стакан, и она  улыбнулась
ему.
   - А что ты будешь делать, если меня отправят обратно в Америку? - Билли
вертел в руках кружку, где оставалось еще немного пива.
   - Тебя куда-нибудь переводят? - насторожилась Моника. -  Ты  что-то  от
меня скрываешь?
   - Да нет. Просто мой полковник последнее время разнервничался. Он здесь
уже давно. Кроме того, в армии никогда ничего не знаешь заранее...
   -  Воспользуйся  связями,  -  сказала  она.  -  Устройся  где-нибудь  в
Германии.
   - Это не так-то просто, - возразил он.
   - Но вполне возможно, - сказала она решительно. - И ты не хуже меня это
знаешь.
   - Тем не менее, - продолжал он, - ты не ответила на мой вопрос. Что  ты
тогда будешь делать?
   Она пожала плечами.
   - Это будет зависеть от многого.
   - От чего?
   - Я же говорю - от многого. Куда тебя пошлют. Что ты там будешь делать.
Где я буду нужна.
   - А как же любовь?
   - Никак.
   - На глупый вопрос получаешь глупый ответ, - засмеялся он.
   -  Есть  более  важные  вещи,  Джон,  -  сказала  она,  не  без  иронии
подчеркивая его новое имя. - Мы не должны забывать о своих  первоочередных
задачах, правда?
   - Еще бы. - Он заказал еще кружку пива. - Возможно, на следующей неделе
я поеду в Париж.
   Она снова внимательно на него посмотрела.
   - Возможно? Или точно?
   - Почти точно. Полковник считает, что ему надо ехать, и если он поедет,
то возьмет и меня с собой.
   - Тебе бы пора научиться заранее говорить мне о таких вещах, -  сказала
она.
   - Я сам узнал только сегодня утром.
   - Как только будешь знать наверняка, сразу же мне сообщи. Ясно?
   - О господи, перестань, пожалуйста, разговаривать со  мной  как  ротный
командир!
   Она пропустила его замечание мимо ушей.
   - Я говорю не просто так. На следующей неделе в  Париж  надо  доставить
один пакет. Как ты полетишь? Обычным самолетом?
   - Нет. Военным. Начальство летит в Версаль на какую-то церемонию.
   - Прекрасно.
   - А что будет в этом пакете?
   - Узнаешь, когда придет время.
   Он вздохнул и выпил еще пива.
   -  Я  всегда  был  неравнодушен  к  приятным,  простым  и  неискушенным
девушкам.
   - Я попробую тебе такую подыскать - лет через пять-шесть.
   Он мрачно кивнул. Сидевшие в углу два блондина теперь заговорили громче
- по-видимому, начали спорить.
   - Это иврит? - спросил он.
   Она прислушалась.
   - Нет, финский.
   - Они что, очень похожи - иврит и финский?
   - Нет, не похожи. - Она засмеялась и поцеловала его в щеку.  Он  понял,
что теперь она уже не Хейди, а Моника.
   - Итак, - сказал он, - рабочий день окончен.
   - На сегодня - да.
   - На сегодня, - повторил он и допил пиво. -  Ты  знаешь,  чего  бы  мне
сейчас хотелось?
   - Чего?
   - Отправиться домой и лечь с тобой в постель.
   - О дорогой, - сказала она манерно, - что за солдатские разговоры!
   - В результате послеобеденной деятельности мне захотелось любви.
   Она засмеялась и прошептала:
   - Мне тоже. Расплачивайся и пошли.
   Когда  они  добрались  до  своей  улицы,  уже  совсем   стемнело.   Они
остановились на углу, чтобы  посмотреть,  не  следят  ли  за  ними.  Вроде
никого. Они медленно пошли - не по той стороне, где находился дом Билли, а
по противоположной. Перед домом  Билли  стоял  какой-то  человек  и  курил
сигарету. Дождь моросил по-прежнему, и шляпа у человека  была  нахлобучена
на самый лоб. В темноте они  не  могли  определить,  попадался  ли  он  им
раньше.
   - Не останавливайся, - тихо сказала Моника.
   Они прошли мимо дома, завернули за угол и вошли  в  кафе.  Билли  очень
хотелось выпить еще пива, но Моника заказала два кофе.
   Минут через пятнадцать они вышли. Человек  стоял  на  прежнем  месте  и
курил.
   - Ты иди дальше, - сказала Моника. - А я пройду мимо него  и  поднимусь
наверх. Через пять минут возвращайся. Если все будет в  порядке,  я  зажгу
свет, и ты войдешь.
   Билли кивнул, поцеловал ее в щеку, словно  прощаясь,  и  пошел  дальше.
Дойдя до угла, он оглянулся. Профессиональный  риск,  подумал  он.  Вечные
подозрения. Человек все еще стоял перед домом, но  Моника  исчезла.  Билли
снова зашел в кафе и выпил пива, на которое Моника наложила запрет.  Выйдя
из кафе, он быстро свернул на  свою  улицу.  Свет  в  квартире  горел.  Не
останавливаясь и опустив голову, он перешел на другую сторону,  где  перед
домом стоял тот человек, и начал подниматься по  ступенькам,  доставая  из
кармана ключи.
   - Здравствуй, Билли, - произнес человек.
   - Господи! Отец! - От удивления он  уронил  ключи,  и  они  с  Уильямом
Эбботом чуть не  столкнулись  лбами,  одновременно  нагнувшись,  чтобы  их
поднять. Оба рассмеялись. Отец подал ему ключи, и они обнялись. Билли  про
себя отметил, что не почувствовал запаха джина, который у него  с  детства
ассоциировался с отцом.
   - Ну пошли, - сказал Билли. - Сколько времени ты меня тут ждешь?
   - Часа два.
   - Наверно, промок насквозь?
   -  Это  неважно,  -  сказал  Эббот.  -  Зато  было  время  кое  о   чем
поразмыслить.
   - Пошли наверх, - сказал Билли, отворяя дверь подъезда. - М-м... только
знаешь, отец, мы будем не одни. Там еще девушка, - добавил он,  поднимаясь
впереди отца по лестнице.
   - Постараюсь воздержаться от крепких выражений, - отозвался Эббот.
   Билли отпер дверь, они вошли в маленькую  переднюю,  и  он  помог  отцу
сбросить мокрый плащ. Когда Эббот снял шляпу. Билли увидел седеющие волосы
и одутловатое, с желтизной лицо.  Он  вспомнил  фотографию  отца  в  форме
капитана.  Красивый  молодой  человек,  темноволосый  и  смуглый,   весело
улыбался какой-то шутке. Теперь  красивым  его  не  назовешь.  Ссутулился,
обмяк, отрастил брюшко. Ни за что не стану таким  в  его  возрасте,  думал
Билли, вводя отца в гостиную.
   В маленькой захламленной гостиной сидела Моника и читала книгу. Она  не
особенно утруждала себя уборкой и не занималась хозяйством. При виде  двух
мужчин она встала.
   - Моника, - сказал Билли, - это мой отец.
   Моника улыбнулась, глаза ее  приветливо  засияли,  и  лицо  осветилось.
Настроение у нее меняется в одну секунду, подумал Билли, глядя, как Моника
здоровается с отцом за руку.
   - Добро пожаловать, сэр, - сказала она.
   - А я видел, как вы входили в подъезд, - заметил Эббот. -  Вы  на  меня
так странно посмотрели.
   - Моника всегда довольно странно смотрит на мужчин, - вмешался Билли. -
Садись, папа. Хочешь чего-нибудь выпить?
   - После такого ожидания это не помешает. - Эббот потер руки и поежился.
   - Я сейчас принесу стаканы и лед, - сказала Моника и вышла на кухню.
   - Уютно, - заметил Эббот, с одобрением оглядев комнату. - Тебе  неплохо
живется в армии, а. Билли?
   - Пожалуй.
   - А это временно или постоянно? - Эббот сделал жест в сторону кухни.
   - Временно-постоянно.
   Эббот засмеялся и сразу словно помолодел, несмотря на  седые  волосы  и
отечное лицо.
   - Вечная история в семье Эбботов.
   - А что привело тебя в Брюссель, папа?
   - Да надо кое-что разузнать. - Эббот задумчиво  посмотрел  на  сына.  -
Поговорим об этом потом, ладно?
   - Конечно.
   - А чем занимается молодая дама?
   - Она переводчица в НАТО, - сказал Билли. Он не считал  себя  обязанным
рассказывать  отцу,  что  Моника  также  организует   заговоры   с   целью
уничтожения капиталистической системы и почти наверняка принимала  участие
в недавнем убийстве судьи в Гамбурге.
   Моника вернулась с  тремя  стаканами,  льдом  и  бутылкой  шотландского
виски. Билли заметил, с какой жадностью Эббот посмотрел на бутылку.
   - Мне, пожалуйста, немного, - сказал  Эббот.  -  После  перелета  через
океан да еще бесконечного дня, проведенного  в  хождении  по  Брюсселю,  я
чувствую себя так, словно не спал уже несколько недель.
   Билли видел, как дрожала отцовская рука, когда он брал у Моники стакан.
Сердце его кольнула щемящая жалость к этому маленькому человеку,  который,
по его воспоминаниям, был и выше, и увереннее в себе.
   - За отцов и детей. - Эббот  поднял  стакан.  Он  грустно  улыбнулся  и
покрутил лед в стакане, но пить не спешил. - Сколько же лет мы с тобой  не
виделись?
   - Шесть, может, семь...
   - Давненько, а? Я уж избавлю вас от необходимости  выслушивать  избитые
фразы. - Он медленно  потянул  виски  из  стакана  и  глубоко,  благодарно
выдохнул. - Эти годы на тебе не сказались. Билли, ты в прекрасной форме.
   - Я много играю в теннис.
   - Превосходно. С грустью должен признаться, что  я  в  последнее  время
теннис забросил... - Он снова отпил из стакана. - Это моя  ошибка.  Но  за
шесть-семь лет  можно  наделать  ошибок.  Разной  степени  тяжести.  -  Он
поглядел на Билли, прищурившись, словно человек,  потерявший  очки.  -  Ты
изменился. Это естественно. Повзрослел, наверно, лучше сказать.  Появилась
сила в лице и все такое прочее. Весьма  привлекателен,  как  вы  считаете,
Моника?
   - Умеренно, - засмеялась Моника.
   - В детстве он был очень хорошенький,  -  сказал  Эббот,  -  только  уж
слишком серьезный. Жаль, я не захватил с  собой  его  детских  фотографий.
Когда мы познакомимся поближе,  я  как-нибудь  отведу  вас  в  сторонку  и
попрошу рассказать, какого он мнения о своем отце. Просто из  любопытства.
Отцам всегда кажется, что у сыновей о  них  неверное  представление.  Удел
отцовства, так сказать.
   - Билли всегда говорит о вас с любовью, - сказала Моника.
   -  Преданная  у  тебя  подружка.  Билли.  Как  я  уже  говорил,   людям
свойственно ошибаться, и возможности для этого у  них  безграничны.  -  Он
сделал еще глоток виски. - Насколько я  понимаю,  Моника,  вы  влюблены  в
моего сына.
   - Пожалуй, да, - осторожно ответила Моника. Билли видел,  что  отец  не
произвел на нее благоприятного впечатления.
   - Он, несомненно, говорил вам, что собирается остаться в армии  еще  на
один срок. - Эббот снова покрутил стакан.
   - Говорил.
   А-а, подумал Билли, вот что привело его в Брюссель.
   - Американская армия - это благородная и нужная организация,  -  сказал
Эббот. - Я сам когда-то служил, если память мне не изменяет. Вы  одобряете
его намерение продлить свое пребывание в рядах этой нужной  и  благородной
организации?
   - Это его личное дело, - уклончиво ответила Моника. - Я уверена, у него
есть на то свои причины.
   - Могу  я  полюбопытствовать,  Моника,  воспользовавшись  правом  отца,
которому небезразличен выбор сына... я надеюсь, вы не обидитесь...
   - Конечно нет, мистер Эббот. Билли все обо мне знает, правда. Билли?
   - Даже слишком  много,  -  усмехнулся  Билли,  чувствуя,  что  разговор
принимает какое-то совершенно ненужное направление.
   - Так вот,  -  продолжал  Эббот,  -  могу  я  полюбопытствовать...  мне
кажется, я уловил в вашей речи крохотный акцент... скажите,  из  каких  вы
мест? То есть откуда родом?
   - Из Германии. Родилась в Мюнхене.
   - А-а, Мюнхен. Однажды мне  пришлось  находиться  в  самолете,  который
бомбил Мюнхен.  К  счастью,  вы  настолько  молоды,  что  не  могли  тогда
находиться в этом прекрасном городе. Это было в начале сорок пятого.
   - Я родилась в сорок четвертом.
   - Прошу прощения, - сказал Эббот.
   - Эти события не сохранились в моей памяти, - коротко ответила она.
   - Как прекрасно  иметь  возможность  сказать:  не  сохранились  в  моей
памяти.
   - Папа, - вмешался Билли, - война давно кончилась.
   - Все так говорят. - Эббот медленно сделал еще один  глоток.  -  Должно
быть, это правда.
   - Билли, - сказала Моника, ставя на стол недопитый стакан, - я надеюсь,
ты и твой очаровательный отец извините меня. Я должна вас покинуть. У меня
деловая встреча...
   Эббот  поднялся  галантно,  хотя  и  не  без  труда  -  так  страдающий
ревматизмом старик утром встает с постели.
   - Надеюсь, дорогая, мы будем иметь удовольствие вместе поужинать.
   - Боюсь, что нет, мистер Эббот. У меня сегодня вечер занят.
   - Не обязательно сегодня...
   - Конечно, - сказала Моника.
   Билли вышел вместе с ней в переднюю  и  подал  плащ.  Она  накинула  на
спутанные волосы шарф.
   - Ты еще вернешься? - прошептал он.
   - Скорее всего, нет. И не слушай отца, а то он тебя  отговорит.  Ты  же
знаешь, зачем он приехал.
   - Знаю, не беспокойся. И возвращайся в любое время. Я тебе обещаю,  что
буду в форме.
   Она засмеялась, поцеловала его в щеку, и дверь  за  ней  закрылась.  Он
беззвучно вздохнул, изобразил на лице улыбку и пошел обратно  в  гостиную.
Отец наливал себе виски - на этот раз изрядную порцию.
   - Интересная девушка, - сказал Эббот.  Его  рука,  когда  он  разбавлял
виски содовой, уже не дрожала. - А она когда-нибудь причесывается?
   - Ее такие вещи не интересуют.
   - Я так и понял, - сказал Эббот, снова усаживаясь в кресло. - Я  ей  не
доверяю.
   - Да перестань, папа. Ты и видел-то  ее  ровным  счетом  десять  минут.
Почему? Только из-за того, что она немка?
   - Совсем не потому. Я знаю много хороших немцев, - сказал  Эббот.  -  Я
так говорю, потому что так принято говорить, хотя это и неправда. Я никого
из немцев не знаю и не питаю к ним никаких чувств - ни хороших, ни плохих.
Однако к женщинам я питаю вполне определенные чувства и  знаю  их  гораздо
лучше, чем немцев. Когда она проходила в дом, она бросила  на  меня  такой
странный взгляд, что мне стало не по себе.
   - Ну, на меня она никаких странных взглядов не бросает.
   - Вполне возможно. - Эббот оценивающе посмотрел на Билли. -  Жаль,  что
ростом ты в меня, а не в мать, однако с твоими красивыми глазами и умением
держаться ты, наверно, вызываешь немалый интерес у женщин.
   - Который они умудряются скрывать в моем присутствии, - заметил Билли.
   - Восхищаюсь твоей скромностью, - засмеялся Эббот. - Я в твои годы  был
менее скромен. А мать пишет тебе?
   - Пишет. Она прислала мне письмо после того, как ты сообщил ей,  что  я
собираюсь  остаться  в  армии  еще  на  один  срок.  Я  не  знал,  что  вы
поддерживаете такой тесный контакт.
   - Ты ее сын, - сказал Эббот, и лицо его стало серьезным, - как и мой. И
ни один из нас этого не забывает, несмотря на то что об  очень  многом  мы
умудряемся забывать. - Он сделал большой глоток виски.
   - Пожалуйста, папа, не напивайся сегодня.
   Эббот задумчиво посмотрел на стакан и вдруг бросил его в камин.  Стакан
разлетелся вдребезги, и  на  кирпичах  осталось  от  виски  темное  пятно.
Какое-то время они сидели молча, и в тишине Билли слышал громкое, неровное
дыхание отца.
   - Прости меня, Билли, - сказал Эббот. - Я не сержусь на тебя за то, что
ты сказал. Совсем наоборот. Это  слова  заботливого  и  хорошего  сына.  Я
тронут твоим беспокойством о моем здоровье. Если я на кого сержусь, то  на
себя. - В его  голосе  зазвучали  горькие  нотки.  -  Мой  сын  собирается
совершить огромную и, возможно, непоправимую ошибку.  Я  занял  деньги  на
поездку из Чикаго в Брюссель у единственного в мире человека, которого еще
удается иногда уговорить одолжить мне доллар-другой. Я приехал сюда, чтобы
попытаться убедить тебя... ну... передумать. Я сегодня целый день  мотался
под дождем, перебирая доводы, которые могли бы изменить  твое  решение.  Я
сумел удержаться и не выпил ни капли во время перелета через океан, потому
что хотел появиться перед тобой в наилучшем виде. - Он криво усмехнулся. -
И что я делаю? Восстанавливаю своего сына  против  себя  из-за  девушки  -
которой, как ты правильно заметил, я совсем не знаю, - только потому,  что
она странно посмотрела на меня возле подъезда, и начинаю с двойной  порции
виски, что должно неминуемо напомнить тебе все тягостные  уик-энды,  когда
мать отдавала тебя отцу на субботу. Ну вот, Вилли Эббота опять понесло.  -
Он неожиданно встал. - Пойдем поужинаем. Обещаю тебе не  брать  в  рот  ни
капли, пока ты не отвезешь меня в гостиницу. А там уж я напьюсь до  потери
сознания. Завтра я буду не  в  самой  блестящей  форме,  но  трезвым  быть
обещаю. Где тут у тебя уборная? Я целую вечность простоял  под  дождем,  и
мочевой пузырь у меня вот-вот лопнет. Ради тебя и армии Соединенных Штатов
я не стал справлять нужду на улице, чтоб меня не обвинили в  неуважении  к
почтенным бюргерам Брюсселя.
   - Надо пройти через спальню, - сказал  Билли.  -  Там,  правда,  жуткий
беспорядок. Мы с Моникой  уезжаем  на  работу  рано  утром  и  чаще  всего
возвращаемся лишь к ужину. - Ему не  хотелось,  чтобы  отец  подумал,  что
Моника неряха, хотя сам он изредка упрекал  ее  за  хаос,  в  котором  они
живут. В учениях Маркса, Мао и Че Гевары, недавно сказал он ей, ничего  не
говорится о том, что настоящие революционеры должны швырять белье на  пол,
чтоб оно так там и лежало. - Мы убираем квартиру по субботам, - сказал  он
отцу.
   - Я не собираюсь делать никаких замечаний  о  том,  как  вы  живете,  -
отозвался Эббот. - Я сам не принадлежу к числу аккуратных людей,  но,  как
это ни парадоксально, очень ценю аккуратность в женщине. Однако все это не
имеет  значения.  Мы  довольствуемся  тем,  что  нам   достается.   -   Он
вопросительно  посмотрел  на  Билли.  -  Послушай,  солдат,  а   как   это
получается: ты служишь в благородной и нужной армии Соединенных  Штатов  и
не носишь форму?
   - Вне службы нам разрешают ходить в штатском.
   - В мои времена было по-другому. Я не ходил в штатском четыре года.  Ну
ладно, войны теперь уже не те. - Он твердой походкой направился в уборную.
Когда  он  вернулся.  Билли  подумал:  костюм  на  нем  по  крайней   мере
десятилетней давности. Разрешит ли он мне купить ему новый?


   За ужином отец много говорил на самые разные темы.  Он  настоял,  чтобы
Билли заказал себе вина, но, когда официант хотел налить и ему, перевернул
свой  бокал.  Он  сказал,  что  еда  первоклассная,  однако  едва  к   ней
притронулся. Он то принимал покровительственный  тон,  то  оправдывался  и
выражал сожаление; его цинизм и агрессивность тут  же  сменялись  верой  и
надеждой на лучшее будущее, он то ругал себя, то безудержно хвастался.
   - Не считай меня человеком конченым, -  говорил  он,  -  хотя  на  вид,
может, именно так и представляется. У меня миллион  идей.  Если  бы  я  не
прикладывался к бутылке, я был бы первым в сфере информации и рекламы. Так
мне  говорили  все  лучшие  специалисты  Чикаго  в  этой  области...   мне
предлагали работу, за которую готовы были платить шестизначную сумму, если
только я вступлю в общество трезвенников... но  я  просто  не  представляю
себе, как это я стану публично каяться  перед  сборищем  людей,  сделавших
покаяние своей профессией. Вот если бы ты отказался от своей безумной идеи
остаться в армии... у меня просто в голове не укладывается, честное слово,
такой блестящий молодой человек, образованный и даже не офицер... ну,  что
ты  там  целый  день  делаешь  -  выпускаешь   машины   из   гаража,   как
девчонка-диспетчер, которая вызывает такси по радио? Вот если бы ты поехал
со мной в Чикаго, мы могли бы организовать агентство  -  "Уильям  Эббот  и
сын". Я ведь помню твои письма... я все время держу их при себе... первое,
что я беру при переезде с одного места на другое, - это коробка, в которой
я их храню... так вот, скажу я  тебе,  ты  здорово  пишешь.  Мне  бы  твой
талант, и в моем письменном столе не валялась бы куча незаконченных  пьес,
нет, сэр, уж такого бы не случилось. Мы бы их поразили... я ведь знаю  эту
механику и мог бы взять на себя всю техническую сторону дела, у нас  отбою
не будет от заказов на рекламу. Ты не думай,  что  Чикаго  какая-то  дыра.
Реклама и родилась-то в Чикаго.
   Я  знаю,  что  ты  думаешь  о  рекламном  бизнесе,  -  продажная  девка
потребительского общества и все такое прочее. Но как ни крути, мы живем  в
этом обществе, и по закону джунглей либо  ты  глотаешь  других,  либо  они
проглотят тебя. Посвяти рекламе два года жизни, и потом сможешь делать все
что твоей душе угодно. Хочешь, пиши книгу, хочешь - пьесу. Когда я вернусь
в Чикаго, я сниму копии с твоих писем и пришлю их тебе, ты будешь поражен,
когда прочтешь их все вместе. Послушай, твоя  мать  зарабат