольку  он  все  равно
был безработным, то, сопровождая Фриду, он ничего не терял. Мы заботились  о
том, чтобы в амбарах  и  в  сараях,  где  выступала  Фрида,  можно  было  бы
присесть, а порою отец и сам включался в дискуссию, что, правда, не  слишком
нравилось  Фриде,  потому  что  отец  очень  уж  вдавался  в   личные   дела
присутствующих.
     Однако никому в ту зиму отец не уделял столько внимания, сколько Вилли.
С тех пор как Вилли  впервые  появился  в  своих  вымазанных  землею  брюках
дудочкой, , в кривых, покрытых коркой засохшей  глины,  башмаках,  в  ветхой
куртке цвета мха и в форменной фуражке  сторожа,  так  низко  надвинутой  на
глаза,  что  из-под  растрескавшегося  лакового  козырька  виднелся   только
поросший серебряной щетиной подбородок, отец уже не выпускал его из виду.
     Вилли приходил на все собрания, которые Фрида проводила в  Мальхове.  В
общей сложности их было двенадцать. Как правило, на  них  являлось  от  силы
три-четыре батрака, а иногда заглядывали и бобылки, которые,  если  было  не
слишком  холодно,  приносили  с  собой  вязанье.  Дискуссии  всегда   бывали
оживленными, потому что Фрида нападала на помещика,  которого  она  называла
кровопийцей, а батраки пытались ей разъяснить,  что  как  раз  помещик-то  и
избавил их от участи безработных и недовольных.
     Вилли по обыкновению молчал. Он всегда усаживался в самом дальнем  углу
на какой-нибудь ящик или ржавый плуг, и, чтобы  хоть  что-то  видеть  из-под
своего козырька, выставлял вперед подбородок, и не сводил глаз с  Фриды.  Он
не кивал, не покачивал головой, а только  сидел,  засунув  руки  в  карманы,
скрюченный, неподвижный, и смотрел на Фриду.
     Фрида была абсолютно,  уверена,  что  сумела  привлечь  Вилли  на  свою
сторону.  Покуда  не  выяснилось,  что  Вилли  приходит  не  из-за  Фридиных
прославлений коммунистической партии, а из-за ее сходства с Элли. Фриду  это
огорчило.
     Но отец успокаивал ее.
     - Вилли, - говорил он, - ни одна партия все равно не поможет, ни твоя и
никакая другая. Вот чего Вилли не хватает, так это участия.
     - То есть ты тем самым хочешь сказать, что партия не принимает  участия
в судьбах трудящихся? - мрачно спросила Фрида.
     - Вилли - человек, -  отвечал  отец,  -  а  человеку  интересен  только
человек.
     Фрида на него очень обиделась, хотя и несправедливо, тем более что  это
даже противоречило ее собственному внутреннему  убеждению,  поскольку  Фрида
сама всегда стояла за человеколюбие.
     Тем не менее с Вилли ей приходилось  нелегко,  он  стал  внушать  Фриде
какую-то неуверенность;  когда  он  смотрел  на  нее  так,  она  то  и  дело
оговаривалась. И однажды, когда батраки вновь, что называется, загнали ее  в
угол, и отцу потребовалось все  его  искусство  убеждать,  дабы  мальховское
поражение коммунистической партии не превратилось в личное поражение  Фриды,
Фрида в самом разгаре дебатов в ярости крикнула Вилли, который не проронил и
словечка, чтобы он прекратил как дурак таращиться на нее, это сбивает  ее  с
толку.
     Вилли втянул голову в плечи и прижал подбородок к груди, так  что  стал
теперь со своим огромным козырьком как  две  капли  воды  похож  на  старую,
нахохлившуюся ворону. Но уже через  несколько  минут  подбородок  его  снова
задрался кверху, а из-под тяжелых век на Фриду  опять  устремился  такой  же
неподвижный взгляд.
     Отец потом извинялся  перед  ним  за  Фриду:  она,  мол,  была  слишком
раздражена,
     - Точь-в-точь, как Элли, - задумчиво проговорил Вилли. -  И  вороны,  у
них ведь тоже глаза наливаются ядом, если кто-то слишком  долго  смотрит  на
них.
     - Вообще-то она совсем не такая, - сказал отец,  -  это  все  из-за  ее
товарищей.
     - Я знаю, -  отвечал  Вилли.  -  С  Элли  бывало  то  же  самое,  из-за
управляющего. В основе своей это одно и то же.
     В тот вечер Вилли впервые пригласил нас к себе в землянку. Она  уходила
вглубь на добрых полтора метра, и там, внизу,  было  очень  уютно.  В  бочке
из-под дегтя горел огонь, в кровати  сладко  посапывала  коза,  а  полки  на
стенах были завалены яблоками и капустой. И тем не менее, как  уже  сказано,
мы сразу поняли, что должны  вытащить  Вилли  отсюда.  Потому  что  если  на
минутку забыть о печке, полках и козе, то это все-таки был склеп. И то  как,
согнувшись, Вилли двигался, и то, как он щурился от  света,  когда  открывал
печку, ясно доказывало нам, что он уже наполовину превратился в крота.
     Даже Фрида на другой день беспрерывно прикидывала вместе с нами, как бы
его получше устроить.
     - Во всем виноват только этот кровопийца-помещик,- - сказала она. - Как
он мог допустить, чтобы Вилли так жил?
     - У него была комната в поместье, - отвечал отец.
     - Так в чем же дело? - спросила Фрида. Отец пожал плечами.
     - Элли лежит под землей, поэтому и Вилли хочет жить под землей.
     - Ерунда, - сказала Фрида, - на это надо смотреть  с  социальной  точки
зрения.
     - А почему же Вилли на тебя все время пялится? - спросил я.
     Фрида замолчала и прикусила губу.
     - Его необходимо снова примирить с жизнью, - сказал отец.
     - Пустые слова, - раздраженно ответила Фрида. - Он  должен  вступить  в
партию и вновь обрести свое человеческое достоинство.
     Отец покачал головой.
     - Достоинства у Вилли хватает, а вот что ему действительно  нужно,  так
это свет.
     - И я так считаю, - пылко закивала Фрида, - но в эту нору, в которой он
живет, никогда не заглянет солнце свободы. Он должен выйти на улицы,  должен
участвовать в демонстрациях.
     - Нам следует быть скромнее, - сказал отец.
     Фрида с опаской взглянула на него, вздернув брови.
     - Ах... А что ты имеешь в виду? Отец пожал плечами.
     - Давай для начала пригласим его к Ашингеру.
     - А на какие шиши? - воскликнула Фрида,  широким  жестом  обводя  голые
стены, где на обоях сохранились лишь темные очертания мебели,  заложенной  в
ломбард.
     Отец принялся в задумчивости покусывать кончики усов. Я  было  подумал,
что  он  сейчас  намекает  на  партийную  кассу.  Но  отец  слишком   уважал
общественную работу, которую вела Фрида.
     - Положись на меня, - сказал он немного погодя.
     Отцу частенько приходили в голову удачные мысли,  когда  дело  касалось
других, но так далеко, как в случае с Вилли, он еще никогда не  заходил.  Из
всех книг у нас оставались только три тома "Жизни животных" Брема; теперь он
их продал. И получил за них кучу денег,  по-моему,  целых  шесть  марок.  Он
купил Фриде шапку, мне чулки, остальное предназначалось Вилли.
     Нелегко было его убедить принять  наше  приглашение.  Он  приводил  все
возможные доводы: его коза, мол, не привыкла по вечерам  надолго  оставаться
одна, ему нечего надеть, а городской шум просто сводит его с ума.
     Но когда на следующий вечер мы явились в условленный час к его покрытой
инеем землянке, и через низенькую  дверь  вдруг  вылез  Вилли,  мы  невольно
протерли  глаза.  Правда,  нельзя  сказать,  что  его  брюки  дудочкой  были
отутюжены, что с них выведены пятна, нет, но в загнутых  кверху  носках  его
ботинок отражалось морозно-ясное звездное небо, и вместо обычной  куртки  на
нем был черный сюртук. Фуражку он оставил дома, но ветер  был  ему  нипочем,
потому что волосы он сильно напомадил, и они приятно пахли.
     В омнибусе он рассказал нам, что это все  еще  его  жениховское  добро.
Фрида, на которую он пристально смотрел из-под своих тяжелых век,  несколько
раз сглотнула слюну.
     - Наверняка вы уже давно не надевали этих вещей,  -  прощупывая  почву,
сказал отец.
     Вилли слегка задрал подбородок, при этом веки его опустились еще  ниже,
теперь он действительно казался спящим.
     - Нет, - проговорил он, - надевал, на похороны Элли.
     Мы приложили немало усилий, чтобы перевести разговор  в  другое  русло;
собственно, только уже у Ашингера мы по-настоящему отогрелись.
     Вилли там очень понравилось, только вот с глазами он мучился, не привык
к такому обилию света. Жмурясь, он слушал, как  отец  объясняет  ему  сюжеты
развешанных на стенах картин, изображавших уличные сценки из  жизни  старого
Берлина. Потом он с наслаждением выпил пива и принялся за еду. Мы  тоже,  то
есть каждый из нас  съедал  один-два  кусочка,  затем  незаметно  передвигал
тарелку другому, ведь мы, чтобы Вилли побольше досталось,  заказали  на  нас
троих одну порцию.
     За едой мы почти не разговаривали. Вилли был  слишком  погружен  в  это
занятие.  Как  же  мы  радовались,  глядя  на  него,  отец  казался   просто
счастливым, и даже Фрида, видимо, теперь была довольна такой развязкой.
     - Ты только погляди на него! - сказала  она,  когда  после  еды  Вилли,
взглядом извинившись перед нею, в своем  черном  сюртуке  размеренным  шагом
вышел из зала.
     - Разве не говорил я тебе, что у него достоинства хватит на  десятерых,
- заметил отец.
     - Удивительное дело, -  сказала  Фрида,  -  а  ведь  у  него  даже  нет
воротничка.
     - Настоящий господин, - воскликнул отец, - как ни комично это звучит.
     - Это звучит совсем не комично, - строго произнесла Фрида.
     Отец задумчиво покусывал свой ус.
     - Да, - проговорил он и откашлялся, - ты права.
     Прождав Вилли полчаса, мы забеспокоились. В  конце  концов  отец  пошел
посмотреть, в чем дело.
     Он довольно долго отсутствовал, так что Фрида уже готова  была  послать
за ним меня.
     Но тут отец вернулся. С таким  просветленным  лицом,  словно  ему  было
видение.
     - Что с тобой? - резко спросила Фрида. - Где ты оставил Вилли?
     - Он познает красоту мира, - ответил отец. Фрида сдвинула брови.
     - Не заливай! Или он познает ее там, куда пошел?
     - Хочешь верь, хочешь не верь, - сказал отец, - но так оно и есть.
     Брови Фриды медленно поползли вверх.
     - Слушай! - грозно проговорила она. - Если  ты  собираешься  издеваться
над Вилли... Лицо у отца стало серьезным.
     - И не думаю. К сожалению, ты не можешь сама в этом убедиться, но  если
бы ты видела, с каким сияющим видом он смотрит на  свое  отражение  в  белом
кафеле, ты почувствовала бы то же, что и  я:  он  вновь  обрел  себя;  жизнь
протянула ему руку, и Вилли ее схватил.
     - А Элли? - Голос Фриды вдруг сорвался. Я с удивлением взглянул на нее.
Но отец не очень удивился.
     - Элли это одобрит, - спокойно произнес он,
     - Нет, - страстно сказала Фрида. - Никогда.
     Разговор зашел бы еще дальше, но  тут  вернулся  Вилли.  Он  больше  не
жмурился, лицо его лучилось, сиял  и  лучился  даже  каждый  волосок  в  его
серебристой щетине.
     - Нет, это ж надо! - сказал он, приподнимая полы сюртука, чтобы удобнее
было сидеть. - Как светло! Это ж надо,  такая  чистота,  такой  свет!  -  Он
провел рукой по лбу и, рассеянно  улыбаясь,  смотрел  мимо  покрасневшей  от
гнева мочки Фридиного уха. - Знаете что? -  сказал  он  и  немыслимо  высоко
задрал свой подбородок. - Этот человек там, внизу, еще  жалуется!  И  других
хочет разжалобить!
     - Да что за человек в конце-то концов? - в отчаянии воскликнула Фрида.
     - Служитель в мужской уборной, Фрида, - вполголоса пояснил отец.
     С этого  дня  мы  стали  навещать  Вилли  только  вдвоем,  Фрида  вдруг
отказалась. Впрочем, ее пропагандистская кампания в Мальхове тоже подошла  к
концу. Она еще несколько, раз попытала счастья на  северо-восточной  окраине
Вайсензее; но словно проклятие тяготело над нею, она утратила дар убеждения,
люди зевали и уходили.
     - Чего ей недостает? - спросил я как-то отца на пути домой.
     - Вилли, - кратко ответил отец.
     И с Вилли тоже что-то случилось. Всякий раз, как мы приходили к нему  в
землянку, он сидел в своей форменной фуражке, надвинутой на глаза еще глубже
прежнего, среди яблок и кочанов капусты,  сидел  у  ветхого  стола,  глубоко
задумавшись. Мало-помалу и отец потерял покой.
     Какое-то время я молча наблюдал все это.
     Но, проснувшись однажды ночью, я заметил, что отец  сидит  на  кровати,
смотрит на луну и вздыхает. Я не выдержал.
     - Что случилось? - спросил я.
     - Она была у Вилли, - отвечал отец.
     - И?
     - И Вилли ей сказал, что думает теперь только об одном.
     К горлу у меня подступил комок.
     - О Фриде?.. - хрипло спросил я. Отец слабо улыбнулся.
     - Она так надеялась.
     - Надеялась? - крикнул я, ударив кулаком но подушке.
     - Ты должен ее понять, - сказал  отец,  -  она  так  радовалась  своему
сходству с Элли. Она усмотрела в этом задачу куда более осмысленную, чем вся
ее пропаганда.
     - А что же, - с усилием проговорил я, - что Вилли сказал  ей  на  самом
деле?
     - Он сказал ей, что день и ночь только и думает, как  чудесно  было  бы
после стольких серых, выпачканных глиной десятилетий в Мальхове жить в такой
чистой, с белым кафелем комнате, какую он недавно видел у Ашингера.
     Комок застрял у меня в горле, я отлично мог  себе  представить,  каково
теперь Фриде. Но и Вилли  я  тоже  видел:  как  он,  скрюченный,  закрывшись
потрескавшимся козырьком фуражки и сложив шершавые руки,  похожие  на  лапки
крота, непрерывно жмурясь, сидит в своей землянке. Я заревел в голос.
     - Ты прав, - сказал отец, - все это довольно запутанно.
     Но потом - уже светало и мне только-только удалось  снова  задремать  -
отца вдруг, как, впрочем, всегда по утрам, осенило.
     - Бруно! - закричал он, тряся мою кровать. - Бруно, скажи,  правда  или
мне приснилось, что служитель у Ашингера жалуется на жизнь?
     Я пробормотал, что да, Вилли недавно говорил об этом.
     - Значит, правда! - воскликнул отец и вскочил с кровати. -  Так  оно  и
есть! - В волнении он бегал взад и вперед по комнате..
     Снизу кто-то постучал в потолок. Отец громко крикнул:
     - Прошу прощения! - и снова плюхнулся на кровать. - Ну, мальчик мой, ты
все еще не понимаешь? - прошептал он.
     - Нет, - отвечал я.
     - Ах да! - сказал отец, хлопнув себя по лбу. - Ты  ведь  еще  не  видел
этого Мафусаила из уборной у Ашингера. - Мне что-то стало уясняться.
     - Он старый?..
     - Старый, - сказал отец, - это не  то  слово;  его  дряхлость  поистине
достойна преклонения.
     - И ты считаешь?.. - затаив дыхание, спросил  я.  Отец  медленно  пожал
плечами и поднял руки ладонями наружу.
     - Он стар, и он жалуется, - большего для начала требовать нельзя.
     У Ашингера стулья  еще  стояли  на  столах,  а  мы,  стараясь  остаться
незамеченными, уже сбегали вниз по лестнице. Там никого  не  было.  Комната,
наделавшая такого переполоха, была и вправду  вся  выложена  белым  кафелем.
Отец обошел ее так, словно ему предстояло тут жить.
     - Многое, - сказал он, - тут в очень неважном состоянии.  Сразу  видно,
арендатор утратил подлинный интерес к своим обязанностям.
     - Э-э, позвольте, - раздался чей-то дребезжащий  голос,  -  откуда  вы,
собственно, взялись?
     Мы  обернулись,  это  оказался   человек,   служивший   здесь,   внизу.
Изможденный, бледный старикашка со впалой грудью и хриплым дыханием.
     Отец снял шляпу, а я отвесил ему поклон.
     Пусть служитель  бога  ради  не  обижается  на  его  замечание,  весело
произнес отец, оно относилось  к  так  сказать  гуманной  стороне  дела.  Он
пригласил старикашку подняться с ним наверх, в зал, мы уселись, и отец  стал
распространяться о преимуществах старости и о том, как важно позволить  себе
на закате дней своих пожить в полном покое.
     - Э-э, кому вы это  говорите!  -  прокряхтел  старик.  -  У  меня  есть
земельный участок в Хоэншенхаузене. Вы думаете, торчать тут  -  предел  моих
желаний?
     - Конечно, нет, - с воодушевлением сказал отец, - остается еще  завести
козу или какое-нибудь другое животное, и вот маленький рай готов.
     В козе, отвечал старичок, сейчас большой нужды нет, но в остальном отец
абсолютно прав.
     - Так почему, - с упреком выкрикнул отец, - вам,  не  долго  думая,  не
сбросить с себя это ярмо?
     Старичок, видимо, никогда об этом не думал. Ошарашенный,  он  уставился
на отца.
     - Да, - - немного помедлив, протянул он, - почему бы и нет? -  И  сразу
же испуганно воскликнул: - Нет! Арендный договор...
     - Перепишите его, - ликуя, перебил старичка отец.
     - А на кого? - спросил тот. - Кто захочет в наши дни поступить  на  эту
должность?
     Отец погладил себя по подбородку, рука его дрожала.
     - Н-да, - с усилием выговорил он,  -  тут  вы  действительно  затронули
весьма щекотливый вопрос.
     Это был самый волнующий разговор, - который отец когда-либо вел в  моем
присутствии. Я  понятия  не  имел,  как  он  применит  свои  дипломатические
способности; хотя если речь шла о других, у него всегда было наготове  нечто
из ряда вон выходящее. Но если дело касалось его  самого,  то  он  в  лучшем
случае пожимал плечами. Сейчас я пожалел  только,  что  с  нами  нет  Фриды.
Вероятно, отец кое в чем разочаровал ее, а этот разговор мог бы  научить  ее
им восхищаться.
     Беседа явно затягивалась.
     К полудню отец так настроил старичка, что тот  уже  собрался  бежать  в
наблюдательный совет и швырнуть им под ноги свой договор.
     - То, чем я здесь занимаюсь, унизительно! - кричал он. - И за  это  еще
надо платить!
     Отец всеми силами пытался его успокоить. А потом выложил на  стол  свой
козырь.
     - Боже! - вскричал он, хлопая себя по лбу. - У меня идея! Есть для  вас
замена!
     У старичка от волнения стала трястись голова.
     - Есть... это... Правда?!
     - Ну как же я мог забыть! - кричал отец. - Бруно, мальчик, почему же ты
не напомнил мне об инспекторе Вилли Кнузорске?!
     - Господи помилуй! Конечно! - воскликнул я. - Ты совершенно прав!
     Далее  все  разворачивалось  с  поразительной   быстротой.   Всего   за
какой-нибудь  час  был  составлен  окончательный  вариант   предварительного
договора со старичком. Параграф первый гласил: в день  своего  рожде