м-нибудь знаешь, думал Уэсли, тем меньше испытываешь  от
этого удовольствия.
   Самолет не разбился, и, как  только  они  оказались  на  земле,  бывший
парашютист перестал потеть, а когда они выходили из самолета, уже ничем не
отличался от остальных пассажиров.


   В клубе "Ревир" сидевший у входа старик довольно странно  посмотрел  на
Уэсли, когда тот спросил, не может ли он поговорить с мистером Агостино.
   - Я и есть мистер Агостино, - представился старик.  Он  говорил  сиплым
шепотом, и сам он был маленький и костлявый, униформа швейцара  висела  на
нем как мешок, и на жилистой шее вверх и вниз ходил большой кадык.
   - Тот самый, что работал в спортивном зале?
   - Тот самый. - Старик подозрительно  его  рассматривал.  -  Я  уже  лет
пятнадцать там не работаю. Стар стал, черт подери. К тому же еще и артрит.
Вот и сделали меня швейцаром. По сердечной доброте.  А  о  чем  ты  хочешь
поговорить с Агостино?
   Уэсли назвал свою фамилию.
   - Сын Томми Джордана? - сухо сказал Агостино. - Подумать только! Я  его
помню. Его вроде убили? Я где-то об  этом  читал.  -  В  сиплом  шепоте  с
сильным южнобостонским акцентом не было никаких эмоций. Если эта фамилия и
пробудила  какие-то  приятные  воспоминания  в  лысой  голове,  украшенной
несколькими тонкими седыми волосками,  то  он  этого  не  выдал.  -  Ищешь
работу? - спросил он осуждающе и взглядом профессионала  окинул  Уэсли.  -
Хорошо сложен. Хочешь пойти на ринг или еще чем заняться?
   - Я не боксер, - ответил Уэсли.
   - Ну и хорошо. В нашем клубе боксом больше не занимаются.  Решили,  что
для джентльменов это не спорт, когда в нем появились черные и все  прочие.
Теперь, когда надо разрешить спор, судятся друг с другом. - Он  засмеялся,
выпуская со свистом воздух сквозь щербатые зубы.
   - Мне просто хотелось поговорить с вами  несколько  минут  об  отце,  -
сказал Уэсли, - если у вас есть время.
   - Твой отец... м-м-м. У него был хороший удар правой. А левую ему можно
было привязать за спину - толку от нее не было. Один раз я видел,  как  он
выступал на профессиональном ринге. Уложил противника нокаутом.  Но  после
боя я ему сказал: "Первоклассным боксером ты не станешь, пока не научишься
работать левой". Наверно, он так и не научился. Хотя сейчас мог бы изрядно
подзаработать, потому что белый. Он был неплохой парень, твой отец. Была в
нем, я подозревал, какая-то воровская жилка, не то чтобы я ставил это  ему
в укор - в этом  заведении  стены  все  равно  что  долларовыми  бумажками
оклеены. После того как он ушел, рассказывали тут всякие истории. Будто бы
он шантажировал одного из членов клуба, адвоката, чтоб он сдох, и  получил
от него пять тысяч долларов. Папаша  адвоката  про  это  разнюхал  и  всем
рассказывал, что его сынок болен, страдает клептоманией. В клубе то и дело
пропадали деньги, и я думаю, твой отец однажды застукал этого  адвоката  и
заставил  заплатить  за  молчание.  Отец   твой   когда-нибудь   об   этом
рассказывал?
   - Рассказывал,  -  ответил  Уэсли.  -  Он  говорил,  что  это  был  его
счастливый день.
   - Неплохие деньги, пять тысяч, а? Куда же он их дел?
   - Купил акции, - сказал Уэсли. - Вернее, его  брат  купил.  И  в  конце
концов приобрел на них яхту.
   - Об этом я тоже читал в журнале, - вспомнил Агостино. - Яхта! Подумать
только!  Недурно  иметь  такого  брата.  Подонок  подонком,   а   оказался
владельцем яхты! - Он покачал головой. - Я отлично с ним ладил, угощал его
пивом! Я и не очень удивился, когда его убили.  Да-а,  я  охотно  с  тобой
поболтаю, если только, кроме этого, тебе от меня ничего не  нужно...  -  В
голосе его появились нотки подозрительности. - Но ни в какой  фонд  памяти
Тома Джордана я жертвовать не собираюсь, если ты за этим сюда явился.
   - Да нет, мне ничего не надо. Я хочу только немного поговорить.
   -  Пожалуйста,   -   кивнул   Агостино.   -   У   меня   сейчас   будет
пятнадцатиминутный перерыв. Меня здесь подменит один  официант  из  нашего
ресторана. Тут рядом есть пивная. Вот там и встретимся. Ты угощаешь.
   К столику подошел  полный  джентльмен  в  черном  пиджаке  с  бархатным
воротничком.
   - Добрый день, Джо. Есть для меня какие-нибудь письма? - спросил он.
   - Добрый день, мистер Сондерс, - ответил Агостино, слегка  кланяясь.  -
Очень приятно видеть вас здесь снова. Вы уже теперь совсем  выписались  из
больницы?
   - Да, до следующего раза, - ответил полный джентльмен и засмеялся.
   Агостино хрипло засмеялся вместе с ним.
   - Возраст, Джо, возраст, - сказал джентльмен.
   - Печально, но правда, - подтвердил Агостино. Он повернулся к  стене  с
открытыми ячейками и протянул руку к отделению, помеченному буквой "С",  а
Уэсли направился к выходу.
   Они сидели за стойкой в глубине темного бара и пили пиво.
   - Больше всего мне запомнился день, - рассказывал Агостино, -  когда  я
разминался с одним из членов клуба - здоровый такой парень,  молодой,  лет
двадцати пяти - двадцати шести, из старой, чтоб  они,  гады,  провалились,
бостонской семьи. - В голосе его, в его все еще горящих, черных как  уголь
глазах  уроженца  Сицилии  была  неподдельная  ненависть.   -   Победитель
какого-то чемпионата этих ихних  колледжей.  Красивый  парень  по  фамилии
Грининг. До сих пор помню эту фамилию. Так вот, этот Грининг  считал,  что
сильнее его никого нет, был он в полутяжелом весе, а я в ту пору  все  еще
весил сто тридцать шесть - сто тридцать восемь фунтов. И этот сукин сын  -
с лица у него никогда не сходило выражение превосходства, - этот сукин сын
со всей силы апперкотом дает мне в подбородок. Я думал, челюсть всмятку. Я
в тот день был сильно простужен, но работал в зале, соблюдая, как  всегда,
осторожность. Ведь если, черт побери, ударишь  какого-нибудь  члена  клуба
посильнее, чем гладишь кошку, не успеешь и глазом моргнуть,  как  вылетишь
отсюда. А уж если из их благородных носов вытечет хоть  капля  крови!..  А
этот сукин сын свалил меня с ног, чуть зубы все не выбил - во  рту  кровь,
дышать не могу, а он потом будет смеяться  в  баре  с  другими  такими  же
пижонами-кровососами, ублюдками проклятыми. - Агостино покачал  головой  -
на лысине взлетели жалкие остатки волос -  и  провел  рукой  по  костлявой
челюсти, словно снова хотел убедиться, не сломана ли она; его скрипучий  и
возмущенный старческий голос на мгновение смолк.
   Глядя теперь на него, Уэсли не мог представить себе, что  этот  человек
был когда-то молодым, легко двигался по рингу, наносил удары. Одно я  знаю
точно, думал он, наблюдая, как Агостино с шумом втягивает в себя пиво,  ни
за что на свете не хочу быть таким старым.
   -  Но  после  этого,  -  продолжал  Агостино,  -  я  получил   истинное
наслаждение. Грининг разозлился, что тренировка сорвалась, заявил, что зря
только разделся, и спросил твоего отца, не хочет  ли  он  провести  с  ним
раунд-другой. Я подал твоему отцу знак, и он надел перчатки.  Ну,  парень,
на это было любо смотреть. Правда, сначала твой отец получил пару  крепких
ударов в голову, прежде чем с ним справился. Этот  засранец  и  его  хотел
разделать. Но потом Томми просто принялся молотить Грининга, они  позабыли
про раунды и схватились всерьез. И тут я почувствовал, что твой отец мстит
за меня, за всю мою вшивую жизнь. И в конце концов он так ему врезал,  что
отпрыск старой бостонской семьи стал  ходить  по  кругу  с  остекленевшими
глазами, словно пьяный комик. Том уже готовился прикончить его, но  тут  я
вмешался. Я не беспокоился за Тома, он знал, что делает, а мне приходилось
думать о своей работе. И вот  мистер  Грининг,  сэр,  вернулся  в  царство
живых, его паршивая гарвардская рожа была вся в крови. Он просто  вышел  и
даже не сказал "спасибо". У твоего отца не было никаких сомнений.  "Прощай
моя работа в клубе", - сказал он. "Очень может быть, - сказал я ему. -  Но
такой бой стоит этого. По  крайней  мере  для  меня".  -  Агостино  весело
засмеялся при воспоминании об этих далеких счастливых минутах. -  А  через
четыре дня мне  велели  его  уволить.  Помню,  я  сказал  ему  напоследок:
"Никогда не доверяй богачам", так ему и сказал. - Он взглянул на часы  над
стойкой. - Мне пора. Приятно было с тобой познакомиться, сынок. Спасибо за
пиво. - Он взял со стойки форменную фуражку и очень прямо  надел  ее.  Она
была ему велика, и его бледное худое  лицо  под  ней  походило  на  личико
отощавшего от голода ребенка. Он уже было направился к двери,  но  тут  же
вернулся. - Я тебе вот что скажу, сынок: многих следовало бы убить, прежде
чем очередь дошла бы до твоего отца.
   Он  потащился  к  выходу,  шаркая  ногами,  -  сгорбленный,  страдающий
артритом старый боксер, - чтобы занять свое место за  конторкой  в  клубе,
где он  будет  до  конца  дней  своих  раздавать  почту  и  подобострастно
улыбаться,  а  в  своей  сицилийской  душе  вынашивать  мечты  о  мести  и
уничтожении.


   Когда Уэсли вечером вернулся в Нью-Йорк, Элис  сразу  увидела,  что  он
совсем в другом настроении, чем после визита к Бойлану в Порт-Филип.
   - Этот Агостино, - рассказывал он ей, помогая в  кухне  готовить  ужин,
что заключалось главным образом в том, что он ставил  на  стол  тарелки  и
раскладывал вилки и ножи, - удивительный, чудаковатый  старик.  Ради  него
стоило туда съездить. - А потом пересказал ей как можно  точнее  все,  что
узнал от старого  боксера.  Она  несколько  раз  заставила  его  повторить
отдельные фразы - "прямо слово в слово, если можно, Уэсли",  -  как  будто
пыталась их запомнить, услышать голос старика, ритм его речи и представить
себе его.
   - Дома, в Сицилии, - сказала она, - он,  вероятно,  сжигал  бы  поля  и
похищал principessas [принцесс (итал.)]. Бедняга застрял в Бостоне, выдает
почту. А я сегодня раздобыла для тебя еще кое-какие новости. Я  послала  в
Элизиум, штат Огайо, письмо одному  старому  газетчику,  который  для  нас
пишет, когда в тех местах происходит что-нибудь интересное, и он  разыскал
Клотильду.
   - Каким же образом он это сумел? - спросил Уэсли, хотя, после того  как
Элис  обнаружила  местопребывание  Доминика  Джозефа  Агостино,  он  начал
верить, что от журнала "Тайм" никому не-укрыться.
   -  Дело  в  том,  что  несколько  лет  назад  в  Элизиуме  был  громкий
бракоразводный  процесс,  -  сказала  Элис,  -  респектабельного   бюргера
Харольда Джордаха - фамилия, я полагаю, тебе знакомая?..
   - Ну и что было дальше?
   - Его жена потребовала развода, потому что она застала его в постели со
служанкой. В Элизиуме это было крупное событие, и наш корреспондент -  его
фамилия Фаррелл, ты сможешь разыскать  его  там,  если  у  тебя  останется
время, - писал об этом  для  местной  газеты.  Фаррелл  сказал,  что  жена
отхватила все: дом, половину дела, алименты, -  а  той  женщине  досталось
лишь презрение общества этого  маленького  богобоязненного  городишка.  Во
всяком случае, ты можешь догадаться, кто была эта женщина, застигнутая  in
flagrante delicto [на месте преступления (лат.)].
   - Кто? - спросил Уэсли, хотя уже догадался, как зовут  женщину  и  даже
что значит in flagrante delicto.
   - Клотильда, - победоносно произнесла Элис. - Клотильда Деверо.  У  нее
прачечная как раз на той улице, где находится газета Фаррелла. Я  записала
адрес.
   - Завтра я уезжаю в Огайо.


   Он стоял на сонной улочке перед  прачечной.  С  автобусной  станции  он
позвонил в гараж Джордаха, предполагая повидаться с  Харольдом  Джордахом,
своим дальним  родственником,  прежде  чем  начать  разыскивать  Клотильду
Деверо. Тогда с неприятной частью его путешествия будет  покончено.  Когда
Харольд Джордах наконец подошел к телефону и  Уэсли  сказал  ему,  кто  он
такой, Харольд закричал в трубку:
   - И дела с тобой не желаю иметь. И вообще ни с кем из вашей семьи. - Он
говорил как-то странно, следы  немецкого  акцента  из-за  высокого  тембра
голоса стали заметнее. - На всю жизнь хватит с меня неприятностей от  этих
проклятых Джордахов, даже если я до девяноста лет доживу. И близко не смей
подходить к моему дому, не то натравлю на тебя полицию. И вообще я не хочу
иметь  ничего  общего  с  сыном  человека,  который  опозорил   мой   дом.
Единственно, что я могу сказать хорошего о твоем отце, - это  то,  что  он
умер. Ты меня слышишь?
   - Слышу, - сказал Уэсли и повесил трубку. Он вышел из телефонной будки,
покачивая  головой.  Его  поразила  аккуратность  и  чистота   городка   -
подстриженные газоны, беленькие домики в стиле  Новой  Англии,  деревянные
церкви с тонкими шпилями, и он подумал о том, как в таком  приятном  месте
человек может так долго  копить  злобу.  Направляясь  к  прачечной,  адрес
которой дала ему Элис, он не спеша размышлял над тем, смогли  бы  поладить
между собой его мать и этот его родственник Харольд Джордах.
   Прачечная ничем не отличалась от  любой  другой  стандартной  прачечной
самообслуживания - огромное зеркальное окно, за ним ряды стиральных  машин
и складные стульчики, на которых сидели женщины, ожидая,  когда  их  белье
постирается.
   Он  стоял  возле  прачечной  и  не  решался  войти.  В   голосе   отца,
рассказывавшего о Клотильде, о ее  красоте  и  мягком  характере,  звучали
такие грустные нотки тоски и сожаления, что  он  не  мог  вот  так  просто
пройти мимо жужжавших машин и сплетничавших женщин к прилавку, где  стояла
коренастая,  небольшого  роста  женщина,  раскладывавшая  чужое  белье,  и
сказать: "Я сын своего отца. Он рассказывал  мне,  что  много  лет  назад,
когда был в моем возрасте, очень вас любил".
   Но не затем же он проделал весь  путь  от  Нью-Йорка  до  Огайо,  чтобы
глазеть в окно. Он выпрямился и вошел, не обращая внимания  на  любопытные
взгляды.
   Женщина стояла к нему  спиной,  укладывая  на  полки  пакеты  с  чистым
бельем. Ее смуглые руки были обнажены, и он заметил, какие они  сильные  и
полные. Черные как смоль волосы, небрежно заколотые на макушке,  открывали
шею, и, когда она брала и клала на полку  очередной  пакет  с  бельем,  он
видел, как напрягались  крепкие  мышцы.  На  ней  было  свободное  пестрое
платье, в котором ее спина и плечи казались шире,  чем  они,  по-видимому,
были на самом деле.  Он  ждал,  когда  она  кончит  раскладывать  белье  и
обернется.
   - Слушаю вас, - любезно  сказала  она.  Лицо  у  нее  было  широкое,  с
высокими скулами и почти медного цвета,  что  вместе  с  глубоко  сидящими
черными глазами и угольно-черными волосами делало ее похожей на женщину из
индейского племени. Уэсли вспомнил: отец говорил ему, что в ней, наверное,
течет  кровь  какого-то  индейского  племени  с  просторов   Канады.   Она
показалась ему очень старой.
   - Я ищу миссис Деверо. Миссис Клотильду Деверо, - сказал он.
   Она пристально смотрела на него, не улыбаясь, немного нахмурившись, как
будто стараясь что-то вспомнить.
   - Я знаю тебя, - сказала она. - Ты сын Тома Джордаха, верно?
   - Да.
   - Господи! - воскликнула  она.  -  А  я  уж  было  подумала,  что  вижу
привидение. - Она улыбнулась. - Привидение в прачечной. -  Она  засмеялась
глубоким грудным смехом, и он вдруг почувствовал к  ней  симпатию,  однако
по-прежнему не видел в этой  стареющей  полной  женщине  даже  следов  той
красоты, о которой говорил его отец. -  Нагнись,  пожалуйста,  немного,  -
попросила она.
   Он наклонился над прилавком, и она, взяв его  лицо  в  свои  гладкие  и
твердые ладони, какое-то мгновение пристально на него  смотрела,  а  затем
поцеловала в лоб. Он услышал, как позади одна из женщин хихикнула.
   Она опустила руки, и он снова выпрямился, все еще ощущая  прикосновение
ее мягких губ. Клотильда улыбалась тихой,  почти  мечтательной,  печальной
улыбкой.
   - Боже мой, сын Тома здесь, в этом городе! - Она принялась  развязывать
тесемки надетого поверх платья  фартука.  -  Мы  сейчас  пойдем.  Здесь  и
поговорить-то нельзя. Сара! - крикнула она кому-то позади стоек с  бельем.
- Подойди, пожалуйста, сюда.
   К прилавку подошла молодая женщина со светлыми растрепанными  волосами,
и Клотильда сказала:
   - Сара, я ухожу и сегодня уже не вернусь. Все равно до закрытия остался
час, а у меня важная встреча. Закроешь тут как следует, хорошо?
   - Хорошо, мэм, - ответила женщина.
   Клотильда повесила фартук, сделала что-то со  своими  волосами,  и  они
вдруг упали ей на плечи. Так она стала еще больше похожа на индианку.  Она
толкнула дверцу и вышла из-за прилавка. У нее были широкие бедра,  большая
грудь, плотные, без чулок, сильные ноги, и он внезапно почувствовал  почти
щемящую боль - так сильно она напомнила ему Кейт.
   Она взяла его за  руку,  когда  они  проходили  мимо  сидевших  женщин,
которые сейчас откровенно глазели на них, гаденько  ухмыляясь.  Когда  они
вышли, Клотильда сказала:
   - После той истории в суде все  они  смотрят  на  меня  так,  словно  я
блудница вавилонская. - Она по-прежнему держала его за руку, и  они  пошли
по улице. - Боже мой, - глубоко вздохнув, сказала она, - хорошо  выйти  на
свежий воздух после того, как весь день напролет нюхаешь грязное белье.  -
Она искоса на него посмотрела. - Ты слышал об этом скандале?
   - Да, - ответил он. - Благодаря ему я и сумел вас найти.
   - Дурная слава разносится далеко, - согласилась  она.  -  Я  знаю,  что
твоего отца нет в живых. -  Она  сказала  это  так  просто,  словно  давно
справилась с чувствами, вызванными этим известием. - В той  же  заметке  я
прочла, что он был дважды женат. Он был счастлив?
   - Во втором браке да.
   Она покачала головой.
   - Я боялась, что он никогда снова не найдет счастья. Они все продолжали
его травить, как...
   - У него была яхта, - сказал Уэсли. - На  Средиземном  море.  Он  очень
любил море.
   - Подумать только, - сказала она  мечтательно.  -  Том  на  Средиземном
море. Мне всегда хотелось путешествовать, но... - Она не договорила.
   - Он назвал эту яхту "Клотильда".
   - Боже мой, - воскликнула она, - "Клотильда"! - И тут  он  увидел,  что
она плачет. Слезы текли из ее темных глаз, поблескивая  на  густых  черных
ресницах.
   - Когда его спрашивали, почему он выбрал для яхты  такое  название,  он
говорил, что так звали одну французскую королеву. Но мне он сказал правду.
   - После всех этих лет, - не  без  удивления  промолвила  она,  -  после
всего, что произошло. Он тебе об этом тоже рассказывал? -  резко  спросила
она.
   - Рассказывал, - ответил Уэсли. - Как его дядя узнал, что вы и  отец...
ну... были вместе, и  пригрозил,  что  вас  вышлют  обратно  в  Канаду  за
растление малолетних...
   - И про остальное рассказывал? - Голос ее стал совсем резким.
   - Да. Про вас и его дядю - про то, что обнаружилось на  суде  и  о  чем
писали газеты, - смущенно признался Уэсли.
   - Мерзкий старик, - яростно прошептала Клотильда. - Я была служанкой  в
его доме. Вернуться в Канаду я не могла, мой муж убил бы меня. Я  пыталась
заставить Тома это понять. Но он не желал  слушать.  Он  хотел,  чтобы  мы
вместе убежали. Шестнадцатилетний мальчик... -  Она  засмеялась,  смех  ее
звучал грустно на солнечной, обсаженной деревьями улице.
   - В конце концов он понял, - сказал Уэсли. - Он говорил мне. И название
яхты ведь это доказывает, правда?
   - Наверно. - Она смахнула слезу тыльной стороной ладони и помолчала.  -
А он рассказывал тебе, как я однажды положила ему в сандвич записку, когда
он пошел на работу?
   - Что-то не помню.
   - Я написала: "Я тебя люблю". Вот так все и началось.  -  Она  внезапно
засмеялась. - Боже мой, какой у него был  аппетит!  Я  никогда  не  видела
человека, который мог бы столько съесть.  А  какую  еду  я  ему  готовила!
Ростбифы, свежие овощи, все самое лучшее, когда его дядя со  своей  гадкой
семьей уехал в Саратогу и мы остались в доме одни. По вечерам я ждала  его
и пела, стоя у плиты. Эти две недели я  буду  помнить  до  последних  дней
своей жизни. - Она  вдруг  остановилась,  как  будто  ее  схватила  чья-то
невидимая рука, и повернулась к  нему.  -  Зачем  ты  сюда  приехал?  Тебе