еня есть на то  особая
причина. Чисто личная, эгоистическая причина поступать  таким  образом,  и
лучше, если ты о ней узнаешь  сразу  же.  Я  только  надеюсь,  что  ты  не
обидишься.
   - Как я могу обижаться на  человека,  который  готов  приютить  меня  и
пристойно одеть?
   - Я тебе все скажу. Когда ты ушел в прошлый раз... Нет, лучше я начну с
самого начала. Как почти все, кто работает в нашем журнале,  я  тоже  хочу
писать. Я считаю, мой жанр - это роман. Когда я  тебя  встретила,  у  меня
было написано шестьдесят страниц романа. А когда ты  ушел,  я  отправилась
домой и порвала их.
   - Почему? И какое это имеет ко мне отношение?
   - Самое непосредственное. После всех моих розысков и твоего рассказа  я
поняла, что пишу сплошную чепуху. Все это поверхностно  и  вторично.  И  я
решила написать о молодом парне, у которого убили отца...
   - Ничего себе, -  проговорил  Уэсли.  Теперь  он  смотрел  на  нее  уже
настороженно.
   - Этот молодой парень, - продолжала она, избегая его взгляда и  опустив
глаза, - хочет узнать, кто это сделал, почему, как прожил свою  жизнь  его
отец... Он не знал отца, потому что его родители развелись, когда  он  был
еще ребенком, и отец уехал. Можешь не беспокоиться: убийство происходит не
в Европе, я о Европе ничего не знаю, ни разу там не  была.  Но,  в  общем,
сюжет не очень отличается от того, что ты...
   - Понятно.
   - Так что теперь ты знаешь, в чем заключается моя особая причина.
   - Ясно.
   - Ты будешь рядом, я смогу тебя изучать, а также помогу тебе найти всех
людей. Словом, это можно рассматривать как взаимную помощь. Это будет тебе
неприятно?
   - Не думаю, - пожал плечами Уэсли. - Хотя  я  не  очень-то  представляю
себя героем какой-нибудь книги.
   - А от тебя этого и не требуется, -  сказала  мисс  Ларкин.  -  Я  буду
рассматривать тебя как литературный образ и брать только те черты, которые
мне нужны и которые я смогу использовать.
   - А что, если окажется, что я не стою всех ваших хлопот?
   - Риск невелик.
   - А чем кончится ваша книга? -  с  любопытством  спросил  Уэсли.  -  Он
найдет убийцу?
   - В конечном счете да.
   - И что он тогда сделает?
   - Он отомстит за отца.
   - В книге получается все просто, правда? - грустно усмехнулся Уэсли.
   - Нет, тоже непросто.
   - А что дальше будет с этим парнем?
   Она снова вздохнула.
   - Его убивают.
   Уэсли, не глядя на нее, с отсутствующим видом  постукивал  пальцами  по
столу.
   - Звучит логично, - сказал он.
   - Но это же вымысел.
   - Ничего себе вымысел!
   - Если ты имеешь дело с писателем, - сказала она серьезно, -  или  хотя
бы с человеком, который считает себя писателем, надо быть готовым к  тому,
что у тебя попытаются украсть частицу твоей души.
   - А я и не знал, что у меня есть душа, - отозвался Уэсли.
   - Об этом позволь судить мне, - заявила Элис. - Слушай,  если  все  это
кажется тебе неприятным и глупым, ты не обязан соглашаться.
   - Но вы же все равно будете писать эту книгу?
   - Попытаюсь.
   - Тогда какая разница. - Он улыбнулся. - Если у меня действительно есть
душа, я могу пожертвовать какой-то ее частицей, чтоб хватило на  несколько
страничек книги.
   - Вот и отлично, - сказала она деловым тоном, хотя руки ее дрожали. Она
покопалась в сумочке. - Мне надо  приниматься  за  работу.  Вот  тебе  моя
кредитная карточка в магазине "Блумингдейл". Он на углу Пятьдесят  девятой
улицы и Лексингтон-авеню. -  Говоря  это,  она  писала  что-то  на  бланке
"Тайма". - Предъявишь эту записку вместе с карточкой, чтоб они знали,  что
я дала тебе право ею пользоваться. Купи себе  пару  рубашек  и  фланелевые
брюки. Покупки пусть доставят ко мне домой, чтобы было ясно, что  это  мой
заказ. В таком виде ты не можешь ходить. К шести часам  возвращайся,  и  я
отвезу тебя к себе. Да, тебе ведь нужны деньги на  автобус.  -  Она  снова
порылась в сумочке и дала  ему  пять  долларов,  долларовыми  бумажками  и
мелочью.
   - Спасибо. И не забудьте: все, что вы мне даете, - это  только  взаймы.
Когда мне стукнет восемнадцать, я получу тысяч тридцать долларов.
   - Не забуду.
   - Нет, вы запишите. Пять долларов и число.
   Она скорчила гримасу.
   - Пожалуйста, если хочешь. - Она взяла ручку и записную  книжку.  Затем
через стол толкнула книжку к нему. - Удовлетворен?
   Он серьезно посмотрел на открытую страницу записной книжки.
   - Порядок.
   Она положила записную книжку обратно в сумочку.
   - Теперь, когда  я  стал  литературным  образом,  должен  ли  я  как-то
по-особому себя вести? Следить за тем, как я выражаюсь, или,  может  быть,
спасать попавших в беду девиц, или что-нибудь еще делать?
   - Можешь вести себя как хочешь, - сказала она. Поняв, что он шутит, она
засмеялась. - Только не старайся казаться умнее, чем ты есть.


   Сейчас он ехал в Порт-Филип. Можно начать там, откуда все пошло, сказал
он Элис, когда она выяснила, что Теодор Бойлан еще жив и по-прежнему живет
в Порт-Филипе. Отец говорил Уэсли, что Бойлан был связан с  их  семьей,  а
Порт-Филип находится всего лишь в двух часах езды поездом от Нью-Йорка.
   Теперь Уэсли был хорошо одет: фланелевые  брюки,  спортивный  пиджак  и
отличные коричневые ботинки из "Блумингдейла". Элис настояла на том, чтобы
он подстригся - пусть не коротко, но подровнял  волосы.  Она,  как  видно,
была довольна, что он крутится в ее маленькой квартирке в  Западной  части
города, неподалеку от  Сентрал-парка.  Она  говорила,  что  ей  уже  стало
тоскливо жить одной, а теперь, после работы, она спешит домой,  зная,  что
он там. Когда за ней  заходили  молодые  люди,  чтобы  вместе  куда-нибудь
пойти, она представляла его как приехавшего на несколько недель кузена  со
Среднего Запада.
   В ожидании, пока Элис раздобудет для  него  нужные  сведения,  Уэсли  с
наслаждением бродил по городу.  Он  посмотрел  много  фильмов,  побывал  в
"Радио-Сити"  и  в  здании  Организации  Объединенных  Наций,  окунулся  в
пеструю, бьющую ключом жизнь Бродвея. Иногда  Элис  водила  его  в  театр,
который открыл для него новый мир: он никогда раньше не видел  настоящего,
живого представления.
   Когда она в своей комнате стучала на машинке, он старался ей не мешать.
Она никогда не предлагала ему прочитать то, что она написала, а он в  свою
очередь не задавал ей никаких вопросов. Порой, читая какой-нибудь  журнал,
прислушиваясь к стуку пишущей машинки, он  испытывал  странное  чувство  -
ведь кто-то рядом писал о нем или по  крайней  мере  придумывал  человека,
очень на него похожего. Иногда Элис выходила из комнаты и долго  молча  на
него смотрела, словно изучала его, стараясь проникнуть в ход его мыслей, а
затем возвращалась к себе и снова садилась за машинку.
   Каждый раз, когда они ходили в  театр  или  в  кафе,  он  заставлял  ее
записывать истраченную на билеты или на ужин сумму.


   Поезд с грохотом мчался вдоль Гудзона на север.  Был  ясный,  солнечный
день, река казалась прозрачной и чистой, и Уэсли думал о том,  как  хорошо
было бы иметь маленькую яхту и плыть по этим просторам вверх, мимо зеленых
отвесных скал, маленьких  сонных  городков,  подходить  ночью  к  причалу,
высаживаться и смотреть, как там живут люди.
   В Оссининге он увидел тяжелую,  мрачную  громаду  тюрьмы  Синг-Синг,  и
сердце его сжалось от ощущения близости с томящимися там  людьми,  которые
смотрят в зарешеченные окна вниз, на великую свободную реку, и ведут  счет
годам. Никогда, подумал он, никогда так  не  будет  со  мной.  Что  бы  ни
случилось.
   Приехав в Порт-Филип, он взял на станции такси  и  сказал:  "В  особняк
Бойлана". Водитель, включая зажигание, посмотрел с любопытством на него  в
зеркальце.
   - Я туда уже лет десять никого не возил. Собираешься там работать?
   - Нет, - ответил Уэсли. - Еду в гости.
   Таксист издал какой-то неопределенный звук. Трудно было понять,  то  ли
он кашлянул, то ли хмыкнул.
   Когда они проезжали через город, Уэсли  смотрел  в  окно.  Городок  был
обветшалый, улицы грязные, словно, убедившись в безнадежности попыток хоть
немного приукрасить город, жители  давным-давно  махнули  на  него  рукой.
Почему-то город привел ему на ум  бродяг,  которые  спят  на  скамейках  в
парке, а стоит их растормошить, говорят как люди, окончившие колледж.
   Ворота во владения Бойлана были сломаны и  сорваны  с  петель,  дорога,
ведущая по холму вверх к дому, вся в  рытвинах,  лужайки  заросли  высокой
травой,  живые  изгороди  не  подстрижены.  А  сам  дом  показался   Уэсли
уменьшенной копией Синг-Синг.
   -  Подождите  минуту,  -  попросил  он  водителя,  выходя  из  такси  и
расплачиваясь с ним. - Еще неизвестно, впустят ли меня. - Он нажал  кнопку
звонка у парадной двери. В доме стояла мертвая тишина; он подождал,  затем
снова позвонил. Ожидая у двери, он огляделся. Сорняки на лужайке  доходили
почти до пояса, лозы дикого винограда оплели стены сада.
   Прошло еще минуты две, и он уже собрался вернуться к такси, когда дверь
открылась. С порога на него смотрел сгорбленный старик в полосатом  жилете
дворецкого.
   - Что вам угодно?
   - Мне хотелось бы поговорить с мистером Бойланом, - ответил Уэсли.
   - Как прикажете доложить?
   - Мистер Джордах.
   Подавшись  всем  телом  вперед,  чтобы  лучше  его  разглядеть,  старик
настороженно смотрел на него.
   - Я узнаю, дома ли мистер Бойлан, - сказал он и закрыл дверь.
   Таксист нетерпеливо посигналил.
   - Подождите, пожалуйста, еще минуту, - крикнул Уэсли.
   Вскоре дверь снова отворилась.
   - Мистер Бойлан сейчас вас примет, - сказал старик.
   Уэсли взмахом руки отпустил таксиста, и  машина,  рванувшись  с  места,
промчалась по изрезанному рытвинами кругу перед домом и понеслась  вниз  с
холма к городу.
   Старик провел Уэсли по длинному темному холлу и открыл дверь.
   - Прошу вас, сэр, - сказал он, пропуская его вперед.
   Уэсли вошел в большую комнату, в которой тоже было  темно,  потому  что
окна были закрыты тяжелыми занавесями,  хотя  стоял  прекрасный  солнечный
день. В глубоком кожаном кресле сидел человек и читал книгу.  За  столиком
возле одного из выходивших на террасу окон,  куда  проникали  слабые  лучи
солнечного света, друг против друга с картами в  руках  расположились  две
молодые женщины. Когда Уэсли вошел, они с любопытством на него посмотрели.
Хотя время близилось к полудню, они были в ночных рубашках  и  наброшенных
сверху пеньюарах со множеством рюшей.
   Человек в кожаном кресле  медленно  встал  и  аккуратно  положил  книгу
переплетом вверх на подлокотник.
   - Мистер Джордах? - Голос у него был тонкий и сухой.
   - Да, сэр.
   - Джордах, - повторил мужчина. - Эта фамилия мне известна. - Он  как-то
неприятно хихикнул. - Я - Теодор Бойлан. Присаживайтесь. -  Он  указал  на
такое же кресло с подлокотниками, стоявшее напротив  того,  в  котором  он
сидел. Руки он не протянул. У него были очень светлые волосы,  которые  он
явно красил, морщинистое лицо, на котором дрожала каждая мышца, острый нос
и мутные глаза.
   Уэсли сел, испытывая  неловкость  под  взглядами  этих  двух  женщин  и
мысленно желая, чтобы их здесь не было.
   - Чье же это ты отродье? - спросил Бойлан, снова усаживаясь.  -  Принца
торговли или отпетого головореза?
   - Мой отец - Томас Джордах.
   - Ныне покойничек, - кивнул Бойлан,  словно  выражая  одобрение  такому
ходу событий. - Недолго пожил в этом мире. Так ему на роду было  написано.
Убит, - он обращался теперь к женщинам у окна, - в прекраснейшей из стран.
- Он злобно прищурился, глядя на Уэсли. - Что тебе здесь надо?
   - Видите ли, - начал Уэсли, - мне сказали, что  вы  хорошо  знали  нашу
семью...
   - Очень хорошо знал, - ответил Бойлан. - Слишком хорошо. - И  он  снова
обратился к женщинам у окна: - Тетка этого молодого человека, когда  я  ее
встретил, была девственницей. А когда от меня ушла, то уже ею не  была.  И
можете себе представить, был такой момент, когда я  предлагал  ей  руку  и
сердце. Она мне отказала. - Он повернулся к Уэсли.  -  Она  тебе  об  этом
рассказывала?
   - Нет.
   - Они тебе о многом, наверное, не рассказывали. Твоя тетка и твой дядя,
бывало, с большим удовольствием наведывались в этот дом. Тогда  он  был  в
лучшем состоянии. Да и я тоже. - Он снова хихикнул. - Я научил их многому,
когда они были молоды и голодны. Свои первые уроки они получили вот в этом
доме. И ни разу за многие годы не пришли навестить старика.  Все  же,  как
видите, молодой человек, у меня тут есть компания... - Он махнул  рукой  в
сторону двух женщин, которые снова занялись картами. - Молодые красотки, -
ухмыльнулся он, - вот оно, преимущество богатства: можно купить молодость.
Приходят и через два-три месяца уходят, отбирает их для меня моя старинная
приятельница -  хозяйка  одного  из  заведений  в  Нью-Йорке,  которая  не
перестает удивляться их рассказам о неутолимом аппетите старика.
   - Да брось ты, Тедди, - сказала одна из них, тасуя карты.
   - Девочки, - сказал Бойлан, - я был бы вам очень признателен,  если  бы
вы на некоторое время оставили мужчин.
   - Пойдем, Элли, - сказала все та же, вставая, - его опять понесло.
   Другая женщина тоже поднялась, и они обе направились к двери, покачивая
бедрами и постукивая по паркету каблучками туфель без задников.
   - В наемном труде есть одно огромное  преимущество,  -  сказал  Бойлан,
когда женщины вышли, затворив за собой тяжелую дверь. - Те,  кто  на  тебя
работают, проявляют покорность. А когда становишься старым, то ценишь  это
качество выше всех остальных. Итак, молодой человек, вас интересуют  корни
вашей благородной семьи...
   - По сути дела, - сказал Уэсли, - меня интересует главным  образом  мой
отец...
   - Он мне известен лишь своими поступками, - перебил его  Бойлан,  -  но
Гретхен и Рудольфа я знал, пожалуй, слишком хорошо. Твой  дядя  Рудольф  с
самого младенческого возраста страдал от широко распространенной в Америке
болезни - его интересовали только  деньги.  Я  пытался  руководить  им,  я
указал ему путь к достижению высокого положения, к пониманию прекрасного в
жизни, но у него  в  крови  бушевала  страсть  к  всемогущему  доллару.  Я
предупреждал его, что он губит себя, но болезнь его была неизлечимой...  -
Бойлан потер средним пальцем руки о большой. - Звон монет был в  его  ушах
божественной музыкой. Не удовлетворившись  состоянием,  которое  он  нажил
сам, он женился на больших деньгах, и в конце концов это его и прикончило.
Его судьба была предрешена, я предостерегал его, но он слышал  лишь  звуки
золотой арфы. - Он ликующе  рассмеялся,  а  затем,  немного  успокоившись,
продолжал  более  сдержанным  тоном:  -  Он  был  человеком,  у   которого
отсутствовало одно из основополагающих качеств  -  чувство  благодарности.
Ему пришлось заплатить за это дорогой ценой, но мне его не жаль.
   - Послушайте, мистер Бойлан, - холодно сказал Уэсли, -  я  пришел  сюда
не...
   - А что касается Гретхен, - продолжал Бойлан, словно не слыша его слов,
- она была самой хорошенькой девушкой в городе. Расцвела, словно  пион  на
навозной куче. Застенчивая была такая, глазки опущены, скромница. Вначале.
А потом нет. Могла  бы  вести  безбедную  жизнь,  пользоваться  уважением,
путешествовать; я готов был предложить ей все что угодно. Однажды я  купил
ей ярко-красное платье. И когда она  входила,  отбрасывая  вокруг  красные
блики, у всех, кто ее видел, дыхание перехватывало. - Он пожал плечами.  -
Мое предложение она отвергла с презрением. Ей нужны были легкие победы над
молодыми людьми, красивые слова и постель, постель...  Своей  необузданной
чувственностью она себя погубила. Если увидишь ее, пожалуйста,  не  забудь
передать ей все, что я сказал, слово в слово.
   Маразм, думал Уэсли, полный маразм и потрясающее умение болтать языком.
Он старался выкинуть из головы  образ  своей  тетки  Гретхен,  входящей  в
комнату в красном платье, купленном этим сумасшедшим стариком.
   - Я пришел сюда, - упрямо опять начал Уэсли, - чтобы  узнать,  что  мой
отец...
   - Твой отец, - сказал Бойлан презрительно, - преступник и  поджигатель,
и место ему было за решеткой. Он приходил сюда шпионить за своей  сестрой.
Он установил на холме крест и поджег его,  потому  что  в  один  из  своих
приходов он обнаружил, что сестра его находится наверху в моей постели,  а
я в этой самой комнате, голый,  наливаю  для  нее  виски.  Горящий  крест!
Символ фанатизма и невежества! - Бойлан выплевывал слова, вновь  переживая
оскорбление, нанесенное  ему  у  порога  собственного  дома.  -  Все  это,
конечно,  выяснилось  много  лет  спустя:  мальчишка,  который   был   его
сообщником - его зовут Клод  Тинкер,  и  он  теперь  уважаемый  человек  в
городе, - сам признался мне в этом за превосходным обедом в моем же  доме.
Твой отец! - Бойлан сморщил длинный, тонкий, по-старчески багровый нос.  -
Счастливо избавился, я  бы  сказал.  Я  следил  за  его  карьерой.  Как  и
следовало ожидать, ему ничего не удалось, даже остаться живым.
   Уэсли встал.
   - Весьма благодарен вам, мистер Бойлан, - сказал он, чувствуя  страшную
ненависть к этому человеку. - С меня достаточно. Я ухожу.
   - Как вам угодно, - безразличным тоном сказал Бойлан. - Вы знаете,  где
выход. Я полагал, что вы хотите услышать правду - в вашем возрасте  правда
часто является  лучшим  наставником.  Я  слишком  стар,  чтобы  лгать  или
нянчиться с молодым забулдыгой только потому, что когда-то проявил участие
к его родственникам. - Он взял книгу и снова принялся за чтение.
   А Уэсли, выйдя из комнаты  и  направляясь  быстрыми  шагами  к  входной
двери, думал: отцу не то что крест, а  все  это  проклятое  место  поджечь
следовало. Вместе с этим сукиным сыном.
   Несколько миль до станции он прошел пешком и как раз успел к поезду.
   Элис ждала его с ужином. Она видела, как стиснуты  его  губы,  напряжен
подбородок. Они поели молча. Она не спросила его,  как  прошла  поездка  в
Порт-Филип.


   Элис сообщила ему, что тот самый Доминик  Джозеф  Агостино,  который  в
двадцатые - тридцатые годы выступал на ринге под именем Джо Агоса  и  имел
кличку Бостонский красавчик, а затем  был  тренером  в  спортивном  клубе,
когда там работал Томас Джордах, еще жив и трудится на прежнем месте.  Том
Джордах говорил Уэсли, что Доминик хорошо к нему относился, не уволил  его
с работы, когда его обвинили в воровстве в раздевалке клуба, и даже убедил
выступать на любительских рингах. Поэтому он ничуть не жалел,  рассказывал
Томас сыну, что занялся боксом, несмотря даже на то, что  в  конце  концов
из-за этого превратился в бродягу. "Я получал  удовольствие  от  бокса,  -
говорил Томас сыну. - Да к тому же за это еще и платили. Во всяком случае,
первое время". По словам отца, у Доминика была одна замечательная черта. С
членами клуба, с которыми он боксировал,  он  был  вежлив,  как  горничная
какой-нибудь леди. Он всегда говорил им комплименты, объяснял, как  хорошо
у них все получается и  как  растет  их  умение  в  том,  что  он  величал
Искусством.  При  этом  он  умудрялся  ни  на  секунду  не  выдать  своего
сокровенного и давнишнего желания - взорвать этот клуб вместе со всеми его
членами, роскошными помещениями и  написанными  маслом  портретами  старой
бостонской аристократии.
   "Вот кто умел себя вести, - говорил Томас восторженно, - и  он  многому
научил меня".
   Уэсли взял билет на рейс из аэропорта Ла Гардия в Бостон  и  обратно  -
тридцать шесть долларов в оба конца, как он записал в заведенную им теперь
книжечку, чтобы проверять, не обсчитывает  ли  себя  Элис,  одалживая  ему
деньги. Полет был бы весьма приятным, если бы  не  сидевший  рядом  с  ним
бывший парашютист, который, едва самолет вырулил на взлетную полосу, начал
потеть и впивался ногтями себе в ладони, а когда они взлетели,  без  конца
приставал к Уэсли:
   - Прислушайся к звуку левого двигателя. Мне этот звук не  нравится,  мы
непременно разобьемся, а они там, в кабине пилота, и в ус не дуют.
   Чем больше о че