что-нибудь от меня нужно?
   - Мне ничего не надо.  Я  приехал  только  ради  того,  что  вы  сейчас
делаете, - поговорить о нем.
   Какое-то мгновение ее глаза словно что-то искали в его  лице,  а  затем
она снова поцеловала его в лоб.
   - Ты так похож на него - даже жуть берет.  Он  был  очень  красивый.  Я
однажды сказала ему, что он похож на святого Себастьяна. Тогда он пошел  в
библиотеку посмотреть про него в  энциклопедии.  Там  он  узнал  и  откуда
происходит  мое  имя.  Трудно  было  даже  представить  себе,  чтоб  такой
необузданный малый рылся в энциклопедии. - Ее  лицо  смягчилось,  и  Уэсли
подумал, что у нее, наверное, было такое  же  выражение,  когда  его  отец
вернулся из библиотеки и рассказал ей, что он там узнал.
   - Ты разочарован? - спросила она.
   - Чем?
   - После всего, что отец, наверно, рассказал тебе обо мне и назвал в мою
честь  яхту...  Подумать  только  -  королева  Франции.  -   Она   коротко
рассмеялась. - А ты встречаешь старую толстую тетку, стоящую за  прилавком
в прачечной.
   - Нет, я не разочарован. - Он не был вполне уверен, что говорит правду.
В молодости она, наверное, была совсем другой, подумал он.
   - Ты хороший мальчик, - сказала  она,  когда  они  снова  двинулись  по
улице. - Надеюсь, что тебе живется легче, чем твоему отцу.
   - Ничего живется.
   - После того как мы... ну... можно сказать, расстались, хотя продолжали
жить в одном доме и я видела его каждый день  и  подавала  ему  вместе  со
всеми еду, мы больше не сказали друг другу ни слова,  за  исключением  "до
свидания". Он словно озверел. Вечерами приходил домой весь в  крови  после
драк, люди стали относиться к нему как к бездомной опасной собаке, он спал
с каждой девкой в городе. Я, конечно, об этом слышала. Наверно,  это  было
что-то вроде мести, но я его не винила,  хотя  и  понимала,  что  в  таком
мерзком, лицемерном городишке добром  это  не  кончится.  Его  посадили  в
тюрьму за изнасилование - подумать только,  за  изнасилование,  когда  все
девки и бабы бегали за ним, как ребятишки за пожарной машиной. Про это  он
тебе рассказывал?
   - Да.
   - А про сестер-близняшек, в изнасиловании которых его обвинили? Их отец
и подал на него в суд.
   - Тоже рассказывал.
   - Он, должно быть, очень тебя любил, если рассказывал такие вещи.
   - Наверно, да. Он любил мне рассказывать. -  Уэсли  вспомнил  ночи  под
звездным небом на палубе или во тьме штурвальной рубки.
   - Конечно, они его и схватили - при такой репутации его  можно  было  в
чем хочешь обвинить, -  сказала  Клотильда  с  горечью  в  голосе.  -  Эти
близняшки могли выбирать отца своим детям  по  крайней  мере  из  полсотни
людей! Включая и того полицейского, который Тома арестовал. Я видела их  -
этих близняшек, они по-прежнему живут здесь, теперь уже взрослые  женщины.
Вот их я не советую тебе разыскивать. Один из парней выглядит так,  словно
он твой брат. - Клотильда весело рассмеялась. - Наконец-то в  этом  городе
хоть у кого-то в жилах течет частица порядочной крови.  Иногда  ночами,  -
тихо произнесла она, - я думаю: как все было бы, если бы я послушалась его
безумных  уговоров  и  убежала  с  ним  -  двадцатипятилетняя  служанка  и
шестнадцатилетний мальчик, и оба без гроша  в  кармане...  Разве  имела  я
право совершить такую подлость по отношению к нему? - спросила она, словно
стараясь найти себе оправдание.
   - Наверное, нет, - ответил Уэсли.
   - А я все говорю и говорю. Только о себе. О том, что было  когда-то.  А
как ты? Как ты-то живешь?
   - Неплохо.
   - Ты доволен тем, как у тебя все получается?
   - Этого я, пожалуй, не сказал бы.
   - Тем не менее у тебя ухоженный вид - ты хорошо одет  и  выглядишь  как
молодой джентльмен.
   - Мне просто некоторым образом повезло, - сказал Уэсли. -  Кое-кто  обо
мне заботится.
   - Ты расскажешь мне все за ужином. Ты  ведь  не  торопишься  уехать  из
города?
   - Не особенно, - ответил Уэсли. - Я хотел уехать завтра.
   - Я приготовлю тебе свинину под яблочным соусом с картошкой  и  красной
капустой. Это было самое любимое блюдо твоего отца.  -  Она  помолчала.  -
Только знаешь, Уэсли, - проговорила она неуверенно, - я ведь живу не одна.
У меня есть друг, он хороший человек, мастер на мебельной фабрике. Но мы с
ним не женаты. У него жена и двое ребят - они католики...  Он  тоже  будет
ужинать. Ты не против? - спросила она с тревогой.
   - Это ни меня, ни отца не касается.
   - Люди ведь бывают разные, никогда не знаешь, что они подумают.  -  Она
вздохнула. - Женщина не может жить одна. По крайней мере я. Я  живу  двумя
жизнями сразу: одна - каждодневная, когда мужчина приходит домой,  садится
вечером за свою газету, пьет пиво  и  ничего  такого  особенного  тебе  не
говорит, а другая - воспоминания о чудесных днях молодости, проведенных  с
необузданным мальчишкой. Я должна сказать тебе, Уэсли, твой отец был самым
нежным, самым ласковым мужчиной, о таком женщина может  только  мечтать  в
своих странствиях по этой земле. И у него была такая нежная  кожа,  словно
шелк. Ничего, что я тебе все это рассказываю, а?
   - Мне только это и нужно,  -  сказал  Уэсли,  чувствуя,  как  к  глазам
подступают слезы жалости - не к себе или  к  своему  мертвому  отцу,  а  к
шедшей рядом с ним коренастой, смуглой, как индианка,  стареющей  женщине,
на чью долю выпали лишь работа и тяжелые разочарования.
   - Ты пьешь вино за ужином? - спросила Клотильда.
   - С удовольствием бы выпил, - ответил Уэсли. -  Я  ведь  долго  жил  во
Франции.
   - Мы сейчас зайдем в магазин, - оживленно сказала Клотильда, - и  купим
бутылку отличного красного  вина,  чтобы  отпраздновать  приезд  к  старой
женщине красавца сына ее возлюбленного. Фрэнк - так зовут моего мастера  с
мебельной фабрики - может по такому случаю отказаться от своего пива.


   Старик Шульц, бывший менеджер его отца, жил, как сообщила ему  Элис,  в
доме для престарелых в Бронксе.
   - Это вон тот толстый старик, который сидит  в  холле  в  котелке  и  в
пальто, точно собрался гулять, -  сказал  Уэсли  служитель.  -  Только  он
никуда не выходит. Сидит" вот так каждый божий день  и  молчит.  Не  знаю,
станет ли он с вами разговаривать.
   Уэсли прошел по пустынному вестибюлю  к  тому  месту,  где  на  простом
деревянном стуле, уставившись  полузакрытыми  глазами  на  противоположную
стену и со свистом дыша, сидел невероятно толстый, буквально выпиравший из
костюма и пальто человек в котелке.
   - Вы мистер Шульц? - обратился к нему Уэсли. - Можно с вами поговорить?
   Морщинистые веки старика слегка приподнялись, хотя голова в котелке  не
изменила своего положения.
   - Какая вам разница, Шульц я или не Шульц? - пробормотал старик.  Голос
его исходил словно из подземелья, вставные челюсти клацали.
   - Меня зовут Уэсли Джордах. Много лет назад вы  были  менеджером  моего
отца. Тома Джордана.
   - Том Джордан, - повторил старик. - И слышать не желаю эту фамилию. Мне
говорили,  что  он-таки  достукался  -  убили  его.  Только  не  надейтесь
услышать, что старый Шульц о нем  жалеет.  Это  у  него  в  крови  было  -
умчаться куда-нибудь и плюнуть на все.  Провел  две  недели  с  английской
шлюхой, ел, пил как свинья, а ведь я столько сил потратил,  чтобы  сделать
из него боксера. И потом, когда он очутился на мели, нашел ему заработок в
Лас-Вегасе.   Он   получал   пятьдесят   долларов    в    день,    работал
спарринг-партнером Фредди Куэйлса - этот парень был единственным шансом  в
моей менеджерской жизни заполучить чемпиона. И что, вы  думаете,  сотворил
Том? Переспал с женой Куэйлса,  а  когда  Куэйлс  пошел  к  нему  в  номер
выяснять отношения, так его разделал, что после этого Куэйлс не мог  бы  и
мою мамочку побить... Если бы я над этим идиотом Томом не  сжалился  и  не
одолжил ему свою машину, чтобы он мог выбраться из Лас-Вегаса, его  бы  на
кусочки изрезали. У твоего отца не было ничего,  чем  можно  гордиться  на
ринге, парень, но зато уж в гостиничном номере он показывал класс.  Только
ведь, чтобы денежки иметь, надо выступать на ринге в двадцать четыре  фута
на двадцать четыре, да еще чтоб был там рефери. Вот если  бы  твоему  отцу
дали выступать в стенном шкафу, он бы до сих пор был чемпионом мира, сукин
он сын. А мой единственный шанс, Фредди  Куэйлс,  двигался  как  танцор  и
пропал из-за бабы. Хочешь, чтобы я рассказал тебе о твоем отце? Так я тебе
расскажу о нем: его тоже сгубили бабы.
   - Но вы ведь знали его и до этого случая. Было же что-то и другое...
   - Бабы его сгубили, - повторил старик,  клацая  вставными  челюстями  и
уставившись в стену перед собой. - Я сказал свое слово. А теперь убирайся,
мне некогда с тобой болтать.
   Уэсли хотел сказать что-то еще, но понял, что это безнадежно. Он  пожал
плечами и вышел, предоставив старику в пальто и котелке смотреть на стену.


   Не зная, плакать ему или смеяться, Уэсли  рассказал  Элис  о  визите  к
Шульцу.
   - Может быть, мне и не стоит ни с  кем  встречаться,  по  крайней  мере
здесь, в Америке, - сказал он. - Может, есть такие вещи, которые сын и  не
должен слышать о своем отце. Зачем позволять, чтобы при мне  его  поливали
грязью? В Америке, он, наверно, был совсем другим, потому  что  между  тем
человеком, которого я знал, и тем, о котором мне здесь  рассказывают,  нет
ничего общего. Если еще кто-нибудь скажет мне, каким он  был  мерзавцем  и
как они рады, что его убили, я вернусь в Индианаполис, и пусть мать  ведет
меня в парикмахерскую, а потом в церковь, и я навсегда о нем  забуду...  -
Он замолчал, увидев на лице Элис неодобрение.
   - Это значит плюнуть на все.
   - Может быть, к тому и идет.
   - Клотильда о твоем отце так не говорила, - сказала Элис; глаза  ее  за
стеклами очков сердито поблескивали.
   - Толстая тетка из прачечной, - злобно вставил Уэсли.
   - Сейчас же возьми свои слова  обратно,  -  словно  наставляя  ученика,
сказала Элис.
   - Беру, - равнодушно отозвался Уэсли.  -  Извините.  Но  у  меня  такое
чувство, что я понапрасну  трачу  время  и  деньги.  Мое  время,  -  криво
усмехнулся он, - и ваши деньги.
   - О моих деньгах можешь не беспокоиться.
   - Герой вашей книги, наверно, приятный и честный человек, он никогда не
впадает в отчаяние и в конце концов выясняет, что его отец  был  одним  из
благороднейших людей на свете, который  при  жизни  только  и  делал,  что
совершал добрые поступки, помогал  бедным,  был  вежлив  со  старушками  и
никогда не спал с женами друзей...
   - Заткнись, - перебила его Элис. - Хватит. И, пожалуйста, не говори мне
о том, что я пишу. Когда книга выйдет, если ей суждено  выйти,  можешь  ее
купить, и тогда расскажешь мне, что собой представляют  действующие  лица.
Но не раньше.
   Они были в гостиной; Элис сидела в кресле, а он стоял у окна и  смотрел
на темную улицу. Элис уже оделась, чтобы идти  в  гости,  и  теперь  ждала
молодого человека, который должен был за ней зайти.
   - Ненавижу  этот  проклятый  город,  -  сказал  Уэсли,  глядя  вниз  на
пустынную улицу. - Быть бы сейчас за тысячу миль отсюда,  на  море!  -  Он
отошел от окна и плашмя бросился на диван. - Господи, если бы я только мог
оказаться снова во Франции, хоть на одну ночь, с людьми, которых я люблю и
которые, я знаю, любят меня...
   - Убери ноги в ботинках с дивана, - резко  сказала  Элис,  -  ты  не  в
конюшне.
   - Простите. - Он опустил ноги на пол. - Меня не учили хорошим  манерам.
Все об этом только и твердят.
   И тут он услышал, что она плачет. Он вскочил и бросился  к  ее  креслу;
она сидела, закрыв лицо руками, плечи ее вздрагивали. Он стал на колени  и
обнял ее. В своем нарядном черном платьице она казалась маленькой и  очень
хрупкой.
   - Простите меня, - тихо сказал он. - Это я просто так  сказал,  честное
слово. Разозлился сам на себя, вот и вырвалось. Я вам очень благодарен  за
все, что вы для меня делаете, я не хотел вас обидеть, так уж получилось...
   Элис подняла голову, лицо ее покраснело от слез.
   - Прости, что я заплакала, - сказала она. -  Ненавижу  женщин,  которые
плачут. У меня сегодня тоже был тяжелый день - все на меня кричали. Можешь
лежать на диване в ботинках сколько  тебе  вздумается.  -  Она  засмеялась
сквозь слезы.
   - Я больше никогда не буду лежать на диване в ботинках,  -  сказал  он,
все еще обнимая ее, радуясь, что она засмеялась; ему так хотелось защитить
ее от разочарований и от кричащих на нее  весь  день  людей,  защитить  от
всего города и своего нелегкого характера.
   Они молча смотрели друг на друга; за стеклами  очков  ее  ясные  мокрые
глаза казались еще больше; она робко ему улыбнулась. Он нежно притянул  ее
к себе и поцеловал. Она прильнула к нему.  Губы  у  нее  были  удивительно
мягкие - он и не представлял себе, что бывают такие губы. Наконец она  его
оттолкнула. Слезы ее высохли.
   - Так вот, значит, что надо делать, чтобы тебя поцеловали, - засмеялась
она.
   Внизу у входной двери раздался звонок. Она вскочила.
   - Это мой кавалер. Займи его, я приведу себя в порядок. Он археолог.
   И она скрылась в ванной.
   В дверь постучали, и Уэсли пошел открывать.  Перед  ним  стоял  высокий
худощавый молодой человек с куполообразным  лбом  и  в  очках  в  стальной
оправе.
   - Здравствуйте, - сказал молодой человек. - Элис дома?
   - Она будет готова через минуту,  -  ответил  Уэсли,  закрывая  за  ним
дверь. - Я должен вас развлекать,  пока  она  не  соберется.  Моя  фамилия
Джордах. Я - ее двоюродный брат.
   - Робинсон, - представился молодой человек. Они пожали друг другу руки.
   Чем бы его развлечь, подумал Уэсли.
   - Хотите послушать радио? - спросил он.
   - Не особенно. Разрешите присесть?
   - Конечно.
   Робинсон сел, скрестив длинные ноги, и достал из кармана сигареты.
   - Курите? - спросил он, протягивая Уэсли пачку.
   - Нет, спасибо. - Робинсон закурил. О чем говорят с человеком,  который
занимается  археологией?  -  Я  был  во  Франции  и  видел  там  кое-какие
развалины, - начал Уэсли в надежде завязать разговор. - Амфитеатры в  Ниме
и Арле и тому подобное.
   - Да? - сказал Робинсон, выдыхая дым. - Очень интересно.
   Интересно! Интересно, останется  ли  он  таким  равнодушным,  если  ему
сказать, что как раз перед его приходом  Уэсли  поцеловал  Элис  Ларкин  -
девушку, с которой у этого типа сегодня свидание, - на  том  самом  месте,
где  он  сейчас  сидит,  а  перед  тем  довел  ее  до  слез.  С   чувством
снисходительного  превосходства  он  поглядывал  на  долговязого  парня  в
мешковатых брюках и пестром  твидовом  пиджаке  с  кожаными  заплатами  на
локтях - хотя, может, именно так одеваются все археологи и,  может,  такая
униформа обеспечивает уважение в их кругу.
   - А где вы копали? - внезапно спросил он.
   - Главным образом в Сирии. И немного в Турции.
   - И что вы нашли?
   - В основном черепки.
   - Понятно.
   - Вас интересует археология?
   - Умеренно.
   Наступило молчание; Уэсли показалось, что Робинсон скучает.
   - А как выглядит Сирия?
   - Мрачная страна. Мрачная и  красивая.  Вам  следует  там  когда-нибудь
побывать.
   - Я тоже так считаю, - согласился Уэсли.
   - А в какой колледж вы поступаете?
   - Я пока еще не принял окончательного решения.
   - Я бы на вашем месте  поступил  в  Стэнфорд.  Конечно,  если  удастся.
Поразительные там люди.
   - Я это учту.
   Робинсон, близоруко сощурившись, взглянул на него сквозь очки.
   - Значит, вы двоюродный брат Элис?
   - Да.
   - Не знал, что у нее есть двоюродный брат. Где вы живете?
   - В Индианаполисе, - не раздумывая ответил Уэсли.
   - Жуткий город. А что вы делаете в Нью-Йорке?
   - Приехал навестить Элис.
   - Понятно. И где же вы остановились?
   - Здесь, - ответил Уэсли, чувствуя  себя  так,  словно  теперь  он  сам
превратился в объект раскопок.
   -  Да?  -  Робинсон  мрачно  оглядел  маленькую  комнатку.  -   Немного
тесновато.
   - Нет, ничего.
   - Хотя, конечно,  удобно:  рядом  Линкольн-центр  и  все  остальное.  -
Робинсон явно приуныл. - А где вы спите?
   - На диване.
   Робинсон потушил сигарету и закурил другую.
   - Да-а, - протянул он подавленно. - Я полагаю... Двоюродные...
   В комнату вошла Элис, свежая как бутон. Она сменила очки на  контактные
линзы, чтобы, как она не раз говорила Уэсли, отправляясь на  свидания,  не
выглядеть канцелярской крысой рядом со своими кавалерами.
   - Ну, - спросила она весело, - вы тут приятно поболтали?
   - Неплохо, - мрачно отозвался Робинсон,  вставая.  -  Уже  поздно.  Нам
пора.
   Элис, видно, не очень везет, подумал Уэсли,  если  лучше  Робинсона  ей
ничего не удалось найти. Всю жизнь копается в черепках. Вот  было  бы  ему
сейчас двадцать семь лет! Хорошо,  что  он  не  услышит,  как  Элис  будет
объяснять археологу, какие они двоюродные брат и сестра.
   - Уэсли, - сказала Элис, - в холодильнике два сандвича с мясом и  пиво,
если проголодаешься. Да, совсем забыла: через Национальный союз моряков  я
нашла адрес и телефон человека, которого  ты  ищешь,  мистера  Ренвея,  он
плавал с  твоим  отцом.  Я  звонила  ему  сегодня,  и  он  сказал,  что  с
удовольствием с тобой встретится. Когда он не уходит в море,  он  живет  у
брата, тут рядом, на Девяностых улицах. По телефону он  был  исключительно
вежлив. Ты сходишь к нему? Он завтра целый день дома.
   - Не знаю, какое у меня завтра будет настроение,  -  не  очень  любезно
отозвался он, и Элис укоризненно на него взглянула.
   Робинсон подал Элис пальто и уже в дверях сказал:
   - Не забудьте про Стэнфорд.
   - Не забуду, - ответил Уэсли, подозревая, что Робинсон  так  настаивает
на Стэнфорде только из-за того, что этот университет за три тысячи миль от
Элис Ларкин.


   Накрывшись одеялом, он заснул  на  диване  и  проснулся  от  шепота  за
дверью,  совершенно  не  понимая,  который  час.  Затем  послышался   звук
вставляемого в  замок  ключа,  и  Элис  одна  тихо  вошла  в  комнату.  Он
почувствовал, что она на него смотрит,  но  не  открыл  глаз,  притворяясь
спящим. Она вздохнула и отошла. Дверь  ее  комнаты  закрылась,  а  немного
погодя раздался стук пишущей машинки.
   Интересно, что ей было от меня нужно? - подумал он, снова засыпая.


   Калвин Ренвей напоминал Кролика  Дуайера:  невысокого  роста,  сухой  и
узкий в кости, с резко обозначенными мышцами рук и кожей почти  такого  же
кофейного цвета, как у Кролика, когда тот все лето работал на солнце.
   - Сегодня у нас радостный день, -  сказал  он,  здороваясь  с  Уэсли  в
дверях дома своего брата;  чувствовалось,  что  мягкий  голос  его  звучит
всегда вот так же учтиво. - В  гости  пришел  сын  Тома  Джордаха.  Входи,
мальчик, входи. Дама, которая говорила со мной по телефону,  сказала,  что
ты обязательно придешь. - Он провел Уэсли в гостиную и придвинул ему самое
большое кресло. - Устраивайся, мальчик,  поудобнее.  Принести  тебе  пива?
Полдень уже прошел, самое время выпить пивка.
   - Нет, спасибо, мистер Ренвей.
   - Называй меня просто Калвин, - сказал Ренвей. - Ну и  удивился  же  я,
когда эта дама позвонила и сказала, что ты меня  ищешь...  Столько  лет  я
твоего отца не видел... Плаваешь с  человеком,  -  который  уже  для  тебя
больше чем просто приятель, а потом каждый идет своим путем, как корабли в
море, так сказать... и вдруг к тебе приходит  молодой  человек...  ах  ты,
господи, как время-то летит... Я никогда не был женат, и сына  у  меня,  к
сожалению, нет, жизнь моряка - это  один  порт  за  другим,  ухаживать  за
женщинами некогда, а тех, которые и так готовы за  тебя  выскочить,  -  он
весело засмеялся, сверкнув белыми зубами, - тебе  не  хотелось  бы  видеть
матерью своих детей: будешь потом всю жизнь гадать, отец ты  им  или  нет.
Понятно, о чем я говорю? По поводу тебя-то никаких сомнений быть не может.
Сразу видно - сын Тома  Джордаха.  Да,  сэр.  Держу  пари,  отец  гордится
тобой...
   - Мистер Ренвей... Калвин, - неловко произнес Уэсли, - разве та дама не
сказала вам по телефону...