удольф  снова  испытывал  былое,  как  в  молодости,  волнение,  снова  с
удовлетворением сознавал, что он тоже житель Нью-Йорка.
   Внизу на воде отважно сражалась с течением небольшая яхта. Может, и  я,
подумал он, этим летом пойду на "Клотильде" к берегам Италии. Хоть  польза
будет от нее. Они ведь и тогда шли в  Портофино,  но  так  до  него  и  не
добрались. Не надо вспоминать прошлое. Уговорю Жанну на две недели  удрать
от мужа и детей, будем плыть со скоростью двенадцать узлов и пить  местное
вино из запотевшего на солнце графина где-нибудь  в  кафе  на  Лигурийском
побережье. Нельзя раньше времени превращаться в старика. Fantasia Italiana
[итальянская фантазия (итал.)].
   - Джонни, - вернулся  он  в  настоящее,  -  о  чем  ты  хотел  со  мной
поговорить?
   - У меня есть один клиент, - сказал Джонни. - Сам он, по правде говоря,
умер, но вопрос о  его  наследстве  еще  не  улажен.  -  Джонни,  мысленно
усмехнулся Рудольф, зарабатывает на покойниках  гораздо  больше,  чем  все
похоронные бюро города, вместе взятые. Ох уж эти адвокаты!  -  Наследники,
как водится, перегрызлись, - добавил Джонни, - но этим-то тебя не удивишь.
   - Я уже сделался профессионалом, - отозвался Рудольф.
   - Чтобы избежать тяжбы, - продолжал  Джонни,  -  решено  продать  часть
имущества по весьма сходной цене.  Огромное  ранчо  в  Неваде.  Налог  там
весьма умеренный, ты и сам знаешь.
   - Да, знаю, - сказал Рудольф.
   - В Нью-Йорке дел у тебя нет, - продолжал Джонни. - Вид у тебя скверный
и отнюдь не счастливый. Не представляю себе, чем ты  занят  целыми  днями,
черт побери!
   - Играю на пианино, - ответил Рудольф.
   - Что-то я не видел твоей фамилии на афишах у Карнеги-холла.
   - Еще увидишь, - отозвался Рудольф.
   - Ты погибаешь прямо на глазах, - продолжал Джонни. - Никуда не ходишь.
Ни на одной вечеринке тебя не увидишь.
   - А как в Неваде с вечеринками?
   - Там веселятся вовсю, это один  из  наиболее  процветающих  штатов,  -
принялся убеждать его Джонни. - Миллионеры  растут  как  грибы.  Чтобы  ты
поверил, что я не шучу, я готов войти с тобой в долю -  устрою  закладные,
помогу найти людей, которые занялись бы хозяйством. Не думай, старик, мною
движет не альтруизм, мне нужно место, куда  я  мог  бы  время  от  времени
прятаться. И с налогами на золотом Западе мне тоже будет легче. Ранчо  это
я сам не видел, но документы держал в руках. Оно весьма  жизнеспособно.  А
если туда еще кое-что вложить по-умному, то даже более чем  жизнеспособно.
На нем стоит большой дом - если его  немного  подремонтировать,  будет  не
дом, а мечта. И для детей лучшего места не  найдешь:  воздух  чистый,  про
наркотики никто и не слышал, до ближайшего города сто миль. Политикой  там
занимаются люди надежные, так что все будет шито-крыто, и  ты  будешь  там
себя чувствовать как рыба в воде. Про Уитби они  ничего  не  знают.  Да  и
вообще ту историю  все  давно  забыли,  несмотря  на  дурацкую  заметку  в
"Тайме". Через десять лет станешь сенатором. Ты меня слушаешь, Руди?
   - Конечно. -  На  самом  деле  последние  несколько  секунд  он  слушал
вполуха. Когда Джонни сказал, что это превосходное  место  для  детей,  он
заинтересовался. Он обязан заботиться об Инид,  но  есть  еще  и  Уэсли  и
Билли. Как-никак кровная родня. О них тоже надо подумать. Билли  -  парень
неприкаянный, еще мальчиком, в школе, был  циничным,  лишенным  честолюбия
насмешником и отщепенцем. Уэсли, судя  по  всему,  никакими  талантами  не
блещет, а то образование, которое уготовано ему судьбой, вряд ли  увеличит
его шансы на почетное место в жизни. На современном  же  ранчо,  где  идет
вечная борьба с засухой, наводнениями, с истощением почвы,  где  требуются
умение и хватка, чтобы управлять машинами  и  работниками  и  иметь  рынок
сбыта, обоим найдется дело, а если они займутся делом, можно уже за них не
беспокоиться. Рано или поздно у них самих появятся семьи. Да и  он,  между
прочим, тоже может еще жениться - почему бы и нет? - и  завести  детей.  -
Мечта патриарха, - произнес он вслух.
   - Что? - недоуменно спросил Джонни.
   - Ничего. Это я  сам  с  собой.  Вообразил  себя  окруженным  детьми  и
внуками.
   - Не думай, что ты будешь отрезан от цивилизации, - сказал  Джонни,  по
ошибке  приняв  тон   Рудольфа   за   иронический.   -   На   ранчо   есть
взлетно-посадочная полоса. Захочешь, купишь себе самолет.
   -   Американская   мечта,   -   заметил    Рудольф.    -    Собственная
взлетно-посадочная полоса.
   - А что тут плохого? - рассердился Джонни. - Что плохого, если  человек
хочет быть мобильным? Сел в самолет - и через час ты  уже  в  Рино  или  в
Сан-Франциско. Тут масса преимуществ, причем это совсем не уход на  покой.
Это включение в активную деятельность, только в новую...
   - Я подумаю, - ответил Рудольф.
   - Знаешь что? Давай-ка мы с тобой слетаем туда на  следующей  неделе  и
посмотрим, - предложил Джонни. - Вреда от этого не будет, а у меня,  кроме
того, появится  уважительная  причина  не  показываться  в  эту  проклятую
контору.  Даже  если  ранчо  никуда  не  годится,  мы  по   крайней   мере
проветримся. Можешь захватить с собой пианино.
   Очень остроумно, подумал Рудольф. Он знал, что Джонни считает его  уход
от дел глупым капризом, ранним проявлением старческого маразма. Сам Джонни
отправится на покой только ногами вперед.  Они  вместе  выбрались  наверх,
вместе заработали кучу денег, ни разу не подвели друг друга,  с  полуслова
друг друга понимали, и Рудольф знал, что Джонни считает своей обязанностью
расшевелить его.
   - Ладно, - согласился Рудольф. - Я всю жизнь мечтал скакать  верхом  по
пустыне.
   - Это не пустыня, - огрызнулся Джонни. - Это ранчо. Оно  расположено  у
подножия гор. По его территории бежит ручей, где водится форель.
   - Давай съездим на этой неделе, - сказал Рудольф. - Денька на два, пока
Инид будет у Джин. Ты сможешь?
   - Я беру билеты, - ответил Джонни.
   Они ехали  мимо  нескончаемых  кладбищ  Лонг-Айленда,  куда  нью-йоркцы
поколение за поколением укладывают на вечный покой своих ближних.  Рудольф
закрыл глаза и предался мечтам о холмах и горах серебряного штата Невада.


   Обычно Гретхен  любила  работать  в  монтажной  по  субботам,  когда  в
безлюдном молчаливом здании они были вдвоем - она и ее помощница Ида Коэн.
Но сегодня Ида видела, что Гретхен явно не в своей тарелке. Она без  конца
прокручивала пленку, резко щелкала ножницами, насвистывая  что-то  мрачное
или горько вздыхая. Ида знала, почему Гретхен с утра в плохом  настроении.
Эванс Кинселла, их режиссер, снова принялся за старое: снимал как  бог  на
душу положит, часто являлся на площадку  с  похмелья  и  позволял  актерам
валять дурака в надежде, что Гретхен чудом  сумеет  отыскать  рациональное
зерно в ворохе пленки, которую он ей швырнул. Да и в пятницу  Ида  была  в
монтажной, когда Кинселла позвонил и сказал, что не может пойти с  Гретхен
в ресторан, как обещал.
   Ида, всей душой преданная подруге, презирала Кинселлу с такой страстью,
какую  у  нее  вызывало  только  Движение  за  освобождение  женщин:   она
добросовестно посещала все собрания и выступала на них с пламенными,  хотя
и не совсем логичными речами.
   Ида, некрасивая сорокапятилетняя женщина, у которой не было ни мужа, ни
любовника, способных сделать ее жизнь невыносимой, считала, что красивая и
талантливая Гретхен позволяет мужчинам эксплуатировать себя. Ида уговорила
Гретхен  пойти  с  нею  на  два  собрания,  но  Гретхен   быстро   надоели
истерические вопли  ораторов,  и  она  ушла,  сказав:  "Когда  пойдете  на
баррикады, можете рассчитывать на меня. Не раньше".
   "Но нам нужны такие женщины, как ты", - вымолвила Ида.
   "Может быть, - отозвалась Гретхен. - Зато мне они не нужны".
   И Ида,  потеряв  надежду,  горестно  вздохнула  -  это  непростительное
политическое равнодушие, сказала тогда она Гретхен.
   Гретхен в то утро беспокоило не только качество фильма, над которым она
работала. Несколько дней назад Кинселла подбросил ей  очередной  сценарий,
попросив прочитать и высказать свое мнение. Имя молодого автора ничего  не
говорило им обоим, но его литературный агент убедил Кинселлу познакомиться
с текстом.
   Гретхен прочла сценарий и пришла в полный  восторг,  о  чем  и  сказала
Кинселле, когда он позвонил ей в пятницу. "В восторг? - переспросил он.  -
А по-моему, обычное дерьмо. Отдай его моей секретарше,  пусть  вернет".  И
повесил трубку. До двух ночи Гретхен перечитывала сценарий. Он был написан
мужчиной, но рассказывалось в нем об энергичной женщине из рабочей  среды:
она жила в маленьком унылом  городишке  среди  утративших  всякую  надежду
людей, но, единственная из всех своих сверстников, сумела благодаря уму  и
смелости выбраться из этого окружения и стать такой, как ей хотелось.
   Гретхен верила, что из этого  сценария  можно  сделать  фильм,  который
внесет живую струю в поток  появившихся  за  последнее  время  фильмов;  в
противовес  голливудским  сказкам  со   счастливым   концом,   так   долго
державшимся на экране, это  были  фильмы  о  людях,  живущих  бесцельно  и
бездумно, иногда восстающих против своей участи, но затем  вновь  теряющих
надежду и погружающихся в апатию, - посмотрев такое, зритель и  повеситься
может. Если старые голливудские фильмы с их надуманным слащавым оптимизмом
были насквозь пропитаны фальшью, размышляла Гретхен, то не менее  лживы  и
сегодняшние равнодушные панихиды. Герои возникают ежедневно.  Если  верно,
что они не рождаются вместе со своим классом, то они и не гибнут вместе  с
ним.
   Перечитав сценарий, она убедилась, что первое впечатление  не  обмануло
ее; если Кинселла тряхнет стариной и будет работать как в  прежнее  время,
он сделает превосходный фильм. Она позвонила ему прямо в половине третьего
ночи, но никто не ответил. Все это,  словно  кольцо  пленки  на  монтажном
столе, многократно повторяясь, крутилось у нее в голове, пока она  корпела
над дрянным материалом, отснятым Кинселлой за последнюю неделю.
   Внезапно она выключила аппарат.
   - Ида, я хочу попросить тебя об одном одолжении.
   - Слушаю. - Ида оторвалась от работы.
   Сценарий лежал в большой сумке на  длинном  ремне,  с  которой  Гретхен
всегда ходила на студию. Она достала его и протянула Иде.
   - Я отправлюсь на часок-другой в музей, - сказала она. - А ты брось всю
эту муру и почитай. Когда я вернусь, мы пойдем с тобой обедать  -  вдвоем,
больше никого, - и ты мне скажешь, как он тебе показался.
   Ида нерешительно посмотрела на  Гретхен,  но  сценарий  взяла.  Гретхен
никогда не уходила в середине рабочего дня. Самое большее,  что  она  себе
позволяла, - это выпить чашку кофе.
   - Ладно, - согласилась Ида и, поправив очки на носу,  с  такой  опаской
посмотрела на сценарий, будто он мог взорваться.
   Гретхен надела пальто и, спустившись вниз, попала в людской  водоворот,
который бурлил на Седьмой авеню, где  помещалась  их  студия.  Она  быстро
добралась до центра и вошла в Музей современного искусства с  единственным
намерением, как она уверяла себя, успокоить нервы созерцанием произведений
подлинного искусства. Но вышла из музея такая же  взбудораженная.  Теперь,
после общения с Пикассо, Ренуаром и Генри Муром, она даже думать не  могла
о том, чтобы вернуться обратно к монтажному столу, а поэтому позвонила  на
студию и предложила Иде встретиться прямо в ресторане.
   - Подкрасься и подтяни чулки, - безжалостно распорядилась  она.  -  Это
шикарный ресторан с французской  кухней.  Угощаю  я,  потому  что  у  меня
неприятности.
   В ожидании Иды она выпила виски у стойки бара. Обычно днем она не пила,
но, в конце концов, законом  это  не  запрещено.  И  кроме  того,  сегодня
суббота.
   Увидев Гретхен возле стойки, Ида насторожилась:
   - Что ты пьешь?
   - Виски.
   - Значит, у тебя и вправду неприятности. - Ида считала,  что  находится
на переднем крае современной мысли, но в повседневной жизни она оставалась
сухой пуританкой.
   - Два виски, пожалуйста, - сказала Гретхен бармену.
   - Ты же знаешь, что я, если выпью, работать не могу, - запричитала Ида.
   - На сегодня твоя работа кончена, - заявила Гретхен. - И моя  тоже.  Ты
сама, по-моему, кричала, что женщин заставляют трудиться до седьмого пота.
Особенно  по  субботам.  Разве  не  ты  утверждала,  что  в  нашей  стране
необходима двадцатичасовая рабочая неделя?
   - Теоретически да, - осторожно  призналась  Ида,  с  явным  отвращением
поглядывая на стакан,  который  поставил  перед  ней  бармен.  -  Лично  я
предпочитаю работать больше.
   - Но не сегодня, - твердо сказала Гретхен. Она подозвала метрдотеля.  -
Столик на двоих, пожалуйста.  И  пусть  туда  перенесут  наши  стаканы.  -
Величественным жестом она положила на стойку два доллара.
   - Зачем ты ему столько дала за три виски? - прошептала Ида,  когда  они
вслед за метрдотелем шли в глубь ресторана.
   - Размер чаевых, - ответила Гретхен, - уравнивает нас с мужчинами.
   Метрдотель усадил их за столик рядом с кухней.
   - Видишь... - Ида обвела зал взглядом. - Ресторан почти  пустой,  а  он
сажает нас возле кухни. Только потому, что мы без мужчин.
   - Пей лучше виски, - посоветовала Гретхен. -  Мы  отомстим  им  на  том
свете.
   Ида сделала глоток и скривилась.
   - Раз уж  ты  заказываешь,  -  сказала  она,  -  то  могла  бы  выбрать
что-нибудь послаще.
   - На баррикадах сладкого не подадут, - ответила  Гретхен.  -  А  теперь
расскажи, как тебе понравился сценарий.
   Ида просияла. Она искренне радовалась, увидев  удачно  снятую  сцену  в
фильме, прочитав пришедшуюся по душе страницу в книге.
   - Сценарий чудесный, - сказала она.  -  Знаешь,  какую  из  него  можно
сделать картину!
   - Беда только в том, что  никто  вроде  не  собирается  ее  снимать,  -
сказала Гретхен. - По-моему, этот сценарий уже многим  показывали,  и  наш
ненаглядный Эванс Кинселла был последней надеждой агента.
   - Эванс его уже читал?
   - Да, - ответила Гретхен. - И назвал  дерьмом.  Велел  отдать  сценарий
секретарше, чтобы она его вернула.
   - Выскочка! - взорвалась Ида. - А еще  считается  фигурой!  Во  сколько
обойдется теперешняя картина?
   - В три с половиной миллиона.
   - Не только в кино, но и вообще в мире что-то неладно, - заметила  Ида,
- если такому идиоту дают три с половиной миллиона, с  которыми  он  может
поступать, как ему заблагорассудится.
   - За последние три года он  сделал  две  очень  нашумевшие  картины,  -
возразила Гретхен.
   - Случайность, - отозвалась Ида. - Счастливая случайность.
   - Ну, не только, - снова возразила Гретхен.  -  У  него  иногда  бывают
взлеты.
   - Но они не стоят трех с половиной миллионов, - не сдавалась Ида.  -  И
чего ты к нему липнешь, не понимаю. Черт знает как он с тобой  обращается.
И не только на работе.
   - Да ладно! - воскликнула Гретхен с притворной беспечностью. - Мазохизм
в небольших дозах еще никогда не приносил вреда женщине.
   - Иногда с тобой можно спятить, честное слово, - поджала губы Ида.
   Возле них появился официант, держа наготове блокнот и карандаш.
   - Давай заказывать, - предложила Гретхен. Она пробежала глазами меню. -
У них есть жареная утка с  маслинами.  Порции  большие,  одной  хватит  на
двоих. Возьмем?
   - Возьмем, - согласилась Ида. - Тем  более  что  маслины  я  не  люблю.
Можешь их съесть все.
   Гретхен заказала утку и бутылку "Пуйи фюме".
   - Зачем нам целая бутылка? - запротестовала Ида. - Я  больше  полбокала
не выпью.
   - Бутылку, - повторила Гретхен официанту, не обращая внимания на Иду.
   - Ты напьешься, - предупредила ее Ида.
   - И хорошо, - ответила Гретхен. - Мне надо принять серьезные решения, а
на трезвую голову это у меня может и не выйти.
   - У тебя сегодня странные глаза, - заметила Ида.
   - А ты как думаешь?! - Гретхен залпом проглотила вторую порцию виски.
   - Что ты затеяла? - встревожилась Ида. - Опомнись.  Ты  разозлилась,  а
виски ты уже выпила столько...
   - Правильно, разозлилась, - подтвердила Гретхен. - Но  виски  я  выпила
чуть-чуть, а вот вина, если ты мне не поможешь,  выпью  целую  бутылку.  А
потом... - Она умолкла.
   - Что потом?
   - Что потом, не знаю, - ответила Гретхен и засмеялась. Смех  ее  звучал
так странно, что Ида больше не сомневалась: Гретхен опьянела.  -  Потом  я
поговорю с Эвансом Кинселлой. Если разыщу его, в чем не совсем уверена.
   - И что ты ему скажешь? - забеспокоилась Ида.
   - Для начала несколько слов - невежливых, но зато чистой правды.
   - Ты с ума сошла! - воскликнула Ида. - В  каких  бы  отношениях  вы  ни
были, помни: он твой босс.
   - Ида, тебе никогда не говорили, что у тебя патологическое  уважение  к
начальству?
   - Вовсе не патологическое, - обиделась Ида.
   - А какое? Непомерное, подхалимское, восторженное?
   - Самое обычное, если тебе уж так хочется знать.  И  давай  забудем  на
время обо мне. Что ты собираешься ему сказать?
   - Что картина, над которой мы работаем, - дрянь. Но  это  будет  только
увертюра, - ответила Гретхен.
   - Прошу тебя, Гретхен... - Ида протянула руки, словно пытаясь  удержать
ее от ложного шага.
   - Пора кому-нибудь купить тебе кольца, - заметила  Гретхен.  -  У  тебя
красивые руки, и кольца их только бы украсили. Если  мы  не  найдем  этого
негодяя Кинселлу, тогда, может, потратим остаток дня на поиски колец.
   Ида встревоженно огляделась. Ресторан был уже почти полон,  и  рядом  с
ними сидели двое мужчин.
   - Тебя могут услышать.
   - Пусть слушают, - пожала  плечами  Гретхен.  -  Умное  слово  всем  на
пользу.
   У столика вновь появился официант и принялся  ловко  разделывать  утку.
Вино было в ведерке со льдом.
   - Мне без маслин, - сказала Ида. - Положите их все этой даме.
   Гретхен с восхищением  смотрела,  как  умело  официант  делит  утку  на
порции.
   - Держу пари, что вот он не пьет во время работы, - заметила  она.  Все
знали, что за Кинселлой водится подобная слабость.
   - Тсс, -  остановила  ее  Ида  и  улыбнулась  официанту,  словно  прося
извинения за свою эксцентричную приятельницу.
   - Пьете? - спросила Гретхен у официанта.
   - Нет, мэм, - ответил официант. - Но не отказался бы, если бы угостили,
- усмехнулся он.
   - Утром первым делом пошлю вам бутылку, - пообещала Гретхен.
   - Гретхен, - сказала Ида, - я тебя никогда такой не видела. Что на тебя
нашло?
   - Бунт, - ответила Гретхен. - Я взбунтовалась. - Она попробовала  утку,
с удовольствием причмокнула и отпила большой глоток вина.
   - На твоем месте, - заметила Ида, отщипывая маленькие кусочки, -  я  не
стала бы этого делать в субботу или воскресенье.
   - Бунт нельзя откладывать. Таков девиз нашей семьи, - сказала  Гретхен.
- Особенно в выходные дни. В понедельник утром нелегко бунтовать. К  этому
следует готовиться целую неделю.
   - Кинселла никогда не простит тебе, - заметила Ида.
   - А после увертюры, - продолжала Гретхен, не обращая внимания на  слова
Иды, - мы перейдем к самой опере. Я скажу ему,  что  согласилась  работать
над этой дрянью, которую он стряпает, только ради того, чтобы спать с ним.
   - Гретхен, - с упреком воскликнула Ида,  -  ты  же  говорила  мне,  что
любишь  его!   -   Ей,   старой   деве,   любовь   представлялась   чем-то
необыкновенным.
   - Когда-то любила, - согласилась Гретхен.
   - Он жутко разозлится.
   - Это мне и нужно, - сказала Гретхен. - А  затем  я  объясню  ему,  что
прочитала сценарий, который он велел вернуть агенту, и что, по-моему,  это
оригинальное, умное произведение, чересчур хорошее для таких, как  он.  Но
поскольку он единственный режиссер, с которым я в данный момент  нахожусь,
можно считать, в  сожительстве,  и,  несомненно,  единственный  из  близко
знакомых мне режиссеров, который может под одно свое имя  получить  деньги
на постановку фильма, я скажу ему, что если у него еще  сохранился  разум,
которым природа наградила его от рождения, то  он  завтра  же  купит  этот
сценарий - хотя