к стойке и заказал еще виски. Когда он  брал  у  бармена
стакан, к нему подошел Рудольф.
   - Хорошо проводите время, мистер Джордан?
   - Чудесно.  Гретхен  вас  ищет.  Она  беспокоится.  Даже  просила  меня
позвонить в отель.
   - Меня задержали. Пойду поищу ее. А потом мне надо с тобой  поговорить.
Ты где будешь?
   - Здесь.
   Рудольф нахмурился.
   - Не спеши, мальчик, - сказал он. - В Нью-Йорке бутылку виски найдешь и
завтра утром, если постараешься. - Он дружески похлопал Уэсли по  плечу  и
пошел разыскивать Гретхен.
   Рудольф увидел ее на  другой  стороне  площадки,  где  танцевали  пары.
Гретхен разговаривала со сценаристом Ричардом Сэнфордом. Рудольф  мысленно
отметил, что  Сэнфорд  не  пожелал  отказаться  от  неизменной  куртки  и,
шерстяной рубашки с открытым  воротом  даже  по  случаю  окончания  съемок
своего первого фильма.
   - Больше всего меня беспокоит, - серьезно говорил Сэнфорд, - то, что  в
материале, который я пока видел, у героини мало крупных планов, а  средним
планам не хватает выразительности, а...
   - Дорогой Ричард, - сказала Гретхен, - боюсь, что, подобно  большинству
сценаристов, вы увлеклись прелестями актрисы и не обращаете внимания на ее
способности.
   Сэнфорд покраснел.
   - Это вы бросьте, - пробормотал он, - я с ней почти не разговаривал.
   - Зато она с вами разговаривала, - сказала Гретхен. -  А  когда  имеешь
дело  с  такой  молодой  особой,  этого  более  чем  достаточно.  Я  очень
сочувствую, что из-за других дел ей было не до вас.
   - Вы меня недооцениваете, - обиделся Сэнфорд.
   - Эта проблема занимает людей искусства более пяти тысяч лет. Вы еще  к
ней привыкнете.
   - У нас с вами дружеские отношения не сложились. Вас просто  раздражает
то, что я мужчина. Я с самого начала это чувствовал.
   - Во-первых, это не относится к делу, а во-вторых, абсолютная  чушь.  И
если вы сами этого не знаете, то разрешите сказать вам,  молодой  человек,
что в основе искусства лежат не дружеские отношения.
   -  Вы  просто  злобная,  стареющая  женщина.  -   Копившееся   месяцами
возмущение прорвалось в его  голосе.  -  Чего  вам  не  хватает,  так  это
хорошего мужика. Но не  находится  достаточно  вежливого  человека,  чтобы
прийти вам на помощь.
   Гретхен потерла глаза, прежде чем ответить.
   - Вы талантливый, но неприятный молодой человек. С возрастом вы станете
менее неприятным и, вероятно, менее талантливым.
   - Зачем вы меня оскорбляете?
   - В  нашей  профессии,  -  сказала  Гретхен,  -  оскорбления  не  имеют
значения. Вы меня раздражаете. И я, наверно, вас тоже. Впрочем, и  это  не
имеет значения. - Но, дорогой Ричард,  -  она  чуть  коснулась  его  щеки,
одновременно и ласково и угрожающе,  -  я  обещаю  служить  вам  исправно.
Большего не просите. Я обещаю столько крупных  планов  и  чувств,  сколько
может выдержать зритель. С нашей героиней проблема не в  том,  что  ее  на
экране будет слишком мало, а в том, чтобы не было слишком много.
   - У вас на все готов ответ. Мне ни разу  не  удалось  вас  переспорить,
Кинселла предупреждал меня...
   - А как поживает наш дорогой Эванс? - спросила Гретхен.
   - Неплохо. - Сэнфорд смущенно переступил с ноги на ногу. - Он предложил
мне написать сценарий для его новой картины.
   - Значит, вы на пути в Голливуд?
   - В общем... да.
   - Очень рада за вас обоих. Вы, безусловно, будете довольны друг другом.
А сейчас извините, мне надо поговорить с братом.
   Сэнфорд безнадежно покачал головой. Когда она  добралась  до  Рудольфа,
тот посмеивался.
   - Над чем это ты?
   - Я видел, какое выражение лица было у этого молодого  человека,  когда
ты от него отошла.
   Гретхен скорчила гримасу.
   - Мы занимались делом, требующим наибольшего напряжения творческих сил:
старались как можно больше  оскорбить  друг  друга.  Одна  картина,  и  он
считает себя уже главным редактором "Кайе дю синема" [французский  журнал,
посвященный проблемам киноискусства]. Погибшая душа. Но невелика трагедия.
Америка полна талантов, способных создать всего одну-единственную вещь.  А
где ты был все это время? Я беспокоилась.
   - У нас неприятности в Коннектикуте. Доннелли готов кусать себе  локти.
Похоже, наш проект рухнет.
   - Почему? Что произошло?
   - Какое-то паршивое  общество  по  охране  окружающей  среды  возбудило
против нас  дело  -  требуют  прекращения  строительства.  Мы  целый  день
просидели с адвокатами.
   - А я думала, что все в порядке.
   - Я тоже так  думал  до  вчерашнего  дня.  Мы-то  покупали  заброшенный
фермерский участок. А теперь нам говорят, что это, видите ли,  драгоценная
заповедная земля, где полно редких птиц, чудесных оленей, прелестных змей.
А за  последние  годы  замечены  даже  три  рыси.  И  вместо  благодетелей
стареющего  человечества  мы  оказались  городскими  хапугами,   намеренно
загрязняющими чистый воздух суверенного штата Коннектикут,  и  к  тому  же
врагами рысей. - Он полунасмешливо покачал головой.
   - А что говорят адвокаты?
   - Что если в конечном счете мы  и  выиграем,  то  на  это  уйдут  годы.
Доннелли чуть не плакал от  досады,  когда  понял,  сколько  времени  наши
деньги будут заморожены.
   - А где он?
   - Я уложил его - он мертвецки пьян. Завтра у него настроение будет  еще
хуже. Да, вот еще что. Вчера мне звонил из Калифорнии один знакомый  агент
по фамилии Боуэн.
   - Я тоже его знаю, - сказала Гретхен. - У него солидная контора.
   - Он говорит, что до них дошли слухи об Уэсли и что он  может  устроить
ему выгодный контракт. Если Уэсли собирается продолжать актерскую карьеру,
то ему непременно нужен будет агент, а Боуэн ничуть не хуже других. Я хочу
поговорить с Уэсли.
   - Последний раз, когда я  его  видела,  он,  весь  перемазанный  губной
помадой, атаковал бар.
   - Я его тоже там видел. Постараюсь дать ему мудрый  дядюшкин  совет.  -
Рудольф наклонился и поцеловал Гретхен  в  щеку.  -  Поздравляю  тебя.  Ты
отлично поработала. И так считает не только твой брат.
   Он снова направился к бару, но Уэсли там уже не  было.  Бармен  сказал,
что он ушел пять минут назад.


   Когда появился Уэсли, Элис сидела в гостиной и читала. По дороге  домой
он заглянул еще в два бара, где было так  темно,  что  никто  не  спросил,
сколько ему лет.  Возвращение  домой  пешком  оказалось  делом  непростым:
тротуар почему-то все время ускользал из-под  ног,  а  при  переходе  улиц
страшно мешали обочины.
   - Добрый вечер, - мрачно приветствовал он Элис.
   - Добрый вечер, - бросила она, не поднимая глаз от книги.  Он  заметил,
что на кушетке не постелено как обычно.  У  него  было  странное  чувство,
будто он видит перед собой не Элис, а ее отражение в покрытой рябью воде.
   Пытаясь сесть, он не рассчитал расстояния  и  чуть  не  упал.  А  затем
уставился на Элис, которая по-прежнему расплывалась у него перед глазами.
   - Из меня не выйдет ничего путного. Ты напрасно тратишь на меня время.
   - Во-первых, ты пьян, а во-вторых, я на тебя времени не трачу.
   - Завтра, - сказал он, и звук собственного голоса показался ему далеким
и странным, - я отдам тебе весь долг до последнего цента и у... у...  уеду
отсюда.
   - Хоть сию минуту, - сказала Элис,  по-прежнему  глядя  в  книгу.  -  Я
уверена, что тебе нетрудно будет найти  другое  место  для  ночлега.  А  о
деньгах говорить не надо. Ты мне ничего не должен: все,  что  я  для  тебя
делала, я делала не ради денег.
   Он смотрел на нее, с трудом удерживая ее в фокусе.
   - А ты не будешь возражать, если я скажу спасибо?
   - Я возражаю против всего, что бы  ты  ни  сказал,  -  бросила  она.  -
Голливудский подонок.
   - Я никогда не был в Голливуде, даже в Калифорнии не был, -  сказал  он
глупо.
   - Путаешься с проститутками! - Она швырнула книгу на пол. - И  зачем  я
читаю эту проклятую книгу?
   - Я думал, ты мне... ну... как сестра.
   - Я тебе не сестра.
   Уэсли подыскивал слова, но мысли и язык его не слушались.
   - Ты говорила, что я умираю. В твоей книге.  Ты  хочешь,  чтобы  я  был
благородным и умер. Ты хочешь от меня слишком многого...
   - О господи! - Она обхватила его голову и  прижала  к  себе.  -  Прости
меня. Я не хочу, чтобы ты умирал, Уэсли. Честное слово.
   - Все хотят от меня чего-то такого, чего  я  не  могу  дать,  -  сказал
Уэсли. - Я не знаю, где я. Ищи меня завтра в столе находок.
   - Прошу тебя, Уэсли. Не говори так.
   - Ты как-то сказала, что крадешь частицу моей души... Я слушаю, как  ты
стучишь по ночам на машинке, и говорю себе: "Вот уходит еще одна частица".
   - Ну, пожалуйста, милый... - Она еще крепче прижала его голову к  себе,
чтобы он больше ничего не смог сказать. - Ты меня убиваешь такими словами.
   - Все только и делают, что меня стыдят. Через что я прошел сегодня... А
теперь ты... Я не оправдал твоих надежд... Я это знаю, но...
   - Ш-ш-ш, маленький мой.
   - Я люблю тебя, - сказал он.
   Она притянула его к себе. И вдруг неожиданно засмеялась.
   - Сколько же времени тебе понадобилось, чтобы об этом  сказать!  -  Она
опустилась перед ним на колени и нежно его поцеловала. - Скажи еще раз.
   - Я тебя люблю.
   - У тебя ужасный вид.
   - Я и чувствую себя ужасно. Я  второй  раз  в  жизни  напился.  Прости,
пожалуйста, меня сейчас вырвет. - Он с трудом встал и, нетвердо держась на
ногах, двинулся в туалет. Его вырвало,  однако  легче  ему  не  стало.  Он
медленно разделся,  долго  чистил  зубы,  а  затем  принял  холодный  душ.
Вытираясь, он почувствовал себя немного лучше, хотя голова  поворачивалась
с трудом, а в желудке было такое ощущение, будто  он  наглотался  гвоздей.
Уэсли надел халат, который купила ему Элис, и с мокрой головой  направился
обратно в гостиную, держась рукой за стену.
   Гостиная была пуста, и на кушетке все еще не было постелено.
   - Я здесь, - раздался из спальни голос Элис. - Сегодня тебе не придется
спать на кушетке.
   Он побрел в спальню. Там горела лишь одна маленькая  лампочка  и  царил
полумрак, но Элис, лежавшая под одеялом на широкой  кровати,  все  так  же
колыхалась и покрывалась рябью.
   - Иди сюда, под одеяло.
   Не снимая халата, он стал ложиться.
   - Сними эту противную тряпку.
   - Выключи свет. - Одна только мысль, что Элис Ларкин,  эта  застенчивая
девушка, увидит его голым, привела его в трепет.
   Она засмеялась и потушила свет.



8

   Из записной книжки Билли Эббота (1971):
   "Она все еще здесь.
   Однако пока не подает и виду, что знает меня. Насколько я мог заметить,
она и ее торговец замороженными продуктами из Дюссельдорфа  ни  с  кем  не
разговаривают, я ни разу не видел их в чьем-либо обществе.  На  вечеринках
мы до сих пор не встречались. Он каждый день играет в гольф. В  отеле  она
зарегистрировалась как "сеньорита Моника Хитцман", то есть совсем  не  под
своей фамилией. Когда мы случайно встречаемся, независимо от того, одна ли
она или со своим другом, мы проходим мимо как чужие, но меня обдает  таким
леденящим холодом, словно я проплываю мимо айсберга.
   Время от времени - иногда одна, иногда со своим другом - она появляется
возле теннисных кортов и останавливается посмотреть игру.
   С каждым днем я играю все хуже.
   К тому же возникло еще одно осложнение. За мной ухлестывает,  если  так
можно выразиться, одна молоденькая испанка по  имени  Кармен  (неужели  не
удастся отделаться от знакомой  мелодии?).  Она  ожесточенно  и  неутомимо
играет в теннис; родом из Барселоны, где отец ее, как мне стало  известно,
занимал  высокий  пост  во  франкистском  правительстве.  Иногда   он   ее
сопровождает - прямой седовласый джентльмен с жестким лицом.
   Ей двадцать лет, у нее опасные темные глаза, светлые волосы и  движения
как у тигрицы - и на корте, и вне его: такое впечатление, что  она  решила
не уступать героине оперы. В одиночной  игре  она  совсем  загоняла  меня.
После игры и вообще при всяком удобном случае она приглашает меня выпить и
поверяет свои тайны, которые я вовсе не желаю знать. Она училась в  Англии
и хорошо говорит по-английски - правда, с  сильным  акцентом.  При  ней  я
играю свою дурацкую роль - изображаю спортсмена, но  она,  по  ее  словам,
видит меня насквозь; боюсь, так оно и есть. Она  рассказала  мне,  что  ее
отец, хоть он и каталонец, сражался на стороне Франко и придерживается тех
же взглядов, что и полководцы Фердинанда и Изабеллы, изгнавшие из  Испании
мавров и евреев. Она обожает своего отца,  однако  часто  приводит  его  в
бешенство, разговаривая с ним  по-каталански.  По  ее  словам,  она  будет
счастлива только тогда, когда над Барселоной взовьется  флаг  Каталонии  и
поэты "ее родины" начнут писать на этом  языке.  Они  с  Моникой,  которая
также  придает  большое  значение  делению  Европы   по   лингвистическому
признаку, сразу нашли бы общий язык, хотя Кармен еще не заложила ни  одной
бомбы. Она распространяет какие-то  листовки,  что,  вполне  возможно,  не
разрешается законом. У нее чудесная гибкая фигурка, и я не  знаю,  сколько
еще смогу выдерживать осаду, хотя и побаиваюсь ее отца, который смотрит на
меня - что, впрочем, случается редко -  холодно  и  подозрительно.  Кармен
говорит,  что  он  относится  с  подозрением  ко  всем  иностранцам,  и  к
американцам особенно,  но  я  не  могу  отделаться  от  чувства,  что  его
антипатия вызвана соображениями не только шовинистического характера.
   Кармен похожа на испанок, чьи фотографии часто появляются  в  испанских
газетах, - они обычно стоят у barrera [барьер (исп.)],  а  матадоры  в  их
честь  закалывают  быков,  и  совсем  не  похожа   на   девушек,   которые
распространяют листовки в Америке.
   И еще одно сходство с Моникой: из нее тоже никогда  не  выйдет  хорошей
жены".


   Следующий день оказался для Билли Эббота  скверным.  Моника  пришла  со
своим другом на корт и записалась на целую неделю занятий, ежедневно с  11
утра.
   Билли дал ей первый урок. Она была безнадежна. Поговорить с ней ему  не
удалось, так как в течение всех сорока пяти минут ее друг сидел у корта  и
смотрел, как они играют. Она называла Билли "мистер Эббот", а он обращался
к ней "сеньорита Хитцман". Подавая ей мячи,  которые  она  большей  частью
пропускала, он думал, что надо бы ее отвести в сторону и спросить, что она
затевает, - не могла же ее привести в Эль-Фаро чистая случайность.
   Днем Билли чуть не проиграл Кармен. Она  была  в  плохом  настроении  и
играла с ожесточением.
   После игры, когда они сидели в  баре  гостиницы,  он  спросил  ее,  что
случилось.
   - Вы читали утренние газеты?
   - Нет.
   - На первой  странице  помещена  фотография,  на  которой  ваш  адмирал
получает награду от Франко.
   - Адмиралы  на  то  и  существуют,  -  пожав  плечами,  ответил  он.  -
Откровенно говоря, я ничего не имею против какой-то медали, а вот то,  что
он со своими кораблями  и  наши  военно-воздушные  силы  с  их  самолетами
находятся здесь, мне совсем не нравится. Я долго служил в армии  и  сильно
сомневаюсь, что в случае кризисной ситуации от них будет большая польза.
   Кармен сверкнула глазами.
   - А вы бы хотели, чтобы русские захватили Европу!
   - Если бы у них было такое желание, они бы уже давно ее захватили. Наши
войска в Европе вызывают у них раздражение,  но  их  слишком  мало,  чтобы
оказать сопротивление русским. В  случае  войны  решающее  значение  будут
иметь ракеты, а не наземные войска. Ими пожертвуют в  первый  же  день.  Я
служил в этих войсках и не испытывал большого удовольствия.
   - Я просто счастлива, - саркастически заметила Кармен,  -  что  у  меня
есть собственный американский  военный  эксперт,  который  разъясняет  мне
истинное положение вещей.
   - Это все делается для рекламы, -  продолжал  Билли.  Зачем  он  с  ней
спорит? Возможно, просто  потому,  что  последняя  партия  закончилась  со
счетом 8:6 в ее пользу?  А  возможно,  ему  надоело,  что  привлекательные
молодые женщины учат его политике? -  Создание  баз  по  всему  миру  дает
военным возможность немного встряхнуться и выжать  из  конгресса  побольше
денег, чтобы потом разъезжать в роскошных автомобилях и жить  раз  в  пять
лучше, чем дома. -  И,  скорее  чтобы  поддразнить  ее,  чем  всерьез,  он
добавил: - Если бы мы сняли военную форму со всех  американских  солдат  и
отправили их  домой  заниматься  чем-то  полезным,  все  от  этого  только
выиграли бы - в том числе и испанцы.
   - Слабые и ленивые всегда находят оправдание своей слабости и  лени,  -
сказала Кармен. - Слава богу, что не все американцы такие, как  вы.  -  Ее
собственные политические взгляды были достаточно  сложны.  Она  ненавидела
Франко, ненавидела коммунистов, а теперь,  по-видимому,  и  его  вместе  с
адмиралом-американцем. -  В  том,  что  адмирал  находится  здесь,  ничего
страшного нет, а вот то, что он, американец,  позволяет  Франко  нацеплять
себе на грудь медаль, - безнравственно.  Одно  дело  -  защищать  какую-то
страну, и совсем  другое  -  поддерживать  отвратительный  режим.  Будь  я
американкой,  я  бы  немедленно  обратилась  с  протестом  в  конгресс,  в
государственный департамент, к президенту, во все газеты. Вот, если хотите
сделать что-то полезное, напишите хотя бы в "Геральд трибюн".
   - А сколько, по-вашему, я здесь продержусь, если это письмо напечатают?
   - Двадцать четыре часа. Все равно стоит.
   - Человеку, между прочим, надо есть.
   - Ну конечно, - сказала Кармен пренебрежительно, - для таких людей, как
вы, главное - деньги.
   - Разрешите вам напомнить, что у  меня  нет  богатого  папочки,  как  у
некоторых моих знакомых.
   - Как вы смеете так говорить! Испанцы по крайней  мере  не  мерят  свою
жизнь на доллары и центы.
   - Испанцы, которых я вижу здесь, весьма богаты и занимаются  лишь  тем,
что приумножают  свое  богатство.  Скупают,  например,  оливковые  рощи  и
превращают их в ловушки для туристов. И  владельцы  этих  огромных  яхт  в
заливе тоже не давали обета бедности.
   - Это подонки, потерявшие совесть. Они делают все, что велит им  Франко
и его банда. Им лишь бы сохранить свои fincas [поместья (исп.)], свои яхты
и своих любовниц, а остальные пусть голодают. Я не коммунистка, но,  когда
я вижу, как приходится трудиться простым людям, чтобы прокормить семью,  я
могу понять, почему они за коммунистов.
   - Так чего же вы хотите -  еще  одну  гражданскую  войну?  Еще  миллион
убитых? Кровь на улицах?
   - Если дойдет до этого, - сказала Кармен,  -  то  виновниками  окажутся
ваши друзья - владельцы яхт. Конечно, я этого не хочу. Я хочу спокойных  и
планомерных преобразований. Если это возможно  в  Америке,  то  почему  же
невозможно здесь?
   - Я не  занимаюсь  изучением  национального  испанского  характера,  но
где-то я  слышал,  что  ваши  соотечественники  в  возбужденном  состоянии
кровожадны, жестоки и неистовы.
   - О боже мой, как я устала от таких разговоров, - воскликнула Кармен. -
Как будто Испания - это только  бой  быков,  флагелланты  да  мстители  за
поруганную честь. Почему никто не говорит  о  жестокости  немцев  -  после
того, что они натворили в Европе? Или французов - после Наполеона?  Я  уже
молчу о том, что в свое время творили американцы. Эх вы, бедный, никчемный
теннисист. - Кармен презрительно подписала поданный ей счет. - Ну вот,  вы
сэкономили на четырех порциях джина с  тоником.  Разве  вы  не  рады,  что
приехали в жестокую и буйную Испанию и стали здесь лакеем богачей?
   - Вероятно, - обиделся Билли, -  нам  не  следует  больше  встречаться.
Ищите себе другого партнера.
   - Вы по-прежнему будете играть со мной в теннис, потому что вам за  это
платят. Завтра в то же время. - Она вышла, оставив его одного  в  огромном
пустом баре. Боже мой, думал он, а я-то считал, что она  меня  добивается!
Сначала Моника со своими бомбами, а теперь вот эта!


   На следующее утро Моника появилась на  корте  одна.  Билли  должен  был
признать, что выглядела она настоящей теннисисткой - маленькая,  стройная,
с красивыми ногами, в  к