ывала  себе  на
жизнь - и совсем недурно  -  статьями  для  разных  журналов,  а  в  твоих
письмах, написанных за несколько минут, есть нечто большее... как  бы  это
сказать? Больше настроения, больше души, больше понимания, чем у нее  даже
в лучшие времена. А ведь ее многие  умные  люди  очень  высоко  ставили...
издатели всегда заказывали ей статьи...  непонятно,  почему  она  все  это
бросила. То, что  она  писала,  нравилось  издателям,  нравилось  публике,
только ей не нравилось. Она мечтала достичь совершенства... смотри, чтоб с
тобой этого не случилось... и в конце концов  перестала  писать.  Господи,
должен же хоть кто-то из семьи выбиться в люди! Она жалуется, что ты почти
ей не пишешь. Я, конечно, рад, что мне ты часто пишешь, но ведь  она  тебе
мать, и ничего с тобой не случится, если время от времени ты  черкнешь  ей
пару строчек. Я знаю, что вел  себя  по  отношению  к  ней  как  последняя
скотина и не оправдал ее надежд, оказался плохим мужем. Она  была  слишком
хороша для меня... во всех  отношениях...  и  физически,  и  умственно,  и
морально. Она поглотила меня, но это не  мешает  мне  столько  лет  спустя
оценивать ее по достоинству. Вполне  возможно,  что,  если  бы  рядом  был
другой человек или ей чуть больше повезло, она бы далеко пошла... А  Колин
Берк погиб...
   Возьми ты этих  Джордахов:  старик  покончил  с  собой,  Томаса  убили,
святошу Рудольфа тоже чуть не прикончили в его  же  собственной  квартире.
Умри он, твоя мать совсем бы пала духом. Трое из троих. Два  сына  и  муж.
Каков процент? А этот парень Уэсли...  я,  кажется,  писал  тебе,  что  он
приезжал в Чикаго и разыскал меня. Хотел, чтобы я рассказал  ему  про  его
отца... прошлое отца не дает ему покоя... дух Эльсинора...  его,  конечно,
нельзя за это винить... но он точно привидение, и взгляд у него  жуткий...
одному богу известно, чем он кончит. Я с его отцом и знаком-то не был,  но
начал говорить, что слышал о нем много хорошего, и, наверно, хватил  через
край, потому что паренек вскочил на середине  фразы  и  сказал:  "Спасибо,
сэр. Мне кажется, мы напрасно теряем время".
   Ты наполовину Джордах... а может,  и  больше,  чем  наполовину...  если
женские гены вообще берут верх,  то  Гретхен  Джордах  -  это  именно  тот
случай... так что будь осторожен и не думай, что удача досталась  тебе  по
наследству: унаследовать тебе ее было не от кого...
   Я тебе вот что скажу: кончай ты с этой  проклятой  армией,  приезжай  в
Чикаго, будем работать вместе, и, клянусь тебе, я никогда больше  в  жизни
не возьму в рот ни капли. Я знаю, ты  меня  любишь...  мы  взрослые  люди,
можем называть вещи своими именами... ты имеешь возможность,  какая  редко
выпадает на долю сына, - спасти жизнь своего отца.  Ты  сейчас  ничего  не
говори, но по возвращении в Чикаго я хотел бы получить письмо,  в  котором
ты сообщаешь о своем приезде. Я буду там примерно через неделю.  Завтра  я
уезжаю в Страсбург повидаться  с  одним  человеком.  Довольно  щепетильные
переговоры  по  поводу  старого  долга.  Химическая  компания.  Я   должен
прощупать француза - возьмет  ли  он  плату,  ну,  гонорар...  а  попросту
говоря, взятку, чтобы перевести дела моего клиента в свою фирму.  Не  буду
говорить тебе, какие деньги с этим связаны, - ты просто ахнешь,  назови  я
цифру. И если все пройдет удачно, я получу свою  долю.  Это,  конечно,  не
самый приятный способ зарабатывать на жизнь, но только на  таких  условиях
мне удалось занять денег, чтобы приехать сюда.  Не  забывай,  что  я  тебе
говорил о законе джунглей.
   Время позднее, твоя девушка уже заждалась, да и я порядком устал. Итак,
если тебе не совсем безразлично, как твой отец проведет остаток жизни, то,
вернувшись в Чикаго, я найду твое письмо. Это, конечно, шантаж, не  думай,
что я не понимаю. И последнее: за ужин плачу я.
   Посадив отца в такси. Билли медленно пошел  домой  по  мокрому  городу,
освещенному туманным светом уличных фонарей. Войдя в квартиру, он  сел  за
письменный стол и уставился на пишущую машинку.
   Безнадежен, думал он, совершенно безнадежен. Бедный, жалкий фантазер  -
и такой любимый. И я так и не сказал, что мне хотелось бы купить ему новый
костюм.
   В постель он лег один.
   Моника в эту ночь не пришла.


   Она явилась утром, когда он уже собирался уходить на работу, и принесла
пакет, который ему предстояло доставить на улицу Гро-Кайю в Седьмом округе
Парижа. Пакет был  сравнительно  безобидный:  всего-навсего  десять  тысяч
французских франков  в  потертых  купюрах  и  американский  автоматический
пистолет с глушителем.


   Пистолет и запасные обоймы  лежали  в  его  теннисной  сумке,  когда  в
двадцать минут четвертого он вылез из такси на углу авеню  Боске  и  улицы
Святого Доминика. Он предварительно нашел на карте Парижа улицу  Гро-Кайю,
которая находилась между улицами Святого Доминика и Гренель,  недалеко  от
Высшей  военной  школы.  Конверт  с  десятью  тысячами  франков  лежал  во
внутреннем кармане его пиджака.
   Он пришел слишком рано. Моника сказала,  что  его  будут  ждать  в  три
тридцать. Про себя он повторил адрес, который она  заставила  его  заучить
наизусть. Он шел не торопясь, разглядывая витрины магазинов в надежде, что
его  принимают  за  праздного  американского  туриста,  у  которого   есть
несколько свободных минут до встречи с партнерами  по  теннису.  Когда  до
арки, за которой начиналась нужная ему улица, оставалось метров  тридцать,
по улице Святого Доминика против движения с  воем  пронеслась  полицейская
машина и остановилась, загородив вход на Гро-Кайю. Из нее выскочили пятеро
полицейских с пистолетами в руках и бросились в арку. Билли ускорил шаг  и
прошел мимо арки. Перед одним  из  зданий  уже  стояли  трое  полицейских,
подбежавших с другого конца улицы. Он услышал крики и увидел, как эти трое
бросились в подъезд. Раздались выстрелы.
   Он повернул обратно к авеню Боске, заставляя себя идти  медленно.  День
был не холодный, но его трясло словно в лихорадке, и  в  то  же  время  он
обливался потом.
   На углу улицы он увидел банк и зашел в него. Все что угодно, только  не
оставаться на улице. За конторкой у входа сидела девушка, и он сказал, что
хотел бы арендовать сейф, с трудом выговорив по-французски  "Coffre-fort".
Девушка встала  и  подвела  его  к  клерку,  который  попросил  предъявить
документы. Он показал свой паспорт, и клерк  заполнил  несколько  бланков.
Когда клерк спросил у него адрес, он, мгновение подумав, назвал отель, где
они останавливались с Моникой, когда вместе приезжали в Париж. На этот раз
он жил в другом отеле. Он заплатил вперед за  год  и  расписался  на  двух
карточках. Подпись показалась ему самому странной. Затем клерк отвел его в
подвал и вручил ключ от сейфа охраннику у входа. Охранник подвел  Билли  к
ряду сейфов в задней части хранилища, открыл один замок  ключом  Билли,  а
другой своим и отошел, оставив Билли одного. Билли открыл теннисную  сумку
и положил пистолет, патроны и конверт с десятью тысячами франков  в  сейф.
Он закрыл дверцу и позвал охранника, который  снова  запер  сейф  и  отдал
Билли его ключ.
   Билли поднялся наверх. Никто вроде бы не обращал на него внимания, и он
решился выйти на улицу. Выстрелов больше не было слышно, полиция  исчезла.
Его отец, как выяснилось, был излишне пессимистичен, когда  советовал  ему
не полагаться на наследственное везение. За  прошедшие  десять  минут  ему
повезло, как никому и никогда в жизни.
   Он остановил такси и дал водителю  адрес  своего  отеля  неподалеку  от
Елисейских полей.
   Войдя в отель, он  спросил,  нет  ли  для  него  каких-либо  писем  или
сообщений. Ничего не было. Он поднялся к себе  в  номер  и,  сняв  трубку,
назвал телефонистке номер своей квартиры в Брюсселе. Через несколько минут
телефонистка сообщила, что номер не отвечает.
   Полковник отпустил его на весь день, и он оставался в номере - звонил в
Брюссель каждые полчаса до двенадцати ночи,  когда  коммутатор  заканчивал
работу. Но его номер так и не ответил.
   Он попытался заснуть, но, едва задремав, тут же проснулся, весь  мокрый
от пота.
   В шесть утра он снова позвонил в Брюссель,  но  ответа  по-прежнему  не
было.


   Он вышел на улицу и купил утренние газеты: "Фигаро" и "Геральд трибюн".
За завтраком в кафе на Елисейских полях он прочел о том, что произошло.  В
обеих газетах об этом сообщалось мимоходом.  В  Седьмом  округе  был  убит
неизвестный,   подозреваемый   в   торговле   наркотиками   и    оказавший
сопротивление полиции,  которая  продолжает  работу  по  установлению  его
личности.
   Да, они ведут себя осторожно, подумал Билли. Не сообщают  в  печати  об
известных им фактах.
   Из отеля он снова позвонил в Брюссель. Ответа не было.


   Через два дня он вернулся в Брюссель. Квартира была пуста, и  все,  что
принадлежало Монике, исчезло. Никакой записки оставлено не было.
   Когда несколько недель спустя полковник спросил его, собирается  ли  он
остаться в армии, он ответил:
   - Нет, сэр, я решил этого не делать.



5

   После яркого солнечного света, заливавшего  прибрежную  полосу,  Уэсли,
проходя вслед за дядей в дом, с трудом различал предметы.  Перед  огромным
зеркальным окном с видом на дюны и  Атлантический  океан  за  накрытым  на
двоих столом сидела женщина. Против света он  еще  плохо  видел  черты  ее
лица, и ему вдруг показалось,  что  это  бывшая  жена  дяди  Рудольфа.  Он
пожалел, что пришел. Он не видел ее  со  дня  смерти  отца  и  с  тех  пор
приложил немало усилий, пытаясь ее забыть. Но когда его глаза  привыкли  к
свету, он увидел, что это не Джин Джордах, а какая-то  незнакомая  высокая
женщина с длинными рыжевато-каштановыми волосами. Рудольф его представил.
   Женщина приветливо улыбнулась, встала и ушла в кухню. Она  вернулась  с
подносом, на котором стоял стакан, тарелки, серебряный прибор,  и  накрыла
стол на третью персону. От запаха, шедшего из большого глиняного горшка, и
аромата только что испеченных  булочек  кружилась  голова.  Он  выехал  из
города в семь утра, затем добирался на  попутных  машинах,  прошел  пешком
две-три мили от шоссе до пляжа и еще не ел.  Ему  приходилось  то  и  дело
сглатывать слюну.
   Женщина была в  купальном  костюме,  очень  загорелая  и  нисколько  не
походила на миссис Уэрфем. Густой суп из моллюсков так  понравился  Уэсли,
что он старался есть помедленнее. Элис кормила его вполне прилично,  но  в
основном тем, что попадалось под руку,  когда  она  неслась  после  работы
домой, - на большее у нее не  хватало  времени.  Приятные  воспоминания  о
пиршествах, которые  устраивала  Кейт  на  "Клотильде",  тонули  в  потоке
салатов с тунцом и сандвичей с холодным мясом, которыми кормила его  Элис.
Он был благодарен ей за гостеприимство; конечно, она много  работает  и  в
редакции и дома, сидя до глубокой ночи за своей машинкой, но  ее  интересы
не распространялись на область кухни, и он частенько думал, что  уж  лучше
бы она написала что-нибудь толковое,  потому  что  у  плиты  ей  славы  не
добиться.
   Когда он съел суп и  четыре  булочки,  из  которых  буквально  сочилось
масло, миссис  Морисон  подлила  ему  еще  и  принесла  несколько  горячих
булочек.
   - Да, вовремя я  пришел,  -  усмехнулся  Уэсли,  управляясь  со  второй
тарелкой супа.
   За обедом Рудольф не задавал ему никаких серьезных вопросов,  а  только
спросил, как он добрался до Бриджгемптона  и  как  нашел  дом.  Сам  Уэсли
ничего о себе не  рассказывал.  Он  ответит  на  все  вопросы,  когда  они
останутся одни.
   - Мы собирались обойтись без десерта, - сказала миссис  Морисон,  -  но
для молодого члена семьи, я думаю, в холодильнике что-нибудь  найдется.  У
меня тоже есть сын, и я знаю, какой у вас аппетит. От  вчерашнего  вечера,
кажется, остался пирог с черникой, а в морозилке лежит мороженое.
   Уэсли решил, что женщина ему нравится и что  жизнь  дяди  сложилась  бы
совсем иначе, если бы он встретился с ней раньше и женился бы на ней, а не
на той, другой.
   После обеда женщина накинула пляжный халат и сказала, что ей надо идти.
Рудольф пошел проводить ее до машины; Уэсли остался в доме.
   - До чего красивый мальчик, - сказала Элен, садясь в машину.
   - Гретхен считает, что он похож на молодого  принца  с  картины  одного
флорентийского художника. Она хочет попробовать его на одну роль  в  своей
картине.
   - А как он к этому относится?
   - Я еще его не спрашивал. В нашей семье только киноактера не хватало.
   - Пришел он, к сожалению, не совсем вовремя.
   - Ты права. Обед и вправду возбуждающий, как и было обещано.
   - Всегда есть завтра, - засмеялась Элен.
   - А почему нельзя сегодня вечером?
   - Я занята.  Подрываю  устои  республиканской  партии.  Да  и  мальчик,
наверно, захочет обстоятельно поговорить с дядей. Он приехал в такую  даль
вовсе не ради обеда. - Она высунулась из  машины,  поцеловала  Рудольфа  и
включила мотор. Он  задумчиво  наблюдал,  как  она  отъезжала  -  женщина,
имеющая цель в жизни. Интересно, появится ли и в его жизни снова  какая-то
цель? Он вздохнул и пошел обратно в дом.
   Уэсли стоял перед окном и смотрел на океан.
   - Если я когда-нибудь осяду, - сказал он, - то вот в таком месте - весь
океан перед тобой.
   - Мне повезло с этим домом, - сказал Рудольф.
   - Да-а, определенно повезло. А какой был обед!  Она  приятная  женщина,
правда?
   - Очень приятная, - сказал Рудольф. Подробности его  отношений  с  Элен
Морисон и оценка  ее  качеств  могут  и  подождать.  -  Хочешь  поплавать?
Купальные  трусы  я  тебе  найду  -  их  тут  гости  оставляют  в  большом
количестве... - Он понимал, что  ищет  предлога  оттянуть  разговор,  ради
которого, несомненно, и приехал Уэсли. - Вода  довольно  прохладная,  зато
весь океан в твоем распоряжении.
   - Поплавать - это здорово! - сказал Уэсли.
   Они вышли на дощатый настил перед домом и спустились  по  ступенькам  в
маленькую кабину, где висело штук пять купальных трусов.
   Наконец Уэсли в купальных трусах и с полотенцем  вокруг  шеи  вышел  из
кабины, и Рудольф проводил его до самой воды. Уэсли  бросил  полотенце  на
песок и несколько секунд постоял в нерешительности.  У  него  были  мощные
покатые плечи, плоский живот атлета и длинные  мускулистые  ноги.  Лицо  у
него более интеллигентное, чем у отца, подумал Рудольф,  а  вот  фигура  -
копия отцовской, только повыше. Может быть, думал Рудольф,  когда  мальчик
стремительно бросился навстречу надвигавшейся волне, может быть, Гретхен и
права насчет него. Уэсли нырнул в волну, затем легко поплыл вперед. А  вот
Инид все еще боится океана и осторожно плещется у берега. Он и не  пытался
привить ей смелость. Он не станет одним из тех отцов, которые за неимением
сына пытаются воспитывать дочь  как  мальчика.  Ему  доводилось  встречать
таких девиц с чересчур развитой мускулатурой, и он знал:  что  бы  они  ни
говорили про своих отцов, в глубине души они их проклинают.
   Уэсли плыл все дальше и дальше, и теперь голова его в голубой блестящей
дали казалась  маленькой  точкой.  Рудольф  начал  беспокоиться.  А  вдруг
мальчик приехал сюда с единственной целью - утопиться в его присутствии? К
нему вернулось прежнее чувство неловкости, которое он всегда испытывал при
разговоре с племянником, чувство, что в любой момент мальчик может сделать
или сказать что-либо совершенно непредсказуемое, опасное  или  по  крайней
мере вызывающее  замешательство.  Если  бы  они  проводили  вместе  больше
времени,  может  быть,  он  сумел  бы  преодолеть  ощущение,  что  мальчик
взвешивает каждое его слово, судит о нем по каким-то одному ему  известным
меркам. Бесполезно махать руками и кричать, чтобы он возвращался.  Рудольф
резко повернулся и пошел к дому.
   В полукилометре от берега Уэсли лежал на  спине,  глядя  в  безоблачное
голубое небо, и испытывал почти  чувственное  удовольствие  от  того,  как
волны то поднимали, то опускали его. Он погрузился в мечты - ему казалось,
что рядом с ним Элис, что,  целуясь,  они  опускаются  вниз,  невесомые  и
окутанные, словно кружевом, каскадами воды,  потом  снова  поднимаются  на
поверхность и глядят друг  другу  в  лицо  -  возбужденные  прикосновением
океана, они объявляют всему миру о своей любви. После  того  единственного
поцелуя, когда он, нагрубив, заставил ее заплакать, они не коснулись  друг
друга, и какое-то новое напряжение,  какая-то  застенчивая  отчужденность,
возникшие между ними, изменили их взаимоотношения - и не в лучшую сторону.
   Но теперь, поднимаясь и опускаясь на ласковых волнах, он думал об  Элис
с желанием, в котором не посмеет ни ей, ни кому бы то ни было признаться.
   Если бы сейчас на пляже вместо Рудольфа стоял его отец, он  не  решился
бы заплыть так далеко, потому что отец не посмотрел  бы,  что  он  отлично
плавает, и задал бы ему хорошую трепку. "Никогда  не  рискуй  только  ради
того, чтобы всем показать, какой ты замечательный, - говорил  отец.  -  На
риск надо идти, только если в нем есть смысл".
   Уэсли стало холодно, он повернулся и поплыл назад. Начался отлив, и  он
изо всех сил старался доплыть до того места, где волны разбивались друг  о
друга. Одна из них подхватила его, опрокинула в вихре пены и выбросила  на
гладкий и твердый песок. Собрав все силы, он поднялся и вышел из воды.  Он
стоял, вытирая лицо и тело полотенцем, и  смотрел  на  уходящий  до  самой
линии горизонта океан, на котором не было ни единого  корабля.  Как  бы  в
конце концов ни сложилась у меня жизнь, подумал он, она  непременно  будет
связана с морем.


   Приняв в кабине душ и одевшись, он поднялся на террасу и вошел в дом. В
гостиной  дядя  разговаривал  по  телефону:  "...если  он   не   уплыл   в
Португалию". Дядя ему улыбнулся и сказал в трубку:
   - Подожди минутку, вот он пришел. Просолился насквозь.  -  Он  протянул
трубку Уэсли. - Это твоя тетя Гретхен. Хочет с тобой поздороваться.
   Уэсли взял трубку.
   - Добрый день! Как вы живете?
   - Занята по горло,  -  ответила  Гретхен.  -  Хорошо,  что  ты  наконец
объявился. Я несколько месяцев тебя ищу. Где ты был?
   - В разных местах.
   - Послушай, Уэсли! Рудольф завтра утром едет в город, мы с  ним  должны
встретиться. Ты можешь с ним приехать? Мне  необходимо  тебя  увидеть.  Он
тебе объяснит почему.
   - Понимаете ли... - сказал  Уэсли.  -  Он  не  предлагал  мне  остаться
ночевать.
   - Можешь считать, что предложил, - сказал Рудольф.
   - Хорошо, попытаюсь.
   - Не пытайся, а приезжай. Не пожалеешь.
   - Передать трубку Рудольфу?
   - Времени нет. До свидания, дорогой.
   Уэсли положил трубку.
   - А я не испорчу вам вечер? - спросил он Рудольфа.
   - Наоборот, - сказал Рудольф. - Я с удовольствием проведу его с тобой.
   -  Она  сказала,  что  вы  должны  мне  что-то  объяснить.   Что-нибудь
случилось?
   - Нет, все в порядке. Давай сядем поудобнее.
   Они сели друг против друга за стол у окна. При ярком свете  перемены  в
лице Рудольфа были особенно заметны.  Сломанный  нос  и  шрам  под  глазом
делали его более живым и близким. Теперь  лицо  у  него  как  у  человека,
который много пережил. Уэсли впервые подумал о том, что  дядя  удивительно
похож на его отца. До этого  момента  он  никогда  не  замечал  в  братьях
сходства.
   - Эти двое парней, должно быть, здорово над вами поработали, -  заметил
он.
   - Очень я страшный? - спросил Рудольф.
   - Нет, ничего, мне даже нравится. Наверно, я просто привык к  перебитым
носам. Выглядит более посемейному. - Ссылка на отца  далась  ему  легко  и
естественно, и они оба засмеялись.
   - Гретхен уговаривает меня решиться на операцию, но я сказал, что такой
нос делает меня непохожим на других. Я рад, что ты с этим согласен.
   - А что вы должны мне объяснить?
   - Помнишь, я писал тебе, что она собирается поставить фильм?
   - Да.
   - Ну так вот, теперь у нее все уже на мази, и через месяц она  начинает
съемки. Почему-то, - шутливо продолжал Рудольф,