платье, босая, светлые волосы коротко стрижены - наверное, и  от
вшей тоже.
   Она бежала, вскидывая колени в воздух.  Не  помню,  кричала  ли  она.
Наверное, она вложила все силы в этот  безумный  бросок  через  поле.  А
мужчины, которые бежали за ней, распевали что-то вроде "у-у-у-у-у!"
   У-у-у-у!
   Они приближались. Один  схватил  ее  за  локоть,  она  извернулась  и
вырвалась.
   Потом она свернула, и я с ужасом заметил, что она бежит ко мне.  Если
она перепрыгнет эту стену, то наведет толпу на меня.
   И тогда я труп. У меня в магазине  пять  патронов.  Пару  этих  диких
тварей я срежу, но остальные меня разорвут - сомневаться не приходится.
   Мои спутники в добром километре отсюда, они не успеют мне помочь.
   Женщина приближалась, высоко вскидывая колени.
   Ближе... ближе...
   Я уже видел травинки, позеленившие ее босые ноги. Она смотрела  прямо
мне в глаза, хотя я могу поклясться, что она меня не видела.
   Выкаченные глаза были белыми, как вареные яйца.  Лицо  покраснело  от
напряжения, щеки отдувались от тяжелого дыхания. А за ней жадной  массой
раскрытых ртов и машущих рук бежала толпа, скандируя: "У-у-у-у!"
   Мне предстояло стать свидетелем такой же сцены,  как  когда  Кэролайн
уволокли в лес.
   Я должен что-то сделать.
   Что?
   Всех мне не перестрелять. Были бы гранаты да пулемет...
   Она вбежала прямо в стену.
   Уф!
   Выдох от удара.
   Она полезла на стену.  Закинула  руки  (солнце  блеснуло  на  золотых
браслетах), перекинула босую измазанную ногу.
   Тут она увидела меня, и у нее глаза расширились. По-прежнему  прячась
от толпы, я подобрался и схватил ее за руку, чтобы помочь перелезть. Она
застыла, потом дернулась назад с полными ужаса глазами.
   У-у-у-у!
   Они приближались.
   - Давайте я помогу, - сказал я,  приглушив  голос.  -  Перелезайте  и
бежим к ручью. Там спрячемся под мостом.
   Она улыбнулась, и эта улыбка преобразила ее лицо.
   - Спа...
   И ее не стало - вот так, сдернули на ту сторону. Рука выскользнула  у
меня из пальцев, оставив золотой браслет.
   Быстро, пригибаясь, я бросился  за  шайкой,  видя  сквозь  трещины  в
стене, что они уносят женщину прочь.
   Я шел за ними, но все еще не знал, что делать. Ну, Рик, включи мозги!
Что бы сделал Стивен? Он  бы  придумал  план.  Черт,  у  этого  человека
последнее время просто вдохновение. Он решает любые проблемы,  воплощает
любые планы. Ты же его брат, Рик, сообразительность у тебя  в  крови.  У
тебя три минуты, чтобы спасти эту женщину. Что ты будешь делать?
   Сжимая руками винтовку, я шел за поющими психами.
   Если эти гады ее изнасилуют, может, я все-таки смогу ее у  них  потом
выкрасть. Никто в Фаунтен-Мур не возразит против еще одного уцелевшего.
   Тем временем я дошел до луга, уходившего к ручью.
   В другое время это было бы красивое место: акр мягкой  свежей  травы,
быстрый поток, играющий на солнце. У самого берега ручья несколько ив, и
у одной на ветви тарзанка. Такая, на которой я  часами  катался  в  свои
десять лет над ручьем возле дома. Тогда мир был приятным местом.
   Сегодня этот луг был истинным срезом ада.
   Все  так  же  распевая,  сумасшедшие  понесли  женщину  в  поле.  Она
дергалась,  извивалась,  отчаянно  пытаясь  вырваться,  выгибала  спину,
билась у них в руках.
   Посреди поля стоял деревянный кол, вкопанный в землю. Он доходил  мне
до плеча. И был заострен.
   Вот тогда я понял, что они с ней сделают. Кажется, и она тоже поняла.
Потому что она закричала. Горький  механический  крик,  и  он  длился  и
длился...
   Я дал себе слово рассказать все  о  том,  как  это  случилось.  И  не
пропустить ничего. Ни одного слова. Вы должны знать, что мы делали  друг
с другом в то лето, когда загорелась под ногами земля.
   Но я не буду  вас  упрекать,  если  вы  следующие  несколько  абзацев
пропустите. Это грязно, это отвратительно, это унизительно; то,  чему  я
был свидетелем, выжжено в моей памяти на всю жизнь.
   Все, что я могу  -  это  вас  предупредить.  Если  можете  выдержать,
читайте.
   Вот что они сделали с кричащей женщиной:
   Толпа понесла женщину к колу, и мужчины вместе с присоединившимися  к
ним женщинами стали сдирать с нее одежду.
   Скоро она осталась голой. Был виден ее пупок, полоска волос на лобке,
видно, как дрожали ее ягодицы.
   Тяжелые груди женщины затряслись, когда ее, вопящую  и  извивающуюся,
подняли повыше, а она мотала головой, пытаясь освободиться.
   И я понял, что мне делать. У винтовки был оптический  прицел,  и  мне
предоставлялся верный выстрел. Я понял, что единственная  возможность  -
всадить ей пулю в лоб и избавить от мучений.
   Потому что я уже знал, что изнасилования не будет.
   Инстинкт  выживания  заглушил  половое  влечение.   Осталось   только
влечение к еде.
   Двое мужчин с каждой стороны подняли ее над собой, держа за руки и за
ноги, как несет команда-победительница своего капитана, так они ее несли
к колу.
   Я приложился глазом к прицелу и отвел затвор.
   Я увидел кол, торчащий из земли. Он  был  заострен  как  карандаш,  к
единой точке. В прицел было видно, что кол толщиной с мою руку. И он был
в пятнах. Его уже использовали.
   Во рту  пересохло,  сердце  застучало,  отдаваясь  эхом  под  сводами
черепа. Я видел увеличенные головы толпы, колтуны в волосах от дерьма  и
крови, дикие, безумные глаза. В них пылал  алчный  голод.  Месяц-полтора
назад это были учителя, конторщики, дантисты, госслужащие - сегодня  они
стали племенем дикарей.
   И я знал, как мне помочь женщине.
   Тяжелые груди женщины затряслись, когда ее, вопящую  и  извивающуюся,
подняли над заостренным колом.
   Я прицелился. Красное лицо, разделенное на четыре части  перекрестьем
прицела,  заполнило  мое  поле  зрения.  Она  стискивала  зубы,   крепко
зажмурила глаза. Она знала, что они будут делать.
   Господи, они же сажают ее на кол!
   Вы меня понимаете. Они именно  сажали  ее.  Не  протыкали  грудь  или
живот. Они ее сажали сверху и...
   Я проглотил слюну, задержал дыхание, пытаясь  унять  дрожь  в  руках,
прицелился. Лицо было точно в центре перекрестья. Жизнь спасти я  ей  не
могу, но могу избавить от мучений.
   У-У-У-У-У!
   Это был дикарский ритуал. Держа женщину над колом,  они  вопили  так,
что распугали птиц на соседних деревьях. У-У-У-У-У!
   Я  потянул  спусковой  крючок,  заранее  видя,  как  голова   женщины
разлетится кровавыми брызгами от поцелуя пули. И тогда мне  улепетывать,
спасая свою шкуру. Щелк!
   И все. Ни  грохота,  ни  толчка  в  плечо,  когда  пуля  на  скорости
четыреста метров в секунду вылетает из дула. Черт!
   Осечка. Я  потянул  затвор,  чтобы  выбросить  гильзу.  Он  дошел  до
половины и застрял. Черт, черт, черт!
   Я  воевал  с  затвором,  пытаясь  выбросить  дефектный  патрон,  -  и
остановился.
   Поздно, Рик. Поздно!
   Лицо женщины было все так  же  искажено  судорогой,  стиснутые  зубы,
зажмуренные глаза. Я чувствовал, как она напрягает всю свою волю,  чтобы
встретить грядущую боль.
   А ритуал шел шаг за шагом. Под тот же дикий монотонный распев.
   Ее подняли выше, как жертву некоему темному и жестокосердному богу.
   Почти бережно ее посадили на заостренный кол. Ее ноги  держали  ровно
по обе стороны кола, ступнями вниз, будто сажали на лошадь.
   Было  видно,  как  она  задержала  дыхание.  Ожидая  боли   -   такой
неизбежной, гнусной, мерзкой, раздирающей боли, не желая допускать ее  в
свое тело.
   Ее держали руками, выпрямляя торс. И потом те, кто держал ее за ноги,
потянули вниз. Сильно. Так, что сами оторвали ноги  от  земли,  повиснув
всей тяжестью. Они стискивали зубы  от  усилий,  сажая  свои  жертву  на
острую вершину кола.
   Мои глаза метнулись к лицу женщины, а кол входил глубже и глубже...
   Тело ее дернулось в судороге, руки взлетели в позу распятого.
   Потом рот и глаза распахнулись от болевого шока.
   Я беспомощно глядел. Ее глаза встретили  мой  взгляд,  и  будто  меня
ударило молнией энергии от нее ко  мне,  удар  был  физический,  я  даже
пошатнулся.
   На ее лице был виден только болевой шок, глаза выкатились так,  будто
сейчас выскочат из орбит,  рот  раскрылся,  будто  челюсть  готова  была
отскочить.
   А на меня накатил брутальный поток ужаса, боли, омерзения  и  простой
ясной жалости, что ее жизнь кончилась вот так на  колу  посреди  поля  в
окружении возрожденных дикарей.
   В опустошении, в отвращении я стал пятиться, не в  силах  повернуться
спиной к изувеченной женщине. Ритуал продолжался, и вперед вышли женщины
с мясницкими ножами. Они стали резать. Правая  грудь  жертвы  отделилась
одним куском, хлынула кровь.
   Женщина на своем вертеле, все еще живая, казалось, медленно  танцует,
шевеля руками над головой, почти безмятежно. Пародия на восточные танцы:
руки над головой медленно движутся в одну сторону, потом в другую.
   Они начали пожирать ее заживо.
   Она танцевала, лишившись разума от боли.
   Дети прилипли к колу, слизывая текущую кровь.
   Она танцевала. Женщина на вертеле.
   Я повернулся.
   И побежал.
   Побежал.

42

   От потрясения я потерял чувство направления. Я бежал  наобум.  Падая.
Роняя винтовку. Вставал и подбирал ее. Снова бежал. И  на  бегу  плакал.
Булькая и пуская сопли, как пацан, упавший с велосипеда и бегущий  домой
к мамочке.
   Не знаю, что было более мерзко - толпа в поле, насадившая ее  на  кол
от паха до горла и жрущая заживо, или  я  сам.  И  все,  кто  остался  в
Фаунтен-Мур. Мы были такими самодовольными, такими отделенными от  всего
этого. Здесь люди пожирают друг друга, дичают, превращаются в зверей.  А
мы сидим на своем холме, кушаем сардинки из банки, и  можно  еще  выпить
глоток виски, встать, почесать себе брюхо и сказать, что идешь спать.  А
потом в палатке застегнуться в чистом и приятном спальном мешке.
   Кому мы голову дурим?
   Кому,  черт  возьми,  голову  дурим  на  фиг?  Вот  она,  реальность,
холодящая кровь:
   Убивай или тебя убьют. Жри или тебя сожрут.
   Я перелезал через заборы, перебредал  ручьи.  Потом  попалась  полоса
черной земли шириной с шоссе. Земля дымилась. Когда я бежал по ней,  жар
ощущался кожей. Мне было плевать. Я хотел только бежать и бежать. Бежать
так быстро, чтобы выскочить из собственной кожи.
   Я перелез еще какой-то забор  и  оказался  во  дворе  фермы.  Обогнул
сгоревший грузовик.
   И увидел серых.
   Несколько.
   Я остановился, зажав в руках дурацкую бесполезную винтовку.
   Они стояли - вдвое больше меня каждый. Серые были нарисованы на стене
сарая серебряной аэрозольной краской - но я знал, что  хотел  изобразить
художник. Они должны были быть серыми, но серебристая  краска  заставила
их неестественно светиться. Массивные  плечи,  огромные  головы,  полоса
волос вдоль гребня от лба до основания шеи, длинные руки,  сильные,  как
лапы гориллы:  точно  такими  я  их  запомнил.  Глаза  были  красными  -
блестящей мокрой краснотой. И я знал,  что  это  художник  писал  другой
краской. Вот на столе стоит пластиковое ведро и в нем кисти. Я заглянул.
   Отстраненным  взглядом  я  насчитал  три  руки,  одна  с  обручальным
кольцом. И сердце. Наверное, человеческое, решил я. А на  дне  приличный
слой крови, которая и послужила красной краской для глаз. В ведре гудели
мухи. Они отлично попользовались тем, что оставил художник.
   Я пошел по  пустому  двору,  заглядывая  в  окна  и  ожидая  ответных
взглядов.
   Но никого не было.
   На кусках проводов висели на детском тренажере в  саду  еще  двадцать
или больше голов. У некоторых  были  вынуты  глаза  и  остались  красные
орбиты; у одной в лоб был вбит никелированный костыль толщиной с большой
палец. На лице застыло выражение  глупого  удивления  -  как  у  копа  в
комедии с Лорелом и Харди, когда ему достается в морду кремовый торт.
   (Молодец, Бог, еще раз можно уписаться си смеху. Почему ты никогда не
дашь этим беднягам умереть с достоинством?)
   Головы качались и поворачивались на летнем ветерке.
   "Приспособиться или подохнуть".  Так  сказал  Стивен.  Люди,  которые
здесь поселились, так и сделали. Они перешли на  каннибализм.  У  них  в
голове произошли радикальные изменения. Будто  новая  среда  потребовала
новых ментальных программ для перепрограммирования поведения.
   Возле бассейна на улице я увидел еще одного серого. Этот был вылеплен
из бетона. Он стоял, серый, подобный  скале,  как  статуя  какого-нибудь
вавилонского бога смерти. Глаза были нарисованы красным. И  снова  рядом
стояло ведро с кистями и отрезанными руками (все еще выделяющими  нужную
краску).
   Я шел дальше. Мои товарищи будут думать,  куда  я  девался.  Надо  их
найти или они уйдут без меня.
   Но, выбежав на дорогу, я увидел, что путь перекрыт.
   Люди с  дикими  глазами.  Стаю  вел  здоровенный  мужик  с  загорелой
лысиной. В двух руках он  почтительно,  как  священный  предмет,  держал
голову. Я узнал короткие светлые волосы. В открытых  глазах  на  мертвом
лице был все тот же шок и та же боль.
   Увидев меня, они взвыли. Будто я украл что-то невероятно драгоценное.
   Потом наступила грозная тишина, и  они  пошли  ко  мне  медленно,  но
целеустремленно.
   Я дернул затвор, вперед, назад, снова...
   Щелк.
   Дефектный патрон звякнул по земле.
   Я дослал новый.
   Лица их были полны первобытного гнева. А винтовка ощущалась  мною  не
более смертоносной, чем букет одуванчиков.
   Они шли вперед, зловещие, опасные. Глаза пылают, кулаки сжаты.
   Бабах!
   Я выстрелил поверх голов. Они вздрогнули, но не остановились. Шли  на
меня.
   У меня осталось три патрона. Троих гадов я могу  убить.  Но  тогда  я
окажусь в руках остальных сорока с чем-то. И можно не  сомневаться,  что
меня ждет вбитый в поле кол.
   Оставался один выход.
   Бежать.
   И спрятаться.
   Я побежал.

43

   И тут же толпа бросилась за мной, на бегу выкрикивая:
   У-у-у-у!
   Черт, какая история для архива Кейт Робинсон:
   "Рассказ Рика Кеннеди: КАННИБАЛИЗМ И КУЛЬТ СЕРОГО ЧЕЛОВЕКА".
   Только был шанс, что мне  никому  уже  не  рассказать,  что  довелось
увидеть.
   Я  бросился  обратно  между  строениями,  мимо  амбара   с   фресками
кровавоглазых серых.
   Впереди лежала грунтовая дорога, выводившая на путь,  по  которому  я
пришел. Вдали на склоне виднелась купа деревьев, где  сидит  сейчас  Дин
Скилтон  с  ребятами,  передавая  по  кругу  бутылку   и   гадая,   куда
запропастился этот Рик.
   Навести на них орду было нельзя. Надо бежать быстро, потом скрыться с
глаз. А тогда уже пробираться в эту рощу.
   Этот кросс был кошмаром. Я перелезал изгороди,  перескакивал  заборы,
потом бросился через живую изгородь, прикрыв  лицо  локтями  и  принимая
удары длинных колючек. Когда  я  уже  почти  пролез,  меня  схватили.  Я
обернулся, готовый отбиваться, и увидел  ветку,  которая  зацепилась  за
ремень винтовки. Вывернулся, побежал дальше.
   Но успел заметить, насколько близко подобралась толпа. Уже можно было
разглядеть пятна крови и грязи на их лохмотьях. Некоторые были  одеты  в
спальную  одежду  (свидетельство,  что  это  бедствие  обрушилось  ночью
когда-то  неимоверно  давно).  Я  даже  разглядел  остатки  полицейского
мундира. Почти все были босиком. Вот что бывает, когда дичает человек.
   Я бежал через поле, шлепая по траве кроссовками.
   Взлетела вспугнутая дикой погоней пара фазанов.
   Потом трава сменилась черной гарью. Снова горячая точка. На этот  раз
я побежал по выжженной земле, вздымая клубы черной пыли.
   Одна вещь облегчала бег:  земля  запеклась  и  стала  твердой  Трава,
растения, даже кусты обратились в пепел. Деревянные изгороди  сгорели  в
пыль. Черная полоса, по которой я бежал со  всей  силой  отчаяния,  вела
вдоль какой-то подземной впадины и была похожа на прямую черную дорогу.
   Ноздри заполнил запах горелого. Там и сям из земли вырывались струйки
синего дыма. Я бежал по болотистой низине. Когда-то  вязкий  ил  запекся
тверже бетона, хотя по обе стороны дороги все еще поднимался пар.
   Я оглянулся через плечо - они не отставали. Слышен  был  их  безумный
речитатив.
   Спрятаться! Господи, должно же быть какое-нибудь укрытие! Но слева  и
справа тянулись гладкие поля с низкими изгородями. Под такими кролик  не
спрячется.
   А земля под ногами становилась все горячее. Заборы и камни поплыли  в
дрожащем воздухе. За мной маньяки с дикими глазами  шлепали  босиком  по
горячему следу - от ярости они не чувствовали боли. Им было нужно мясо с
моих костей - на остальное им плевать.
   Я добежал до дороги. Гудрон расплавился, ноги стали  вязнуть,  как  в
мокром песке. Я перебежал ее, дымящийся гудрон прилип к моим подошвам.
   С мстительной радостью я подумал, что каннибалам придется  бежать  по
щиколотку в кипящей смоле.
   Кое-кого из них это остановило. Но большинство не хотело еще  бросать
охоту.
   Я уже дышал короткими частыми вдохами, в груди горело - от  усталости
и от дыма. Ноги ныли, в левой пятке был вроде как  гвоздь  забит,  будто
ахиллесово сухожилие растянулось куда дальше, чем ему надлежит.
   Скорость стала падать.
   Песня из гневной стала ликующей. Они знали, что я у них в руках.
   Я уже выбирал место, где остановиться и хотя бы снести парочку  голов
перед тем, как меня повалят,  и  тут  вдруг  заметил,  что  зеленый  мир
остался позади.
   Черная дорога превратилась в черную  пустыню.  Все  сгорело  дотла  -
кусты, трава, цветы. Только иногда черная зола сменялась  белым  пеплом.
Деревья остались стоять, только обугленные и без листьев. Валялись кости
зверей. Раковины улиток на золе были как звезды на ночном небе.
   Я прыгнул на груду  человеческих  черепов.  Зубные  протезы  сплавили
челюсти густой белой массой. На каменных стенах мазки сажи как полосы на
зебре.
   Я замедлил ход - быстрее бежать почти не мог. В  груди  жгло.  Дышать
было невозможно. Отчаянным  взглядом  я  обвел  черное  поле,  ища,  где
спрятаться, любое укрытие: дыру  в  земле,  брошенную  ферму,  обгорелый
остов автомобиля.
   Впереди из земли вырвались струи пламени. Они были только  до  колена
высотой, но горели яростно, как пламя бунзеновских  горелок,  которое  я
видел на кладбище.
   Я завилял между ними.
   В ста шагах я заметил крышку люка, еще в ста шагах - еще одну,  потом
еще. Всего три на одной прямой. Если окажется люк со сдвинутой  крышкой,
то можно скользнуть туда.  Если  повезет,  дикари  не  заметят,  куда  я
девался, и пробегут мимо.
   На бегу я снял с плеча винтовку. Вдруг впереди провалилась земля.
   Я остановился, ловя ртом воздух. Передо мной была  канава  с  крутыми
стенками в мой рост.
   Предоставив работать силе тяжести, я скользнул в воду.
   Она была мне по колено и теплая, как в бассейне. Плавали рыбы  брюхом
кверху, погибшие от подъема температуры.
   Я увидел, что  люки  шли  вдоль  трубы  подземного  ливневого  стока,
открывавшегося в эту канаву. Секунду я смотрел на круглую пасть бетонной
трубы в двадцати сантиметрах от края канавы.
   - Убежище! - выдохнул я, и голова закружилась от радости. Труба  была
достаточно большой, чтобы забраться туда  на  четвереньках.  Если  банда
меня не увидит, я спасен.
   Держа винтовку одной рукой, я  забрался  внутрь.  Там  было  жарко  и
душно, но если она скроет меня от ищущих  глаз  этих  гадов,  это  будет
место не хуже самого рая.
   Прополз я только шагов восемь, как  в  темноте  наткнулся  на  что-то
лицом. Протянул руку.
   Черт возьми!
   Труба была перекрыта  железной  решеткой.  Может,  удастся  выдернуть
прутья - по ощущению,  они  были  изъедены  ржавчиной.  Надо  отступить,
развернуться ногами вперед и попытаться выбить решетку.
   Я отодвинулся на пару шагов.
   И снова услышал "У-у-у-у!"
   Меня схватили за ноги, свирепо дернули назад.
   Я вцепился в решетку обеими руками. Так мне  не  продержаться  дольше
пары секунд. Я попытался отбиваться ногами но меня держали  за  лодыжки.
Еще секунда - и меня вытащат и разорвут на части. Они сегодня  отобедают
моим сердцем и печенкой