ил,  не
обижают ли его и что ему нужно.  Уэсли  равнодушно  ответил,  что  к  нему
относятся как ко всем и  что  ему  ничего  не  нужно.  Непонятный  молодой
человек, возмущался Рудольф, и всегда  он  почему-то  враждебно  настроен.
Из-за  этого  свои  визиты  в  тюрьму  Рудольф  старался  по   возможности
сократить.


   Но когда он, усталый, возвращался в отель, его ждал  не  лучший  прием.
Даже худший, по правде говоря. Джин  совсем  перестала  сдерживаться.  Она
рвалась домой, требовала, чтобы  ее,  как  она  выражалась,  выпустили  на
свободу - вероятно, впервые за всю историю отель "Дю Кап" назвали тюрьмой.
Почему-то она вбила себе в голову, что ее  отъезд  задерживается  по  вине
Рудольфа, и, сколько он ни твердил ей, что ее паспорт в полиции,  а  не  у
него, она по-прежнему билась в истерике.
   - Черт бы побрал твоего кретина брата! - кричала она во время последней
ссоры. - Чего он полез в чужие дела? Ну изнасиловали бы  меня.  Подумаешь!
Не первый случай с американкой во Франции. Зато я уже давно была бы дома.
   От ее пронзительного голоса у него зазвенело в ушах, а перед глазами на
мгновение предстала та Джин, какой она была, когда они только  поженились:
живая, хорошенькая, неистовая в любовных утехах, которым  они  предавались
после полудня в выходившей на море комнате (не в той ли самой комнате  она
спит и сейчас?). Рудольф вспомнил, как Джин призналась, что  она,  которую
он до свадьбы считал бедной труженицей, гораздо богаче его,  и  предложила
купить ему яхту... Нет, лучше не вспоминать.
   Узнав, что Уэсли чуть не убил человека. Джин окончательно  решила,  что
причина всей трагедии не в ее пьянстве и психической неуравновешенности, а
в присущей всем Джордахам тяге к насилию.
   - Так или иначе, - визжала она, -  со  мной  или  без  меня,  с  такими
характерами оба они, твой братец и его сын, с самого начала были обречены.
Это у них в крови.
   Гретхен, вспомнилось ему, сказала почти то же самое, и он из-за этого с
ней поругался. Он видел Уэсли в тюрьме. В жилах Уэсли текла кровь не одних
только Джордахов. Он вспомнил Терезу - его мать, вечно хмурую,  с  жестким
взглядом и  соблазнительной  фигурой.  Кто  знает,  от  каких  сицилийских
бандитов унаследовано это зловоние, эта волчья ухмылка? Вину, если  это  и
вправду вина, следует разделить по справедливости.
   - И про твоего отца-психопата я знаю, - кричала Джин, вспоминая  и  его
запятнанных преступлениями предков-немцев. - Удивительно, как это  тебе  и
твоей любимой сестрице удалось  так  долго  продержаться  на  этом  свете.
Кстати, о твоей сестре - как умер ее муж?! Его тоже убили!..
   - Он погиб в автомобильной катастрофе, - попытался вставить Рудольф.  -
Пятьдесят тысяч человек в год...
   - Убили, - упорствовала Джин. - Страшно даже подумать, какая жизнь ждет
ребенка, у которого такой отец, как ты...
   Ее нападки делали Рудольфа беспомощным. Он  чувствовал  себя  уверенно,
когда мог рассуждать логически, но отсутствие логики вселяло в него страх,
смущало его, обезоруживало. Когда он  вышел  из  комнаты.  Джин  бросилась
лицом вниз на  кушетку  и,  как  ребенок,  колотя  кулаками  по  подушкам,
зарыдала:
   - Хочу домой, хочу домой...


   Гретхен молчала, но тоже становилась все более и более беспокойной.  Ее
ждала работа, ей звонил из Нью-Йорка  мужчина,  красоты  Лазурного  берега
давно утратили для нее свою привлекательность, и Рудольф понимал, что  она
не уезжает только из добрых чувств. Еще один долг.
   Как-то раз, когда они остались одни, она тихо спросила:
   - Руди, а тебе не приходило в голову просто выйти из игры?
   - То есть?
   - Бросить все. Ведь ты тут ни при чем. Собраться и уехать. А  они,  так
или иначе, и без тебя не пропадут.
   - Нет, - рассердился он, - мне это не приходило в голову.
   - Восхищаюсь тобой, братец, - сказала Гретхен, но в  тоне  ее  никакого
восхищения не слышалось. - Восхищаюсь тобой и удивляюсь.
   - Ты ведь тоже, между прочим, можешь уехать.
   - Знаю, - отозвалась она. - И вовсе не  намерена  оставаться  здесь  до
скончания века. А ты, если нужно, наверное, останешься.
   - Если нужно. - Его не ждала работа, никто не звонил ему из Нью-Йорка.
   - И еще - мне жаль  тебя,  братец,  -  добавила  Гретхен.  -  А  теперь
пойду-ка я лучше к морю, понежусь на солнышке.


   Кейт пока не звонила ему из своего отеля, и Рудольф был  благодарен  ей
за это. Но он со страхом  ждал  минуты,  когда  придется  пойти  к  ней  и
рассказать, что следует делать и что это для нее означает.
   Бедный Кролик Дуайер, думал он, в очередной раз медленно шагая по узким
улочкам старого  города  к  конторе  адвоката.  Бывший  компаньон,  бывший
партнер - ему ничего не полагается ни по закону, ни по  обычаю:  дружба  и
многолетняя совместная работа весят меньше пушинки на весах Фемиды.
   Единственное, что поддерживало душевное равновесие Рудольфа, - это  два
вечера, проведенных в отеле с Жанной. Никаких  проблем,  никаких  железных
оков любви или долга - только бездумное наслаждение, позволяющее  забыться
в полумраке комнаты, снятой на час-другой в чужом городе.
   Не из-за этих ли двух необыкновенных вечеров в Ницце он на  самом  деле
готов остаться здесь навсегда? Из-за игры в двойной адюльтер? И не  потому
ли им восхищаются и его жалеют, что он способен на ложь?


   По мере приближения к конторе адвоката поступь его делалась тяжелее,  а
от яркого солнца он весь взмок.
   Контора адвоката помещалась в его собственном доме у крепостного  вала,
где из двух скромных каменных жилищ, в которых некогда  обитали  антибские
рыбаки,  был  сооружен  великолепный  современный  особняк;  нынешним  его
хозяевам ни разу не приходилось забрасывать сеть, садиться  на  весла  или
бороться  со  штормом.  Вот  пример  того,  думал  Рудольф,  как   вопреки
распространенной экономической доктрине не бедность следует за богатством,
а наоборот. Во всяком случае, богатые нынче захватывают  хорошие  участки,
случайно доставшиеся беднякам в те далекие времена, когда они были первыми
гражданами города, отражали  набеги  пиратов,  вражеский  огонь  и  натиск
стихии.
   Кабинет адвоката выглядел  внушительно:  шкафы  со  сводами  законов  в
переплетах  из  телячьей  кожи,  навощенная   элегантная   темная   мебель
восемнадцатого века и широкое окно, смотревшее прямо на море, плещущееся о
стены крепостного  вала.  Адвокат  не  уступал  во  внушительности  своему
кабинету. Это был превосходно одетый пожилой, но еще прямо державший спину
лысый человек с большим носом, острым  подбородком  и  грустными  глазами.
Крупные ухоженные руки были испещрены коричневыми  пятнами.  Можно  понять
его грусть, думал Рудольф, пожимая руку старика,  если  представить  себе,
через что ему пришлось пройти, прежде чем он стал хозяином этого кабинета.
   - У меня для вас весьма важные новости, - сказал адвокат, когда Рудольф
уселся напротив него за большим полированным письменным столом. Он говорил
по-английски медленно, но правильно. Он провел годы войны в Англии, о  чем
не преминул сообщить Рудольфу. Голос у него был  сочный.  -  Прежде  всего
относительно вашей супруги. Ее паспорт у меня. -  Он  открыл  ящик  стола,
слегка нагнулся, вынул паспорт и толкнул по столу в  сторону  Рудольфа.  -
Полиция нашла Дановича, человека, которого  им  хотелось  допросить  более
подробно. Меня уверили, что допрос был проведен... э-э... с  пристрастием.
Полиция неоднократно арестовывала Дановича за различные преступления,  но,
к сожалению, ни разу до суда дело  не  доходило.  Кроме  того,  его  алиби
оказалось неопровержимым. Весь день он провел в Лионе у зубного врача. Что
подтверждается записью в книге регистрации пациентов.
   - И что это значит?
   - Это значит, - пожал плечами адвокат, - пока полиция не  докажет,  что
либо зубной врач лжет, либо у Дановича были сообщники, которым он поручил,
приказал или с которыми  сговорился  совершить  убийство,  арестовать  его
нельзя. На данный  момент  улик  против  него  нет.  Полиции,  разумеется,
хотелось бы продолжить допрос, но в настоящее время у  них  нет  оснований
для задержания Дановича. Если, конечно... - Он умолк.
   - Если что?
   - Если ваша супруга не пожелает обвинить его в попытке изнасилования.
   Рудольф застонал. Он знал, что Джин ни за что не пойдет на это.
   - У моей жены одно желание, - сказал он. - Уехать домой.
   - Я ее вполне понимаю, - кивнул адвокат. - И  кроме  того,  у  нее  нет
свидетелей.
   - Единственным свидетелем был мой брат, - сказал Рудольф, - но его  уже
нет в живых.
   - В таком случае, по-моему, вашей супруге лучше как можно скорее уехать
домой. Могу представить себе, каким испытанием...
   Нет, не можешь, старина, подумал Рудольф, даже на минуту не можешь.  Он
думал скорее о себе, чем о Джин.
   - Кроме того, при обвинении в  изнасиловании  виновность  очень  трудно
доказуема, - заметил адвокат. - Особенно во Франции.
   - В Америке тоже, - отозвался Рудольф.
   - Это одно из тех преступлений, где  закон  не  всегда  оказывается  на
высоте, - улыбнулся старик. Он уже давно привык к несправедливости.
   - Она завтра же улетит отсюда, - сказал Рудольф.
   - Теперь... - адвокат любовно погладил сверкающую поверхность стола,  в
которой его белая рука отражалась бледным пятном; с одной  проблемой  было
тактично покончено, - по поводу вашего племянника. - Он искоса взглянул на
Рудольфа; вокруг его бесцветных глаз бугрилась желтоватая сморщенная кожа.
- Он не отличается общительностью. По крайней мере со мной. И,  по  правде
говоря, с полицией тоже. На допросе  отказался  объяснить  причину  своего
нападения на человека в баре. Может, он вам что-нибудь сказал? - Снова тот
же хитрый стариковский взгляд искоса.
   - Мне - нет, - ответил Рудольф. - Кое-что я  знаю,  но...  -  Он  пожал
плечами. - Но на суде это не будет иметь никакого значения.
   - Итак, защиты  нет.  Смягчающие  вину  обстоятельства  отсутствуют.  А
нападение   с   применением   силы   во    французском    законодательстве
рассматривается как весьма серьезное преступление. - Адвокат тяжело дышал.
Либо астма, подумал Рудольф, либо таким манером он выражает свою  гордость
за цивилизацию во Франции, где удар пивной бутылкой считается  чрезвычайно
серьезным преступлением, в то время  как  американцы,  по  примеру  первых
поселенцев, до сих пор лупят друг друга чем попало, притом безнаказанно. -
К счастью, - продолжал адвокат, отдышавшись, - англичанин  вне  опасности.
Через несколько дней он выйдет из больницы. У  него  тоже  было  несколько
стычек с местной полицией, потому вряд ли он обратится к правосудию. Кроме
того,  juge  d'instruction  [судебный  следователь  (франц.)],  приняв  во
внимание возраст юноши и недавно постигшую  его  утрату,  по  соображениям
гуманности распорядился  в  течение  восьми  дней  доставить  его  либо  к
ближайшей границе, либо в аэропорт. Извините, так говорится по-французски,
это значит в течение недели. - Адвокат снова  улыбнулся,  не  чая  души  в
своем родном языке. - Не спрашивайте меня  почему.  -  Он  опять  погладил
стол, Рудольф  услышал  легкое  сухое  шуршание.  -  Если  юноша  пожелает
вернуться во Францию,  чтобы  продолжить  образование,  например...  -  Он
негромко засопел в носовой платок, тем самым вежливо давая понять, что, по
его мнению, спрос на образование в  Америке  не  так  уж  велик.  -  Через
год-другой,  я  уверен,  все  это  забудется,  и  я  помогу  ему  получить
разрешение на въезд.
   - Рад слышать, - отозвался Рудольф. - По  словам  его  отца  и  мистера
Дуайера, ему здешняя школа нравилась, и он очень хорошо учился.
   - Ему следовало бы продолжать образование в лицее, пока он  по  крайней
мере не получит baccalaureat [степень бакалавра  (франц.)].  Без  этого  в
наши дни не обойтись.
   - Я подумаю об этом. И, конечно, поговорю с мальчиком.
   - Превосходно, - сказал старик. - Надеюсь, мой  друг,  вы  согласитесь,
что я служил вам верой и правдой и, позволю себе  заметить,  употребил  то
небольшое влияние, которым пользуюсь в этой... этой...  -  он  впервые  не
сумел припомнить английского слова, - в этом pays [крае (франц.)], в  этом
районе побережья, на благое дело.
   - Очень вам признателен, метр, - поблагодарил его Рудольф.  По  крайней
мере он хоть  знает  теперь,  как  полагается  обращаться  к  французскому
адвокату. - А как это все будет осуществлено? Каким образом  его  доставят
на границу? - Он нахмурился. - Я спрашиваю  потому,  что  никого  из  моих
знакомых еще никогда не доставляли на границу.
   - Пустяки, - отмахнулся старик. Для него это было самое обычное дело. -
Если вы ровно через неделю явитесь в аэропорт Ниццы с билетом  для  юноши,
то его привезут туда в сопровождении инспектора полиции, который и поможет
посадить его в самолет, отбывающий за границу. Если угодно, в  Соединенные
Штаты. Поскольку инспектор будет в штатском, то никакого  любопытства  это
не вызовет - его примут  за  дядю  или  за  друга  семьи,  который  пришел
проводить мальчика и пожелать ему bon voyage [счастливого пути (франц.)].
   - Мальчику сказали об этом? - спросил Рудольф.
   - Я лично поставил его в известность сегодня утром, - ответил адвокат.
   - Что он сказал?
   - Как всегда, ничего.
   - Он выглядел довольным или огорченным? - допытывался Рудольф.
   - Ни довольным, ни огорченным.
   - Понятно.
   - Я взял на себя  смелость  поинтересоваться  расписанием  американских
авиакомпаний, которые обслуживают Ниццу. Самым удобным, по-моему,  был  бы
самолет, вылетающий в десять тридцать утра.
   - Я буду в аэропорту, - сказал Рудольф. Он взял паспорт Джин и  положил
его в карман.
   - Я должен сделать вам комплимент, мсье Джордах, - добавил старик. -  Я
восхищен тем, как спокойно, по-джентльменски уравновешенно вы держались во
время этих ужасных событий.
   - Благодарю вас. - Стоит мне выйти из  его  красивого  кабинета,  думал
Рудольф, как  я  утрачу  все  свое  спокойствие  и  сразу  перестану  быть
по-джентльменски   уравновешенным.   Он   начал   подниматься   и    вдруг
почувствовал, что у него кружится голова и он вот-вот  потеряет  сознание.
Чтобы не упасть, ему пришлось опереться рукой о стол.
   - Чересчур плотный обед? - удивленно посмотрел на него старик.
   - Я еще не обедал. - Он не обедал уже семь дней.
   - За здоровьем нужно следить, - сказал старик, - особенно за границей.
   - Дать вам мой адрес в Соединенных Штатах, - спросил Рудольф,  -  чтобы
вы могли прислать мне счет за оказанные услуги?
   - В этом нет необходимости, мсье, -  спокойно  ответил  старик.  -  Мой
клерк уже все сделал, счет ждет вас  в  приемной.  И  не  утруждайте  себя
возней с  франками.  Меня  устроят  и  доллары,  если  вы  будете  любезны
переслать чек в женевский банк, адрес которого указан в счете.
   Старый адвокат, чья  внешность  внушала  почтение,  а  профессиональные
качества заставляли снять перед ним шляпу,  владелец  кабинета  с  мебелью
восемнадцатого века и видом на море,  а  также  не  подлежащего  обложению
налогом счета в швейцарском банке,  медленно,  помня  о  своих  преклонных
летах, поднялся с места, пожал Рудольфу руку и проводил его до  дверей  со
словами:
   - Enfin [и в  заключение  (франц.)]  позвольте  мне  еще  раз  выразить
соболезнование вам лично и вашей семье. Я надеюсь, что все случившееся  не
помешает вам в будущем вновь посетить этот прекрасный уголок земного шара.


   Начнем с самого главного, думал Рудольф. Он вышел из конторы адвоката и
зашагал к порту.  Путь  его  лежал  вдоль  крепостного  вала,  мимо  музея
Гримальди с картинами Пикассо.  Прежде  всего  надо  покончить  с  дурными
новостями, то есть повидать Дуайера и Кейт.  Он  обязан  рассказать  им  о
вчерашней беседе с Хитом. Хорошо бы сразу обоим,  чтобы  не  было  никаких
недоразумений, никаких подозрений в тайном сговоре. А потом  он  пойдет  к
Джин и Гретхен с хорошими новостями,  объявит  им,  что  они  могут  ехать
домой. Перспектива встречи со всеми этими людьми его  не  радовала.  Потом
придется еще раз побывать в тюрьме - следует решить,  где,  как  и  с  кем
Уэсли будет жить  в  Америке.  Эта  беседа  -  самая  трудная.  Хорошо  бы
мальчишка побрился. И принял душ.
   Рудольф остановился и посмотрел  на  море.  На  другой  стороне  залива
Ангелов лежала Ницца. Залив Ангелов. Французы не очень-то раздумывают  при
выборе  названий.  Например,  Антиб.  Греческие  поселенцы   назвали   его
Антиполис, то есть "Напротив города". Какого города? До  Афин  нужно  было
плыть тысячу миль на галере. Может, греки скучали по дому? Он  сам  ни  по
какому дому не скучал. Счастливые греки! Какие были тогда законы? Что,  по
мнению  тогдашних  неподкупных  судей,  было  бы  справедливым  наказанием
мальчишке, который в таверне ударил человека по голове пивной бутылкой?
   Вокруг него даже на  узкой,  выложенной  камнем  дороге,  идущей  вдоль
крепостного вала, бурлило движение. Когда-то Антиб был  сонным,  позабытым
богом и людьми городишком, теперь же стал прибежищем фаворитов  или  жертв
двадцатого века, убежавших от зимы в  теплые  края,  чтобы  жить  здесь  и
работать, а не только играть в рулетку. Цветы и легкая промышленность.  Он
сам был человеком севера, но не отказался бы  провести  несколько  лет  на
юге. Не случись то, что случилось, он мог бы уютно здесь устроиться и жить
тихо и незаметно, с облегчением, как это делают некоторые,  удалившись  от
дел в неполные сорок лет. Элементарное знание французского  языка  у  него
есть - с Жанной-то он разговаривает, мог бы еще подзаняться,  научился  бы
читать Виктора Гюго, Жида, Кокто, новых писателей, стоящих того, чтобы  их
читали, ездил бы в Париж в театры. Мечты. Он может жить в любом месте,  но
только  не  в  этом  прекрасном  уголке,  где  все  будет   напоминать   о
случившемся.
   Он снова зашагал вдоль крепостного вала  по  направлению  к  порту.  Он
попросит Дуайера найти Кейт,  и  они  посидят  в  кафе,  потому  что  Кейт
сказала, что больше не хочет видеть "Клотильду".  Может,  конечно,  теперь
она передумала, ибо не отличалась  сентиментальностью,  но  уж  он-то,  во
всяком случае, ее принуждать не будет.
   Как раз у входа в порт было небольшое кафе для  моряков.  За  крошечным
столиком на террасе сидели Дуайер и спиной к Рудольфу какая-то женщина. Он
окликнул Дуайера, женщина повернулась, и он узнал Кейт.  Она  похудела,  а
может, так кажется из-за черного платья. Ореховый загар ее поблек,  волосы
причесаны небрежно. Он почувствовал приступ гнева  или  чего-то  похожего.
Знает же, что он изо всех сил старается ей помочь, и даже  не  потрудилась
известить его, где живет, а теперь сидит с Дуайером на  солнышке  -  точно
муж с женой обсуждают  свои  дела.  Она  встала,  чтобы  поздороваться,  и
Рудольф смутился.
   - Можно присесть к вам на минутку? - спросил он. Разные бывают минутки.
   Дуайер молча придвинул стул от соседнего столика. Он был, как всегда, в
белом свитере с короткими рукавами и названием яхты на груди, на загорелых
руках боксера легчайшего веса играли мускулы. Траур был у него в душе.
   - Что будете пить? - спросил Дуайер.
   - А вы что пьете?
   - Пастис.
   - Нет, это не для меня, - отказался Рудольф. - Можно мне рюмку коньяку?
   Дуайер пошел в кафе за коньяком. Рудольф посмотрел на Кейт. Она  сидела
напротив  него  неподвижно,  с  бесстрастным  лицом.  Словно  мексиканская
крестьянка, подумал Рудольф, которая, покончив с делами, присела на солнце
у стены хижины в ожидании возвращения мужа с поля. Кейт опустила глаза, не
хотела смотреть на него, окружила свои несложные мысли глинобитной стеной.
Он ощутил ее неприязнь. Не был ли прощальный поцелуй  перед  ее  уходом  с
"Клотильды" лишь насмешкой? Или он был искренним, от всего сердца, и потом
она об этом пожалела?
   - Как Уэсли? - спросила она, по-прежнему не поднимая взгляда. -  Кролик
мне обо всем рассказал.
   - Ничего. Ему разрешили через неделю покинуть Франци