деньги,  которые  он
заплатил за "Клотильду". - Одна треть причитается самой Кейт, вторая треть
- ей же как опекунше собственного ребенка... - Он умолчал о  том,  сколько
времени  спорили  между  собой  адвокаты,  прежде  чем   удалось   достичь
компромисса. Крейлеры упорно боролись за то, чтобы Тереза, как мать Уэсли,
была назначена администратором наследства. Их притязания  имели  некоторую
юридическую  силу,  поскольку  Кейт  -  британская  подданная,   постоянно
проживающая в Англии. Пришлось  напомнить  Терезе,  что  она  дважды  была
осуждена за проституцию и на этом основании Хит может возбудить против нее
дело и не позволит ей - из соображений морали  -  стать  опекуншей  Уэсли,
пусть даже она его родная мать. Конечно, Рудольф никогда  не  допустил  бы
ничего  подобного,  чтобы  не  травмировать  Уэсли,  но  все   же   угроза
подействовала.  Крейлеры  сдались  и  согласились,  чтобы  администратором
наследства назначили Рудольфа; теперь ему ежемесячно  предстояло  отвечать
на длинный перечень язвительных вопросов о каждом истраченном центе. Кроме
того, Крейлеры то и дело грозили подать на него в суд за  неумышленно  или
умышленно допущенные нарушения закона при защите  интересов  Уэсли.  Какой
черт дернул Тома сделать предложение этой бабе?!
   - Остается примерно  одна  треть...  -  Он  умолк.  -  Уэсли,  ты  меня
слушаешь?
   - Конечно, - отозвался Уэсли. Прошел официант с блюдом, на котором  еще
шипел  огромный  кусок  жареного  мяса,  и  Уэсли  проводил  его  голодным
взглядом. Что бы про него ни говорили, подумал Рудольф,  избалованным  его
не назовешь.
   - Я сказал, - продолжал Рудольф, -  что  тебе  остается  приблизительно
тридцать три тысячи долларов, которые следует положить в банк. Проценты  с
этой суммы составят около тысячи девятисот долларов в  год,  которые  твоя
мать должна тратить на твое содержание. Когда тебе исполнится восемнадцать
лет, ты вступишь во владение основным капиталом и сможешь им распорядиться
по своему усмотрению. Я  советую  тебе  его  не  трогать.  Проценты  будут
по-прежнему небольшими, но  они  помогут  тебе  заплатить  за  обучение  в
колледже, если ты захочешь учиться дальше. Это понятно?
   Мальчишка опять не слушал его. Он с нескрываемым восхищением смотрел на
яркую блондинку в норковом манто, появившуюся в сопровождении двух пузатых
седых мужчин во фраках. Рудольф знал, что это  любимый  ресторан  наиболее
преуспевающих мафиози, а их спутницы вполне  могут  составить  конкуренцию
ресторанной кухне.
   - Уэсли, - в отчаянии воскликнул Рудольф, - я веду разговор о деньгах!
   - Знаю, -  виновато  отозвался  Уэсли.  -  Но  ведь  тут  есть  на  что
посмотреть, а?
   - Для этого и нужны деньги, Уэсли, - сказал Рудольф.  Племянник  должен
уяснить истинную ценность денег. - Тысяча девятьсот  долларов  в  год  для
тебя, возможно, не такая уж значительная сумма, но мне в твоем возрасте...
- Он понял, что если закончит фразу, то напыщенно-назидательного  тона  не
избежать. - Ладно, черт с ними, я напишу тебе обо всем в письме.
   В эту минуту в зал вошла Гретхен. Он помахал ей, и, когда она подошла к
их столику, оба встали. Рудольфа она клюнула в  щеку,  а  Уэсли  обняла  и
крепко поцеловала.
   - Очень рада тебя видеть, -  сказала  она,  и  голос  ее,  к  удивлению
Рудольфа, дрогнул. Когда он увидел ее рядом с мальчиком и заметил, как она
всматривается в его лицо, борясь с непонятным волнением, ему  вдруг  стало
ее  жаль.  Наверное,  вспоминает  собственного   сына,   потерянного   ею,
отвергающего ее и под всякими предлогами не позволяющего навестить  его  в
Брюсселе. - Ты чудно выглядишь, - добавила Гретхен, не  выпуская  мальчика
из объятий. - Хотя новый костюмчик тебе не помешал бы.
   И оба засмеялись.
   - Если ты пробудешь в Нью-Йорке до понедельника, - продолжала  Гретхен,
разжав наконец объятия и  усаживаясь,  -  мы  сходим  с  тобой  в  "Сакс",
посмотрим, нет ли там чего-нибудь подходящего.
   - К сожалению, я завтра уезжаю, - ответил Уэсли.
   - Неужели ты приехал всего на один день? - не поверила Гретхен.
   - У него дела, - вмешался Рудольф. Ему не хотелось выслушивать  гневные
тирады Гретхен, которыми она, несомненно, разразится, если узнает  о  том,
какое условие выдвинули Крейлеры относительно денег, принадлежащих  Уэсли.
- Ну, давайте заказывать, я ужасно проголодался.


   За едой Уэсли приступил к расспросам об отце.
   - Я сказал дяде Руди, - начал он, управившись с огромным куском мяса, -
почему я хочу знать... должен знать, каким на самом деле был мой отец.  Он
сам много рассказал мне, а Кролик добавил...  Но  общего  представления  у
меня пока нет. Отец рассказывал, как его боялись и  ненавидели,  когда  он
был еще подростком, а потом - постарше, в какие  переделки  он  попадал...
Как его ненавидели и как он ненавидел других. И вас с  дядей  Руди  в  том
числе... - Он угрюмо посмотрел сначала на Гретхен, а потом на Рудольфа.  -
Но когда вы приехали к нам, у него ненависти уже не было. Он...  я  должен
вам это сказать, он вас любил. Он мне говорил, что  почти  всю  жизнь  был
несчастлив, а потом - он сам это сказал - он научился  забывать  врагов...
быть счастливым. Вот и я тоже хочу научиться быть счастливым. -  Мальчишка
плакал, не стыдясь слез, и в то же время поглощал один за другим громадные
куски  бифштекса  с  таким  зверским  аппетитом,  будто  несколько  недель
голодал.
   - Все дело в Руди, - медленно сказала Гретхен, кладя на  стол  вилку  и
нож. - Ты уж извини, если я выскажусь, Руди.
   - Пожалуйста. Говори что хочешь. Если я найду, что ты не права, я  тебя
поправлю. - Как-нибудь в другой раз он расскажет мальчишке, каким  образом
и когда его отец научился быть счастливым. Расскажет о том дне, когда  Том
узнал, что Рудольф втайне от него  вложил  в  дело  пять  тысяч  долларов,
которые Том получил, шантажируя адвоката-клептомана в Бостоне. Том  вернул
"проклятые деньги", которые пришлось заплатить  их  отцу,  чтобы  вытащить
Тома из тюрьмы, куда его засадили по обвинению в изнасиловании. Он швырнул
стодолларовые купюры на кровать в отеле и сказал Рудольфу: "Я хочу вернуть
долг моим поганым родственникам... вот и все. Спусти их в сортир.  Просади
на баб. Пожертвуй на благотворительность. Я их  обратно  не  возьму".  Эти
пять тысяч благодаря умелому обращению превратились в шестьдесят - хотя  в
те годы Рудольф понятия не имел, где Том, жив он или умер,  -  и  в  конце
концов помогли Тому купить яхту, которую он назвал  "Клотильдой".  "Твоего
отца, - скажет Рудольф когда-нибудь, -  сделали  счастливым  преступления,
случай и деньги, и у него хватило ума всем этим воспользоваться". Конечно,
это едва ли  поможет  Уэсли.  К  преступлению  у  парня  нет  ни  малейшей
склонности, случай пока обходит его стороной, а к деньгам он равнодушен.
   - В нашей семье, - тем временем  говорила  Гретхен,  -  любимчиком  был
Руди.  Поэтому  вся  любовь,  на  какую  были  способны   наши   родители,
принадлежала ему. Я не говорю, что он ее не заслуживал: именно он  помогал
в лавке, он получал  самые  высокие  оценки  в  школе,  он  был  лучшим  в
спортивной команде, он должен был пойти в университет,  никто  в  этом  не
сомневался. Но только он получал подарки, его поздравляли с днем рождения,
ему подавали свежевыглаженную  рубашку,  когда  он  собирался  куда-нибудь
пойти, ему купили дорогую трубу, чтобы он играл в оркестре.  Он  один  был
надеждой нашей семьи. Что же касается нас с Томом... - Она пожала плечами.
- Мы были париями. Мне в университет? Как бы не  так!  Сразу  после  школы
меня послали работать, и почти все жалованье я должна была отдавать семье.
Когда Рудольф отправлялся на свидание, мать давала ему карманные деньги. А
когда у меня появился мужчина,  она  назвала  меня  шлюхой.  Ну  а  Том...
Родители всегда утверждали, что он кончит тюрьмой. Разговаривая с ним -  а
делали они это как можно реже, -  они  не  говорили,  а  рычали.  Вот  он,
наверно, и сказал себе: "Раз так, я и буду таким". По правде говоря, я его
даже боялась. Меня пугала его неуравновешенность. Я его избегала. Если шла
по улице с кем-нибудь из приятелей, я делала вид, что не  замечаю  его.  И
когда он исчез из города, я обрадовалась. Много лет даже не  вспоминала  о
нем. Теперь-то я понимаю,  что  была  не  права.  Мы  вдвоем  должны  были
образовать коалицию, выступить единым фронтом против остальных.  Но  в  ту
пору я по молодости этого не понимала и боялась, что он  потащит  меня  за
собой. Снобизма во мне было хоть отбавляй - правда, меньше, чем в Руди,  -
и я считала Тома хулиганом и невеждой. Я  приехала  в  Нью-Йорк,  какое-то
время играла на сцене, потом писала для  журналов  и  вечно  тряслась  при
мысли, что он может разыскать меня и я потеряю всех своих друзей. И  когда
Руди однажды повел меня на его матч, я пришла в ужас от него  и  от  твоей
матери. Они казались мне пришельцами из другого мира. Из мира ужасов.  Мне
было стыдно, что они мои  родственники.  Может,  тебе  все  это  неприятно
слышать, Уэсли...
   - Да, неприятно, - кивнул Уэсли, - но я сам попросил вас. Мне не  нужны
сказки...
   -  Надеюсь,  я  не  слишком  обидела  тебя,  Руди,  рассказом  о  нашем
счастливом детстве? - повернулась к нему Гретхен.
   - Нет, - ответил Рудольф. - "Правда всегда прекрасна..."  -  дальше  ты
сама помнишь. Я был тупым и  самодовольным,  -  продолжал  он,  растравляя
старые раны, - ты, Уэсли, по-моему,  об  этом  уже  догадался.  Во  всяком
случае, если ты так считаешь, я на тебя не обижаюсь. Твой  отец,  конечно,
вряд ли сказал бы так. Все, что я делал, заявил  бы  он,  поразмыслив  как
следует, было сплошное притворство, ибо делал я это не для себя,  а  чтобы
произвести  впечатление  на  других,  в  основном  на  людей  солидных   и
влиятельных.  Сейчас,  оглядываясь  назад,  я   называю   себя   тупым   и
самодовольным, но тогда я вел себя подобным образом,  чтобы  вырваться  из
того мира, в котором, как в силках, бились наши отец и мать. - Он печально
улыбнулся. - И самое смешное, что мне действительно удалось вырваться.
   - Вы слишком суровы к себе, дядя Руди, - тихо сказал Уэсли. - Почему бы
вам хоть раз в жизни не похвалить себя за что-нибудь? Отец сказал, что  вы
спасли ему жизнь.
   - Серьезно? - удивился Рудольф. - Мне он этого ни разу не говорил.
   - Он считал, что людей нельзя хвалить в лицо, - ответил Уэсли.  -  Меня
он тоже, честно говоря, редко хвалил... -  Он  улыбнулся,  обнажив  ровные
белые зубы. Улыбка совершенно преобразила его худое, задумчивое лицо - оно
стало ребячливым и открытым. Ему полезно улыбаться, подумал Рудольф.  -  И
Кролика, и даже Кейт тоже не очень-то нахваливал... Ну, Кейт, он, конечно,
хвалил за стряпню, да и то не столько хвалил, сколько  подшучивал,  потому
что она ведь англичанка. Иногда я замечал, даже в первое время, когда  еще
только начал его узнавать, как он стоит один и думает, что  никто  его  не
видит, и такой грустный, будто у него в жизни было много плохого, о чем он
не в силах забыть. Но что вы спасли ему жизнь, он правда, сказал.
   - Я только отдал ему его же собственные деньги, -  ответил  Рудольф.  -
Надеюсь, ты понял, что Гретхен пыталась объяснить тебе, как и почему  твой
отец был таким в молодости. Таким его сделала семья.
   - Понял, - ответил Уэсли.
   - Все это верно, - продолжал Рудольф, - и в то же время  не  совсем.  Я
хочу сказать несколько слов в свое оправдание. Я не  виноват  в  том,  что
оказался  старшим  сыном  в  семье,  что  мой  отец  был   невежественным,
неуправляемым человеком, да еще со страшным прошлым, в котором он тоже  не
был виноват. Не моя вина, что наша мать  была  истеричкой,  помешанной  на
своем "благородном" происхождении. Не я  виноват  и  в  том,  что  Гретхен
оказалась  сентиментальной  и  эгоистичной  дурочкой...  Прости  меня,   -
обратился он к Гретхен. - Все это я говорю не ради нас  с  тобой,  а  ради
Уэсли.
   - Я понимаю, - ответила Гретхен, склонившись над тарелкой так, что лица
ее почти не было видно.
   - В конце концов, - продолжал  Рудольф,  -  мы  все  трое  унаследовали
одинаковые гены и воспитывались одинаково. Только что Гретхен  призналась,
что боялась твоего отца. А в действительности ее пугал не он,  а  то,  что
она видела в нем, ибо то же самое она видела и  в  себе.  И  старалась  от
этого уйти. А я видел в нем нашего отца, человека жестокого,  прикованного
к ненавистному  занятию,  патологически  боявшегося  умереть  в  нищете  -
настолько, что он предпочел покончить  жизнь  самоубийством,  лишь  бы  не
оказаться лицом к лицу с такой возможностью. Я тоже старался уйти.  Только
навстречу деньгам, респектабельности.
   Уэсли понимающе кивнул.
   - Может, и хорошо, что сын Крейлера сейчас во Вьетнаме. Не то нам с ним
каждый вечер пришлось бы ужинать вместе, и тогда...
   - И до твоего отца были младшие сыновья в  семьях  еще  хуже  нашей,  -
продолжал Рудольф.  -  Однако  они  не  старались  погубить  все,  к  чему
прикасались. Не хотелось бы говорить этого, Уэсли,  но  до  похорон  нашей
матери я твердо верил, что твой отец по природе своей разрушитель.  И  его
главная радость в жизни - уничтожать, разрушать, губить все, в том числе и
самого себя.
   - В конце концов так оно и вышло, - горько заметил Уэсли.
   - Его  поступок  той  ночью  в  Канне,  -  сказал  Рудольф,  -  достоин
восхищения. С его точки зрения. И, честно говоря, с моей тоже. Не  забывай
этого.
   - Я постараюсь не  забыть,  -  ответил  Уэсли.  -  Постараюсь.  Только,
по-моему, все, что он тогда сделал, было зря. Никому не нужно.
   - Ну, кажется, - вздохнул Рудольф, - мы рассказала тебе все, что могли,
и старались не кривить душой. Забавные случаи отложим до другого раза. Ты,
наверное, устал. Я пришлю тебе список людей, с которыми стоит  поговорить,
они могут оказать тебе большую помощь, чем мы. А теперь доедай, и я отвезу
тебя в общежитие.
   - Не нужно, - довольно резко отказался Уэсли. - Я пройду через парк.
   - Теперь вечером в Нью-Йорке никто через парк в одиночку  не  ходит,  -
возразила Гретхен.
   - А я хожу. - Уэсли холодно посмотрел на нее.
   О боже, подумал Рудольф, глядя, как мальчишка управляется  с  последним
куском бифштекса, до чего же он похож на своего отца! И внешне  и  говорит
так же. Помоги ему, господи!



4

   Рудольф, Инид и няня стояли на  залитом  утренним  солнцем  тротуаре  и
ждали Джонни Хита и его жену; Хиты тоже  ехали  в  Монток  и  должны  были
захватить Рудольфа и Инид на своем "линкольне-континентале".  У  ног  няни
стоял чемодан. Она на целую неделю уезжала к себе в Нью-Джерси.  И  почему
это, от нечего делать подумал Рудольф, ни одна няня  не  живет  в  том  же
штате, где работает?
   Накануне вечером, распрощавшись с Уэсли, Рудольф  проводил  Гретхен  до
дома. Он предложил ей поехать с ним и с Хитами. Она сделала большие глаза,
и он вспомнил, что у нее когда-то был роман с Хитом.
   - А без свидетелей ты со своей бывшей женой уже встретиться не  можешь?
- спросила она.
   Он не задумывался над этим прежде, но теперь, после ее слов, понял, что
в них есть правда. Джин один раз приезжала к нему в сопровождении дородной
массажистки, которую  сделала  своей  компаньонкой  еще  в  Рино.  Встреча
получилась неудачной, хотя Джин была совершенно трезвой, уравновешенной  и
тихой, даже когда играла с Инид. Она сказала,  что  купила  себе  домик  в
Монтоке и живет там скромно и незаметно. В  Мексике  она  не  задержалась.
Климат там благоприятствует пьянству, это не для нее. Она теперь совсем не
пьет и  даже  снова  занялась  фотографией.  Правда,  в  журналы  пока  не
обращалась. Снимает для себя. И руки у нее больше не дрожат. Если забыть о
постоянном присутствии массажистки, Джин  снова  стала  той  женщиной,  на
которой он женился и которую так долго любил, - живой и юной, с блестящими
волосами, нежным  цветом  лица,  и  Рудольф  уже  не  знал,  правильно  ли
поступил, согласившись на развод. Он жалел Джин, но ему было жаль и  себя.
Поэтому, когда несколько дней назад она попросила отпустить к ней Инид  на
неделю, он не стал отказывать.
   Он боялся не за Инид, а за себя,  боялся  остаться  наедине  с  Джин  в
уютном, по ее словам, домике, наполненном неуютным  грохотом  океана.  Она
сказала, что он может занять комнату для гостей, но он заказал себе  номер
в ближайшем мотеле. А подумав, решил пригласить и Хитов.  Он  боялся,  что
вечер, проведенный перед горящим камином в тишине, нарушаемой лишь рокотом
волн, вызовет у него желание вернуться к  семейному  очагу.  Нет,  прошлое
ворошить незачем. Отсюда и появление Хитов. Отсюда и вопрос Гретхен.
   - Нет, свидетели мне не нужны, - ответил он. - Нам с Джонни есть о  чем
поговорить, а идти к нему в контору мне не хочется.
   - Понятно, - не  очень  веря,  отозвалась  Гретхен  и  переменила  тему
разговора. - Как тебе Уэсли?
   - Думающий парень, - сказал Рудольф. - Склонен к самоанализу,  пожалуй,
даже слишком... А что с ним будет дальше, целиком зависит от того,  сумеет
ли он выдержать мать и ее мужа до своего восемнадцатилетия.
   - А ты заметил, какой он красивый? - спросила Гретхен.
   - Как-то не обратил внимания.
   - Такие лица любят снимать в кино, - заметила Гретхен. - Высокие скулы,
приятная улыбка, ласковый взгляд и в  то  же  время  вызывает  впечатление
человека большой моральной силы.
   - Ты, по-видимому, более  наблюдательна,  чем  я,  -  только  и  сказал
Рудольф.
   - Или более ранима, - улыбнулась она.
   - Когда ты позвонила, мне показалось, что ты хочешь со  мной  о  чем-то
поговорить, - вспомнил он. - Что-нибудь случилось?
   - Не больше, чем всегда. - Она снова улыбнулась. - Поговорим, когда  ты
вернешься.
   Возле дома он поцеловал ее и подождал, пока она не вошла  в  охраняемый
швейцаром ярко освещенный вестибюль  -  элегантная,  эффектная,  способная
постоять за себя. Но не всегда, подумал он. Не всегда.


   Подъехал "линкольн-континентал"; Джонни Хит сидел за  рулем,  его  жена
Илейн - рядом. Няня поцеловала Инид на прощанье.
   Илейн Хит вышла из машины, помогла усадить Инид  на  заднем  сиденье  и
сама села рядом.  Илейн  была  высокая,  с  красиво  уложенными  волосами,
твердым и умным взглядом,  как  и  подобает  супруге  владельца  одной  из
наиболее преуспевающих контор на Уолл-стрит. Детей у Хитов не было.
   Рудольф сел возле Джонни.  Инид  помахала  рукой  няне,  оставшейся  на
тротуаре с чемоданом в руках, и они тронулись.
   - Ну, вперед, к мысу Монток! - воскликнул Джонни. - Будем ловить омаров
и устраивать оргии на берегу.
   Лицо у него было круглое, с расплывшимися чертами,  глаза  -  обманчиво
кроткие, руки, лежавшие  на  руле,  -  белые,  пухлые,  а  под  спортивным
пиджаком в крупную клетку уже намечался животик. Машину  он  вел  умело  и
энергично. Другие водители вынуждены были  уступать  ему  дорогу,  подобно
тому как другие адвокаты пасовали перед его  напористостью  на  заседаниях
совета директоров или в зале суда. Рудольф теперь редко виделся с  Джонни.
После женитьбы Хита они  почему-то  разошлись,  и  всякий  раз,  когда  им
доводилось встречаться - а между встречами проходило несколько месяцев,  -
Рудольф без всякого сожаления неизменно констатировал: вот  и  я  выглядел
бы, наверное, так же.
   Позади радостно щебетала Инид. Илейн что-то прошептала  ей  на  ухо,  и
Инид засмеялась в ответ. На первый взгляд  казалось,  что  Илейн  едва  ли
решится обнять ребенка, побоится, что  девочка  помнет  или  испачкает  ее
красивый твидовый  костюм.  Но,  оглянувшись,  Рудольф  увидел,  что  Инид
растрепала превосходно  уложенные  волосы  Илейн,  а  та  только  радостно
улыбается. Внешность обманчива, подумал  Рудольф,  глядя  на  дорогу.  Они
ехали по мосту Трайборо - вдоль реки тянулся в лучах  по-весеннему  яркого
солнца Нью-Йорк: небоскребы, стекло, дымящиеся трубы. В такие вот  минуты,
видя этот огромный до неправдоподобия город во всем его  суровом  величии,
Р